Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 106 страниц)

Появился один из главных хирургов госпиталя, еще в окровавленном переднике, чтобы поблагодарить преподобного Джона Гордона. С хирургом был священник, преподобный доктор Петеркин, являвшийся почетным капелланом госпиталя и вдобавок одним из самых модных священников города. Он заметил Адама и подошел к нему поговорить, а Джулия, прервав музицирование, направилась к Старбаку.

– Как вы находите нашу скромную службу, мистер Старбак?

– Я тронут, мисс Гордон.

– Отец был хорош, правда? Его искренность располагает, – ее обеспокоило выражение лица Старбака, она ошибочно приняла его раскаяние грешника за чувство омерзения, вызванное ужасом палаты. – Это отвращает вас от солдатского ремесла? – спросила Джулия.

– Не знаю. Не думал об этом, – он смотрел на Салли, посвятившую себя заботам о взлохмаченном испуганном человеке, сжимавшем ее руки, словно лишь она могла поддержать в нем жизнь. – Военные не думают о том, что могут оказаться в подобном месте.

– Или еще где похуже, – сухо добавила Джулия. – Здесь есть палаты для умирающих, которым уже нельзя ничем помочь. Хотя мне хотелось бы помочь им.

Она произнесла это с тоской.

– Уверен, у вас это получится, – галантно ответил Старбак.

– Я говорю не просто о посещениях и пении гимнов, мистер Старбак, а о лечении. Но мама даже и слышать об этом не хочет. Она говорит, что я подцеплю лихорадку или что-нибудь похуже. Да и Адам не разрешит мне. Он хочет оградить меня от войны. Вы знаете, что он не одобряет войну?

– Знаю, – ответил Старбак и взглянул на Джулию. – А вы?

– В ней нет ничего, заслуживающего одобрения, – ответила Джулия. – Но всё же признаюсь, я слишком горда, чтобы желать победу северянам. Так что, может, я и сторонница войны. Разве не это чувство заставляет мужчин сражаться? Одна лишь гордость?

– Одна лишь гордость. – согласился Старбак. – На поле сражения тебе хочется доказать, что ты лучше противника, – он вспомнил чувство восторга, когда они ударили по открытому флангу янки у Бэллс-Блафф, панику в рядах синемундирников, вопли, когда враг скатывался с вершины к кровавой, кипевшей от пуль реке. Но затем ощутил вину за эти радостные воспоминания. Врата ада, подумал он, наверняка разверзнутся для него особенно широко.

– Мистер Старбак? – спросила Джулия, встревоженная выражением ужаса на его лице, но прежде чем она успела договорить, Салли внезапно быстро пересекла палату и взяла Старбака под руку.

– Уведи меня отсюда, пожалуйста, – тихо и в спешке произнесла она.

– Сал…, – Старбак запнулся, осознав, что Джулия знала Салли как Викторию. – В чем дело?

– Этот человек, – Салли едва выговаривала слова, даже не потрудившись указать, о ком она вела речь, – меня знает. Пожалуйста, Нат. Уведи меня.

– Уверен, что это не имеет значения, – тихо сказал Старбак.

– Пожалуйста! – прошипела Салли. – Просто забери меня отсюда!

– Я могу чем-то помочь? – озадаченно вмешалась Джулия.

– Полагаю, нам пора идти, – ответил Старбак, хотя проблема заключалась в том, что плащ Салии и его шинель были сложены в конце того барака, где стоял хирург в окровавленном фартуке, и именно хирург опознал Салли и переговорил с преподобным доктором Петеркином, который, в свою очередь, теперь общался с миссис Гордон.

– Пошли, – сказал Старбак, потащив Салли за руку. Он решил бросить одежду, хотя и жаль было потерять прекрасную серую шинель, когда-то принадлежавшую Оливеру Уэнделлу Холмсу. – Вы меня простите? – спросил он Джулию, проходя мимо нее.

– Мистер Старбак! – властно позвала миссис Гордон. – Мисс Ройял!

– Не обращай на нее внимания, – велел Старбак Салли.

– Мисс Ройял! Подойдите сюда! – выкрикнула миссис Гордон, и Салли, ошеломленная этим тоном, повернулась в ее сторону. Адам поспешил в палату, чтобы узнать, в чём дело, а преподобный Джон Гордон поднял глаза, стоя на коленях у койки лихорадочного больного.

– Я поговорю с вами снаружи, – объявила миссис Гордон, направившись к маленькому крыльцу, где в хорошую погоду пациенты могли подышать воздухом, укрывшись под скосом крыши. Салли подхватила свой плащ.

Хирург ухмыльнулся и поклонился ей.

– Сукин сын, – зашипела на него Салли. Старбак вытащил свою шинель и вышел на крыльцо.

– У меня нет слов, – обратилась миссис Гордон к Салли и Старбаку из дождливой темноты.

– Вы хотели со мной поговорить? – дерзко ответила ей Салли.

– Не могу поверить, что вы могли так поступить, мистер Старбак, – миссис Гордон проигнорировала вызов Салли и посмотрела на Старбака. – Вы, воспитанный в благочестивом доме, приобрели столь дурные манеры, что ввели подобную женщину в мой дом.

– Какую женщину? – набросилась на нее Салли. На крыльцо вышел преподобный Джон Гордон и, подчинившись резкому приказу жены, закрыл за собой дверь, но до того Адам и Джулия тоже успели выйти на переполненное крыльцо.

– Возвращайся внутрь, Джулия, – настаивала ее мать.

– Пусть останется! – сказала Салли. – Какую женщину?

– Джулия! – миссис Гордон пронзила взглядом дочь.

– Дорогая матушка, – произнес преподобный Джон Гордон, – может, ты поведаешь нам, что всё это значит?

– Доктор Петеркин, – негодующе заявила миссис Гордон, – только что сообщил мне, что эта женщина… эта женщина…, – она остановилась, не в состоянии подобрать приличное слово, которое могла бы использовать в присутствии дочери. – Джулия! Немедленно вернись внутрь!

– Дорогая! – обратился к ней преподобный Джон Гордон. – И что же это за женщина?

– Магдалина! – выпалила миссис Гордон.

– Она хочет сказать, что я шлюха, преподобный, – с горечью заметила Салли.

– И вы привели ее в мой дом! – вопила миссис Гордон на Старбака.

– Миссис Гордон, – начал он, но не смог прервать тираду, которая изливалась на его голову, словно барабанящий по крыше крыльца дождь.

Миссис Гордон хотела знать, известно ли преподобному Элиялу Старбаку о глубине падения сына и насколько далеко от Божьей благодати он свалился, и как дьявол стал его приятелем.

– Она падшая женщина! – закричала миссис Гордон, – и вы привели ее в мой дом!

– Господь наш общался с грешниками, – попытался слабо возразить преподобный Джон Гордон.

– Но он не подавал им чай! – миссис Гордон невозможно было переубедить. Она повернулась к Адаму. – А что касается вас, мистер Фалконер, то я шокирована вашими друзьями. По-другому просто не скажешь. Шокирована.

Адам бросил на Старбака полный угрызений совести взгляд:

– Это правда?

– Салли – мой друг, – ответил Старбак. – Близкий друг. Я горжусь своим знакомством с ней.

– Салли Траслоу! – воскликнул Адам, наконец-то воскресив в памяти личность мисс Ройял.

– Вы хотите сказать, что знаете эту женщину? – накинулась на Адама миссис Гордон.

– Он меня не знает, – устало отозвалась Салли.

– Я вынуждена поставить под сомнение, являетесь ли вы подходящей парой для моей дочери, мистер Фалконер, – нажимала на Адама миссис Гордон. – Этот вечер – просто провидение Господне, возможно, он показал ваше истинное нутро!

– Я сказала, что он меня не знает! – настаивала Салли.

– Вы ее знаете? – спросил Адама преподобный Джон Гордон. Адам дернул плечами:

– Ее отец когда-то был одним из арендаторов моего. Это было давно. А после этого я ничего о ней не знаю.

– Но вы знаете мистера Старбака, – миссис Гордон еще не вытащила из Адама достаточную долю сожалений. – Вы хотите сказать, что одобряете его знакомства?

Адам посмотрел на своего друга.

– Уверен, что Нат не знает о роде занятий мисс Траслоу.

– Я это знал, – возразил Старбак. – И как я уже сказал, она мой друг, – он обнял Салли за плечи.

– И вы одобряете выбор вашего друга? – миссис Гордон потребовала у Адама ответа. – Одобряете, мистер Фалконер? Потому что я не могу допустить, чтобы моя дочь была связана, хоть и вполне благопристойным образом, с человеком, который общается с приятелем падшей женщины.

– Нет, – ответил Адам, – не одобряю.

– Ты совсем как твой отец, – сказала Салли. – Гнилой изнутри. Если бы у вас, Фалконеров, не было денег, вы бы были хуже собак, – она высвободилась из рук Старбака и выбежала под дождь. Старбак повернулся, чтобы последовать за Салли, но был остановлен миссис Гордон.

– Сейчас вы делаете свой выбор! – предупредила она. – Это вечер выбора между Господом и дьяволом, мистер Старбак!

– Нат! – поддержал миссис Гордон Адам. – Дай ей уйти.

– Почему? Потому что она шлюха? – Старбак почувствовал, как на него накатывает гнев, настоящая ненависть к этим ханжеским свиньям.

– Я сказал тебе, Адам, что она мой друг, а друзей бросать нельзя. Будь вы все прокляты, – он побежал вслед за Салли, нагнав ее у края барака, где грязный склон парка Чимборасо круто сбегал вниз, к Кровавому Ручью, рядом с которым проходили городские дуэли.

– Прости, – сказал он Салли, снова взяв ее под руку. Она шмыгнула носом. Дождь намочил ее волосы и испортил прическу. Она плакала, и Старбак прижал ее к себе, накрыв алой подкладкой своей шинели. Дождь жалил его в лицо.

– Ты был прав, – приглушенно пробормотала Салли. – Нам не следовало туда идти.

– Им не следовало вести себя подобным образом, – ответил Старбак. Салли тихо всхлипывала.

– Иногда я просто хочу быть такой, как все, – выговорила она сквозь слезы.

– Просто хочу иметь дом и детишек, ковер на полу и яблоню в саду. Я не хочу жить, как отец, и не хочу быть тем, кто я сейчас. Только не навсегда. Я просто хочу быть обыкновенной. Ты понимаешь, о чём я, Нат? – она подняла на него глаза, ее лицо освещали огни кузниц, круглосуточно горевшие у реки, на противоположной стороне ручья.

Он погладил ее по мокрому от дождя лицу.

– Понимаю, – сказал он.

– А разве ты не хочешь быть как все? – спросила она.

– Иногда.

– Боже, – она отпрянула от него, вытерла нос и смахнула мокрые волосы со лба.

– Я надеялась, что скоплю достаточно денег, чтобы после войны открыть магазинчик. Ничего особенного, Нат. Галантерея, что-то вроде того. Я коплю деньги, ну знаешь, чтобы быть как все. Не выделяться. Не быть какой-то «мисс Ройял», просто быть, как все. Но отец прав, – встрепенулась она в новом порыве мстительности, – в этом мире люди делятся на два типа. На овец и волков. На овец и волков, Нат, а себя не изменить. А они там все овцы, – она с презрением указала через плечо в сторону бараков.

– И твой приятель тоже. Весь в отца. Он боится женщин, – замечание было на редкость уничижительным.

Старбак снова притянул ее к себе, уставившись через покрытый тенью Кровавый Ручей туда, где на рябой от дождя поверхности воды отражались кузнечные огни. До сего момента он не осознавал, насколько одинок был в этом мире. Изгой. Одинокий волк, сам за себя.

Точно такой же была и Салли. В поисках независимости нарушившая правила благопристойного общества и посему отвергнутая им. Ее никогда не простят, как не простят и Старбака.

Но раз так – значит, он будет сам за себя. Он наплюет на людей, отвергнувших его, став солдатом, лучшим из лучших. Он знал, что его спасение на Юге в этом и заключается – никому не было до него дела, пока он яростно сражался.

– Знаешь, Нат, – произнесла Салли. – Я думала, у меня есть шанс. Знаешь, настоящий шанс, что я смогу быть… хорошей.

Она пылко акцентировала последнее слово.

– Но они не хотят принимать меня в свой мир, правда?

– Тебе не нужно их одобрение, чтобы быть хорошей, Салли.

– Теперь мне плевать. Когда-нибудь они еще будут умолять меня, чтобы я позволила им ступить на мой ковер, вот увидишь.

Старбак улыбнулся в темноте. Шлюха и неудавшийся вояка, они объявили этому миру войну. Наклонившись, он поцеловал мокрую от дождя щеку Салли.

– Надо отвести тебя домой, – сказал он.

– В твою комнату, – ответила Салли. – Работать меня сейчас не тянет.

Где-то внизу на улице тронулся поезд. Пылающий отблеск паровозной топки мерцал среди влажной травы за ручьем. Локомотив тянул за собой вагоны с боеприпасами, предназначавшимися для отправки на полуостров, туда, где тонкая линия обороны мятежников сдерживала целую орду. Старбак довел Салли до дома и уложил в свою постель.

В конце концов, он был грешником, а эта ночь явно не подходила для покаяния. Салли ушла от Старбака только после часа ночи. Так что нагрянувшие солдаты застали Старбака в постели одного.

Спал он как убитый, и потому первым осознанным им признаком вторжения стал треск вышибаемой наружной двери. В комнате было темно.

Он пытался нащупать револьвер под громкий топот на лестнице, и стоило ему наконец потянуть рукоятку из кобуры, как дверь с грохотом распахнулась, и яркий свет фонарей осветил крошечное темное помещение.

– Опустил оружие, парень! Опустил! – все одетые в мундиры солдаты были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. В Ричмонде примкнутый штык являлся символом «бандюг» – военных полицейских генерала Уиндера. Старбак, не будучи дураком, послушно выпустил револьвер.

– Ты Старбак? – спросил человек, приказавший опустить оружие.

– Кто вы? – Старбак прикрыл глаза. Комнату освещали три фонаря, и она казалась набитой взводом солдат, не меньше.

– Отвечай на вопрос! – рявкнули на него в ответ. – Ты – Старбак?

– Да.

– Взять его, быстро!

– Да дайте мне хоть одеться, Господи!

– Шевелитесь, ребята!

Двое мужчин схватили Старбака, стащили с кровати и весьма чувствительным и болезненным толчком приставили к стене, с которой потихоньку сыпалась штукатурка.

– Накиньте на него одеяло, ребята, а то даже лошади покраснеют. Капрал, наручники на него!

Зрение Старбака привыкло к свету, и он разглядел старшего офицера – капитана с темной бородой и широкой грудью.

– Да какого дьявола…, – запротестовал было Старбак, когда капрал извлек кандалы и цепи, но удерживавший Старбака солдат снова грубо прижал его к стене.

– Молчать! – прогремел капитан. – Забирайте всё, ребята, всё.

Бутылку в качестве улики я тоже заберу, спасибо, Перкинс. Все бумаги аккуратно сложить. Сержант, ты за это отвечаешь. Так, Перкинс, вон ту бутылку тоже мне, – капитан опустил бутылки виски в объемные карманы своего мундира и спустился вниз по лестнице.

Старбак, закованный в цепи и закутанный в жесткое серое одеяло, заковылял за капитаном через каретный сарай на Шестую улицу, где в свете уличного фонаря их ожидала черная повозка с четверкой лошадей. Дождь не прекращался, и фонарь освещал выдыхаемые лошадьми клубы пара.

Церковные часы пробили четыре. Прогрохотало поднятое окно на тыльной стороне дома.

– Что происходит? – прокричал женский голос. Старбак подумал, не Салли ли это, но наверняка сказать не мог.

– Ничего, мэм! Возвращайтесь в постель! – ответил капитан и толкнул Старбака к подножке экипажа. Сам он с тремя солдатами полез следом. Остальные по-прежнему копались в комнате Старбака.

– Куда мы едем? – поинтересовался Нат, когда экипаж с грохотом отъехал от тротуара.

– Вы арестованы нарядом военной полиции, – официальным тоном сообщил капитан. – Вы имеете право говорить только тогда, когда как к вам обращаются.

– Вы обращаетесь ко мне сейчас, – ответил Старбак, – так что куда мы едем?

Внутри экипажа было темно, поэтому Нат так и не увидел неожиданно прилетевший меж глаз кулак. Его голова откинулась назад, ударившись о спинку сиденья.

– Захлопни пасть, поганый янки! – раздался голос. Старбак, чье зрение тяжело переносило последствия сокрушительного удара, совету последовал.

Поездка оказалась короткой. Проехав не более полумили, экипаж под протестующий скрип окованных железом колес резко развернулся и остановился. Дверь распахнулась, и Старбак увидел освещенные факелами ворота тюрьмы Лампкин, известной ныне как Касл-Гудвин.

– Пошел! – рявкнул капрал, и Старбака толкнули к подножке экипажа, а потом повели через небольшую калитку к главным воротам Касл-Гудвина.

– Четырнадцатый! – крикнул надзиратель проходящему конвою с заключенным. Охранник в мундире шел впереди, ведя их через кирпичную арку по каменному коридору, освещаемому двумя керосиновыми лампами. Дойдя до массивной деревянной двери с нанесенным числом «14», охранник открыл ее тяжелым стальным ключом. Капрал отомкнул наручники.

– Давай внутрь, арестант, – сказал охранник. Старбака толкнули в камеру. Он увидел деревянную кровать, металлическое ведро и рядом – огромную лужу. В камере воняло нечистотами.

– Срать в ведро, дрыхнуть на кровати. Можешь наоборот, если хочешь, – охранник загоготал, и дверь с грохотом захлопнулась. Камера погрузилась в абсолютную темноту.

Вымотанный до предела Старбак, подрагивая, лег на кровать. Ему выдали серые штаны из грубого сукна, тупоносые кожаные башмаки и рубашку с кровавыми пятнами, оставленными предыдущим владельцем.

Завтрак состоял из кружки воды и куска хлеба. Городские часы пробили девять, и двое появившихся охранников приказали ему сесть на кровати и вытянуть ноги. На лодыжках защелкнулись кандалы.

– Будешь с ними, пока не уйдешь, – сообщил один из тюремщиков. – Или пока не повесят.

Он высунул язык и скорчил гримасу, изображая висельника.

– Встать! – рявкнул второй. – Пошёл!

Старбака вытолкнули в коридор. Кандалы на ногах вынуждали его неуклюже шаркать, но охранники явно привыкли передвигаться медленно, так что не пытались его торопить, но велели не задерживаться, когда вели его по двору, напомнившему Старбаку жуткие рассказы о средневековых камерах пыток.

Со стены свисали цепи, а в центре двора находился деревянный конь, состоящий из доски, положенной на пару козел. Пытка заключалась в том, что человека сажали на острый край доски, и под весом груза на ногах деревяшка врезалась ему в пах.

– Это не про твою честь, черножопый, – сказал один из тюремщиков. – На тебе испробуют кое-что новенькое. Давай, двигай.

Старбака привели в комнату с кирпичными стенами и каменным полом с водостоком посередине. В ней так же стоял стол и стул. Зарешеченное окно выходило на восток, в сторону открытого канализационного коллектора Шокоу-Крик, который наполнялся стоками со всего города.

Одна из створок маленького окна была открыта, и вонь от коллектора наполняла комнату. Тюремщики, которых Старбак теперь мог рассмотреть, прислонили ружья к стене.

Оба были крепкого телосложения и такими же высокими, как Старбак, с бледными, грубыми и гладко выбритыми лицами с безучастным выражением людей, которые довольствуются в жизни малым. Один сплюнул густую струю табачной жижи в отверстие водостока. Бесцветный плевок приземлился прямо в центр.

– Вот этот меткий, Эйб, – похвалил второй охранник.

Дверь открылась, и вошел тощий и бледный человек. С одного плеча у него свисала кожаная сумка, а редкая бородка обрамляла подбородок. Его щеки и верхняя губа сияли поле утреннего бритья, а лейтенантский мундир выглядел безупречно – вычищен так, что не осталось ни пятнышка, а складки отутюжены до остроты ножа.

– Доброе утро, – робко произнес он.

– Отвечай офицеру, дерьмо северное, – рявкнул охранник по имени Эйб.

– Доброе утро, – отозвался Старбак.

Лейтенант отряхнул сиденье стула и сел, вытащив из кармана очки и надев их. У него было худое лицо с выражением крайнего оживления, словно у нового священника, явившегося в устоявшийся приход.

– Старбак, не так ли?

– Да.

– Обращайся к офицеру «сэр», мусор!

– Ладно, Хардинг, не нужно, – лейтенант нахмурился в явном неодобрении грубости Хардинга. Он положил кожаную сумку на стол и вытащил из нее папку. Развязав ее зеленые ленточки, он открыл ее и осмотрел лежащие внутри бумаги.

– Натаниэль Джозеф Старбак, так?

– Да.

– В настоящее время проживаете на Франклин-стрит, в доме старика Бурреля, так?

– Я не знаю хозяина дома.

– Джошуа Буррель, торговец табаком. Семья сейчас переживает тяжелые времена, как и многие в наши дни. Что ж, давайте посмотрим, – лейтенант откинулся назад, так что стул угрожающе заскрипел, а потом снял очки и устало потер глаза.

– Я задам вам пару вопросов, Старбак, а ваша роль, как вы могли бы догадаться, заключается в том, чтобы на них ответить. Обычно, конечно же, подобные вещи делаются в законном порядке, но сейчас война, и боюсь, что необходимость вытащить из вас правду не может ждать всей этой канители с адвокатами. Это понятно?

– Не совсем. Я не знаю, какого дьявола здесь делаю.

Охранник за спиной Старбака предупреждающе рявкнул в ответ на наглое поведение Старбака, но лейтенант поднял руку в успокаивающем жесте.

– Вы это узнаете, Старбак, обещаю, – он снова водрузил очки на нос.

– Забыл представиться. Какая невнимательность. Меня зовут лейтенант Гиллеспи, лейтенант Уолтон Гиллеспи, – он произнес это имя так, словно ожидал, что Старбак его узнает, но тот просто пожал плечами. Гиллеспи вытащил из кармана кителя карандаш. – Начнем? Где вы родились?

– В Бостоне, – ответил Старбак.

– Где именно, будьте добры.

– На Милк-стрит.

– В доме ваших родителей, правильно?

– Бабушки и дедушки. Родителей матери.

Гиллеспи сделал пометку.

– Где в настоящее время проживают ваши родители?

– На Ореховой улице.

– До сих пор там живут? Прекрасно место. Я был в Бостоне два года назад и имел честь прослушать проповедь вашего отца, – Гиллеспи улыбнулся этому явно приятному воспоминанию.

– Продолжим, – сказал он и задал Старбаку несколько вопросов о его школьных годах и учебе в Йельском теологическом колледже, как он оказался на Юге в начале войны и о службе в Легионе Фалконера.

– Что ж, пока неплохо, – заявил Гиллеспи, прослушав рассказ о событиях на Бэллс-Блафф. Он перевернул страницу и нахмурился, прочитав то, что там написано. – Когда вы впервые встретились с Джоном Скалли?

– Никогда о нем не слышал.

– С Прайсом Льюисом?

Старбак покачал головой.

– С Тимоти Уэбстером?

Старбак просто пожал плечами. чтобы показать свое неведение.

– Понятно, – произнес Гиллеспи тоном, который предполагал, что отрицание Старбака его совершенно озадачило. Он сделал пометку карандашом, все еще хмурясь, а потом снял очки и помассировал переносицу. – Как зовут вашего брата?

– У меня три брата. Джеймс, Фредерик и Сэм.

– Их возраст?

Старбаку пришлось задуматься.

– Двадцать шесть или двадцать семь, семнадцать и тринадцать.

– Самый старший. Его имя?

– Джеймс.

– Джеймс, – повторил Гиллеспи, словно никогда раньше не слышал этого имени. Внезапно во дворе закричал какой-то мужчина, и Старбак четко различил звук хлыста, рассекающего воздух, а потом с щелчком обрушившегося на жертву. – Я закрыл дверь, Хардинг? – поинтересовался Гиллеспи.

– Очень плотно, сэр.

– Здесь так шумно, так шумно. Скажите мне, Старбак, когда вы в последний раз видели Джеймса?

Старбак покачал головой.

– Задолго до начала войны.

– До войны, – повторил Гиллеспи и записал это. – А когда вы в последний раз получали от него письмо?

– Тоже до войны.

– До войны, – снова медленно повторил Гиллеспи, а потом достал из кармана маленький перочинный ножик. Он открыл его и заточил карандаш, тщательно собрав остатки древесины и грифеля в кучку на краю стола. – Что вы можете сказать об Обществе снабжения армии Конфедерации библиями?

– Ничего.

– Понятно, – Гиллеспи отложил карандаш и откинулся назад на шатком стуле. – А какие сведения вы послали своему брату относительно расположения наших сил?

– Никаких! – протестующе выкрикнул Старбак, наконец начиная понимать, по какому поводу поднялся весь этот шум.

Гиллеспи снова снял очки и вытер их о рукав.

– Я уже упоминал ранее, мистер Старбак, что мы вынуждены, к большому сожалению, идти на крайние меры, чтобы установить истину. Обычно, как я сказал, мы ограничены положенными по закону процедурами, но чрезвычайные времена требуют чрезвычайных мер. Вы понимаете?

– Нет.

– Позвольте спросить еще раз. Вы знаете Джона Скалли и Льюиса Прайса?

– Нет.

– Вы состояли в переписке со своим братом?

– Нет.

– Вы получали письма на имя Общества снабжения армии Конфедерации библиями?

– Нет.

– Вы отдавали письмо Тимоти Уэбстеру в отель «Монументаль»?

– Нет! – запротестовал Старбак.

Гиллеспи печально покачал головой. Когда майор Александер арестовал Тимоти Уэбстера и Хетти Лоутон, он также обнаружил письмо, написанное тесно прижатыми друг к другу печатными буквами, в котором детально описывалось размещение защитников Ричмонда.

Письмо было адресовано майору Джеймсу Старбаку, и это же имя значилось в бумагах, изъятых у Скалли.

Письмо стало бы катастрофой для Конфедерации, потому что содержало описание того спектакля, который устроил генерал Магрудер, чтобы обмануть патрули Макклелана. Единственное, что помешало Уэбстеру доставить письмо, это ужасный приступ ревматизма, который свалил его в постель на несколько недель.

Старбак покачал головой в ответ на очередной вопрос о письме:

– Никогда не слышал о Тимоти Уэбстере.

Гиллеспи скривился.

– Вы настаиваете на этом?

– Это правда!

– Увы, – сказал Гиллеспи, открыл кожаную сумку и вытащил оттуда яркую латунную воронку и синюю стеклянную бутылку. Он откупорил бутылку, и тонкий кислый аромат наполнил помещение. – Мой отец, Старбак, как и ваш, человек выдающийся. Он возглавляет приют для душевнобольных в Честерфилде. Вам это известно?

– Нет, – Старбак опасливо поглядел на бутылку.

– Существует две точки зрения на лечение душевнобольных, – продолжил Гиллеспи.

– Согласно одной теории, от безумия можно избавить пациента мягким путем, с помощью свежего воздуха, хорошего питания и доброты, но вторая точка зрения, которой придерживается мой отец, заключается в том, что безумие нужно изгонять из страдальца шоковой терапией. Иными словами, Старбак, – Гиллеспи поднял глаза на заключенного, и они как-то странно заблестели, – мы должны наказывать безумца за его ненормальное поведение и таким образом вернуть его обратно в общество цивилизованных людей. Это, – он поднял синюю бутылку, – назвали лучшим известным науке веществом, принуждающим к нужным действиям. Расскажите мне про Тимоти Уэбстера.

– Мне нечего сказать.

Гиллеспи помедлил, а потом кивнул тюремщикам. Старбак повернулся, чтобы оказать сопротивление ближайшему, но слишком поздно. Его ударили сзади, свалив на пол, и до того, как он смог повернуться, он был прижат к полу.

Кандалы вокруг лодыжки клацнули, когда его руки связали за спиной. Он выругался на тюремщиков, но они были крепкими мужчинами, привыкшими ломать заключенных, и проигнорировали ругательства, повернув его на спину.

Один взял латунную воронку и засунул ее Старбаку в рот. Тот сопротивлялся, сжав зубы, но охранник угрожал пропихнуть воронку, сломав зубы, и Старбак, поняв, что побежден, расслабил челюсть.

Гиллеспи встал рядом с ним на колени с синей бутылкой в руках.

– Это кротоновое масло[46]46
  Кротоновое масло делается из зерен растения croton tiglium, это сильное слабительное средство. Оно вызывает рвоту и катар желудочно-кишечного тракта. В больших количествах смертельно.


[Закрыть], – сказал он Старбаку, – вам это известно?

Старбак не мог ничего ответить, и потому покачал головой.

– Кротоновое масло получают из семян растения Croton tiglium.

– Это слабительное, мистер Старбак, и очень сильное. Мой отец использует его, когда пациент ведет себя агрессивно. Ни один безумец или человек с деструктивным поведением не сможет вести себя агрессивно, видите ли, когда каждые десять минут у него опорожняется кишечник, – улыбнулся Гиллеспи.

– Что вы знаете о Тимоти Уэбстере?

Старбак покачал головой, а потом попытался вырваться из хватки охранников, но те двое для него были слишком сильными противниками. Один с силой запрокинул Старбаку голову на плиты пола, а Гиллеспи поднес бутылку к воронке.

– В прежние времена лечение безумия основывалось лишь на простых физических наказаниях, – объяснил Гиллеспи, – но мой отец отдал дань медицине, открыв, что применение этого слабительного гораздо эффективней, чем любая доза порки. Полагаю, сначала небольшая порция на пробу.

Он вылил тонкую струйку масла в воронку. Старбак ощутил во рту вкус прогорклого жира.

Он попытался не глотать его, но один из тюремщиков сомкнул руки на его челюсти, так что у Старбака просто не осталось другого выбора, как проглотить масло. Он почувствовал, что во рту всё горит.

Гиллеспи убрал бутылку и сделал охранникам знак освободить Старбака. Тот сделал глубокий вдох. Во рту жгло, а пищевод саднило. Он ощутил, как густое масло попало в желудок, и с трудом поднялся на колени.

А потом слабительное начало действовать. Он согнулся пополам, выплескивая на пол содержимое своего желудка. Этот спазм обессилил его, но до того, как он смог прийти в себя, из живота поднялся еще один спазм, а потом неконтролируемо опорожнился кишечник, и комната наполнилась чудовищной вонью. Он не мог сдержаться. Он стонал, перекатываясь по полу, а потом скорчился в очередном приступе, когда позыв к рвоте взорвал его тело.

Охранники ухмылялись и отошли подальше. Гиллеспи, не обращая внимания на жуткую вонь, с жадным интересом наблюдал сквозь очки, делая время от времени пометки в блокноте.

Спазмы по-прежнему разрывали Старбака. даже когда в его животе и кишечнике ничего не осталось, он продолжал тяжело дышать и корчиться, потому что ужасное масло вымывало его кишки.

– Давайте поговорим снова, – произнес Гиллеспи через несколько минут, когда Старбак немного успокоился.

– Сволочь, – сказал Старбак. Он был весь в нечистотах, лежа прямо в них, его одежда пропиталась ими, он был унижен и опозорен.

– Вы знаете мистера Джона Скалли или мистера Льюиса Прайса? – спросил Гиллеспи своим четким голосом.

– Нет. И идите вы к чёрту.

– Вы вели переписку со своим братом?

– Нет, будь вы прокляты.

– Вы получали письма на имя Общества снабжения армии Конфедерации библиями?

– Нет!

– Вы доставляли сведения Тимоти Уэбстеру в отель «Монументаль»?

– Я скажу тебе, ублюдок, что я сделал! – Старбак поднял голову и плюнул в Гиллеспи струйкой блевотины. – Я держал оружие во время сражения за эту страну, а это гораздо больше, чем ты сделал за всю свою жизнь, дерьмовый ты сукин сын!

Гиллеспи покачал головой, словно Старбак особенно упорствовал в заблуждениях.

– Еще раз, – обратился он к тюремщикам и поднял бутылку со стола.

– Нет! – крикнул Старбак, но один из тюремщиков бросил его вниз, и его опять прижали к полу. Гиллеспи поднес кротоновое масло.

– Мне любопытно выяснить, какую дозу масла может выдержать человек, – заявил Гиллеспи. – Передвиньте его сюда, я не хочу вставать коленями в его испражнения.

– Нет! – простонал Старбак, но воронку уже засунули в его рот, а Гиллеспи, криво ухмыляясь, вылил очередную порцию отвратительной желтой жидкости в латунную трубку. И Старбак вновь содрогнулся от спазма.

На этот раз боль была гораздо сильнее, жуткая череда раздирающих внутренности приступов, сжигающих его желудок и выплескивающих его содержимое наружу, пока Старбак корчился в собственных нечистотах.

Еще дважды Гиллеспи вливал слабительное в его глотку, но эти дополнительные порции не принесли никакой новой информации. Старбак по-прежнему настаивал, что не знает никого по имени Скалли, Льюис или Уэбстер.

В полдень тюремщики выплеснули на него ведро холодной воды. Гиллеспи безучастно наблюдал, как неподвижное и вонючее тело северянина вынесли из помещения и бросили в камеру, а потом, раздраженный тем, что опаздывает, он поспешил на свои обычные занятия по изучению библии, которые посещал в обеденное время в ближайшей универсалистской церкви.