Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 106 страниц)
Блайз улыбнулся.
– Может, я вовсе и не собираюсь идти через перевал.
– Другим способом вам не удастся перевести лошадей через горы.
– Может, я и не собираюсь пересекать никакие горы.
– Вы не подчинитесь приказу Гэллоуэя? – спросил Адам.
Блайз нахмурился, словно его разочаровала несообразительность Адама:
– Полагаю, нашей главной задачей, Фалконер, является безопасность наших ребят, особенно если поразмыслить о том, что армия конфедератов будет не в восторге от южан, разъезжающих в синей форме янки, так что не в моих намерениях подвергаться чрезмерному риску. Для этого в распоряжении Эйба Линкольна есть все эти ребята из Массачусетса и Пенсильвании, и если кто-то и собирается десяток раз намять бока конфедератам, то это они, а не мы. Важнейшая задача для нас, Фалконер, – просто пережить эту войну, – Блайз прервал свою затянувшуюся тираду, закурив сигару.
Перед всадниками простиралась пологая долина с пересекавшими ее изгородями и зажиточной на вид фермой в южной оконечности.
– А что приказал мне сделать Гэллоуэй, Фалконер, – продолжил Блайз, – так это разузнать, сколько мятежников скрывается в долине Шенандоа, и полагаю, что прекрасно смогу с этим справиться и не пересекая никаких чертовых гор. Я могу сделать это, просто остановив поезд, идущий из перевала Рокфиш, и расспросив пассажиров. Разве я не прав?
– Предположим, пассажиры вам соврут? – предположил Адам.
– Черт, еще не родилась женщина, сумевшая мне соврать, – с улыбкой парировал Блайз. Он хохотнул и обернулся. – Сет?
– Билли? – откликнулся сержант Сет Келли.
– Полагаю, нам стоит убедиться, что никто из этих отбросов-мятежников не околачивается у фермы. Прихвати пару ребят и осмотрись там.
Сет Келли велел двум мэрилендцам следовать за ним и повел их через окаймлявший долину лес.
– Думаю, мы подождем их здесь, – обратился Блайз к остальным солдатам. – Располагайтесь как дома.
– Вы говорите, что нашей главной обязанностью является пережить войну? – спросил Адам Блайза, когда солдаты удобно разместились в тени листвы деревьев.
– Потому что я считаю, что именно после войны для нас начнется настоящая работа, Фалконер, – весело ответил Блайз. – Даже более, я считаю, это наша христианская обязанность – пережить войну. Север выиграет. Это и младенцу ясно. Черт побери, на стороне Севера люди, орудия, корабли, заводы, железные дороги и деньги, а у южан груды хлопка, куча риса, штабеля табака и ленивых ниггеров больше чем в доброй половине Африки.
У Севера навалом всякого добра, а у Юга даже и слепой надежды нет! Рано или поздно, Фалконер, мы получим отшлепанный по мягкому месту Юг и чертовски довольный Север, а когда наступит этот день, то должны быть уверены, что мы, верные южане, получим свою справедливую награду. Мы будем теми славными южанами, Фалконер, кто захватит власть на Юге. Мы заживем припеваючи. Будем купаться в молочных реках с кисельными берегами, выбирать себе девушек, деньги для нас будут как раз плюнуть. И неужели вы хотите рискнуть всем этим, схлопотав пулю в живот?
Адам расслышал смешки солдат, разделявших точку зрения Блайза. Другие нахмурились, и Адам решил своими словами поддержать идеалистов.
– У нас есть задание. Ради него мы и вызвались добровольцами.
Блайз кивнул, словно Адам привел неоспоримый факт.
– Черт возьми, Фалконер, как никогда согласен с вами. Черт меня дери, если бы я смог провести разведку до самой Раппаханнок, не было бы на свете человека счастливей меня. Чёрт, да я бы разведал всю местность до самой реки Пи Ди, если бы только мог, дошел бы даже до Суони[75]75
Пи Ди – река в Северной и Южной Каролине. Суони – река в Джорджии и Флориде.
[Закрыть]! Да ну его ко всем чертям, я бы разведал последнюю богом забытую речушку на этой земле ради моей страны, если бы только мог, но я не могу! Просто не в состоянии этого сделать, Фалконер, и вы знаете почему?
Тут Билли Блайз доверительно положил руку на локоть Адама и столь близко нагнулся к нему, что от запаха его сигары у Адама закружилась голова.
– Мы бессильны что-либо сделать, Фалконер, вот вам моя печальная истина. Мы даже не можем свернуть к борделю и вернуться обратно на наших лошадях, этих горбатых четырехногих кусках поросячьего дерьма. В чем состоит главная обязанность кавалериста?
– Ухаживать за своей лошадью, Билли, – ответил один из его людей.
– Разве не сам Бог глаголет его устами? – отозвался Блайз. – Так что полагаю, ради безопасности наших лошадей нам стоит ехать спокойно и неторопливо и не дать янки продырявить наши шкуры до конца войны. А это что еще за чертовщина, дьявол меня разрази? – последняя реплика была ответом на два ружейных выстрела, раздавшихся где-то неподалеку от фермы. Для человека, недавно проповедовавшего политику избегания любого рода неприятностей, он выглядел на удивление спокойным. – Полагаю, нам стоит проехаться вперед, разузнать, цел ли старина Сет, ребята, – обратился он к своим людям, и солдаты неторопливо взобрались в седла и достали винтовки Кольта из седельных кобур.
– Думаю, вашим ребятам стоить остаться здесь и быть настороже, – обратился Блайз к Адаму. – Я не хочу этим сказать, что жду каких-либо осложнений, но заранее ни в чем нельзя быть уверенным. Эти леса полны разного рода бродяг, и любой из этих засранцев злобен, как змея, и вдвойне коварен. Так что остерегайтесь партизанов, пока мы убедимся, что Сет не отправился на встречу со своим творцом.
Адам наблюдал из-за деревьев, как Блайз повел своих солдат к ферме, ничем не отличавшейся от большинства усадеб в виргинской части Пидмонта. Адам часто мечтал, как устроится на одной из таких усадеб, подальше от притязаний и богатства своего отца. Двухэтажный дом выделялся подоконниками из белых досок и был окружен прекрасной широкой верандой, вокруг которой, в свою очередь, располагались беспорядочные, но яркие цветочные клумбы.
Широкий огород простирался между домом и большим из двух амбаров, которые образовывали две стороны двора, а две другие составляла изгородь. Фруктовые деревья усеивали склон, спускавшийся от дома к искрившейся в отдалении речушке. Вид усадьбы внезапно навеял на Адама ностальгию и чувство сожаления. Казалось странным, что война добралась и до этого прекрасного уголка.
А на самой ферме сержант Сет Келли поджидал на веранде капитана Блайза. Келли, долговязый худой мужчина с остроконечной бородкой и темными глазами, развалился в плетенном кресле с сигарой во рту и положив свои сапоги со шпорами на ограду веранды. Двое его людей стояли, прислонившись к столбам, венчавших по краям небольшое крыльцо. Келли вынул сигару из рта, когда капитан Блайз спешился на пожухлый от солнца газон.
– Нас обстреляли, Билли, – с ухмылкой провозгласил Келли. – Два выстрела произвели со второго этажа. Едва не пристрелили меня, вот так.
Блайз недовольно зацокал, покачав головой.
– Но ты ведь в порядке, Сет? Тебя не ранило?
– Промазали, Билли, промахнулись. Но у негодяев дома развевалась эта вот штуковина, – Келли показал ему небольшой флаг мятежников.
– Мда, плохи дела, Сет, плохи, – сказал Блайз, так же широко ухмыльнувшись, как и его сержант.
– Так и есть, Билли. Хуже некуда, – Келли затянулся сигарой.
Блайз провел свою лошадь через цветочные клумбы и привязал поводья к ограде веранды. Его люди спешивались, пока Блайз поднимался по ступенькам веранды и прикурил свою сигару от сигары Келли.
– Внутри кто-нибудь есть? – спросил Блайз сержанта.
– Две женщины и целый выводок щенков, – ответил сержант Келли.
Блайз вошел в дом. Пол веранды был из темного дерева и покрыт парой вязаных половиков. Возле лестницы стояли напольные часы, на их лицевой стороне указывалось, что изготовлены они были в Балтиморе. Пара оленьих рогов служила вешалкой, портрет Джорджа Вашингтона висел рядом с портретом Эндрю Джексона и деревянной дощечкой с выжженными на ней словами "Господь – Молчаливый Слушатель, внимающий всякой беседе в этом доме". Блайз бросил оценивающий взгляд на часы, Сет Келли и двое его людей проследовали за ним через прихожую на кухню, где трое детишек цеплялись за подолы двух женщин. Одна женщина была седа, другая моложе нее и держалась вызывающе.
– Так-так-так, – проговорил Блайз, остановившись в дверях кухни. – И кто у нас тут?
– Вам здесь нечего делать, – ответила ему молодая женщина. Ей было под тридцать, она, очевидно, и являлась матерью трех ребятишек. В руке она держала большой нож, нервно сжав его, когда Блайз вошел на кухню.
– Дело, которое привело нас сюда, мэм, является делом Соединенных Штатов Америки, – весело ответил Билли Блайз. Он прошел мимо старинного кухонного шкафа и взял из фарфорового блюда яблоко. Надкусив яблоко, он улыбнулся женщине помоложе. – Очень сладкое, мэм. Как и вы сами.
У женщины были темные волосы и миловидное личико с горевшими на нем глазами.
– Мне нравятся женщины с норовом, – сказал Блайз, – не так ли, Сет?
– Ты всегда западал на таких женщин, Билли, – Келли прислонил свою тощую фигуру к косяку двери.
– Вы, оставьте нас в покое! – выкрикнула пожилая женщина, почувствовав нависшую над ними угрозу.
– Ничего подобного я не собираюсь делать, мэм, – ответил ей Блайз.
Он опять надкусил яблоко. Двое ребятишек принялись реветь, заставив Блайза грохнуть огрызком яблока по кухонному столу. Куски расплющенного яблока разлетелись по всей кухне.
– Буду весьма вам обязан, мэм, если вы уймете плач своих детей! – гаркнул Блайз. – Не переношу хнычущих детей, нет уж, увольте! Подобные слюнтяи заслуживают порки! Порки! – последние слова прозвучали так громко, что оба ребенка, до ужаса перепугавшись, перестали плакать. Блайз улыбнулся их матери, выставив на обозрение куски яблока, застрявшие у него в зубах. – Так где же глава семейства, мэм?
– Его нет здесь, – вызывающе ответила женщина помоложе.
– Это по причине того, что он поднял оружие против законного правительства? – насмешливо спросил Блайз.
– Его здесь нет, – повторила женщина, после паузы добавив: – Здесь только мы, женщины и дети. Вы ведь не воюете с детьми и женщинами?
– Я сам решаю, с кем мне воевать, – ответил Блайз, – и мое дело выяснить, почему одна из вас, дамы, пустила пару пуль в моего милого сержанта, присутствующего здесь.
– В него никто не стрелял! – презрительно заявила пожилая женщина. – Это он стрелял из своего револьвера. Я собственными глазами это видела!
Блайз недоверчиво покачал головой.
– Ваши слова не сходятся с рассказом мистера Келли, мэм, а он не будет мне врать. Чёрт возьми, он сержант армии Соединенных Штатов Америки! Вы хотите сказать, что сержант армии Соединенных Штатов Америки лжет? – притворно ужаснулся Блайз. – Вы действительно пытаетесь внушить мне подобную мысль?
– Но никто не стрелял! – настаивала на своем женщина. Дети почти зарылись в ее юбки. Блайз приблизился к женщине, которая угрожающе подняла нож.
– Только пустите его в дело мэм, – спокойно сказал Блайз, – и вас повесят за убийство. Как ваше имя?
– Мое имя вас не касается.
– Тогда я вам скажу, что меня касается, мэм, – произнес Блайз, резко схватив и вырвав из руки сопротивляющейся женщины нож. Замахнувшись, он с силой вогнал его острое лезвие в стол. Затем, улыбнувшись женщине, он выпустил дым от сигары в пучок свисавших с балки трав.
– Так вот, мэм, мое дело, – продолжил он, – находится в соответствии с генеральным приказом номер пять, изданным генерал-майором армии США Джоном Поупом, дающим мне законное право и являещееся моей священной обязанностью, кормить и снабжать моих солдат любым продовольствием или товаром, обнаруженном нами в этом доме и могущем послужить нашему материальному обеспечению.
Это приказ, отданный мне моим главнокомандующим генералом, и как и подобает солдату, доброму христианину, по долгу службы я обязан подчиниться ему, – Блайз повернулся и ткнул пальцем в сержанта Келли. – Начните обыск, Сет! Ищите снаружи, наверху, на чердаке, в амбарах. Переверните здесь всё вверх дном! Вы остаетесь здесь, капрал, – приказал он одному из двух солдат, вошедших на кухню.
– Но у нас ничего нет! – возразила старуха.
– Предоставьте нам это решать, мэм, – ответил Блайз. – Приступай, Сет! Немедленно!
– Вы проклятые грабители, – бросила молодая женщина.
– Напротив, мэм, вы заблуждаетесь, – Блайз улыбнулся ей и, усевшись во главе стола, и достал из кожаной сумки у пояса отпечатанный бланк. Порывшись, он вытащил из кармана огрызок карандаша. Карандаш был плохо заострен, и он испробовал его на столе, оставшись довольным оставленными каракулями. – Нет, мэм, – продолжил он, – мы вовсе не грабители. Мы всего лишь пытаемся сплотить нашу Богом данную страну в единое целое, и нам необходима ваша поддержка. Но это не грабеж, мадам, так как дядюшка Сэм – добрый старикан, славный старичок, и он щедро заплатит вам за всё, что вы нам сегодня отдадите, – он расправил бланк, облизнул карандаш и выжидающе уставился на молодую женщину. – Ваше имя, дорогуша?
– Я вам не скажу.
Блайз перевел взгляд на пожилую женщину.
– Бабуля, мы не сможем заплатить вашей семье, не зная вашей фамилии. Так что, может, сообщите ее нам?
– Не говорите ему, мама! – воскликнула молодая женщина.
Старуха смешалась, но затем, по-видимому, решила, что огласка фамилии не нанесет им существенного вреда.
– Ротуэлл, – неохотно ответила она.
– Чертовски приятная фамилия, – сказал Блайз, записав ее в бланк. – Знал я семью Ротуэллов у себя дома в Блайзвиле. Хорошие баптисты, да и соседи тоже отличные. Теперь, мэм, может быть, вы знаете, какое у нас сегодня число?
Дом гудел от звуков солдатского смеха и тяжелого стука сапог по лестницам, затем неожиданно раздались одобрительные возгласы, когда в одной из комнат было обнаружено что-то ценное. Еще больше ног застучало по ступенькам. Молодая женщина взглянула на потолок, легкая тень страдания нахмурила ее лоб. – Сегодняшнее число, мэм? – повторил свой вопрос Блайз.
Старуха задумалась на мгновение.
– Вчера был день Господень, – сказал она, – значит, сегодня должно быть одиннадцатое.
– Господи, как быстро летит лето! Уже одиннадцатое августа, – не умолкал Блайз, проставляя дату, – тысяча восемьсот шестьдесят второго года от Рождества Христова. Этот дурацкий карандаш чертовски царапает.
Покончив с датой, он откинулся в кресле. Пот обильно проступил на его тучном лице и покрыл пятнами воротник мундира.
– Итак, дамы, этот кусок бумаги подтверждает, что я со своими людьми реквизирую любую мало-мальски имеющую для нас ценность вещь в этом доме. Абсолютно любую! А когда мы отберем необходимое, вы назовете мне стоимость продовольствия и всего остального имущества, я запишу эти цифры в бумагу и подпишу своим Богом данным именем.
А вот что касается вас дамы, то вам следует хранить эту бумажку как зеницу ока, и после окончания войны, когда мятежникам намнут бока и добрый дядюшка Сэм приветствует вас всех вновь под семейным крылышком, вы предъявите эту бумажку правительству, а правительство в своем милосердии и доброте выдаст вам всю сумму. Всю до последнего цента.
И еще одна небольшая деталь, которую вам сперва необходимо уяснить, – он сделал паузу, вынув сигару из рта и улыбнувшись перепуганным женщинам. – При предъявлении этой бумаги вы должны будете доказать, что оставались верны правительству Соединенных Штатов Америки с момента подписания этого документа вплоть до окончания войны. Всего лишь одно ничтожное доказательство того, что кто-либо в семье Ротуэллов носил оружие, или Господи помилуй, даже поднял его против Соединенных Штатов Америки, превратит эту бумажку в бесполезный мусор. А значит, вы не получите своих денег, дорогуша! – весело рассмеялся капитан.
– Вы чертов грабитель, – проговорила молодая женщина.
– Если вы будете паинькой, – продолжал издеваться Блайз, – то возможно, и получите свои деньги. Так нам говорит генеральный приказ номер пять, а мы обязаны следовать приказу номер пять, да поможет нам Господь.
Он встал. Так как он был высокого роста, плюмаж на его шляпе касался кухонных балок, когда он подошел к перепуганной семье.
– Но существует еще и генеральный приказ номер семь. Ничтожные вы людишки, слышали ли вы когда-нибудь о генеральном приказе номер семь? Нет? Что ж, генеральный приказ номер семь определяет меру наказания для любого из жителей, осмелившихся поднять оружие на солдата Соединенных Штатов Америки, а из этого дома стреляли по моим людям!
– Это ложь! – возразила старуха, ее крик заставил малышей опять расплакаться.
– Молчать! – рявкнул Блайз. Дети всхлипнули и задрожали, но всё же сумели сдержать рыдания. Блайз улыбнулся. – Приказом генерал-майора Поупа, наделенного властью президентом и конгрессом Соединенных Штатов Америки, мне надлежит сжечь дотла этот дом, дабы больше из него не стреляли.
– Нет! – воскликнула молодая женщина.
– Да, – сказал Блайз, всё еще улыбаясь.
– Но мы не стреляли! – упорствовала женщина.
– А я говорю, что стреляли, и когда дело дойдет до разбирательства, мэм, как вы думаете, чьему слову поверят президент и конгресс? Моему слову, слову офицера армии Соединенных Штатов, или вашему, жалобе хныкающей потаскухи отступников? Так кому же из нас, мэм, поверят? – он достал из кармана серебряный футляр и открыл его со щелчком, показав белые фосфорные головки шведских спичек.
– Нет! – женщина зарыдала.
– Капрал Кембл! – заревел Блайз, и Кембл отлип от кухонной стены. – Отведите ее в амбар, – приказал Блайз, указав на молодую женщину.
Женщина рванулась к ножу, торчавшему в столе, но Блайз оказался проворнее ее. Он отбил нож подальше, и, достав револьвер, наставил его женщине в голову.
– Я не черствый человек, мэм, я всего лишь торговец лошадьми, ставший солдатом, и как любой другой барышник несомненно предпочитаю удачные сделки. Так почему бы нам не обсудить всё в амбаре, посмотрим, сможем ли мы уладить дело мирным путем?
– Вы хуже, чем вор и грабитель, – ответила женщина, – вы предатель.
– Сэр? – Кембл был обеспокоен приказом Блайза.
– Уведите ее, Кембл, – повторил приказ Блайз. – Но никаких вольностей! Я сам с ней разберусь, – Блайз улыбнулся женщинам и детям. – Я так люблю войну, мэм. Я так сильно люблю зов войны. Думаю, война у меня в крови, в моей горячей крови.
Кембл увел женщину, оставив плачущих детей, в то время как Блайз отправился за своей долей награбленного, прежде чем насладиться главным удовольствием дня.
В первую субботу после битвы капитан Энтони Мерфи начал принимать ставки на то, как долго протянет без спиртного полковник Свинерд. Это было чудом, соглашался весь Легион, что полковник продержался две ночи подряд, даже несмотря на то, что его трясло всю первую ночь, и никто не верил, что он продержится еще две без помощи спиртных напитков.
Даже после заявленного им преображения полковника ощутимо трясло, так сильно было переносимое им напряжение, и в пятницу вечером из его палатки доносились стоны, но всё же он перенес ту ночь. Перенес и следующую, а воскресным утром объявился на молитвенном собрании бригады с когда-то клочковатой, а теперь чистой и подстриженной бородой, вычищенными сапогами и с полной решимости улыбкой на изможденном лице.
Он истовее всех молился, оживленней всех выкрикивал "аминь" и громче всех затягивал гимны. И в самом деле, когда преподобный Мосс вместе с Легионом запел "О милосердия обитель, осталась ли капля милосердия для меня? Сменит ли Господь свой гнев на добродетель? Пощадит повелителя грешников, меня?", Свинерд взглянул прямо на Старбака и доверительно ему улыбался, пока пел.
После службы под открытым небом генерал Вашингтон Фалконер отвел в сторону своего заместителя.
– Вы корчите из себя полного идиота, Свинерд. Перестаньте.
– Это Господь превратил меня в идиота, сэр, и я благодарен ему за это.
– Я уволю вас со службы, – пригрозил ему Фалконер.
– Уверен, генерала Джексона обрадует известие о том, что его офицера уволили за любовь к Господу, сэр, – ответил Свинерд с оттенком своего прежнего лукавства.
– Просто перестаньте строить из себя идиота, – заворчал Фалконер и ушел восвояси.
Свинерд же разыскал капитана Мерфи.
– Слышал, вы принимаете ставки на меня, Мерфи?
Ирландец сперва покраснел, но затем признал, что это правда.
– Но я не уверен, что могу позволить вам поставить на самого себя, полковник, если вам этого хочется, – сказал Мерфи, – просто ребята могут посчитать вас заинтересованной стороной, сэр, вы следите за моей мыслью?
– Я не собираюсь держать пари, – ответил Свинерд. – Заключать пари грешно, Мерфи.
– Вот оно как теперь? – невинно спросил Мерфи. – Должно быть, это протестантский грех, сэр, и мне еще больше вас жаль.
– Но вы должны иметь ввиду, что со мной Господь, так что к моим губам не прикоснется ни капли спиртного.
– Очень рад это слышать, сэр. Святой во плоти, это про вас, сэр, – ирландец улыбнулся и ретировался.
Той же ночью, после того как Свинерд посетил молитвенное собрание Легиона, слышали, как он громко молился в своей палатке. Этот человек определенно находился в агонии. Он страстно желал спиртного, боролся с этим и призывал Господа помочь ему в его битве. Старбак и Траслоу вдоволь наслушались жалких страданий и направились в шалаш Мерфи.
– Еще один день Мерф, – Старбак протянул ему последние два доллара из своего недавнего жалования. – Два доллара на то, что завтра ночью к этому же времени он будет пьян в стельку, – озвучил свой вариант Старбак.
– Я тоже ставлю два бакса на завтрашнюю ночь, – добавил Траслоу, протягивая свои деньги.
– Вы и с два десятка других говорят то же самое, – неуверенно протянул Мерфи, и указал на двух солдат с ранцем, набитым банкнотами Конфедерации. – Добрая половина денег предвещает, что ему и эту ночь не сдюжить, другая половина дает ему время до завтрашнего заката. Я не могу предложить тебе приличную ставку, Нат. Я ударю по своему карману, если предложу тебе ставку лучше двух к одному. Едва ли стоит рисковать своими деньгами при таких ставках.
– Слушай, – ответил Старбак. В тишине все трое могли различить всхлипы полковника. Палатка полковника была освещена, и увеличенная в размерах тень Свинерда металась по всей палатке, моля Бога о помощи. Два его раба, как громом пораженные внезапной переменой поведения своего хозяина, бессильно сидели на корточках снаружи.
– Бедный ублюдок, – проговорил Мерфи. – Этого с лихвой хватит, чтобы отвратить от выпивки.
– Два к одному? – спросил Старбак. – На завтрашнюю ночь?
– Ты уверен, что тебе не хочется поставить свои деньги на сегодняшнюю? – спросил Мерфи.
– До сих пор он дотерпел, – заметил Траслоу. – И скоро заснет.
– Тогда на завтрашнюю ночь, – невозмутимо ответил Мерфи, сперва взяв два доллара у Старбака, а потом два доллара, поставленные сержантом Траслоу. Когда обе ставки были учтены в записной книжке Мерфи, Старбак прошелся мимо палатки полковника и заметил скорчившегося у входа лейтенанта Дейвиса.
– Какого черта..., – начал было Старбак, но Дейвис обернулся к нему, приложив палец к губам. Старбак вгляделся и заметил, что лейтенант проталкивал наполовину полную флягу бренди под полог палатки.
Дейвис отполз в сторону.
– У меня тридцать баксов горят, Нат, – прошептал он, встав на ноги, – так что надумал помочь своим деньжатам.
– Тридцать баксов?
– Сравнял шансы, – сказал Дейвис, смахивая пыль с панталон. – Полагаю, у меня беспроигрышный вариант. Только послушай этого придурка!
– Нечестно так поступать с человеком, – жестко бросил Старбак. – Ты должен стыдиться своего поступка! – он нагнулся, протянул руку под палатку и достал спиртное.
– Верни ее на место! – потребовал Дейвис.
– Лейтенант Дейвис, – сказал Старбак, – я лично вырву кишки из вашей чертовой пасти и засуну их в ваш вонючий зад, если еще раз замечу вас или кого-нибудь другого, пытающегося поставить под угрозу раскаяние этого человека. Вы хорошо меня поняли? – он надвинулся на высокого и бледного очкастого лейтенанта. – И я, чёрт вас дери, не шучу, Дейвис. Этот человек пытается искупить свои грехи, а вы способны тольк насмехаться над ним? Господь всемогущий, вот что действительно приводит меня в ярость!
– Ладно, ладно! – ответил Дейвис, напуганный приступом гнева Старбака.
– Я серьезно, Дейвис, – добавил Старбак, хотя лейтенант и не ставил под сомнение его искренность. – Я прибью тебя ко всем чертям, если еще раз попытаешься повторить свои фокусы, – сказал Старбак. – А теперь проваливай отсюда.
Старбак оставался на месте, пока лейтенант не скрылся в ночи, и затем облегченно вздохнул.
– Мы прибережем это для завтрашней ночи, – сказал он Траслоу, довольно размахивая оставленной Дейвисом флягой.
– И подложим ее в палатку Свинерду?
– Именно. Пусть Дейвис катится ко всем чертям со своими тридцатью долларами. Мне деньги нужнее.
Траслоу подошел к своему капитану.
– Что действительно любит этот страдающий ублюдок, так это добрый бренди.
– Что ж, может, нам и удастся его раздобыть завтра на поле битвы, – сказал Старбак, и эта находка казалась вполне возможной – несмотря на то, что после сражения прошло три дня, в лесу и в сломанных колосьях пшеничных полей еще лежали раненые. И в самом деле, мертвецов и раненых было так много, что лишь своими силами мятежники были не в силах отыскать всех, поэтому было заключено перемирие, и солдатам из армии генерала Бэнкса предоставили возможность спасти своих людей.
День перемирия занялся жарким и знойным. Большинству солдат Легиона было приказано помочь осмотреть подлесок в том месте, где захлебнулась атака янки, но роту Старбака заставили валить лес и сооружать огромный погребальный костер для сожжения павших лошадей пенсильванской кавалерии.
На главной дороге позади погребального костра вереница легких рессорных санитарных повозок везла раненых янки. Транспортные средства северян, специально построенные для нужд армии, составляли разительный контраст с фермерскими телегами и захваченными армейскими фургонами, которые использовали в качестве санитарного транспорта мятежники, так же как обмундированные и хорошо экипированные солдаты северян выглядели намного щеголеватей мятежников. Капитан из роты пенсильванцев, ответственный за погрузку санитарных повозок, подошел к людям Старбака, поинтересовавшись, который из оборванцев является их офицером.
– Дик Левергуд, – представился он Старбаку.
– Нат Старбак.
Левергуд по-дружески предложил Старбаку сигару и лимонад.
– Это из концентрата, – произнес он, извиняясь, что лимонад сделан из порошка, – но на вкус не так уж плох. Мне его мать прислала.
– Может, вы предпочли бы виски? – Старбак протянул Левергуду бутылку. – Хороший северный виски, – с озорством добавил Старбак.
К легионерам присоединились и другие пенсильванцы. Они обменивались газетами, а куски табака менялись на кофе, хотя самая оживленная торговля велась за доллары Конфедерации. Каждый северянин желал купить банкноту Юга, чтобы послать домой в качестве сувенира, и цена плохо отпечатанных денег южан с каждой минутой росла.
Солдаты устроили торговлю неподалеку от огромного погребального костра, сложенного из свежих сосновых бревен в шестьдесят футов длиной, на которые рота артиллеристов как раз складывала лошадей. Они использовали для этого телегу с прикрепленным к ней подъемным устройством. Настоящим предназначением повозки являлось вытаскивание сброшенных пушек, но сейчас ее подъемное устройство вздымало гниющие лошадиные туши на шесть футов над землей и скидывало их на поленья, где группа солдат с повязками, защищающими носы и рты от вони, вилами передвигала раздувшиеся трупы на нужное место. Еще два человека в масках обливали дрова керосинам.
Капитан Левергуд уставился на телегу.
– Это наша.
– Трофей, – подтвердил Старбак северное происхождение телеги, и в самом деле, на ее боку виднелись буквы "США".
– Нет-нет, – пояснил Левергуд. – Эта принадлежала нашей семье. Мы производим их в Питтсбурге. Раньше мы делали двуколки, коляски и конки, а теперь в основном производим повозки для армии. Сотню повозок в месяц, и правительство платит любую запрошенную цену. Вот что я вам скажу, Старбак, если хотите нажить состояние, работайте на правительство. За семитонную повозку оно платит гораздо больше, чем мы осмеливались просить за экипаж для четырех пар лошадей с кожаными сиденьями, печкой, шелковыми занавесками, турецкими коврами и серебряными лампами.
Старбак вытащил сигару.
– Так почему же вы подставляете себя под пули вместо того, чтобы делать в Питтсбурге повозки?
Левергуд пожал плечами.
– Хотел сражаться за свою страну, – он сделал это признание смущенным тоном. – Видите ли, я и помыслить не мог, что война продлится дольше чем одно лето.
– Мы тоже, – признался Старбак. – Считали, что одно хорошее сражение преподаст вам урок и подведет всему итог.
– Полагаю, мы медленно учимся, – любезно заметил Левергуд. – ну теперь-то уж это точно долго не продлится.
– Правда? – развеселился Старбак.
– Как мы слышали, Макклелан покидает полуостров. Его люди плывут на север и через пару недель его армия присоединится к нашей, и тогда мы набросимся на вас как стая волков. Армии Поупа и Макклелана вместе. Вас раздавят, как спелый виноград. Надеюсь, что в Ричмонде достаточно постелей, чтобы мы все смогли разместиться.
– Там хватает тюремных постелей, – ответил Старбак, – но матрасы не слишком мягкие.
Левергуд засмеялся, а потом повернулся на зазвучавший со стороны дороги голос.
– Прочтите это! Прочтите! Позвольте слову Божьему принести благодать вашим грешным душам. Сюда! Возьмите это и прочтите, возьмите и прочтите, – одетый в платье священника старик раздавал трактаты с седла, разбрасывая брошюры в сторону расположившихся у дороги солдат.
– Иисусе! – поразился Старбак.
– Преподобный Элиял Старбак, – произнес Левергуд, явно гордясь присутствием такой знаменитости. – Он вчера читал нам проповедь. У него редкий ораторский дар, как по мне. Кажется, он близок к нашему высшему командованию, которое обещало ему, что он прочтет первую проповедь в освобожденном Ричмонде, – Левергуд помедлил и нахмурился. – Вас тоже зовут Старбак. Вы родственники?
– Просто однофамильцы, – ответил Старбак. Он отошел к краю погребального костра. Сражение он встречал с очевидным мужеством, но не мог встретиться лицом к лицу со своим отцом. Он подошел к тому месту, где Иса Уошбрук стоял в карауле у сложенного в кучу вражеского оружия. – Дай мне свою винтовку, Уошбрук, – приказал он.
Уошбрука, лучшего стрелка роты, снабдили европейской снайперской винтовкой – тяжелым дальнобойным оружием с телескопическим прицелом вдоль ствола.
– Вы ведь не собираетесь убить этого человека? – спросил Левергуд, который последовал за Старбаком в сторону от дороги.
– Нет, – Старбак навел винтовку на отца, разглядывая его через телескопический прицел. Канониры разожгли огонь погребального костра для лошадей, и дым стал заслонять Старбаку видимость, а в исходящем от костра жаре образ расплывался в перекрестии прицела. К удивлению Старбака, отец выглядел счастливее, чем в последний раз, когда он его видел. Трупный запах и остатки сражения явно вызывали у него ликование.
