Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 106 страниц)
Старбак тем временем лежал в луже и завывал.
Неохотно, как огромный зверь, пробуждающийся после зимней спячки, армия мятежников отошла с позиций вокруг Калпепера.
Она двигалась медленно и осторожно, потому что генерал Джонстон до сих пор не был уверен, что северяне не пытаются его обмануть.
Может, широко разрекламированная отправка огромных кораблей из Александрии в Форт Монро была просто хорошо продуманным фарсом, чтобы заставить его перебросить войска на незащищенную сторону Ричмонда?
Подобная уловка открыла бы дороги северной Виргинии для настоящей атаки федералистов, и опасаясь подобного обмана, Джонстон послал кавалерийские патрули вглубь округов Фокир и Принс-Уильям, а потом и дальше на север, в округ Лауден.
Оборванные всадники из партизанских бригад, чья задача состояла в том, чтобы остаться на оккупированной территории и причинять неудобства захватчикам, пересекли Потомак, высадившись в Мэриленде, но даже эти патрули вернулись без новостей.
Янки ушли. Оборонительные сооружения вокруг Вашингтона хорошо охранялись, а в фортах, защищающих анклав северян в виргинском округе Фэрфакс, стояли сильные гарнизоны, но основная армия северян исчезла. Новый Наполеон атаковал полуостров.
Бригада Фалконера была в числе первых, кому приказали выдвинуться к окраинам Ричмонда. Вашингтон Фалконер вызвал майора Бёрда, чтобы отдать приказ.
– Разве Свинерд не служит у тебя мальчиком на побегушках? – спросил Бёрд Фалконера.
– Он отдыхает.
– В смысле пьян.
– Чепуха, Дятел, – Вашингтон Фалконер был в кителе с вышитой россыпью звезд бригадного генерала на воротничке. – Он скучает. Готовится к действиям. Этот человек – настоящий воин.
– Этот человек – алкоголик и безумец, – заявил Бёрд. – Вчера он попытался арестовать Тони Мерфи за то, что тот не отдал ему честь.
– Капитан Мерфи всегда был склонен к мятежу, – сказал Фалконер.
– Я думал, предполагается, что у всех нас есть склонность к мятежу, – заметил Бёрд. – Вот что я скажу тебе, Фалконер, этот человек – пропойца. Тебя надули.
Но Вашингтон Фалконер не собирался признавать свою ошибку. Он знал не хуже других, что Гриффин Свинерд был просто накачанной алкоголем катастрофой, но ему придется терпеть эту катастрофу, пока бригада Фалконера не заслужит репутацию в сражении и тем самым не предоставит своему командующему возможность бросить вызов власти «Ричмондского наблюдателя». А именно эта газета сейчас лежала на складном столике Фалконера.
– Ты читал новости про Старбака?
Бёрд еще не видел газету, не говоря уже о новостях про Старбака.
– Его арестовали. Считают, что он продавал информацию врагу. Ха! – воскликнул Фалконер с явным удовлетворением. – В нем никогда ничего хорошего не было, Дятел. Бог знает, почему ты ему покровительствовал.
Бёрд знал, что его зять пытается затеять спор, но не собирался доставить ему такого удовольствия.
– Что-то еще, Фалконер? – спросил он.
– Еще одна вещь, Дятел, – Фалконер, в застегнутом на все пуговицы кителе и ремне, вытащил изогнутую саблю и намеренно небрежно разрезал ей воздух. – Выборы, – туманно произнес Фалконер, – будто ему только что пришла в голову эта тема.
– Мы к ним готовы.
– Мне не нужна всякая ерунда, Дятел, – Фалконер ткнул в его сторону кончиком сабли. – Никакой ерунды, слышишь?
Через две недели в Легионе должны были состояться новые выборы ротных офицеров. Это требование выдвинуло правительство Конфедерации, которое только что ввело призыв в армию и одновременно с ним продлило срок службы тех солдат, которые изначально подписывали добровольческий контракт на год.
С этого момента призванные на год солдаты должны были служить до смерти, инвалидности или увольнения из армии, но подумав, что нужно подсластить пилюлю, правительство также ввело правило, что добровольческим полкам дадут новый шанс выбрать офицеров.
– А какая может случиться ерунда? – невинно спросил Бёрд.
– Ты знаешь, Дятел, ты знаешь.
– Не имею ни малейшего, даже смутного представления, о чем ты говоришь.
Острие сабли переместилось, задрожав всего в нескольких дюймах от клочковатой бороды Бёрда.
– Я не хочу, чтобы среди кандидатур прозвучало имя Старбака.
– В таком случае я удостоверюсь, что его там не будет, – невинно заявил Бёрд.
– И не хочу, чтобы солдаты вписали его имя.
– А это, Фалконер, я уже не могу проконтролировать. Это называется демократией. Полагаю, что наши с тобой деды сражались за нее на войне.
– Чепуха, Дятел, – Фалконер почувствовал приступ недовольства, как всегда бывало при общении с шурином, и, как обычно, пожалел, что Адам так упрямо отказывался покинуть Джонстона и принять командование Легионом.
Фалконеру не приходила в голову ни одна другая кандидатура, которую бы Легион принял вместо Бёрда, и даже у Адама, как допускал Фалконер, могли бы возникнуть трудности в попытке заменить дядю.
И это означало, как признался себе Фалконер, что Бёрд наверняка получит командование полком, иначе почему он не продемонстрировал ни намека на благодарность и готовность к сотрудничеству?
Вашингтон Фалконер считал себя человеком щедрым и добрым, и он хотел лишь ответной любви, но как часто вместо этого вызывал негодование.
– У солдат наверняка не возникнет искушения голосовать за Старбака, если им предложат хорошего командира одиннадцатой роты, – предположил Фалконер.
– И кого же, поведай мне, умоляю?
– Мокси.
Бёрд закатил глаза.
– Траслоу живьем его сожрет.
– Тогда заставь Траслоу подчиняться!
– Зачем? Он лучший солдат Легиона.
– Чепуха, – сказал Фалконер, но больше ему некого было предложить. Он вложил саблю в ножны, клинок со свистом вошел в их отделанное шерстью устье. – Скажи солдатам, что Старбак – предатель. Это должно охладить их пыл. Скажи, что его повесят еще до конца месяца, и скажи им, что сукин сын именно этого и заслуживает. А он и заслуживает! Ты чертовски прекрасно знаешь, что он убил беднягу Итана.
По мнению Бёрда, убийство Итана Ридли было лучшим, что сделал Старбак, но он придержал эту точку зрения.
– У тебя есть еще какие-нибудь приказы, Фалконер? – спросил он.
– Будь готов выступить через час. Я хочу, чтобы солдаты хорошо выглядели. Мы пройдем по Ричмонду, помни об этом, так что давай устроим представление!
Бёрд вышел из палатки и закурил черуту. Бедняга Старбак, подумал он. Он ни на секунду не поверил в его вину, но ничего не мог поделать, а учитель, превратившийся в военного, уже давно решил, что не позволит тому, на что не может повлиять он, влиять на него. Но всё же, подумал он, происшествие со Старбаком его опечалило.
Но поразмыслив, Бёрд пришел к выводу, что трагедия Старбака, без сомнения, будет забыта на фоне большей беды, вызванной вторжением Макклелана.
Когда падет Ричмонд, Конфедерация протянет в своем неповиновении еще несколько месяцев, но утратив столицу и отрезанный от сталелитейного завода Тредегара, самого крупного и эффективного на всём Юге, мятеж едва ли выживет. Странно, подумал Бёрд, вышагивая вдоль рядов палаток бригады, но с момента начала восстания, когда пушки обстреляли Форт Самтер, прошел ровно год.
Всего год, и теперь Север кружил вокруг Ричмонда, как огромный закованный в броню кулак, готовый нанести удар. Гремели барабаны, приказы вымуштрованных сержантов разносились эхом по сырому лугу, бригада готовилась выступить.
Когда Легион Фалконера отправился в путь на юго-восток, туда, где в сражении должна была решиться судьба Америки, в первый раз за несколько недель выглянуло из-за облаков солнце.
Лейтенанту Гиллеспи удалось выманить из Старбака лишь одно признание в совершенном правонарушении, и обнаружив это слабое место, Гиллеспи продолжил работать над ним с отчаянным энтузиазмом.
Старбак признался в том, что продавал паспорта ради денег, и Гиллеспи ухватился за это.
– Вы признаете, что выписывали паспорта, не заверив личность?
– Мы все так делали.
– Зачем?
– Ради денег, конечно.
Гиллеспи, и без того бледный, теперь совершенно побелел, услышав признание в такой аморальности.
– То есть вы признаете, что брали взятки?
– Конечно, брал, – ответил Старбак. Он был слаб, как новорожденный котенок, кишки и желудок сжигала боль, а лицо покрылось гнойниками в тех местах, где кротоновое масло попало на кожу.
Несмотря на то, что погода улучшилась, его по-прежнему все время трясло, и он опасался лихорадки. День за днем продолжались допросы, и день за днем ему вливали внутрь мерзкое масло, и он окончательно потерял счет времени, проведенному в тюрьме.
Вопросы казались нескончаемыми, приступы рвоты и поноса скручивали его днем и ночью. Больно было глотать воду, больно было дышать. Больно было жить.
– Кто давал вам взятки? – спросил Гиллеспи, поморщившись, когда Старбак сплюнул сгусток крови на пол. Ната усадили на стул – он слишком ослабел, чтобы стоять, а Гиллеспи не нравилось допрашивать валяющихся на полу людей. У стены, прислонившись к ней, стояли два охранника.
Они откровенно скучали. Разумеется, их мнения никто не спрашивал, да они и не возражали, но все же охранники считали, что ублюдок, хоть и северянин, невиновен. Но Гиллеспи с него всё не слезал:
– Кто? – настойчиво повторил он.
– Да все подряд, черт возьми, – Старбак был вымотан до предела.
– Майор Бриджфорд как-то пришел с пачкой чистых паспортов, и…
– Чушь! – резко перебил его Гиллеспи. – Бриджфорд не из таких!
Старбак пожал плечами, показывая, что ему глубоко и бесповоротно плевать, из таких майор или не из таких. Бриджфорд был начальником военной полиции армии, и он действительно приволок Старбаку пачку незаполненных паспортов на подпись. В благодарность за оказанную услугу майор поставил ему на стол бутылку ржаного виски.
Заходили к нему и другие старшие офицеры и даже десяток, не меньше, конгрессменов, и все – за одной и той же услугой, не ограничиваясь, как правило, скромной бутылкой алкоголя. Старбак, по требованию Гиллеспи, назвал всех, кроме Бельведера Дилейни. Юрист был его другом и благодетелем, так что Старбак посчитал своим долгом защитить его.
– Куда вы дели деньги? – спросил Гиллеспи.
– Спустил в «Джонни Уоршеме», – ответил Старбак. «Джонни Уоршемом» назывался крупнейший игорный притон города. Рассадник разгула и буйства с женщинами и музыкой. Охраняли его двое чернокожих, настолько крупных и мощных, что даже вооруженные военные полицейские не горели желанием с ними связываться.
Старбак и впрямь просадил в этом заведении часть денег, но большая часть была надежна спрятана в комнате Салли. Из опасения, что Гиллеспи отправится за девушкой, он не рассказал о тайнике.
– Сыграл пару раз, – добавил он. – Хреновый из меня игрок в покер, – его прервал рвотный позыв, и он охнул, пытаясь восстановить дыхание. Последние несколько дней Гиллеспи не притрагивался к кротоновому маслу, но Старбака по-прежнему скручивала боль в животе.
На следующий день Гиллеспи беседовал с майором Александером, который, глядя на неутешительные результаты допросов, недовольно морщился.
– Может, он всё же чист? – предположил он.
– Он янки, – возразил Гиллеспи.
– В этом-то он, конечно, виновен, но вот писал ли он Уэбстеру?
– А кто еще мог ему писать? – спросил Гиллеспи.
– Вот именно это, лейтенант, нам и предстоит выяснить. Мне казалось, научные методы вашего отца ошибок не допускают? И если это так, значит, Старбак действительно невиновен.
– Но он берет взятки.
Александер вздохнул:
– Тогда, лейтенант, не забудьте арестовать еще и половину Конгресса, – он пролистал отчет Гиллеспи, с отвращением отмечая количество масла, влитого в глотку заключенному. – Есть у меня подозрение, что мы зря тратим время, – подытожил он.
– Еще пару дней, сэр! – поспешно вставил Гиллеспи. – Я уверен, он вот-вот сломается, сэр, точно вам говорю!
– То же самое я слышал неделю назад.
– Последние несколько дней я не применял масло, – с энтузиазмом заметил Гиллеспи. – Я дам ему шанс восстановиться, а затем удвою дозу.
Александер закрыл отчет:
– Если бы он мог нам что-нибудь сообщить, лейтенант, уже сообщил бы. Он – не наш клиент.
Намек на провалившийся допрос заставил Гиллеспи возмущенно дернуться:
– Вы ведь в курсе, – спросил он Александера, – что Старбак живет в борделе?
– Вы осуждаете человека, потому что ему повезло? – поинтересовался Александер, заставив Гиллеспи покраснеть.
– Одна из тамошних женщин искала его, сэр. И дважды приходила.
– Та симпатичная шлюшка? По фамилии Ройял?
Гиллеспи покраснел пуще прежнего. Красота Виктории Ройял превосходила все его мечты, но он не смел признаться в этом Александеру.
– Ее фамилия Ройял, да. И она просто по-королевски высокомерна[47]47
Фамилия «Ройял» (Royall) созвучна с «royal» (англ. королевский, величественный).
[Закрыть]. Она не назвала причину своего интереса к заключенному, и я думаю, ее стоит допросить.
Александер устало покачал головой.
– Интерес, лейтенант, объясняется просто: ее отец служит в пехотной роте Старбака, ну а она, судя по всему, обслуживала его в постели. Я уже говорил с ней, она ничего не знает, так что допрашивать ее еще раз не имеет смысла. Или вы планировали заняться чем-то другим?
– Конечно, нет, сэр, – Гиллеспи возмущенно встрепенулся, но он и впрямь надеялся, что майор поручит ему допрос мисс Виктории Ройял.
– Потому что если вы всё-таки планировали нечто другое, – продолжил Александер, – думаю, вам полезно будет вспомнить, что нимфы сего дома – самые дорогие во всей Конфедерации. Дамы из заведения напротив ЮХА[48]48
ЮХА (YMCA, от англ. Young Men’s Christian Association – Юношеская христианская ассоциация) – молодёжная волонтерская организация. Стала известна благодаря организации детских лагерей. Основана в Лондоне в 1844 году Джорджем Вильямсом (1821–1905), насчитывает около 45 млн участников в более чем 130 странах мира.
[Закрыть] подойдут вашему кошельку лучше.
– Сэр! Я протестую!..
– Помолчите, лейтенант, – устало перебил Александер. – И если вы по-прежнему желаете посетить мисс Ройял частным образом, то хоть поразмышляйте на досуге, сколько высокопоставленных офицеров являются ее клиентами. Она вам хлопот доставит гораздо больше, чем вы ей.
Некоторые из ее клиентов уже возмутились арестом Старбака, и Александеру все трудней и трудней удавалось находить оправдания.
Господь небесный, подумал майор, но каким же сложным оказалось это дело. Старбак – казалось бы, очевидный кандидат, – молчал как рыба.
Тимоти Уэбстер, прикованный в тюремной постели, так и не выдал ничего на допросе. Человек, приставленный наблюдать за доской объявлений в церкви Святого Павла, попросту тратил время. Поддельное письмо подложили под ленты доски в вестибюле церкви, но за ним так никто и не пришел.
Гиллеспи живо предложил:
– Если вы позволите мне опробовать слабительное моего отца на Уэбстере…
Александер оборвал его:
– На мистера Уэбстера у нас другие планы, – майор сомневался, знаком ли больной Уэбстер с личностью человека, написавшего Джеймсу Старбаку письмо. Его вполне мог знать только Джеймс.
– А женщина, пойманная с Уэбстером? – предположил Гиллеспи.
– Чтобы северные газеты надрывались, как мы пичкаем женщин слабительным? – ответил Александер. – Ее отправят обратно на север целой и невредимой.
Звуки армейского оркестра привлекли майора, и он подошел к окну своего кабинета, уставившись вниз – на Франклин-стрит, по которой маршировал на восток пехотный батальон.
Армия Джонстона, наконец-то покинувшая свои позиции вокруг Кулпепера, прибыла для защиты столицы. Самые первые полки уже отправились на усиление обороны Магрудера у Йорктауна, пока остальные разбивали лагеря к востоку и северу от Ричмонда.
Пехотный оркестр наигрывал «Дикси». Детишки, вместо ружей вооруженные палками, гордо вышагивали позади солдат, чьи шляпы украшали бледно-желтые нарциссы. Даже с третьего этажа Александер видел, насколько оборванно и неряшливо выглядели солдаты, но маршировали они твердо, и боевой дух казался высоким.
Самым красивым девушкам солдаты бросали нарциссы. Мулатка, затесавшаяся среди столпившихся на тротуаре зрителей, собрала целый букет и смеялась, когда солдаты бросали ей еще и еще.
Пехоту специально провели через город, чтобы ричмондцы воочию увидели армию, пришедшую на их защиту. Однако солдаты сами нуждались в защите от города или, скорее, от больных шлюх Ричмонда, так что марширующую колонну сопровождали военные полицейские с примкнутыми штыками, чьей задачей было не позволить ни одному солдату раствориться в толпе.
– Мы не может просто взять и отпустить Старбака, – жалобно заметил Гиллеспи. Он стоял, наблюдая, у второго окна.
– Можно обвинить его во взяточничестве, – уступил Александер.
– Но представлять его перед судом в нынешнем виде, словно он уже одной ногой на том свете, нельзя. Почистите его, дайте выздороветь. Потом мы решим, отдавать ли его под суд за взяточничество.
– Как мы найдем настоящего предателя? – поинтересовался Гиллеспи.
Александер представил длинноволосого старика и невольно содрогнулся.
– Полагаю, придется отобедать с дьяволом, Гиллеспи, – майор отвернулся от окна и угрюмо уставился на карту Виргинии, висевшую на стене.
После Йорктауна, подумал он, янки уже никто не остановит.
Они прорвутся сквозь оборонительные линии Ричмонда, словно сокрушительный прилив во время прибрежного шторма. Окружив город, они просто задушат его. Что станет с Конфедерацией потом? На западе, несмотря на попытки южных газет представить события как победу, Борегар отступил, понеся значительные потери у местечка под названием Шайло.
Север объявлял о своей победе при Шайло, и Александер опасался, что эти заявления окажутся правдой. А далеко ли до заявлений Севера о победе в Виргинии?
– Вы когда-нибудь думали… – спросил он Гиллеспи, – может быть, это просто напрасная трата сил?
– Как так? – Гиллеспи был озадачен вопросом. – Наше дело правое. Господь нас не покинет.
– Я стал забывать про Господа, – сказал Александер. Надев шляпу, он отправился на поиски дьявола.
Глава седьмаяДва солдата вытащили Старбака из камеры. Они разбудили его в темноте, и он вскрикнул от внезапного приступа страха, когда с его койки сдернули одеяло. Он еще до конца не проснулся, когда его вытолкали в коридор.
Ожидая очередного допроса, Старбак инстинктивно повернул направо, но один из солдат толкнул его в противоположном направлении.
Тюрьма еще спала, в коридорах стоял дым от маленьких сальных свечей, зажженных через каждые несколько шагов. Старбак поежился, несмотря на ощутимое тепло весеннего воздуха.
С тех пор как Гиллеспи в последний раз применил кротоновое масло, прошло несколько дней, но он был по-прежнему болезненно худым и мертвенно бледным. Больше он не чувствовал позывов к рвоте и даже сумел поесть немного жидкой тюремной каши, так что его желудок не освободился немедленно от этой грубой пищи, но он чувствовал слабым, как котенок, и грязным, как свинья, хотя конец последнего допроса по меньшей мере дал ему проблеск надежды.
Старбака отвели в караульное помещение тюрьмы, где рабу приказали снять кандалы с его ног. На столе находился изготовленный из вставленных в деревянную рамку картонных карточек календарь на несколько лет.
На карточках можно было прочесть, что сегодня понедельник, 29 апреля 1862 года.
– Как чувствуешь себя, парень? – спросил сержант из-за стола. В своих больших руках он держал оловянную кружку. – Как желудок?
– Пустой и болит.
– Нынче это для него и лучше, – засмеялся сержант, глотнув кофе, после чего скривился. – Кофе из жареного арахиса. Вкус, как у дерьма северян.
Солдаты приказали Старбаку выйти во двор. Из-за отсутствия цепей на ногах он неестественно высоко поднимал ноги, так что походка выглядела гротескной и неуклюжей.
Во дворе ожидал черный тюремный экипаж с открытой задней дверью и лошадью в шорах и с продавленной спиной. Старбака толкнули к экипажу.
– Куда я еду? – спросил он.
Ответа не последовало. Вместо этого дверца с шумом захлопнулась за ним. Внутри на дверце не было ручки, как не было и окон.
Это была обычная повозка для преступников – просто деревянный ящик на колесах с дощатой скамейкой, на которую он со стоном опустился. Он слышал, как охранник взобрался на заднюю ступеньку, когда кучер щелкнул кнутом.
Экипаж двинулся вперед. Старбак услышал скрип открывающихся ворот, а затем почувствовал, как повозку тряхнуло, когда она пересекла канаву и выехала на улицу. Сидя один в темноте, он дрожал, размышляя о том, какие еще унижения уготованы ему судьбой. Через полчаса экипаж остановился, и дверь распахнулась.
– На выход, черножопый, – презрительно произнес один из охранников, и Старбак шагнул навстречу тусклому рассвету и увидел, что его привезли в Кэмп-Ли, на старую центральную ярмарочную площадь Ричмонда, которая располагалась к западу от города. Теперь это пространство представляло собой самый большой военный лагерь в столице.
– Сюда, – сказал охранник, указывая на заднюю часть экипажа.
Старбак повернулся и на пару мгновений застыл. Сначала он не понимал, что происходит, а потом, когда к нему пришло осознание того, на что же он смотрит в свете зари, ужас сковал его тело.
Ибо там, в этом призрачном свете был виден эшафот. Виселица была новой, только что построенной из свежесрубленного дерева. Это было огромное сооружение, чей силуэт возвышался в серых сумерках уходящей ночи, с площадкой в двенадцати футах над землей.
Два столба на площадке поддерживали прямоугольную перекладину десяти футов высотой. Над люком с нее свисала веревка с петлей на конце. С земли к площадке вела лестница, на которой ожидал бородатый мужчина в черной рубашке и панталонах и замызганном белом сюртуке. Он облокотился на один из столбов и курил трубку.
Небольшая группа военных стояла у подножия эшафота. Они курили сигары и болтали, но когда появился Старбак, замолчали и все как один повернулись, чтобы взглянуть на него.
Некоторые скривились, и неудивительно, потому что Старбак был одет в испачканную нечистотами рубашку и грязные изорванные штаны, поддерживаемые измочаленной веревкой с многочисленными узлами, а на ногах свободно болтались неуклюжие кожаные башмаки.
На лодыжках остались кровоподтеки от цепей, волосы были немыты и спутаны, а отросшая борода нечесана. От него воняло.
– Вы Старбак? – рявкнул на него усатый майор.
– Да.
– Ждите здесь, – сказал майор, указывая на пространство в стороне от толпы военных. Старбак подчинился, а потом в тревоге обернулся, потому что доставивший его сюда из города экипаж неожиданно тронулся в путь. Неужели он покинет это место в сосновом гробу, ожидающем неподалеку от лестницы?
Майон заметил ужас, написанный на лице Старбака, и нахмурился.
– Это не для тебя, идиот.
Волна облегчения прошла по телу Старбака. Он задрожал и чуть не заплакал.
Когда тюремный экипаж удалился, прибыл еще один. Этот был элегантным и старомодным с темными полированными панелями, позолоченными колесными осями и запряженным четверкой лошадей.
Чернокожий кучер остановил экипаж на противоположной стороне виселицы, натянув поводья, а потом спустился и открыл дверцу. Оттуда появился пожилой мужчина.
Он был высоким и худым, с густой седой шевелюрой, обрамлявшей загорелое до черноты и изрезанное морщинами лицо. Он был не в мундире, а в элегантном черном костюме.
Первые лучи солнца отражались от его часов с брелками на цепочке и от серебряного набалдашника трости. Солнце блестело и в его глазах, которые, похоже, уставились прямо на Старбака, и этот взгляд вызывал в нем какое-то тревожное чувство.
Старбак тоже посмотрел на мужчину, пытаясь побороть дискомфорт, который причинял ему этот взгляд, и когда он, казалось, вступил в упрямое детское соревнование – кто отведет глаза первым, суета за его спиной возвестила о прибытии висельника.
Комендант Кэмп-Ли возглавлял небольшую процессию, за ним шествовал капеллан епископальной церкви, читавший вслух двадцать третий псалом. За его спиной следовал заключенный, которого поддерживали двое солдат.
Он был крупным человеком приятной наружности, с большими усами, гладко выбритым подбородком, густыми темными волосами и одет в сорочку, брюки и ботинки.
Его руки были связаны спереди, на ногах не было ни веревок, ни цепей, но несмотря на это, казалось, что ему трудно передвигаться. Он спотыкался, и каждый шаг давался ему с трудом. Толпа снова замолчала.
Неловкость и дискомфорт от наблюдения за хромым человеком, идущим на смерть, усилились, когда заключенный попытался взобраться по лестнице. Его связанные руки и в обычное то время сделали бы этот подъем затруднительным, но боль в ногах превратила его почти в непреодолимый.
Два солдата приложили все усилия, чтобы ему помочь, а палач в белом сюртуке выбил из трубки сгоревший табак и наклонился, чтобы помочь заключенному преодолеть последние ступеньки. Тот едва слышно стонал при каждом шаге. Теперь он похромал в сторону люка, и Старбак увидел, как палач присел, чтобы связать ноги своей жертвы.
Капеллан и комендант последовали за ним на площадку. Первые лучи солнца окрасили перекладину виселицы в роскошный золотой цвет, а комендант разворачивал бумагу с приговором.
– В соответствии с приговором, вынесенным военным трибуналом в Ричмонде шестнадцатого апреля…, – начал читать комендант.
– Нет такого закона, по которому вы можете так поступать, – прервал коменданта заключенный. – Я американский гражданин и патриот, служащий законному правительству этой страны! – пленник выразил свой протест хриплым голосом, в котором, тем не менее, сохранилась удивительная сила.
– Вы, Тимоти Уэбстер, приговорены к смерти за шпионаж, который незаконно осуществляли в пределах суверенных Конфедеративных Штатов Америки…
– Я гражданин Соединенных Штатов! – прорычал Уэбстер с вызовом.
– И только это государство обладает здесь властью!
– И этот приговор теперь будет законным образом приведен в исполнение, – поспешно закончил комендант, а потом отошел от люка. – Хотите что-нибудь сказать?
– Да благословит Господь Соединенные Штаты Америки! – воскликнул Тимоти Уэбстер зычным голосом с хрипотцой. Некоторые из наблюдающих за действом офицеров сняли шляпы, а другие отвернулись.
Палачу пришлось встать на цыпочки, чтобы накинуть на голову Уэбстеру черный колпак, а на шею петлю. Голос капеллана превратился в шепот, и он снова стал нараспев читать псалом. Солнечный свет прокрался вниз, к стобам и колпаку приговоренного.
– Спаси Господь Соединенные Штаты Америки! – выкрикнул Уэбстер, голос которого был приглушен колпаком, а потом палач отвел защелку, удерживающую дверцу люка, зрители издали вздох, деревянная дверца люка резко распахнулась, а заключенный рухнул вниз.
Всё это произошло так быстро, что Старбак только гораздо позже мог вспомнить все детали, и даже тогда не был уверен, что его разум не приукрасил эти события.
Веревка натянулась, а заключенный на мгновение замер, но потом петля, словно бы приподнялась над закрытым колпаком лицом и внезапно Уэбстер со связанными, как у свиной туши, руками и ногами, рухнул на землю, а веревка продолжала раскачиваться с черным колпаком в пустой петле. Уэбстер вскрикнул от боли, приземлившись на свои хрупкие ревматические лодыжки.
Старбак вздрогнул от этого крика, а в это время седой мужчина с тростью с серебряным набалдашником пристально уставился на него.
Один из наблюдающих за экзекуцией офицеров отвернулся, закрыв рукой рот, другой оперся о дерево. Двое или трое вытащили фляжки. Один перекрестился. Палач просто взглянул вниз через открытый люк.
– Еще раз! Сделайте это еще раз! – крикнул ему комендант. – Быстрее. Тащите его наверх. Оставьте его, доктор.
Какой-то человек, очевидно, врач, опустился на колени возле Уэбстера, но теперь неуверенно отпрянул, когда два солдата подняли упавшего. Уэбстер всхлипывал, но не от страха, а от чудовищной боли в суставах.
– Быстрее! – снова закричал комендант. Одного из зрителей вырвало.
– Вы убьете меня дважды! – запротестовал Уэбстер, его голос дрожал от боли.
– Быстрее! – похоже, комендант был близок к панике. Солдаты потащили Уэбстера к лестнице. Им пришлось развязать его ноги и ставить одну за другой на ступеньки.
Уэбстер понемногу продвигался наверх, по-прежнему всхлипывая от боли, а палач подтянул петлю. Один из зрителей бросился вперед с саблей, чтобы захлопнуть дверцу люка. Колпак вывалился из петли, и палач жаловался, что не может выполнять свою работу без этого черного мешка.
– Не важно! – рявкнул комендант. – Сделайте уже это, Бога ради!
Капеллан так сильно дрожал, что не мог ровно держать библию. Палач вновь связал ноги заключенного, накинул ему на шею петлю, а потом хмыкнул, затягивая узел поближе к левому уху жертвы.
Капеллан начал произносить молитву, быстро бормоча слова, словно боялся, что может их позабыть, если будет говорить слишком медленно.
– Да благословит Господь Соединенные Штаты! – воскликнул Уэбстер, хотя в его голосе слышалась боль. Он скорчился от нее, но потом, омытый лучами утреннего солнца, сделал огромное усилие, чтобы превозмочь боль и показать свои убийцам, что он сильнее их. Дюйм за дюймом он приподнимал свое измученное и причиняющее страдания тело, пока полностью не распрямился.
– Да благословит Господь Соединенные…
– Давайте! – крикнул комендант.
Палач пнул защелку, и дверца люка снова распахнулась, а заключенный рухнул через люк вниз, только на сей раз веревка туго натянулась, а тело задергалось в предсмертном танце, пока петля затягивалась на шее.
Один из офицеров напряженно выдохнул, когда тело дернулось на конце веревки. В этот раз Уэбстер умер мгновенно, веревка затянулась на шее, а перекошенное лицо, казалось, глядело вверх, на раскачивающуюся и скрипящую в утреннем солнце дверцу люка.
С площадки посыпалась пыль. Между губами мертвеца показался язык, а с его правого ботинка закапала жидкость.
– Снимите его! – приказал комендант.
Офицеры отвернулись, но доктор поспешил под площадку, чтобы удостоверить смерть шпиона. Старбак, гадая, зачем его провезли через весь город на эту варварскую экзекуцию, повернулся в сторону восходящего солнца.
Он так давно не видел неба. Воздух был чист и свеж. Где-то в полях закукарекал петух, этот звук сливался со стуком молотков, которыми солдаты заколачивали крышку гроба над истерзанным телом шпиона.
На плечо Старбака опустилась костлявая рука.
– Идемте со мной, Старбак, идемте со мной, – заговорил с ним седой мужчина и повел к своему экипажу. – Раз уж мы разожгли аппетит, – весело произнес он, – отправимся завтракать.
В нескольких ярдах от виселицы была выкопана могила. Экипаж прогрохотал по яме, а потом затрясся по плацу, направляясь на юг, в город.
Старик, сомкнув руки на серебряном набалдашнике трости, всё время улыбался. Его день начался неплохо. Гайд-хаус, где он жил, занимал треугольный участок, где Брук-авеню по диагонали пересекала ричмондскую сетку улиц.
Участок окаймляла высокая кирпичная стена с верхним рядом из выщербленного белого камня, за стеной возвышались цветущие деревья.
В глубине, за неухоженной рощицей и металлическими воротами, оканчивающимися наверху острыми шипами, стоял когда-то величественный трехэтажный дом с открытыми верандами на каждом этаже и богато украшенным подъездом для экипажей. Дождя не было, но в атмосфере раннего утра всё в доме казалось сырым.
