Текст книги "Приключения Натаниэля Старбака"
Автор книги: Бернард Корнуэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 106 страниц)
Друзья встретились, натянули поводья, оба заговорили одновременно, замолчали, засмеялись, снова заговорили, но каждый был слишком полон новостями и удовольствием от встречи, чтобы понять другого.
– Выглядишь усталым, – наконец сумел произнести что-то вразумительное Адам.
– Я и правда устал.
– Я должен встретиться с отцом. А потом поговорим, – Адам пришпорил лошадь в сторону Вашингтона Фалконера, который, явно позабыв провал рейда, светился счастьем от возвращения сына.
– Как тебе удалось вернуться? – окликнул сына Фалконер, когда тот направился в его сторону.
– Мне не позволили пересечь Длинный мост в Вашингтоне, так что я поднялся вверх по реке и заплатил паромщику у Лисберга.
– Когда ты приехал?
– Только вчера, – Адам придержал лошадь, чтобы поздороваться с отцом. Всем было очевидно, что доброе расположение духа Вашингтона Фалконера полностью восстановлено. Его сын вернулся, и таким образом разрешилась вся неопределенность относительно того, сохранил ли он верность южанам.
Радость полковника распространилась даже на то, чтобы попросить прощения у Старбака.
– Я был расстроен, Нат. Ты должен меня простить, – незаметно сообщил он Старбаку, пока Адам отъехал, чтобы поприветствовать Мерфи, Хинтона и Траслоу.
Старбак, слишком смущенный извинениями человека гораздо старше его, ничего не ответил.
– Ты ведь присоединишься к нам за ужином в Семи Источниках, Нат? – Фалконер принял молчание Старбака за враждебность. – Мне трудно будет перенести твой отказ.
– Конечно, сэр, – Старбак помедлил, а потом решил принять на себя эту ношу.
– И сожалею, что подвел вас, сэр.
– Ты не подвел, не подвел, – поспешно отмёл извинения Старбака Фалконер.
– Я был расстроен, Нат, и только. Я вложил слишком много надежд в этот рейд и не предвидел погоду. Вот в чем было дело, Нат, в погоде. Адам, пойдем!
Адам провел большую часть утра, встречаясь в Легионе со старыми друзьями, но теперь его отец настаивал на том, чтобы провести сына по всему лагерю еще разок, и Адам добродушно выразил восхищение рядами палаток и лошадей, полевой кухней, местом для повозок и шатром для собраний.
В лагере теперь находилось шестьсот семьдесят восемь добровольцев, почти все жили в половине дня езды от Фалконера. Их разделили на десять рот, каждая из которых выбрала своих офицеров, хотя, как весело признался Фалконер, понадобилось несколько взяток, чтобы удостовериться в том, что победят лучшие.
– Думаю, я использовал четыре бочки лучшего в этих горах виски, – объявил Фалконер сыну, – чтобы наверняка были избраны Миллер и Паттерсон.
Каждая рота выбрала капитана и двух лейтенантов, а некоторые – и третьего лейтенанта. Вашингтон Фалконер назначил собственных офицеров штаба – пожилого майора Пелэма в качестве своего заместителя и жуткого майора Бёрда, которого явно продвинули на слишком высокую позицию, чтобы заниматься бумажной работой.
– Я пытался избавиться от Дятла, но твоя мать настаивала, – признался полковник Адаму. – Ты виделся с ней?
– Да, этим утром, сэр.
– Она хорошо себя чувствует?
– Говорит, что нет.
– Обычно ей становится лучше, когда меня нет рядом, – иронично заметил полковник. – Вот это – штабные палатки.
В отличие от конусообразных палаток, которыми довольствовались пехотные роты, четыре штабные палатки представляли собой большие шатры с прямыми стенками, непромокаемой подстилкой, походными кроватями, складными табуретами, тазиком для умывания, кувшином и раскладным столиком, который можно было превратить в брезентовую сумку.
– Я займу эту, – сказал Фалконер, указывая на самую чистую из палаток.
– Майор Пелэм расположится в следующей, Итан и Дятел займут вон ту, а вы с Натом разделите между собой четвертую. Думаю, устроит?
Адам и Ридли получили звания капитанов, тогда как Старбак оказался на самой нижней иерархической ступени, будучи младшим лейтенантом. Вся троица сформировала, таким образом, отряд адъютантов, как назвал их Фалконер. Их работа, объяснил он Адаму – служить его посыльными, а также глазами и ушами на поле битвы. Из его уст все это звучало довольно зловеще.
Легион состоял не только из штаба и десяти пехотных рот. В его состав входили: оркестр, подразделение медиков, знаменосцы, полсотни кавалеристов под командованием капитана, которым предстояло служить разведчиками Легиона, и батарея из двух бронзовых шестифунтовых пушек, прослуживших уже двадцать лет. Обе были гладкоствольными, приобретенными Фалконером в литейном цехе Боуэрса в Ричмонде. Туда пушки отправлялись для переплавки в новые виды вооружения.
Полковник гордо продемонстрировал артиллерию сыну:
– Ну разве они не великолепны?
Пушки выглядели впечатляюще. Бронзовые стволы надраены до слепящего глаза блеска, колеса покрыты лаком, а дополнительные материалы – цепи, ведра, банники, резьбовые винты – отполированы и покрашены.
И все же было что-то беспокойное в этом оружии. Оно выглядело слишком мрачным для летнего утра, угрожающим и несущим смерть.
– Конечно, это не последнее слово техники, – Фалконер расценил молчание сына, как невысказанную критику. – Едва ли они сравнятся с орудиями Паррота [8]8
Орудие Паррота – нарезное дульнозарядное орудие, изобретенное в 1860 году выпускником Военной академии США Робертом Паркером Парротом. Данные орудия массово применялись в Гражданской войне.
[Закрыть], да и нарезов у них нет, но, думается мне, парочку янки эти красавицы все же сумеют размазать. Разве не так, Пелэм?
– Если найдем боеприпасы, полковник, – с нескрываемым сомнением ответил майор, сопровождавший полковника во время проверки.
– Найдем! – с возвращением сына с Севера брызжущий энергией оптимизм полковника полностью к нему вернулся. – Итан найдет для нас боеприпасы.
– Пока что он не прислал нам ничего, – хмуро ответил майор. Александр Пелэм, долговязый седой мужчина, с которым Старбак перед рейдом скакал на северо-запад, отличался почти не покидавшей его угрюмостью.
Пелэм, дождавшись, пока полковник с сыном отъедут подальше, покосился слезящимися глазами на Старбака:
– Самое лучшее, что может произойти, лейтенант Старбак – это то, что мы никогда не найдем боеприпасов для пушек. А если найдем, то стволы, скорее всего, развалятся на части. Артиллерийское дело не для любителей, – фыркнул он. – Так значит, не удался налет?
– Все вышло печально, сэр.
– Угу, Мерфи рассказал, – майор Пелэм покачал головой с видом человека, всегда знавшего, что подобные безрассудства обречены на неудачу.
Майор был одет в старую униформу Соединенных Штатов, которую в последний раз носил во время войны 1812-го года – выцветший синий мундир c полинявшим галуном, утратившими былую позолоту пуговицами и кожаной перевязью, растрескавшейся как высохшая на солнце грязь.
Его сабля представляла собой огромный искривленный клинок в черных ножнах. Майор поморщился, когда оркестр, репетировавший в тени штабной палатки Легиона, заиграл «Моя Мэри-Энн».
– Они всю неделю ее исполняют, – проворчал он. – Мэри-Энн, Мэн-Энн, Мэри-Энн. Янки, наверное, от одной только музыки сделают ноги.
– А мне нравится.
– Прослушаешь с полсотни раз – разонравится. Лучше бы они исполняли марши. Хороший, уверенный марш – вот что нам нужно. Сколько мы занимаемся подготовкой? Четыре часа в день? А должны – двенадцать, но полковник не позволит. Будь спокоен – янки точно не в бейсбол играют, не то что мы, – Пелэм замолчал и сплюнул табак.
Он свято верил в необходимость бесконечных тренировок, в чем его поддерживали все опытные солдаты Легиона, но Фалконер противился этому, боясь угасания энтузиазма, которое могут повлечь слишком частые упражнения.
– Вот увидишь слона, – изрек Пелэм, – и тогда поймешь, зачем нужны тренировки.
Старбак почувствовал знакомый отклик на слова о встрече со слоном. Чувство страха, ощутимое, как холод крови, пульсирующей в сердце. Волна возбуждения, накатывающая больше от разума, чем от сердца, словно бы преодолевшая ужас и хлынувшая потоком исступленного восторга от ощущения битвы.
А потом пришло то будоражущее нервы понимание, что ничто из этого невозможно познать – ни ужас, ни экстаз, не испытав на своей шкуре загадку битвы. Стремление Старбака как можно быстрее разгадать эту загадку смешивалось в желанием отложить столкновение, а его пыл – с яростной жаждой, чтобы сражение никогда не произошло. Всё это было очень запутанно.
Адам, освободившись от разговора с отцом, развернул лошадь обратно к Старбаку.
– Поедем к реке, искупаемся.
– Искупаемся? – Старбак боялся, что это занятие могло стать новым увлечением Адама.
– Тебе полезно искупаться! – пылкость Адама подтвердила опасения Старбака. – Я разговаривал с доктором, который утверждает, что купание продлевает жизнь!
– Чепуха!
– Наперегонки! – Адам пришпорил лошадь и поскакал прочь во весь опор.
Старбак чуть медленнее последовал за Адамом на своей уже уставшей кобыле, когда тот повел его вокруг города по тропам, которые он знал с детства, приведя к небольшой лужайке, являвшейся, как решил Старбак, частью поместья Семь Источников. К тому времени, как Старбак достиг реки, Адам уже разделся. Вода была прозрачной, а растущие по берегам деревья усыпаны весенними цветами.
– Какой доктор? – окликнул своего друга Старбак.
– Его зовут Вессельхефт. Я ездил навестить его в Вермонт, по поручению матери, конечно же. Он рекомендует диету из черного хлеба и молока и часто принимать то, что он называет sitz-bad.
– Сидячую ванну?
– Называй это sitz-bad, мой дорогой Нат. Лучше всего называть это по-немецки, как и все способы лечения. Я рассказал маме о докторе Вессельхефте, и она обещала, что попробует всё, что он рекомендовал. Ты идешь? – Адам не стал ждать ответа, а голым нырнул в реку. Он всплыл с криками, явно отреагировав на температуру воды. – До июля не прогреется, – объяснил он.
– Может, я просто посмотрю на тебя.
– Не глупи, Нат. Я думал, что уроженцы Новой Англии – люди смелые.
– Но не безрассудно смелые, – сострил Старбак, подумав о том, как же хорошо снова быть рядом с Адамом. Они не виделись несколько месяцев, хотя в первые мгновения встречи казалось, будто прошло совсем немного времени.
– Давай же, трусишка, – позвал Адам.
– О Боже, – Старбак прыгнул в прозрачную прохладу и вынырнул с криками, как только что Адам. – Она ледяная!
– Но это полезно для тебя! Вессельхефт рекомендует принимать холодную ванну каждое утро.
– Разве в Вермонте не находятся больницы для душевнобольных?
– Возможно, – засмеялся Адам, – но Вессельхефт абсолютно разумен и весьма успешен.
– Я предпочту умереть молодым, чем терпеть холодную воду каждый день, – Старбак выбрался на берег и лег на траву под теплым солнцем.
Адам присоединился к нему.
– Итак, что случилось во время налета?
Старбак рассказал ему, хотя и опустив детали об угрюмости Фалконера на обратном пути. Вместо этого он превратил этот набег в нечто комичное, цепь ошибок, в результате которых никто не пострадал и никто не был обижен. Закончил свой рассказ он словами о том, что не считает, что война будет более серьезной, чем этот рейд.
– Никто не хочет настоящей войны, Адам. Это же Америка!
Адам пожал плечами.
– Север не собирается нас отпускать, Нат. Союз слишком для него важен, – он помедлил. – И для меня.
Старбак не ответил. На противоположном берегу реки паслись коровы, и в наступившей тишине он неожиданно четко услышал, как они выдирают зубами траву. Колокольчики монотонно позвякивали, и этот звук соответствовал зловещему настрою Адама.
– Линкольн призвал семьдесят пять тысяч добровольцев, – сказал он.
– Я слышал.
– И газеты северян пишут, что еще в три раза больше человек будут готовы к июню.
– Тебя пугают эти цифры? – несправедливо обвинил его Старбак.
– Нет. Меня пугает то, что эти цифры означают, Нат. Я боюсь, что Америка скатится в варварство. Боюсь, что увижу глупцов, с воплями въезжающих в битву только ради того, чтобы получить от нее удовольствие. Боюсь, что наши друзья по школе станут гадаринскими свиньями [9]9
Эпизод с гадаринскими свиньями упоминается в Библии в нескольких местах. Вот, например, в Евангелии от Луки:
«И приплыли в страну Гадаринскую, лежащую против Галилеи. Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах. Он, увидев Иисуса, вскричал, пал пред Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня. Ибо <Иисус> повелел нечистому духу выйти из сего человека, потому что он долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни. Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, – потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и <бесы> просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло».
[Закрыть] девятнадцатого столетия, – Адам искоса бросил взгляд на противоположный берег реки, на покрытые яркими цветами и свежей листвой деревья на далеких холмах.
– Жизнь так хороша! – произнес он через некоторое время энергично, но печально.
– Люди сражаются, чтобы сделать ее лучше, – ответил Старбак.
Адам рассмеялся.
– Не глупи, Нат.
– А по какой еще причине им сражаться? – напирал Старбак.
Адам развел руками, будто предполагая, что на этот вопрос может найтись тысяча ответов, и ни один из них не имеет значения.
– Люди сражаются, потому что слишком горды и слишком глупы, чтобы признать, что не правы, – наконец объявил он.
– Мне всё равно, что для этого понадобится сделать, но мы должны сесть все вместе, созвать собрание и всё обсудить! И не имеет значения, займет ли это год, два или даже пять! Переговоры лучше, чем война. И что подумает о нас Европа? Многие годы мы говорили, что Америка – самый благородный и лучший эксперимент в истории, а теперь собираемся разорвать ее на части! Ради чего? Ради прав штатов? Чтобы сохранить рабство?
– Твой отец смотрит на это по-другому, – заметил Старбак.
– Ты знаешь отца, – с нежностью произнес Адам. – Он всегда воспринимал жизнь как игру. Мама говорит, что он так и не не повзрослел по-настоящему.
– А ты повзрослел преждевременно? – предположил Старбак.
Адам пожал плечами.
– Я не могу воспринимать жизнь с легкостью. Хотел бы, но не могу. И трагедию не могу воспринимать легко, только не эту, – он махнул рукой в сторону коров, будто призывая этих невинных и неподвижных животных выступить свидетелями спектакля, во время которого Америка безудержно ринется в войну. – Но как насчет тебя? – повернулся он к Старбаку. – Я слышал, у тебя были неприятности.
– Кто тебе рассказал? – Старбак на мгновение смутился. Он устремил взор в облака, боясь встретиться глазами со своим другом.
– Отец написал мне, конечно же. Он хотел, чтобы я отправился в Бостон и замолвил о тебе словечко перед твоим отцом.
– Рад, что ты этого не сделал.
– Но я сделал. Правда, твой отец отказался меня принять. Хотя я прослушал его проповедь. Он был ужасно грозен.
– Он всегда такой, – сказал Старбак, хотя в глубине души гадал, почему Вашингтону Фалконеру могло прийти в голову попросить Адама поговорить с преподобным Элиялом. Хотел ли он от него избавиться?
Адам выдернул травинку и мял ее своими ловкими пальцами.
– Почему ты так поступил?
Лежащего на спине Старбака внезапно охватил стыд от своей наготы и он перекатился на живот, уставившись на клевер и траву.
– С Доминик? Из-за похоти, я думаю.
Адам нахмурился, будто это понятие не было ему знакомо.
– Из-за похоти?
– Хотел бы я это описать. Но могу сказать лишь, что это переполняет тебя. То всё идет как обычно, будто корабль плывет по спокойному морю, и вдруг незнамо откуда налетает жуткий ветер, сильнейший, возбуждающий и завывающий ветер, с которым ты ничего не можешь поделать, лишь безумно подставить под него паруса, – он остановился, не удовлетворенный своим воображением.
– Это как песни сирен, Адам. Я знаю, что это неправильно, но с этим невозможно ничего поделать, – Старбак внезапно подумал о Салли Траслоу, и воспоминание о ее красоте причинило ему такую боль, что он зажмурился.
Адам принял это за проявление угрызений совести.
– Ты ведь должен всё вернуть этому Трейбеллу, правда?
– О, да. Конечно, должен, – необходимость этой выплаты тяжелым грузом висела на совести Старбака, по меньшей мере тогда, когда он позволял себе вспомнить о краже денег майора Трейбелла.
Еще несколько часов назад он планировал отправиться обратно на север, убедив себя, что хочет только одного – расплатиться с Трейбеллом, но теперь, когда Адам был дома, Старбак желал лишь остаться в Виргинии.
– Хотел бы я знать, как это сделать, – туманно произнес он.
– Думаю, тебе следует поехать домой, – твердо предложил Адам, – и во всём признаться семье.
Старбак провел последние два дня, размышляя именно об этом, но сейчас засомневался в разумности этого плана.
– Ты не знаешь моего отца.
– Как можно бояться собственного отца, но при этом намереваться бесстрашно отправиться на войну?
Старбак коротко улыбнулся, признав правоту этого утверждения, а потом покачал головой.
– Я не хочу ехать домой.
– Должны ли мы всегда делать то, что хотим? Есть долг и обязательства.
– Может, всё пошло наперекосяк, не когда я встретил Доминик, – сказал Старбак, защищаясь от суровых слов своего друга.
– Может, всё пошло не так, когда я поступил в Йель. Или когда согласился покреститься. Я никогда не чувствовал себя христианином, Адам. Мне не следовало разрешать отцу меня крестить. И не следовало позволять ему отправить меня в семинарию. Я жил во лжи, – он вспомнил о своих молитвах над могилой мертвой женщины и вспыхнул. – Не думаю, что я обращен. Я не настоящий христианин.
– Конечно, настоящий! – Адама шокировало вероотступничество друга.
– Нет, – настаивал Старбак. – Хотел бы я им быть. Я видел других обращенных. Видел их радость и силу Святого Духа внутри них, но никогда не испытывал подобного. Я всегда хотел это испытать, – он помолчал, подумав о том, что ни одному другому человеку кроме Адама не смог бы в этом признаться. Добрый честный Адам был как Верный, спутник Христианина в книге Джона Буньяна[10]10
«Путешествие пилигрима в Небесную Страну» (англ. The Pilgrim's Progress from This World to That Which Is to Come, букв. «Движение пилигрима из этого мира в грядущий мир»), написанное английским писателем и проповедником Джоном Буньяном – одно из наиболее значительных произведений английской религиозной литературы. Главный герой книги – Христианин.
[Закрыть].
– Боже мой, Адам, – продолжал Старбак, – я молился, чтобы обратиться к Богу, умолял об этом! Но так и не познал его. Я думаю, если бы я был спасен и родился снова, то имел бы силы сопротивляться похоти, но теперь у меня их нет, и я не знаю, как обрести эти силы, – это было честное, но жалкое признание.
Он был воспитан в убеждении, что ничто во всей его жизни, даже сама жизнь, не является столь же важным, как обращение к Богу.
Обращение, как учили Старбака, было моментом нового рождения во Христе, то чудесное мгновение, когда человек впускает Иисуса Христа в свое сердце как Господа и Спасителя, и когда в жизни человека происходит этот чудесный момент, то ничто уже не будет прежним, потому что вся его жизнь и последующая за ней вечность превратятся в сияющее золотом существование.
Без спасения жизнь станет ничем иным, как грехом, адом, и будет полна разочарований, а с ним превратится в радость, любовь и вечный рай.
Но Старбак так никогда и не ощутил этот момент мистического обретения Бога. Ни разу не почувствовал радость. Он делал вид, потому что подобное притворство было единственным способом удовлетворить настойчивые требования его отца, но вся его жизнь с того момента, как он начал притворяться, была наполнена ложью.
– И даже кое-что похуже, – признался он Адаму. – Я начинаю подозревать, что настоящее спасение, настоящее счастье заключается отнюдь не в обращении к Богу, а совсем наоборот. Может, я смогу стать счастливым только лишь если всё это отвергну?
– Боже мой, – произнес Адам, в ужасе от самой идеи такого безбожия. Несколько секунд он размышлял. – Не думаю, – продолжал он медленно, – что обращение зависит от внешнего влияния. Ты не можешь ожидать магического превращения, Нат. Подлинное обращение исходит от внутренней потребности.
– В смысле, Христос ничего не может с нами поделать?
– Конечно, может, но он бессилен, если ты не пригласишь его войти. Ты должен высвободить его силу.
– Я не могу! – почти взвыл он в протесте, это был крик юноши, отчаянно пытавшегося выпутаться из тяжелой религиозной борьбы, той борьбы, что умаляла ценность Христа и спасения на фоне искушений в виде Салли Траслоу и Доминик и всех тех запретных и восхитительных удовольствий, которые, казалось, разрывали душу Старбака надвое.
– Тебе следует начать с возвращения домой, – заявил Адам. – Это твой долг.
– Я не поеду домой, – сказал Старбак, полностью проигнорировав свое же недавнее решение. – Я не найду Господа дома, Адам. Мне нужно побыть одному.
Это была неправда.
Теперь, когда его друг вернулся в Фалконер, Старбак хотел остаться в Виргинии, потому что лето, выглядевшее столь угрожающе под неодобрительными взглядами Вашингтона Фалконера, внезапно обещало вновь стать золотым.
– А ты почему здесь? – задал Старбак встречный вопрос. – Ради долга?
– Думаю, да, – этот вопрос заставил Адама ощутить дискомфорт. – Полагаю, все мы пытаемся вернуться домой, когда дела принимают дурной оборот. А так оно и есть, Нат. Север собирается вторгнуться.
Старбак усмехнулся.
– Значит, мы будем драться и прогоним их, Адам, тем всё и кончится. Одно сражение! Короткое, доброе сражение. Одна победа, а потом мир. Потом ты обратишься к Богу и, вероятно, получишь всё, чего желаешь, но сначала тебе придется драться в одной битве.
Адам улыбнулся. Ему казалось, что его друг Нат живет одними лишь чувствами. А не ради того, чтобы мыслить, такова была, по мнению Адама, его собственная стезя. Адам верил в том, что во всём можно добиться правды, прибегнув к доводам рассудка, будь то рабство или спасение, в то время как Старбак, как он осознал, был полностью захвачен эмоциями. Некоторым образом, с удивлением решил Адам, Старбак напоминает его собственного отца, полковника.
– Я не собираюсь драться, – после длительного молчания объявил Адам. – И не буду.
Теперь настал через Старбака удивиться.
– И твой отец об этом знает?
Адам покачал головой, но промолчал. Похоже, он слишком устал от неодобрения отца.
– Тогда почему ты приехал домой? – спросил Старбак.
Адам долго не отвечал.
– Думаю, – произнес он в конце концов, – потому что знал – что бы я ни сказал, это уже делу не поможет. Никто не прислушивается к доводам рассудка, всеми правят страсти. Я думал, что люди хотят мира, а они больше жаждут победы. Видишь ли, их изменил Форт Самптер. И не важно, что там никто не погиб, бомбардировка доказала им, что рабовладельческие штаты невозможно урезонить, и они попросили, чтобы я присоединил свой голос к их требованиям, а эти требования заключались уже совсем не в мирном урегулировании, а в разрушении всего этого, – он махнул рукой в сторону владений Фалконера, прекрасных полей и густых лесов. – Они хотели, чтобы я атаковал отца и его друзей, а я отказался это сделать. И вместо этого вернулся домой.
– Но ты не будешь сражаться?
– Не думаю.
Старбак нахмурился.
– Ты храбрее меня, Адам, Боже мой, так оно и есть.
– Разве? Я бы не осмелился сбежать с…, – Адам помедлил, будучи не состоянии подобрать достаточно деликатное слово для описания весьма неделикатной Доминик, – я бы не осмелился рисковать всей своей жизнью ради прихоти! – его слова прозвучали скорее с восхищением, чем осуждающе.
– Это была лишь глупость, – признался Старбак.
– И ты бы никогда не поступил так снова? – спросил его Адам с улыбкой, а Старбак подумал о Салли Траслоу и промолчал. Адам сорвал травинку и смял ее пальцами. – Так как ты посоветуешь мне поступить?
Значит, Адам еще не принял окончательное решение? Старбак улыбнулся.
– Я скажу тебе, что делать. Просто будь рядом с отцом. Играй в солдататики, наслаждайся походной жизнью и проведи прекрасное лето. Мир придет, Адам, может, после одного сражения, но придет, и скоро. Зачем рушить счастье твоего отца? Чего ты этим добьешься?
– Честно? – спросил Адам. – Я должен жить в мире с собой, Нат.
Адам находил это трудным, как прекрасно было известно Нату. Он был строгим и требовательным юношей, особенно по отношению к себе. Другим он мог простить слабости, но только не себе.
– Так почему же ты вернулся? – снова перешел в наступление Старбак. – Только лишь чтобы возродить надежды твоего отца перед тем, как его разочаровать? Боже мой, Адам, ты говоришь о моем долге перед отцом, но в чем заключается твой? Выступать перед ним с проповедями? Разбить ему сердце? Почему ты здесь? Потому что ожидаешь, что твои арендаторы и соседи будут сражаться, но думаешь, что сможешь отсидеться в тылу, потому что тебя мучают сомнения? Боже мой, Адам, тебе гораздо лучше было бы остаться на Севере.
Адам долгое время не отвечал.
– Я здесь, потому что слаб.
– Слаб! – это качество Старбак уж точно не смог бы отнести на счет своего друга.
– Потому что ты прав, я не могу разочаровать отца. Потому что я знаю, чего он хочет, и мне нетрудно это ему дать, – Адам покачал головой. – Он так щедр и так часто разочаровывается в людях. Я и правда хочу сделать его счастливым.
– Тогда Бога ради, надень форму, поиграй в солдатики и молись о мире. И вообще, – сказал Старбак намеренно беспечно, – я не могу вынести мысли о лете, проведенном без твоей компании. Разве ты можешь вообразить, что адъютантами твоего отца будем только мы с Итаном?
– Тебе не нравится Итан? – Адам заметил неприязнь в голосе Старбака и, казалось, был этим удивлен.
– Похоже, это он меня не любит. Я выиграл у него в споре пятьдесят баксов, и он мне этого не простил.
– Деньги – его слабое место, – согласился Адам. – Вообще-то я иногда гадаю, не по этой ли причине он решил жениться на Анне, но это недостойное подозрение, не правда ли?
– Недостойное?
– Конечно.
Старбак вспомнил, как Бельведер Дилейни озвучил те же самые подозрения, но не упомянул об этом.
– А почему Анна хочет замуж за Итана? – спросил он вместо этого.
– Она просто хочет сбежать, – ответил Адам. – Ты можешь себе представить жизнь в Семи Источниках? Она считает, что замужество – ее билет на свободу, – Адам вскочил на ноги, натягивая штаны, это быстрое движение было вызвано приближением двуколки, которой правила Анна собственной персоной.
– Она здесь! – предупредил Адам Старбака, который последовал примеру своего друга и поспешно схватил штаны и сорочку и уже надевал носки, когда Анна натянула поводья. Экипаж сопровождала пара лающих спаниелей, которые теперь возбужденно бросились к Адаму и Старбаку.
Анна, укрывшись от солнца за широким зонтом с кружевной оборкой, с неодобрением посмотрела на брата.
– Ты опоздал к ужину, Адам.
– Боже мой, уже пора? – Адам нащупал часы среди мятой одежды. Один из спаниелей прыгал вокруг него, а второй шумно тявкал в сторону реки.
– Хотя это и не имеет значения, – сказала Анна, – потому что в лагере возникли кой-какие проблемы.
– Что за проблемы?
– Траслоу обнаружил, что его зять вступил в Легион во время его отсуствия. И избил его! – казалось, Анна была шокирована этой жестокостью.
– Избил Декера?
– Так его зовут? – спросила Анна.
– А что произошло с женой Декера? – поинтересовался Старбак с излишней поспешностью.
– Расскажу за ужином, – ответила Анна. – А теперь почему бы вам не закончить одеваться, мистер Старбак, а потом привяжите свою усталую лошадь позади экипажа и отправляйтесь домой вместе со мной. Вы можете подержать зонтик и рассказать о налете. Я хочу знать всё.
Итан отвел Салли Траслоу в магазин шляпок и тканей Маггенриджа на Иксчендж-элли, где купил ей зонтик из набивного ситца в пару к бледно-зеленому платью из тонкого льна. На ней также была шаль с замысловатым узором и бахромой, вязаные чулки, широкополая шляпка, украшенная шелковыми лилиями, белые ботинки до лодыжек и белые кружевные перчатки. В руках она держала вышитую бисером дамскую сумочку и резко контрастирующую с ней большую полотняную сумку.
– Давай я подержу твою сумку, – предложил Ридли. Салли хотела примерить льняную шляпку с жесткими полями и муслиновой вуалью.
– Присмотри за ней, – неохотно вручила ему сумку Салли.
– Конечно, – полотняная сумка оказалась тяжелой, и Ридли гадал, лежит ли там оружие. У самого Ридли револьвер являлся частью униформы и висел у бедра. Он был в сером красочном мундире Легиона Фалконера, с саблей на левом боку и револьвером на правом.
Салли повернулась к двойному зеркалу, восхищаясь шляпкой.
– Она и правда мила, – сказала она.
– Ты прекрасно выглядишь, – произнес Ридли, хотя, по правде говоря, в последние дни находил ее компанию все менее приятной. Она была необразована и не обладала ни утонченностью, ни остроумием. У нее было лишь ангельское личико, тело шлюхи и бастард в утробе. И она отчаянно хотела сбежать из узкого мирка своего отца с его тесной фермой, но Ридли был слишком озабочен собственным будущим, чтобы отдавать себе отчет в положении Салли.
Он не понимал, что она пытается сбежать от невыносимого прошлого, а видел в ней лишь вымогательницу, пытающуюся обманным путем устроить свое паразитическое будущее. Он не видел ее страха, лишь настойчивость в получении того, что она хочет. По ночам, охваченный страстью, он желал лишь быть с ней, но днем, встречаясь с ее грубыми мыслями и трескучим голосом, он хотел только избавиться от нее. И сегодня он от нее избавится, но сначала нужно было усыпить ее бдительность.
Он отвел ее в ювелирный магазин Ласкелля на Восьмой улице, где выслушал сварливые жалобы владельца относительно предложения проложить железную дорогу прямо перед его магазином.
Железнодорожная линия должна была пройти по центру крутой улочки и соединить линию Ричмонд-Фредериксберг с линией Ричмонд-Питерсберг, чтобы военное снаряжение можно было перевозить прямо через город без необходимости перегружать его из вагонов в запряженные лошадьми повозки.
– Но разве они подумали о том, как это скажется на торговле, капитан Ридли? Подумали? Нет! И кто будет покупать дорогие ювелирные украшения, когда снаружи дымят паровозы? Это просто нелепо!
Ридли купил для Салли ожерелье с филигранью, которое было достаточно кричащим, чтобы ей понравиться, и достаточно дешевым, чтобы не оскорбить его скаредность. Он также приобрел узкое золотое кольцо, чуть шире тесьмы для штор, и положил его в карман мундира.
Эти покупки, вместе с зонтиком и льняной шляпкой, обошлись ему в четырнадцать долларов, а говяжья грудинка на обед в «Спотсвуд Хаусе» стоила еще доллар тридцать.
Он убаюкивал опасения Салли, и это стоило запрошенной цены, если она быстро отправится навстречу своей судьбе, какой бы она ни была. Он предложил ей выпить за обедом вина, а потом бренди.
Она захотела закурить, и он дал ей сигару, совершенно не беспокоясь о том, что другие дамы в столовой предпочитали не курить.
– Мне всегда нравились сигары. Мама обычно курила трубку, а я предпочитаю сигары, – она дымила с довольным видом, явно отдавая себе отчет в насмешливых взглядах остальных присутствующих. – Это и правда мило, – она воспринимала роскошь, как голодная кошка сметану.
– Тебе стоит привыкнуть к такого рода местам, – сказал Ридли. Он развалился в кресле, поставив ногу в элегантном сапоге на холодную батарею под окном и выглянул во двор отеля. Его сабля в ножнах брякнула по клапану батареи.
– Я собираюсь сделать из тебя леди, – солгал он. – Научу говорить как леди, вести себя как леди, сплетничать как леди, танцевать как леди, читать как леди и одеваться как леди. Я превращу тебя в настоящую леди.
Она улыбнулась. Салли мечтала о том, чтобы стать настоящей леди. Она воображала себя в шелках и кружеве, царящей в гостиной вроде той, что находилась в доме Бельведера Дилейни, нет, даже в большей гостиной, в огромной гостиной, с утесами в роли стен и небесным сводом вместо потолка, с золоченой мебелью и горячей водой в любое время дня.
