Текст книги "Коллекция детективов"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Роберт Альберт Блох,Роальд Даль,Лоуренс Блок,Роберт Ранке Грейвз,Джон Лутц,Роберт Ллойд Фиш,Стив Аллен,Аврам (Эйв) Дэвидсон,Дарси Линдон Чампьон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 90 страниц)

Кураре уже попал в кровь Луиса Феррейры и начал свою губительную работу. Феррейра наверняка сейчас лежал на песке, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Через две, максимум три минуты, у него остановится сердце, и он умрет. После его смерти жизнь хорошенькой белокурой девочки из Байи, которая сделала почти невозможное – затронула сокровенные струны в душе Мануэля Андранаса, о существовании которых он уже давно забыл, будет вне опасности. Если кто-то спасает вам жизнь, то вы в случае необходимости должны ответить тем же.

Иван Любенко
СМЕРТЬ ЕРОФЕЯ ФЕОФИЛОВИЧА

Совершенно СЕКРЕТНО № 1/236 от 01/2009

Сани, запряженные непородистой, но резвой лошадкой, споро неслись к южной оконечности Батальонной улицы. Снег к вечеру пошел с новой силой. Крупные, с лебяжье перо, хлопья покрывали белую, как блузка гимназистки, булыжную мостовую. Два следа от полозьев, казалось, вели в бесконечность. Уставший, морозный январский день медленно засыпал.

– Вы уж простите, уважаемый Клим Пантелеевич, что я на ночь глядя потащил вас к черту на кулички. Странной кажется мне эта смерть. Я его не реже, чем раз в неделю, наблюдал, здоров был старик, как бык. И вдруг скончался. Тут уже моя репутация как врача под сомнением! А гонорар я вам оплачу сполна, не беспокойтесь. Единственное, на что старик жаловался, так это на некоторое ослабление своего мужского потенциала. «Вот, – говорил, – по молодости я шкалик пропущу, да к милой в постель. Так за ночь и бутылочку выкушаю, и свою мамзель ублажу. С утреца – банька да купанье в проруби. А нынче, как студент чахоточный, один разок и все, ко сну тянет. Пропишите, доктор, сигнатуру – каких-нибудь капелек, чтобы наново силу прежнюю обресть…»

Все это объяснял адвокату во время их поездки частнопрактикующий врач Нижегородцев.

– Согласен, Николай Петрович, дай бог каждому такие «жалобы» на старости лет иметь. Вы не беспокойтесь, разберемся. Это хорошо, что вы комнату до моего прихода на ключ велели закрыть. В таком деле главное – детали, они нам о многом сказать могут: что делал в последние минуты жизни покойный, с кем общался. А что собачка его издохла, случай довольно редкий, хотя бывает и такое. Животные тоже ведь твари сердешные, от горя и тоски помереть могут, – удобно расположив руки в перчатках на кожаном английском саквояже, философски рассуждал присяжный поверенный Ардашев. – А какие родственники у покойного остались?

– Жену Вахрушев лет пять назад похоронил. Подозреваю, что экономка ему ее последние годы с успехом заменяла. Уж больно ласков он с ней был. Сулился ей свои доходные дома завещать. Еще и вдовушка портниха к нему последнее время зачастила на примерки. А недавно он без согласия Изольды на работу принял молодую горничную. От этого немка ему сцены и закатывала. Один раз даже при мне. До сих пор эта девушка работает. Было у покойного три страсти: деньги, женщины и, как ни странно, шахматы. Детей, считайте, у него нет. От единственной дочери Ерофей отрекся лет двадцать назад. Против отцовской воли пошла – обвенчалась с сапожником-армянином. Папаша этого не простил. А спустя год после рождения сына ее муж сбежал вместе с циркачкой заезжего шапито, которой он шил тапочки для гимнастических кульбитов. От горя и безысходности молодая мать сошла с ума. До сих пор содержится у Зубова, в Александровской лечебнице. Сына воспитывает армянская семья ее деверя. К своим пятерым отпрыскам эта небогатая супружеская пара добавила и шестого, Григория. Армяне народ дружный. Парень скоро гимназию закончит. Учится успешно. Весь в мать – на вид русский, хоть и фамилия Аветисов. Летом работал помощником приказчика в конторе кожевенного завода братьев Деминых, что на Ташле. Сметливый парнишка и к наукам способный, дед его в шутку Менделеевым называл. Ну, а он деду цветы разные выращивал и на день рождения дарил.

Извозчик остановил сани у парадного подъезда. Господа расплатились и отпустили возницу. Наверх вела широкая мраморная лестница. В коридоре, у добротной двери, сидел полусонный, уставший от томительного ожидания дворник.

– Попрошу, милейший, никого в комнату эту пока не пускать. А если появятся родственники или соседи, скажите, что доктор осмотр еще не закончил и мешать не велел, – распорядился Нижегородцев. Мужик часто закивал в ответ.

Картина была удручающая. В глубоком деревянном кресле, по колено укрытый шотландским клетчатым пледом, уронив голову на грудь, сидел покойник. На полу, прямо у его ног, вытянув вперед лапы и положив на них морду, лежала огромная, пушистая собака. Глаза ее были закрыты. Излюбленная порода чабанов-горцев, собака-пастух. Хотелось верить, что пес и хозяин заснули, и, стоит человеку проснуться, обрадованный его пробуждением четвероногий друг мгновенно наполнит дом раскатистым веселым лаем. Но, к глубокому прискорбию, оба были мертвы.

Перед креслом располагался низкий дубовый столик с резными ножками, на котором была расставлена шахматная партия, белыми фигурами обращенная к старику. Рядом лежал вскрытый конверт, а внизу, под столом, валялся лист бумаги.

Комната была большая, пять-шесть квадратных саженей, и завершалась эркером. В полукруглом пространстве, на подставке в горшке, рос огромный рододендрон, верхней веткой почти дотрагиваясь до украшенного лепниной потолка.

– Николай Петрович, я вас попрошу перчатки не снимать. Если есть необходимость что-либо взять в руки, берите только в перчатках. Знаете, уже целый год в России применяется так называемый дактилоскопический метод установления личности по папиллярным линиям подушечек пальцев. Установлено, что у каждого человека образуемый ими узор своеобразен и неповторим. Двух людей с одинаковым рисунком не найти. Кстати, у собак и коров отпечатки носа тоже строго индивидуальны. В качестве средства для обнаружения отпечатков пальцев, оставленных, предположим, на бумаге, можно использовать наструганный порошок карандашного грифеля, – открывал доктору тайны криминалистики, полученные еще в «прошлой жизни», бывший начальник Азиатского департамента министерства иностранных дел России, отставной коллежский советник Ардашев, вот уже два года живущий новой для себя жизнью провинциального адвоката.

– Не перестаю вам удивляться, Клим Пантелеевич. Горизонт ваших познаний широк и многообразен. Народ до сих пор судачит о вашем недавнем разоблачении известного в губернии чиновника. Кто бы мог подумать, что злодеем окажется человек столь уважаемый и, на первый взгляд, честный? А вы все равно вывели его на чистую воду, – будоражил Нижегородцев тщеславие адвоката. – Вот так бы и нам, врачам, научиться безошибочно диагнозы ставить. Да чтобы при жизни пациента, а не после вскрытия.

– Кстати, Николай Петрович, не кажется ли вам, что здесь лечебной микстурой пахнет? Хотя лекарств я вокруг не вижу, – втягивая носом воздух, Ардашев на мгновенье замер.

– Да, легкий запах присутствует, – неуверенно ответил врач.

Присяжный поверенный несколько минут молча смотрел на разложенную шахматную доску. Достал из кармана жилетки маленький пинцет, взял им раскрытый конверт с наклеенной красной трехкопеечной маркой, долго рассматривал через лупу смазанный почтовый штемпель. Про себя отметил, что дата на штемпеле относится к сентябрю прошлого, 1907 года. Что ж до адресов, то они почему-то были набраны на пишущей машинке, и отправителем значился некто Ф. Н. Безбрежный – партнер в игре по переписке. Тем же пинцетом поднял из-под стола несколько пожелтевший лист плотной недорогой бумаги, на котором вверху от руки было написано – Сg4: d1.

Адвокат, не проронив слова, открыл саквояж, вынул из бювара большой конверт из вощеной бумаги, с помощью пинцета поместил в него письмо, затем достал чистый лист, согнул вдвое и вложил в старый, распечатанный конверт. За дверью слышались нетерпеливые голоса.

– Ну а теперь, уважаемый доктор, мне хотелось бы пообщаться с родственниками и прислугой. Но прежде давайте всех пригласим сюда, – с этими словами Клим Пантелеевич отошел в неосвещенный угол комнаты и стал почти незаметен.

Врач отворил дверь, и в помещение по одному боязливо стали заходить незнакомые Ардашеву люди. Армянин с достаточно взрослым мальчиком и три женщины. Гимназист, увидев мертвого пса, кинулся к нему, обнял за шею, расплакался и, не переставая гладить собаку, запричитал: «Потапыч, миленький мой!» Мужчина подошел к мальчику, обнял за плечи и усадил на диван.

– Я – присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев, – послышался голос откуда-то сзади. – Причина внезапной смерти хозяина этого дома вызывает некоторые сомнения. Именно поэтому я и нахожусь здесь. Мне придется вам задать несколько вопросов. Смею надеяться, что получу исчерпывающие ответы. Для начала попрошу всех представиться, – официальным тоном проговорил адвокат.

– Изольда Генриховна Манн, экономка, – недовольно произнесла не лишенная привлекательности женщина.

– Глафира Константиновна Зарубаева, горничная, – пропела стройная брюнетка лет двадцати трех.

– Аветисовы мы. Я – Саркис Аветисов, моя жена Ксения и наш приемный сын Григорий, живем у Казанской площади, – с еле заметным акцентом тихо проговорил невысокого роста мужчина.

Адвокат и доктор расположились в столовой, куда по очереди приглашали всех присутствующих. Саркис, его жена и приемный сын Григорий заходили по одному, но много времени их опрос не занял. Дольше всех задержалась Изольда Генриховна. Несмотря на то, что адвокат дал ей понять, что разговор окончен, немка не могла успокоиться:

– Если здесь что и нечисто, так во всем виновата Глашка, подстилка бесстыжая. Молодая, да наглая. Ей все сразу подавай. Ни стыда, ни совести. Все к Ерофею липла! Да и покойник, прости господи, кобель кобелем был, – вытирая платком раскрасневшееся лицо, возмущалась женщина.

– Скажите, какие яды имеются в доме? – поинтересовался Клим Пантелеевич.

– Мышьяк в кладовой в жестяной банке. Крыс травить. Рядом ведь мясная лавка, вот они к нам в гости и ходят.

– А кто за цветами ухаживает?

– Опять же она. Да что-то плохо смотрит. Вон у этого все цветки обломаны, да и листья тоже. А когда ей? Стоит мне из дома выйти – она к нему и давай окручивать. Вот выучусь, говорит, в шахматы играть, и назло тебе буду с ним с утра до вечера партии разыгрывать. Да где уж там, умишка-то маловато, – с нескрываемым чувством обиды и ревности тараторила Изольда.

– Благодарю вас. Пригласите, пожалуйста, горничную, – сухо распорядился присяжный поверенный.

Глафира Зарубаева отвечала на вопросы адвоката с надменной, столь нехарактерной для обычной прислуги улыбкой. Своего бывшего хозяина она называла не иначе, как «этот похотливый старикашка». Манера держаться и вести беседу никак не свидетельствовала в пользу скромности горничной. Вскоре она покинула комнату, оставив после себя шлейф узнаваемого аромата дешевых брокаровских духов.

Любуясь стоящим у окна в кадке цветком, чьи душистые розовые соцветия плотными пучками облепили ветки высокого, почти в два аршина, кустарника, Клим Пантелеевич достал любимое монпансье, выбрал прозрачную конфетку, но потом почему-то передумал, положил леденец обратно и закрыл коробку.

– Что ж, уважаемый доктор, придется вызывать полицию. К сожалению, ваши подозрения полностью оправдались. Убийца находится среди нас, – спокойно проронил адвокат.

От неожиданности доктор поперхнулся дымом папиросы и закашлялся.

– И кто же?

– Дабы не повторять разъяснение дважды, я попрошу вас телефонировать в полицейский участок и вызвать сюда кого-нибудь из подчиненных Поляничко. И попросите, чтобы прибыл городовой второго участка. А родственники и прислуга пусть дожидаются.

Уже через полчаса топот казенных сапог на лестнице оповестил, что подоспела сыскная полиция. Ардашев первым делом расспросил о чем-то городового, вежливо раскланялся с начальником губернского сыска, который не преминул явиться собственной персоной. Все вошли в кабинет, где еще находились тела хозяина и собаки. Трупы были накрыты простынями.

– Господа, я вынужден с прискорбием сообщить, что Ерофей Феофилович Вахрушев был сегодня убит довольно коварным способом. Злоумышленник стремился направить нас по ложному следу, чтобы все подозрения легли на партнера по шахматной партии, которая велась по переписке. С этой целью на конверте, дабы не определить убийцу по почерку, напечатали адрес и наклеили марку, а с помощью сваренного вкрутую, очищенного яйца перевели со старых конвертов на новый почтовые штемпеля, что подтверждается слегка заметными, характерными желтоватыми пятнами. Далее, на уже пропитанном ядовитым веществом и затем высушенном листе написали шахматный ход, запечатали в приготовленный конверт и опустили в почтовый ящик Ерофея Феофиловича. Характер смеси таков, что, соприкасаясь с руками, яд легко проникает через кожу в кровь, и жертва мгновенно погибает. Тем более, если этот листок лизнуть, как сделал пес. Однако преступник допустил несколько серьезных просчетов.

Во-первых, надо сказать, что указанный в письме пятый ход, который якобы произвел играющий черными соперник покойного – Сg4: d1, – сразу же ведет к проигрышу. С превеликим удовольствием и с вашего разрешения позволю пояснить с самого начала… – Клим Пантелеевич подошел к раскрытой шахматной доске. – Итак, рассматриваемая нами партия складывалась следующим образом:

1. e2-e4 e7-e5.

2. Kg1-f3 Kb8-c6.

3. Cf1-c4 d7-d6.

4. Kb1-c3 Cc8-g4.

5. Kf3:e5…

А в случае хода черных Сg4: d1 и ответа белых Cс4: f7+ черному королю остается единственный ход – Кре8-е7. И последующий – 7. Кс3-d5+ – приводит к неминуемому мату. Теперь, я надеюсь, вам понятно, что такую ошибку в дебюте мог допустить только начинающий игрок, а не опытный участник матча по переписке. Таким образом, любые подозрения в отношении господина Безбрежного снимаются, – с этими словами Ардашев опять достал коробочку леденцов и, полюбовавшись красной конфеткой, словно вознаграждая себя за блестяще проведенную комбинацию, отправил ее в рот.

Во-вторых, я заметил, что в кабинете произрастает рододендрон золотистый – опаснейшее ядовитое растение, а в столовой цветет яркими бутонами встречающееся на Кавказе так называемое волчье лыко. В нем содержится гликозид дафнин – тяжелый яд. Более того, оба растения лишились части своих листьев. Именно смесь соков, полученных из листвы этих представителей флоры, и образует высокотоксичное соединение. Но только если его выпить, а не нанести на кожу. Помните, Николай Петрович, – обращаясь к Нижегородцеву, продолжал Ардашев, – еще в самом начале я обратил внимание на присутствие в комнате характерного запаха лекарства или микстуры? Так пахнет диметилсульфоксид – препарат, полученный более пятидесяти лет назад как побочный продукт при производстве бумаги. Особенно широко его используют как растворитель при кожевенном производстве. Как вы знаете, доктор, в небольшой пропорции его применяют в медицине, добавляя в разные лекарства наружного применения, поскольку это химическое соединение легко проникает в организм из-за способности растворять жир, покрывающий поверхность кожи. Но при большой концентрации и с добавлением ядов он вызывает мгновенную смерть.

Конечно, эту дьявольскую смесь следовало испытать. Я не случайно попросил пригласить городового второго участка, поскольку дом, где живут Аветисовы, относится ко второму полицейскому участку. И городовой подтвердил, что несколько дней назад на Армянской улице странным образом сдохли кошки.

Вы успели заметить, что в столовую ко мне все посетители заходили по одному. Надев кожаные перчатки, я вручал вошедшему распечатанное письмо, ранее вскрытое погибшим, с уже вложенным туда моим безобидным листком, якобы для того, чтобы прочесть его содержимое. Понятно, что для этого его надо было вынуть из конверта. Побоялся выполнить это только один человек… Внук убиенного, один из лучших учеников мужской гимназии по химии и биологии. Парень не предполагал, что его любимый пес лизнет выпавшее из рук старика письмо. Все видели, как горько оплакивал Гриша любимую собаку, именно собаку, а не своего деда, в случае смерти которого внук оставался единственным прямым наследником всего состояния. Если, конечно, не было бы завещания или дарственной в пользу третьего лица, например Изольды Генриховны, – закончил монолог Ардашев и поймал на себе чей-то пристальный ненавистный взгляд. Он повернулся. В упор, не отрываясь, сжимая кулаки, на него смотрел Гриша. Его маленький, чуть заостренный нос, удерживающий окуляры толстых очков, делал его похожим на озлобленного крысенка.

…На суде подросток объяснил, что, получив наследство, он надеялся вылечить свою безумную мать в одной из швейцарских клиник.

Иван Любенко
29 ФЕВРАЛЯ

Совершенно СЕКРЕТНО № 2/237 от 02/2009

Приказчик из книжной лавки Савелий Пахомов опаздывал на работу. Выпавший за ночь снег остановил и без того неспешную жизнь губернского города. До угла Николаевского проспекта и Варваринской улицы, где располагался популярный среди гимназистов и учащихся реального училища магазин «Читальный город», если поторопиться, можно было поспеть минут за десять-пятнадцать. Утром, перед открытием, у дверей уже толпились нетерпеливые покупатели. Опоздание могло стоить молодому человеку места.

Хозяин книжной лавки, известный в Ставрополе присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев, цены на свой товар распорядился установить самые умеренные, чем снискал уважение местной просвещенной общественности.

Савелий шел привычным маршрутом по улице Ясеновской и, не дойдя саженей двадцати до бывшей аптеки Минца, от неожиданности вздрогнул – из открытой форточки в окне сложенного из тесаного ракушечника дома раздался страшный женский крик: «Помогите! Помогите!»

Ни минуты не раздумывая, юноша рванул на себя ручку парадной двери, оказавшейся незапертой, и попал на широкую площадку, куда, в свою очередь, выходили две другие двери, одна из которых была приоткрыта. Он вошел в комнату, по-видимому, служившую хозяевам кабинетом. В воздухе витал запах дорогих духов, а в тусклом свете настольной керосиновой лампы, спиной к вошедшему, в черном кожаном кресле сидел мужчина, облаченный в лиловый атласный халат. Седая голова упала на крышку письменного стола.

– Извиняюсь, я услышал крик и вошел… – бормотал испуганный молодой человек. – Вам плохо?

Ответа не последовало. В доме стояла гробовая тишина. Сава подкрался ближе и, почти не дыша, аккуратно, откинул корпус незнакомца назад. И тут же отпрянул: из уголка рта стекала струйка крови, а в груди торчал нож с диковинной рукоятью.

Человек сидел за дубовым столом, с покрытой зеленым сукном столешницей, сплошь залитой чернилами, вытекшими из опрокинутого письменного прибора. Уже немного подсохшая темная лужа имела с одной стороны правильную прямоугольную форму. Тут же лежал лорнет.

Настольный прибор состоял из чернильницы с серебряной крышечкой, массивного пресс-папье с резной ручкой, стакана для карандашей из черного мрамора, отделанного серебром, и календаря в форме Московского Кремля, с колесиками, вращающими числа и дни недели. В окошках значилось: среда, 29 февраля, 1908.

Из-за стоящей у стены плотной ширмы раздался шорох. Молниеносно бросившись за нее, Савелий увидел распахнутый пустой сейф, на тяжелую дверцу которого сел огромный, пестрый, как костюм клоуна, попугай, который, завидев человека, заорал, хлопая крыльями: «Помогите!» Одновременно, видимо, сквозняком, захлопнуло дверь в кабинете и послышался, легкий поворот ключа. Обезумев от страха, приказчик кинулся назад, ухватился за массивную медную ручку, начал трясти, но дверной замок не поддавался. Боковая дверь в проходную комнату тоже оказалась запертой.

«Попал, как кур во щи», – вертелось в голове. Почему-то вспомнилась мама, ее добрая улыбка и вкусные блины на масленицу. Савелию захотелось расплакаться, уткнуться лицом в ее пахнувший печеным тестом и ванилью фартук и, как в детстве, найти там спасенье и защиту.

Внезапно послышались шаги, возбужденные голоса, поворот ключа в замочной скважине; в дверном проеме показались какие-то люди и городовой, вооруженный большим пистолетом. Не опуская ствола, «фараон» грозно приказал:

– Отойти к стене. Сесть на стул и не двигаться.

– Я ни в чем не виноват… Я шел на работу… Прошу известить моего хозяина, адвоката Ардашева, Клима Пантелеевича, – шмыгая носом, лепетал молодой человек.

– До прихода сыскной полиции никому ничего не трогать, – продолжал распоряжаться блюститель порядка, обращаясь к дворнику, истопнику, кухарке и горничной.

Только попугай не обращал ни малейшего внимания на строгие указания полицейского чина – перелетал с место на место и горланил заученные ранее слова: «Помогите!», «Поедем к актрисам!», «Всем шампанского!»

По прошествии получаса к злосчастному дому прибыл начальник сыскной полиции Ефим Андреевич Поляничко со своим заместителем, а также фотограф и врач. Сразу за ними в комнату вошел Ардашев и с молчаливого согласия полиции вполголоса побеседовал с задержанным приказчиком, после чего незаметно начал осматривать помещение.

Дом фасадом выходил на улицу и имел четыре больших комнаты с высокими, в пять аршин, потолками, пристройку для прислуги, подвал с ледником и деревянный каретный сарай. С кабинетом соседствовала столовая, оттуда можно было пройти в гостиную и затем в спальню. Прямо на улицу выходили большие окна трех смежных комнат. Только кабинетное окно смотрело в сад.

Помещение для прислуги представляло собой небольшую пристройку, поделенную на две части, каждая со своим входом. В одной, совсем маленькой, жила горничная – двадцатипятилетняя Вероника Лошкарева, в другой – истопник, пятидесятилетний Фрол Евсеевич Матюхов, с моложавой и бойкой кухаркой Авдотьей.

Каждый занялся своим делом. Поляничко допрашивал приказчика, фотограф делал снимки, доктор извлек из бездыханного тела нож, заместитель, действуя по циркуляру, собрал у прислуги паспорта и допрашивал горничную, кухарку, истопника и дворника. Только адвокат успевал присутствовать всюду одновременно, и, похоже, это ему удавалось.

Горничная в это время рассказывала, что она собиралась с утра протереть пыль на книжных полках кабинета. Подошла, приоткрыла дверь и увидела, как незнакомый молодой человек склонился над хозяином, чья рука безжизненно свисала к полу. Испугавшись, она закрыла дверь на ключ, выбежала на улицу, стала кричать и звать на помощь. Почти сразу прибежали истопник Фрол Евсеевич и кухарка. Как Вероника пояснила, Фрол с топором ринулся к двери кабинета, чтобы не дать злоумышленнику уйти.

По словам истопника, накануне вечером он, как обычно, затопил во всех трех смежных комнатах печи и камин в кабинете.

– Они, ваше благородие, беспокоились, чтобы утром я золу из камина выгреб. Должен, говорит, один человек важный визит нанесть, – немного волнуясь, вполголоса, теребя полы старого поношенного сюртука, изъяснялся Фрол, – не люблю, говорит, когда в камине зола, она потом на книги садится. Я поутру дров наколол и думал в дом идти, слышу – кричит ктой-то, потом вот Верка, горничная, вылетает и меня кличет, я с топором так и прибежал, быстрей к двери и давай стеречь его, окаянного, пока городовой не прибыл.

Допрошенная Авдотья рассказала, что рано-рано ушла на Нижний базар, что на Казанской площади, и принесла набитую продуктами корзину. Почти уже приготовила завтрак, чтобы подать к восьми, как требовал хозяин. А тут переполох. Еще добавила, что владелец дома жил бобылем, но «до женского полу был особенно охоч».

Ключи от комнат хранились у горничной, но пользовались ими все по надобности.

Спустя час тело антрепренера местного театра Якова Модестовича Веселухина на больничной карете было отправлено в морг.

– А нож, господа, зашел неглубоко, но до сердца достал, что и явилось причиной мгновенной смерти. Узкое и тонкое лезвие – штука опасная. Да, тут на нем надпись, по-моему, на итальянском: «Chela mia ferita sia mortale!» И узоры на костяной ручке с изображением головы. Что сие означает? – рассуждал вслух доктор.

– Это вот душегуб нам и расскажет. Да, господин убивец? – ехидно спросил полицейский чин у не попадавшего от страха зубом на зуб Савелия. И, уже обращаясь к городовому: – Забирайте его. Нарассказывал он тут мне басен да сказок персидских. Пусть теперь судебный следователь этой шахерезадой забавляется.

Тем временем Клим Пантелеевич бегло обследовал весь дом, но дольше всего задержался в кабинете. С любопытством рассматривал книги, потом зачем-то достал белоснежный платок и водил им по книжным полкам. После этого адвокат стал на колени, вынул из кармана пиджака складную лупу, с ее помощью что-то внимательно изучал в каминной нише, а затем аккуратно, небольшим пинцетом извлек оттуда женскую шпильку и части обуглившегося, но еще не испепеленного документа, и разложил кусочки на чистом белом листе.

– Я попрошу, господа, купить немедленно в аптеке бутылочку глицерина, а у стекольщика возьмите два стекла, размерами с этот бумажный лист, – молвил наконец присяжный поверенный.

Поскольку аптека была совсем рядом, а куски стекла нашлись у дворника, уже через несколько минут снедаемые любопытством полицейские молча наблюдали занимательную картину: расположенные на бумаге обрывки сгоревшего документа были аккуратно смочены раствором глицерина, после этого в определенной последовательности переложены на прозрачную поверхность и накрыты вторым стеклом. Оба прозрачных прямоугольника адвокат еще и перемотал крест-накрест крепкой бечевой.

Подняв к свету соединенные вместе пластины, Ардашев начал читать, делая паузы в местах, где буквы отсутствовали: «Дорогая доченька, я ухожу из жизни… не могу больше терпеть унижения… в театре теперь нет для меня работы… он растоптал мою любовь… лишил меня всего… будь он проклят… знай, негодяя зовут… Одесского театра… Яков Веселухин… прости меня… 29 февраля 1896 года».

Сделав паузу. Ардашев обратился к присутствующим:

– Итак, господа: из объяснений истопника нам известно, что камин в этом доме чистят от золы на следующий день. Значит шпильку, которую я на ваших глазах вытащил из каминной решетки, мог случайно обронить сегодня утром только человек, который бросил туда и залитое чернилами письмо. Оно ярко вспыхнуло, но потом медленно тлело и не сгорело дотла. Подгоревшая бумага под действием глицерина приобретает прочность, благодаря чему мы смогли прочитать, что на ней было написано. Учитывая, что шпилька – атрибут женского туалета, смею предположить, что именно женщина находилась в кабинете в момент убийства. Во всяком случае, ясно, что прежде письмо было залито чернилами из опрокинувшегося прибора, на это указывает правильная с одной стороны, прямоугольная форма огромной кляксы на зеленом сукне стола. Касательно орудия убийства – надпись на клинке гласит: «Да принесет ему смерть нанесенная мне рана!». Это корсиканский нож, о чем красноречиво свидетельствует герб Корсики на рукояти костяной ручки – голова мавра на серебряном поле в виде щита. Такие ножи делают для туристов жители острова, где кровная месть стала частью традиций. Особенность этого холодного оружия такова, что для убийства не нужно прилагать большого усилия – длинное и тонкое лезвие легко входит в ткань человеческого тела. К нам их обычно привозят на продажу из дальних стран русские моряки. Кроме того, убийство не случайно произошло сегодня. В такой же последний зимний день, двенадцать лет назад, покончила с собой мать бедной девочки…

Адвокат сделал паузу, полез во внутренний карман пиджака, вытащил миниатюрную жестяную коробочку монпансье «Георг Ландрин», не торопясь, извлек маленькую красную конфетку и неспешно отправил ее в рот. Напряжение нарастало. Клим Пантелеевич продолжал:

– Хочу обратить ваше внимание, господа, и на тот факт, что Фрол Евсеевич затопил печи вчера во всех трех комнатах, в том числе и в столовой, однако форточка там осталась открытой, хотя всем известно, что после растопки все фрамуги обязательно закрываются, чтобы зря не выстуживать помещение. Вполне понятно, что преступник открыл или оставил ее открытой, с тем чтобы криком о помощи привлечь внимание какого-нибудь легковерного простачка. Ну а смертельный удар был нанесен сзади сверху вниз в левую часть груди, в момент, когда жертва склонилась над столом, читая с помощью лорнета письмо. В предсмертной судороге умирающий сбросил лорнет, зацепил им чернильницу, и ее содержимое растеклось по листку бумаги. Теперь залитое письмо нельзя было забрать, его оставалось только сжечь. Кстати, пыль в кабинете протерли вчера, поэтому сегодня протирать там было нечего. Я проверил это носовым платком. Опять же и нежный аромат духов, который почувствовал наблюдательный юноша, до сих пор источает благоухание, и не только в комнате… Ну и последний вопрос: есть ли у вас, господа, предположения относительно личности предполагаемой злоумышленницы, якобы собиравшейся протирать пыль в кабинете покойного, обронившей в камине шпильку, пользующейся тонкими французскими духами, к тому же прибывшей в наш замечательный город из Одессы?

– А чего тут думать, тут и так все ясно, – листая паспорт горничной, невозмутимо заключил Поляничко. И, глядя ей в лицо, с притворным состраданием предложил: – Давай, сердешная, покайся.

Девушка разрыдалась. Из ее торопливых и сбивчивых слов стало ясно, какую трагедию пришлось пережить Веронике Лошкаревой после самоубийства матери, провинциальной актрисы. Ее, тринадцатилетнюю гимназистку, насильно отдали в портовый публичный дом и годами калечили душу. Миллионы раз она прочитывала предсмертное письмо матери и клялась отомстить человеку, по чьей вине на ее долю выпали столь тяжкие страдания. Но после смерти матери он покинул Одессу, и его след затерялся.

В конце прошлого года, как раз на Рождество, один морячок влюбился в нее и подарил купленный в Марселе флакон духов Jicky от парфюмерного дома Герлен и памятный нож с острова Корсика. Она клялась, что бросит бордель и обязательно дождется его. Но на следующий день он ушел в плавание и больше не вернулся.

Однажды в местной газете на глаза ей попалась рецензия на спектакль Ставропольского театра, в которой упоминалось имя антрепренера Якова Веселухина. Она нашла его в Ставрополе. Устроилась горничной и считала дни до наступления долгожданной даты возмездия. Она «назначила» его на годовщину материнской смерти, которая, по иронии судьбы, случается раз в четыре года.

Рассказывая все это, Вероника плакала. В комнате было так тихо, что, казалось, слышно, как в непотушенной лампе горит керосин.