Текст книги "С чистого листа 1 (ЛП)"

Автор книги: Ролли Лоусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 103 страниц)

Глава 58. Под откос

Вот небольшой совет для всех будущих начальников военной полиции – если это только возможно, никогда не арестовывайте никого перед вооружённым десантом. С одной стороны, они могут не согласиться с вашим решением арестовать их друга или лидера. С другой – могут так обрадоваться возможности избавиться от какого-нибудь мудака, что решат помочь вам восстановить справедливость! Будет куда лучше увести преступника от группы и сделать это тихо и незаметно.

Майор был начальником военной полиции, а сержант и капрал – его подчинёнными. Пока я стоял, застыв в недоверии, сержант грубо схватил меня, а капрал отобрал оба моих пистолета. Со стороны Третьего Взвода раздался громкий гул неодобрения, и несколько человек приблизились. Я даже услышал, как кто-то взводит свои М-16, отчего сильно занервничал. Кто-то должен был что-то сделать, пока это не вышло из-под контроля!

Вырвавшись из хватки сержанта, я подошёл к парням, с которыми я только что вернулся.

– СМИРНО! СМИРНО! ОТСТАВИТЬ! – парни очевидно стушевались и попятились. – Вы состоите в 82-й долбаной Воздушной Дивизии и будете вести себя соответственно! Я не знаю, что происходит, но вы не будете вести себя, как сраная армия из страны грёбаного третьего мира! Ясно?

В ответ раздалось какое-то бормотание, а сержант приблизился ко мне. Я снова отмахнулся от него.

– ЯСНО?

– ДА, СЭР! – ответил сержант Бриско – и опасный момент миновал. Он повернулся к остаткам своих людей и закричал:

– Третий Взвод, ОТДАТЬ ЧЕСТЬ! – они отдали честь, и я козырнул им в ответ, после чего Бриско скомандовал:

– ОПУСТИТЬ РУКИ!

Повернувшись к сержанту, я протянул ему руки для наручников. Он яростно глянул на меня, а затем скрутил мне руки за спиной, и они с капралом дотолкали меня до джипа и кинули на заднее сидение. Майор вернулся на пассажирское сидение, и капрал завёл мотор. Как только десантники исчезли из виду, сержант со злобой врезал мне по почкам.

– Ты об этом пожалеешь, сволочь, – тихо прорычал он.

Я не был уверен, что происходит, но это точно не должно было происходить так. Как офицера, меня никак не могли арестовывать и бить солдаты. Предполагалось, что качества офицера и джентльмена не дадут мне сбежать, и мне доверяли в этом. Даже изъятие пистолетов было чем-то необычным; как офицер, я мог просить об условном освобождении, а затем сдать оружие сам. Что-то происходило, и я не думал, что мне это понравится.

Мы проехали через всю базу до здания, которое было предоставлено Гондурасской Армией. Я не был уверен, в каком веке его построили, но оно было старым! Маленький Штаб Военного Трибунала, начальник военной полиции и сама военная полиция использовали его в качестве штаб-квартиры, возможно, потому, что это было наименее полезное здание, а все здания получше использовались кем-либо более важным. Я был приволочён вниз и по всем правилам введён в систему. Наручники сняли, и меня раздели догола. Сняли даже повязки с колена. С меня стянули сапоги и часы (сержант тут же с наслаждением растоптал Timex; хорошо, что свой Rolex я оставил дома, в Америке) и отобрали фото Мэрилин и маленького Чарли, которое прислала мне жена. Сержант военной полиции явно получил огромное удовольствие, разрывая его и выкидывая в мусорник. Затем меня впихнули в оранжевый комбинезон с надписью «ЗАКЛЮЧЁННЫЙ» и пару оранжевых шлёпанцев. После этого, получив последний удар с любовью по почкам от сержанта, я был водворён в камеру. Я заметил, что капрал неодобрительно поглядел ему вслед, но мне от этого не было ни холодно, ни жарко.

И вновь – это было совершенно нетипично. Если я был под арестом, меня должны были привезти в больницу, где вылечили бы мои травмы, а уже затем сказали бы, что я под домашним арестом, или что-то в этом роде. Я не знал, что происходит. Очевидно, до меня пытались что-то донести, и не слишком тонко.

Я огляделся в своём новом жилище. Последний раз это место, должно быть, чистили до мировой войны, но я не был уверен, до которой. Это была стандартная железная клетка 8 на 8. Запор на двери был настолько ржавым, кто к нему повесили цепь с навесным замком. У одной стены были туалет – без сидения – и раковина с одиноким краном. Кровать была привинчена к полу и являла из себя пружинистый стальной каркас с тонким побитым молью матрасом на нём.

У меня в голове билась единственная мысль: «Что за хуйня происходит?». Бунт? Они могут повесить на парней бунт! О, бригадный генерал Хокинс вполне мог это устроить для меня.

Приковыляв к туалету, я дёрнул за ручку, но либо воды не было, либо смыв был неисправен. Там была великая сушь. С краном дела обстояли чуть лучше. Его ручка работала, и из него побежала тоненькая струйка воды. Затем ручка отломилась окончательно. А вода продолжала течь. Звук воды, шлёпающей о бетонный пол, заставил меня заглянуть под раковину, откуда через ржавые дыры вода текла через всю мою клетку. Я поглядел, как тонкая струйка воды пересекла камеру и потекла в угол. Отлично!

Я хотел отлить, так что расстегнул комбинезон и облегчился прямо в дырку. Мне стоило заказать новый туалет! Облегчившись, я подошёл и вгляделся в стальное полированное зеркало над раковиной, всё поцарапанное и ржавое. Я был весь грязным, всё лицо в земле и жирной краске. Опустив лицо к крану, я напился тёплой и ржавой воды, а затем почти час оттирал лицо и руки так, как только мог.

Ещё где-то полдня или около того я оставался один, а затем капрал сунул голову в клетку, чтобы поглядеть, жив ли я ещё. Я попросил поесть чего-нибудь. Он ничего не ответил, но через час вернулся и прямо через решётку кинул мне пару РДДП. Обычно их открывают ножом, которого у меня не было, так что следующие полчаса я провёл, раздирая пластик об ржавый угол кровати. Это было лучше, чем ничего. Нужно быть очень осторожным, употребляя РДДП всухомятку, потому что они очень обезвожены и могут разбухнуть в животе, и придётся выпить очень много воды.

Я упал на дырявый матрас и заснул, измученный, до следующего утра. Я почти забыл, где нахожусь, пока не сел и не поставил ноги на пол. Текущая вода начала скапливаться в канализации, и теперь заливала пол и бежала к другой дырке в другой части комнаты. Теперь моя клетка представляла из себя озеро глубиной в полдюйма. Расстегнув комбинезон, я помочился через прутья в сторону общего стока.

Глядя в стальное зеркало, я снова принялся отмывать лицо, на этот раз пытаясь отчистить и волосы. Почувствовав бурление в животе, я понял, что либо я голоден, либо вода была грязной, и сейчас я познакомлюсь с гондурасской версией поноса. Больше РДДП не было, но где-то в полдень в подвал вернулись сержант с его помощником и вывели меня из клетки. На меня снова надели наручники, и сержант сказал:

– Мне насрать, что там скажет твой адвокат. Ты или подпишешь признание, или не выйдешь отсюда живым.

Затем он подкрепил слова ещё парой ударов по почкам, от последнего из которых я рухнул на колени и вскрикнул от боли в правом колене. Они подняли меня и потащили наверх.

Я пытался вспомнить всё, что знаю о военных судах, но единственным, что я действительно знал о военной юстиции – это был 15-й Артикль, который не рассматривал наказания, связанные с судом. Раньше я никогда не имел дело с настоящим военным судом.

Я оказался на стуле в маленьком конференц-зале со столом, привинченным к полу. Это напомнило мне одно утро в Тоусоне годы и годы назад. Снова дежавю! Охранник врезал мне по рёбрам, усадив, и сказал вести себя хорошо и признаваться во всём, потому что так лучше для меня же. Через десять минут дверь открылась, и вошёл подросток. Я услышал с той стороны голос:

– Один час и ни минутой больше.

– Ладно, это был не подросток. Это был старший лейтенант с нашивкой «ШВТ» и скрещенными мечом и ручкой на эмблеме. Я понадеялся, что с ручкой этот пацан хорош, потому он не выглядел достаточно старым для того, чтобы уметь обращаться с мечом. Он улыбнулся мне и, положив на стол папку и блокнот, сел напротив меня.

– Капитан Бакмэн?

– Ага. А вы кто?

– Я лейтенант Дорн. Рад знакомству! – он улыбнулся, как юный нетерпеливый щенок.

– Эээ, угу. Слушайте, какого чёрта происходит? Какого чёрта я сделал, чтобы оказаться здесь?

– Ну, у меня здесь список обвинений, – у них был целый список? Дорн пролистал папку, а затем снова поглядел на меня. – Изначально самым серьёзным был бунт. Затем идут несоблюдение армейского порядка, уничтожение либо потеря армейской собственности и несоблюдение протокола процедур связи. О, и я почти забыл, нарушение субординации.

– Вы говорите, что бунт был самым серьёзным. Это значит, что он всё ещё самый серьёзный, или там уже есть что-то ещё посерьёзнее? – спросил я его.

– Ну, этим утром к обвинениям добавились четыре убийства и сопротивление при аресте. А кого вы убили?

– Никого, лейтенант. Никого! Что я сделал – так это послал в жопу генерала!

Дорн снова зарылся в бумаги.

– Должно быть, это нарушение субординации и прямого приказа.

– Возможно. Позвольте мне спросить. Кто назначил вас моим адвокатом? – спросил я его.

– Лично начальник военной полиции! – широко улыбнулся Дорн. – Он сам попросил меня! Это так интересно. Моё первое дело, и я получаю такой важный случай!

– О, Господи! – я покачал головой. Всё становилось лучше и лучше. Почти каждый офицер в ШВТ был по меньшей мере капитаном. Начальнику военной полиции, этому майору, что арестовывал меня, пришлось постараться, чтобы зарыться так глубоко и найти юриста ШВТ, который был настолько зелёным, что имел только лейтенанта и не вёл ни одного дела прежде. Я гадал, действительно ли Дорн ходил в юридическую школу, или же окончил всё заочно. Он был настолько зелёным, что искренне полагал, что это честь, а вовсе не ещё один гвоздь в крышку моего гроба.

Дорн принялся говорить о деталях.

– Бунт будет очень трудно доказать. Прецедентное право, определённо, будет на вашей стороне. И кто-нибудь был свидетелем убийства?

Я просто сидел, глядя, как он болтает.

Наконец, я сказал:

– Помолчите, лейтенант. Дайте я кое-что спрошу. Вы уже приблизились к сделке с признанием вины?

Он с улыбкой кивнул.

– Начальник военной полиции хочет 20 лет в Ливенворте, но я знаю, что мы можем договориться о лучшем! Я не думаю, что всего будет больше четырёх-пяти…

– Замолчите. Забудьте. Если будет судебное разбирательство – пусть меня судят. Я не подпишу никаких признаний, – это всё было делом политики, и генерал Говнюк собирался меня наебать. Нахуй его!

Тут дверь открылась и вошёл капрал.

– Время вышло. Выметайтесь, – сказал он Дорну.

Дорн выглядел потрясённым, но я рявкнул:

– Вы будете отдавать честь и обращаться к старшим по званию так, как положено, неважно, заключённые они или нет. Он лейтенант, а я капитан, вы же капрал. Вас должны были лучше вымуштровать. А теперь вы выйдете, и никто, кроме майора, не посмеет прервать нас, понятно? – он вытаращился на меня, и я повторил, ЭТО ПОНЯТНО?!

– Да, сэр.

– Свободны.

Дорн с любопытством поглядел на меня, увидев меня в другом свете. Я повернулся к нему и сказал:

– Ладно, мы должны сделать это быстро. Я одурачил капрала, но его сержант не будет так же сговорчив. Я буду говорить, а вы будете слушать, идёт?

Дорн просто кивнул, так что я продолжил.

– Ладно, это всё полная хрень. У генерала Хокинса есть заноза в заднице, и её зовут Бакмэн. Он хочет похоронить меня и запугивает, чтобы я подписал признание. Последнее, чего он хочет – это настоящий военный трибунал. Итак, перед кем вы отчитываетесь?

– Я? – я продолжал настаивать, и он ответил, – Перед начальником военной полиции.

– Даже я знал, что это неверно. Начальник был старшим военным полицейским на базе, и отвечал за свою полицию. А ШВТ являются военными юристами и обеспечивают соблюдение формальностей и защиту в суде. У них, как и в гражданской жизни, различное командование. Копы не могут отвечать за прокуроров.

– Нет, он просто находится ближе всего к вам, – покачал я головой. – Вы на самом деле отчитываетесь в штаб-квартиру ШВТ к округе Колумбия, верно?

– Да, сэр, – он пожал плечами.

– Ну, тогда вы доберётесь до кого-то повыше в пищевой цепочке. Хокинс может зарыть меня здесь в такой глубокой дыре, какую только найдёт, но рано или поздно моя жена заметил, что я не вернулся и не звоню. Она не знает всего этого дерьма об Армии, но она знает моего отца и своего отца, а те знакомы с парой конгрессменов, – это была полуправда, потому что Большой Боб считал меня величайшей ошибкой своей дочери, а со своим я не говорил вот уже три года, но Дорну ни к чему было знать все эти досадные подробности, – Рано или поздно я смогу добиться права на звонок, и первыми словами из моих уст будут «Обеспечьте мне гражданского судью»! Вы меня поняли?

– Вы не желаете видеть меня своим судьёй?

– Лейтенант, я богатый человек. Знаю, знаю – что богатый человек делает в Армии? Просто поверьте на слово, что я мультимиллионер. Вам не нужны детали, но первое, что я скажу своему новому адвокату, будет то, что я заплачу ему миллион долларов, если он возьмётся за моё дело, и ещё миллион, когда я уйду с чьим-то скальпом на поясе. Понимаете меня? Скажите это своим боссам в Колумбии! Спросите, знают ли они, сколько стоит полностраничная реклама на передовицах всех крупнейших газет! Знаете, заголовки о том, как армия США вторглась в Никарагуа, убив при этом двоих своих. Как вы думаете, с какими лицами Пентагон будет читать своим утренние газеты? Готов поспорить, Уильям Кунтцлер будет рад защищать меня в суде! А теперь вы пойдёте, найдёте телефон, позвоните своему боссу в главный штаб и разберётесь в этом, ясно?

Если бы это и правда был военный трибунал, то гражданский адвокат – последнее, чего бы я хотел. Это моё право, но они редко знают, что делать в военном суде, и выглядят не лучшим образом. Однако мой случай – чем бы он ни был – был политическим, а не военным, и это всё меняло!

Дверь в комнату снова распахнулась, и на сей раз влетели раскрасневшийся майор-начальник и его помощник-сержант, который тут же соблаговолил треснуть меня. Майор поглядел на несчастного сержанта и с рявканьем приказал ему:

– Вон! – затем он повернулся ко мне и сказал, – А ты! Больше никаких твоих фокусов!

Дорн бросился наутёк, и я заорал ему вслед:

– Никакой сделки, Дорн! Никакой сделки!

Майор последовал за Дорном, требуя сообщить, что я сказал ему, но я сомневался, что Дорн ему скажет. Это была конфиденциальная информация, и Дорн, полагаю, будет держать рот на замке. Сержант остался здесь; впечатав меня в стол, он застегнул наручники и снова поволок в подвал. Капрал присоединился по пути, чтобы помочь ему. Уровень воды стабилизировался где-то в полудюйме от пола; должно быть, вода стекала в несколько крысиных нор.

Но теперь было одно отличие. Они взяли крюк на верёвке, и, прикрепив один конец к потолку, они расстегнули мне наручники и привязали меня к нему. Кажется, капрал был недоволен, но он не мог это остановить, и он удерживал меня, когда я начал протестовать. Сержант улыбнулся и вынул пару чёрных кожаных перчаток.

– Ты не сотрудничал. Майор хочет, чтобы ты сотрудничал, – он махнул капралу, чтобы тот вышел.

Я хотел бы сказать, что следующие 20 минут стоически держался, не выдав и писка. Но это было бы не совсем правдой. Я не закричал. Я пару раз выругался. Я старался контролировать физиологические функции. Меня пинали очень тщательно, но только в живот. Думаю, суть была в том, чтобы не помять моё лицо, дабы я был всё таким же цветущим очаровашкой на фотографиях. По прошествии этого времени я был сплошной массой боли, но я всё ещё был на ногах. Тогда сержант решил бить меня по ним и соприкоснулся с моим правым коленом. Я помню лишь свой вопль, и всё стало чёрным.

Я медленно приходил в себя; снаружи было темно и тихо. Кислый вкус во рту подсказал мне, что минимум один раз меня приложили лицом, а мокрая и вонючая одежда сообщила, что я, должно быть, обмочился и обосрался. Болело всё, даже те места, которые не были задеты. Хуже всего было то, что всё, жившее в воде, теперь жило во мне. Несмотря на тропическую жару, меня колотило от озноба, и я почувствовал снова дерьмо на комбинезоне, когда снова потерял сознание.

Когда я второй раз пришёл в себя, это было от какого-то шума на лестнице, ведущего в то подземелье, что звал своим домом. Я наполовину лежал на грязном матрасе, а наполовину – на полу моей камеры, и уже начинал гадать, а не поспешил ли я отказываться от сделки о признании вины. В Форт-Ливенворте, по крайней мере, сухо.

– Откройте дверь, капрал, – услышал я. – Это приказ! – рявкнул кто-то с той стороны. Я повернул голову в ту сторону, и это отдалось болью. Однако это был новый для меня голос, и будь я проклят, если меня обнаружат таким, лежащим в своём дерьме. Я подполз к прутьям решётки и попытался подняться.

– ГОСПОДИ, ТВОЮ Ж, ИИСУСЕ! КАКОГО ЧЁРТА ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?! – завопил голос. Я не мог достаточно сфокусироваться, но мне удалось поднять левую ногу и, держась за прутья, подняться в полу-стоячее положение. Моя правая нога выглядела нерабочей, хотя и была объята адской болью.

– ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! НЕМЕДЛЕННО! – заорал голос.

Я сфокусировался на нём. Это был коренастый полковник, пробирающийся ко мне сквозь воду. Его сопровождал капрал военной полиции, но теперь он очень нервничал. Я смутно услышал, как он сказал «Да, сэр» и принялся возиться с замком.

– Иисусе Вседержитель милосердный! – воскликнул полковник.

Я не знал, что происходит, но знал, что я в очень плохом состоянии. Если меня оставят одного, я, возможно, умру. Я видел раньше умирающих. Мне досталось прилично. Но если я умру, то хотя бы сделаю это стильно. По крайней мере, о Мэрилин и Чарли позаботятся.

Держась за прутья левой рукой, я – насколько мог – поднялся вертикально, а затем приложил руку ко лбу. Мои рёбра кричали, и я знал, что там что-то треснуло, а может, даже и сломало. Меня не волновало. Я отдал честь, и полковник поглядел на меня.

Ч– то, во имя всего святого, вы делаете, капитан? – спросил он.

– Моё имя – Карлинг Паркер Бакмэн Второй, Капитан, Батарея Браво, 1-й Батальон, 319-й воздушно-десантный артиллерийский полк, 82-я Воздушная Дивизия. Я действующий офицер Армии Соединённых Штатов, не сложивший своей присяги и не освобождённый от неё компетентным органом. Я не знаю, кто вы, но или салютуйте в ответ, или идите к чёрту! – дальнейшее меня не волновало. Он уставился на меня, отвесив челюсть, а затем всё снова поглотила тьма.

Глава 59. Полковник Физерстоун

Когда я очнулся вновь, мне в глаза ударил яркий свет. Не свет в конце тоннеля, а простой, как в ярко освещённой комнате. К моменту, когда я подошёл близко и открытию глаз, то снова заснул. Кажется, это повторялось несколько раз, прежде, чем мне удалось открыть глаза достаточно, чтобы посмотреть, где же я. Я смог увидеть какой-то белый потолок и попытался двинуться, но не смог. Я мог чувствовать вещи, но не мог двигаться. Умудрившись всё же повернуть голову и приподняться, увидел, что вроде как в больничной палате.

«Должно быть, я жив», – подумалось мне.

Будь я был мёртв, то не думаю, что Небеса выглядели бы как палата, хотя шансы на то, что я попаду на Небеса, были не слишком велики. Нет, обратное было куда вероятнее, и, хотя Ад тоже мог выглядеть как больничная палата, я представлял его иначе. Может, на палату похож Лимб, но я лютеранин, вроде как, и мы не верим в Лимб, Чистилище или любую другую католическую комнату ожидания вечности.

Я попытался ещё немного сдвинуться, и мне удалось поднять голову чуть выше. Моё тело было привязано к кровати. Ну, как минимум, моя новая тюремная камера более комфортабельна, чем предыдущая. Это меня слегка утомило, и я снова заснул.

В следующий раз, когда я проснулся, в комнате была медсестра. Должно быть, она возилась со мной, потому что когда мои глаза открылись, она это заметила. Широко улыбнувшись, она сказала:

– О, отлично! Вы очнулись! Как вы себя чувствуете?

Я открыл рот, но даже захрипеть не смог в ответ. Она поднесла мне маленькую чашечку воды и соломинку:

– Попробуйте так, – это был крайне неудобный способ питья, но я выпил достаточно, чтобы смочь заговорить, – Хотите приподняться? – спросила она.

На этот раз я смог выдавить из себя:

– Да.

Зайдя ко мне со спины, она взялась за края кровати и медленно приподняла мою голову. Когда я приподнялся градусов на 30, она остановилась, и мы снова попытались взяться за воду. Я выпил всю чашку. Вкус был как у амброзии.

– Спасибо, – прошептал я. Прочистив горло, и попытался снова. – Спасибо.

На этот раз звучало лучше, почти как у человека.

– Ещё немного? – спросила она.

Я втянул ещё немного воды и смочил ей свои губы. И ощутил языком, что кто-то – должно быть, медсестра – смазала их вазелином, чтобы предохранить от шелушения. Прочистив глотку чуть сильнее, я сказал:

– Спасибо? Что случилось? Где я? – теперь мой голос был похож на мой голос. Почти.

– Вы знаете своё имя? – нервно глянула на меня медсестра.

– А? Я Карл Бакмэн, капитан Карл Бакмэн, 1-я из 319-й. Где я? Что это за место? – она глянула с облегчением – кажется, девушка решила, что у меня амнезия. – Что происходит? Я всё ещё в тюрьме? – я огляделся.

Мои руки были пристёгнуты ремнями к кровати, и я не мог ими двинуть. Ещё одна причина, по которой двинуться мне было не дано – это то, что моя правая нога была обёрнута бинтами и подвешена вверх. В ближайшее время я никуда не собираюсь.

Медсестра всё ещё пыталась ответить на мой вопрос о тюрьме, когда я чуть постучал руками по бокам кровати:

– Есть ли шанс, что вы меня развяжете? Вы же не думаете, что я куда-то уйду?

На это она, по крайней мере, улыбнулась. Милая девушка.

– Мы сделали это, пока вы были без сознания, чтобы вы не запутали капельницу и бинты. Если пообещаете их не трогать, я развяжу вас.

– Я даю вам своё слова джентльмена и офицера, или как минимум офицера. Часть с джентльменом в лучшем случае под вопросом, – я улыбнулся и поиграл бровями.

– Думаю, в этот момент я вполне в безопасности, – ответила она и расстегнула ремни.

Я немедленно использовал руки, чтобы почесаться, медленно двигаясь вдоль внутривенных линий.

– Вы не представляете, как мне хорошо! – она рассмеялась, пока я расчёсывал тело и руки.

Боли было не очень много, хотя мой торс казался очень нежным, и я чувствовал повязки по всей левой стороне. Это остановило меня. Что-то новое.

– Вы так и не сказали мне, где я или что случилось, – напомнил я.

Улыбка с её губ исчезла:

– Вам нужно поговорить с доктором. Я дам ему знать, что вы очнулись. Через пару минут я принесу вам ужин, – сказала она, поглядев на часы.

Я лишь кивнул. Очевидно, от неё никаких ответов не получить. Я мог увидеть мутное стекло с железной сеткой на нём, а когда она вышла, я услышал характерный щелчок закрывающейся двери. Должно быть, я был в какой-то тюремной больнице. Она всё ещё сильно выигрывала у моего последнего номера. Может, мне удастся позвонить отсюда адвокату.

Ужин состоял из капли бульона и сока. Мне обещали, что если я буду хорошо себя вести, то в следующий раз мне дадут немного желе на десерт. Ого, они знают толк в стимулах! Я едва мог сдержать свой восторг.

Думаю, прошло около часа или двух, прежде, чем медсестра вернулась с доктором. Я не был уверен, потому что на стене или где-нибудь ещё не было часов. Сразу после того, как он сказал «привет» и представился, как доктор Банкрофт, я спросил его:

– Где я? Что происходит?

– Мы вернемся к этому позже, – сказал он, ускользая от ответа.

– Спасибо, полковник, – сказал я с гримасой на лице.

Я знал, что всё ещё нахожусь в военной тюрьме, потому что на его воротнике под белым халатом были нашиты орлы.

Он странно глянул на меня, но начал осматривать, пока медсестра (старший лейтенант, судя по нашивкам) делала записи и заметки. Это был довольно стандартный осмотр («Тут болит? Тут не болит?»), после которого я узнал чуть больше – хотя бы о своём состоянии.

Сегодня было 25 ноября, вторник перед Днём Благодарения. Я был в больнице уже четыре дня. В первые три дня я был без сознания, пока меня лечили. Я заразился кишечной инфекцией, выпив загрязнённую воду, отчего у меня были судороги и понос прямо в камере, но было неясно, выпил я её во время похода назад к цивилизации – или уже в камере. Фактически, когда я спросил об этом напрямую, доктор Банкрофт отказался обсуждать это. Сейчас же я принимал антибиотики.

Бинты с левой стороны были призваны помочь исцелиться моим рёбрам (три ребра треснули, но не сломались) и закрыть швы на боку и на спине. Меня прооперировали, чтобы зашить разрыв на левой почке, который обнаружился, когда я начал писать кровью. У меня всё ещё стоял катетер, чтобы сливать жидкость – такова была степень моих внутренних травм. Большая часть моего торса всё ещё сияла всеми цветами радуги от синяков и кровоподтёков. К этому моменту я перешёл от иссиня-чёрному к зелёному и жёлтому. Доктор не комментировал моё избиение, только его последствия. Кажется, он был крайне впечатлён тем, что я смог встать, когда меня нашли. Меня это впечатляло не так сильно: его медицинская отрешённость начинала раздражать.

Больший ущерб был нанесён моему правому колену, поэтому оно было забинтовано и обездвижено. Опять же, доктор отказался сообщать, было ли это результатом плохого приземления или же избиения моим тюремщиком. Так или иначе, это было серьёзно. Он подозревал серьёзное повреждение связок и разрывы, и была необходима операция – как минимум, тогда, когда я наберусь достаточно сил.

– О, отлично. Значит, я смогу сам взойти на плаху, – сказал я ему. Он не ответил.

Он также не ответил, когда я начал допытываться у него, где нахожусь. После осмотра он просто ушёл, забрав с собой медсестру. Он, однако, сказал мне, что сейчас около 16.00 и сейчас у меня будет обед из мягких продуктов. С тех пор, как я очнулся, капельницу и половину трубок убрали, но у меня всё ещё стоял катетер, и есть твёрдое раньше, чем я смогу прогуляться – хотя бы до ванной – было бы плохой идеей. С учётом перспективы использования утки, бульон и желе неожиданно показались куда более лучшим выбором!

В ту ночь я спал беспокойно. Медсестра, измеряющая мою температуру каждые четыре часа, не способствовала моему отдыху. Завтрак был с 7.00. По крайней мере, я мог добиться от медсестёр точного времени, когда они делали свои обходы.

В 8.00, когда я покончил со своими божественными соком и йогуртом, засов на моей двери щёлкнул, и вошла медсестра. Она померила мне температуру и давление, а затем взяла мой поднос. Однако, как только она ушла, раздался другой голос, показавшийся мне смутно знакомым; он сказал, что заходит, и нас нужно оставить одних. Я повернулся, чтобы увидеть, кто же это входит.

Это был полковник, которому я отдал честь в подвальной клетке. Должно быть, он был одним из тех, кто поместил меня сюда. Он подошёл к кровати сбоку и сказал:

– Доброе утро, капитан Бакмэн. Моё имя – Физерстоун. Как вы себя чувствуете?

Я осторожно поглядел на него:

– Лучше, чем чувствовал себя в том подвале.

– Да, я надеюсь на это, – с улыбкой кивнул он. – Именно поэтому я здесь, чтобы побеседовать с вами. Я из офиса ШВТ в Вашингтоне.

Ну, это кое-что проясняло. Должно быть, Дорн всё-таки сумел дозвониться до кого-то, хотя плохо это или хорошо – я ещё не знал. У Физерстоуна была характерная нашивка Военного Округа Вашингтон на рукаве – обнажённый меч, наложенный на Вашингтонский Монумент. Об этом смешно шутили, что это на тот случай, если бойцы забудут путь домой – мол, поглядят на руках и вспомнят про этот монумент. Меч давал куче бумагомарак ощущение собственной храбрости.

– Ладно. Где я?

– Вы находитесь в военном госпитале в заливе Гуантанамо, на Кубе, – спокойно ответил он.

Я не был так спокоен. Моё последнее воспоминание о Гуантанамо относилось к одиннадцатому сентября, когда там была устроена военная тюрьма для террористов и прочих ребят, про которых правительство решило, что они – угроза национальной безопасности. В итоге туда попало больше американских граждан, чем арабских террористов.

– ГИТМО! Вы отправили меня в Гитмо? Господи, Армия была недостаточно плоха, и вы отправили меня в тюрьму Флота?!

Физерстоун громко рассмеялся. По крайней мере, один из нас получал удовольствие.

– Какого чёрта я делаю в Гитмо? – спросил я. – Или в Ливерворте нет тюремной больницы?

– О, это не тюремная палата. На самом деле, это психиатрическая палата, нейропсихиатрическая. Вот почему всё запирается.

Милостивый Иисусе! Всё становилось лучше и лучше!

– Психиатрическая палата? Вы поместили меня в психушку? Бросить меня в тюрьму показалось вам недостаточно, и вы решили заделать меня психом? Почему бы вам просто не расстрелять меня серебряными пулями и не воткнуть кол в моё сердце, пока вы будете его поедать? – отвлёкшись от него на секунду, я рассматривал окружающие меня стены. А затем повернулся обратно и сказал:

– Знаете, а пошли вы! Я хочу адвоката. Дайте мне адвоката и идите отсюда нахер. Меня не волнует, кто вы. Я хочу адвоката, и хочу его немедленно.

Удивительно, но Физерстоун просто стоял там и улыбался, ничуть не жалуясь на то, что я матерю вышестоящего офицера.

– Капитан, расслабьтесь, вы не под арестом и не признаны психом.

– Ага? Вы только что сказали мне, что я в дурке. Если я не в тюрьме, то дайте мне грёбаный телефон! Я позвоню своей жене! – Мэрилин не соображала в этом, но она смогла бы вызвать мне адвоката.

Он поднял руки в успокаивающем жесте.

– Расслабьтесь, капитан Бакмэн. Я просто спрятал вас здесь, пока разбирался в этой куче дерьма. Как только мы закончим разговор, вы получите телефон. Просто расслабьтесь и дайте мне сказать.

Я осторожно кивнул, и он слегка расслабился.

– Хорошо. Я теперь подождите секунду – это займёт кой-какое время.

Он направился к двери и открыл её, заставив меня решить, что он покидает меня и снова запирает в тюрьме. Но он просто крикнул медсестре принести табурет. Она принесла его, и он поблагодарил девушку, а затем вернулся ко мне. После завтрака я всё ещё сидел прямо, и теперь он мог смотреть мне прямо в глаза.

Физерстоун полез в карман, доставая пачку «Кэмел» и зажигалку. Поискав по сторонам, он схватил небольшую чашечку, в которую налил немного воды. Затем он зажёг сигарету – прямо в больнице! В смысле, ага, это были не те годы, когда нацисты от здоровья растерзали бы его, но всё равно!

– Не возражаете? – спросил он, увидев выражение моего лица. – Это риторический вопрос. Я полковник, вы капитан. Меня не волнует, возражаете ли вы. Хотите одну?

– Нет, спасибо.

– Ладно, давайте поговорим. Лейтенант Дорн связался с кем-то в штаб-квартире ШВТ. Он тот ещё салага, но он позвонил кому-то, кто позвонил ещё кому-то, и в итоге добрался до вершины пищевой цепочки. Я был послан разобраться в этом. Вот поэтому нам понадобилась пара дней, чтобы найти вас, капитан.