Текст книги "С чистого листа 1 (ЛП)"

Автор книги: Ролли Лоусон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 103 страниц)

Глава 43. Лето тревоги нашей

Мэрилин не нравилось, что я собираюсь покинуть её на два месяца, но она понимала. Перед моим отъездом мы провели вместе безумные выходные, и я пообещал ей ещё более дикие по возвращении.

Летняя тренировка была похожа на то, что было в первый раз. Как и тогда, я был разделён с Бруно и Джо и больше их не видел. Я встретил своего прошлогоднего друга, Харлана, но мы были распределены в разные тренировочные группы. Я видел его лишь в перерывах, но мы крепко дружили.

Многое из того, что мы делали, было похоже на прежние занятия, только сжатые. Мы заметно подняли квалификацию в обращении с оружием, в борьбе, беге и маршировании. На сей раз нам не пришлось играть в военные игры в грязи. Зато мы узнали о разных частях армии. Теперь мы действительно увидели артиллеристов и танкистов, парашютистов, прыгающих с самолётов, и так далее. Идея состояла в следующем: проинформировать нас достаточно для того, чтобы по окончанию института мы могли сделать разумный выбор части, в которой хотим служить.

На мой взгляд, это было лишне. Насколько я знал моих сослуживцев-кадетов, 90 % из них были бы счастливы получить демонстрацию пишущей машинки в чистом и сухом офисе. Штабная служба была пределом их мечтаний!

Я находился в Брэгге уже пару недель или вроде того, когда меня внезапно отозвали с занятия и направили в кабинет лейтенант-полковника Браунелла. Полковник отвечал за наш класс и эту часть тренировочного лагеря. Я в жизни бы не сказал, что сделал не так, но пошёл в его кабинет и доложился. Его ординарец, капрал, спросил обо мне по внутренней связи, а затем завёл меня внутрь:

– СЭР, ОФИЦЕР-КАНДИДАТ БАКМЭН ДОСТАВЛЕН ПО ВАШЕМУ ПРИКАЗУ!

– Вольно, Бакмэн, – ответил полковник. Что ж, вольно так вольно. Я всё ещё не был офицером, поэтому всегда оставался стоять по форме. Полковник Браунэлл удивил меня, приказав «Вольно, кадет».

Расслабив мышцы, я поглядел на полковника и заметил, что трубка его телефона лежит на столе.

– Да, сэр?

– Вам звонок, мистер Бакмэн, – сказал он, кивая на трубку. – Я собираюсь отойти из офиса на пару минут. Просто открой дверь, когда закончишь.

– Сэр? – кто, чёрт, так стремится разыскать меня, что звонит прямо в офисе командования?! Мэрилин мне пишет, как и Сьюзи. Мне ещё никто не звонил.

Полковник встал:

– Я ухожу. Увидимся, когда закончишь, мистер Бакмэн.

– Да, сэр.

Полковник вышел за дверь и прикрыл её за собой. Мне захотелось сесть за его стол, но, вероятно, в этом случае меня поразил бы гром небесный за неслыханную наглость! Я взял трубку и поднёс к уху:

– Офицер-кандидат Бакмэн.

– Карлинг, это твой отец.

– Да, сэр. Что случилось?

– Нам нужно, чтобы ты приехал домой, Карл. Это твои мать и брат. С ними проблемы, – сказал он.

– Сэр? Что случилось? Мне было наплевать на Хэмильтона, но если что-то произошло с мамой, я должен был знать. Они попали в аварию?

Отец рассказал мне. Это была грязная история. Хэмильтон, в своём желании быть подальше от меня, отправился в колледж на юг, в Georgia Tech в Атланте. Вышло не очень хорошо. В отличие от большинства колледжей, этот работал по системе триместров. Вернувшись домой после первого триместра, он привёз такие же хорошие оценки, как и всегда. Во второй раз они упали до моего уровня. В третьем триместре они упали ниже плинтуса, и отец забрал его из колледжа. Когда это произошло, папа отследил меня и сказал приехать в пятницу, чтобы на выходные мы поехали собирать его и волочь домой.

В прошлый раз, в третий триместр, он исчез на неделю, бесследно растворившись. Никто не мог найти его, даже охранники из колледжа или кампуса. Затем он возник и принялся все отрицать. Мы никогда не узнали, бухал ли он где-нибудь, или валялся под кайфом, он же попросту отрицал, что вообще исчезал.

На этот раз всё было много, много хуже. Он пропал почти на две недели, и, объявившись, он был схвачен охраной кампуса, которая допрашивала его в офисе перед тем, как позвонить отцу. Хэмильтон всё ещё не говорил, где он был, попросту отрицая факт своей пропажи, не смотря на то, что сообщил отцу колледж. Основное поведение Хэмильтона – ложь и отрицание. Папа поехал, чтобы вытащить его. Как и прежде, Хэмильтон был отправлен к психотерапевту из-за своего странного поведения. Как и прежде, мама была совершенно подавлена и выплакала все глаза из-за провала любимого сына. Однако кое-чего прежде не было – мамина депрессия была куда серьёзнее, возможно, потому, что меня не было рядом, чтобы её утешить, и у неё был нервный срыв.

Такая страшная беда была нам в новинку. Раньше мама отрицала и тень его проблем, даже настаивая, что он не ходил к психиатру, хотя мы все знали, что он с ним виделся. Тогда у нас с папой состоялся долгий разговор, и он спросил меня, почему я пошёл в колледж за Хэмильтоном. Он был потрясён, когда я прямо сказал ему:

"Я пошел за ним лишь потому, что ты сказал мне сделать это."

Когда он спросил, было ли это единственной причиной, я оборвал его, спросив, а был ли у меня выбор. Кажется, он впервые задумался о своих удручающе ничтожных навыках воспитания.

Теперь всё было хуже. Оба – и Хэмильтон, и мама – всё время проводили в психушке. Я даже хотел спросить, есть ли у них смежные комнаты, но решил не искушать судьбу. Он хотел, чтобы я приехал домой.

Я в изумлении уставился на трубку.

– Папа, я в армии. Ты знаешь, что это такое. Я не могу бросить всё и вернуться домой – я на службе!

– Это для блага твоих матери и брата. Ты должен поговорить с их врачом, – ответил он.

– Прошу прощения? Они в психушке, и ты думаешь, что мне нужен увидеться с психиатром? Чья это была идея – врача или мамы? – это было просто смешно.

– Твоя мать считает, что это позволит тебе понять брата и помочь ему, – кажется, даже отец считал, что это бред, но всё, что я мог – это удержатсья от смеха.

– Нет, папа, этого не случится. Я не вернусь домой, потому что мама может обвинить меня ещё и в том, что мой брат – буйный псих. Ты знаешь это, и я знаю это. Только мама отказывается это признать.

– Карлинг, это правда не так… – попытался сказать он.

– Папа, это именно так. Ты знаешь диагноз? Хэмильтона, я имею в виду, не мамы, – спросил я. Отец пытался отнекиваться, но я продолжал настаивать, – Папа, я имею право знать. В чём его проблема?

Он вздохнул.

– Это шизофрения или что-то такое.

Я практически слышал в трубке его плач; для него это было по-настоящему ужасно. Психическая болезнь всегда осуждалась обществом; это не то, о чём вы могли сказать другим людям. Мама даже себе самой в этом не признавалась – ни тогда, ни сейчас.

– Папа, я имею право. Он выгнал меня из семьи. Мне нужно посмотреть копию докторского отчёта, полный диагноз, – никогда не знаешь, где это может пригодиться, например, попросту доказать, когда он окончательно сведёт меня с ума, что на то были причины!

Папа поспешно попытался отступить, но я продолжал наставивать. Пока он не согласился переслать отчёт мне. Я также повторил, что не приеду домой, и что я и так слишком рано увижу братца в следующий раз. Родители сами посеяли ветер, им теперь и пожинать вихри. Мне было жаль маму, но я двигался дальше.

Повесив трубку, я какое-то время сидел там, пока не вспомнил, где нахожусь. Я вскочил и помчался открывать дверь.

– Прощу прощения, сэр! Мне не следовало занимать ваш кабинет! – выпалил я.

Лейтенант-полковнику Браунэллу было под 45, он был полуотставной после того, как побывал во Вьетнаме и малость обгорел. Он лишь улыбнулся, входя обратно в свой кабинет, и закрыл за собой дверь – всё ещё оставляя меня внутри.

– Всё в порядке, мистер Бакмэн?

Я помедлил перед ответом, а затем спросил:

– Как вы всё-таки получили звонок от моего отца, сэр? Если я могу спросить.

Он кивнул.

– Я немного поговорил с ним. Похоже, он даже не знал, что ты находишься здесь на тренировке этим летом, – он выглядел удивлённым.

Я тоже кивнул.

– Я расстался с семьёй уже много лет назад, сэр. Мне жаль, что вы были вовлечены в этом. Я прошу за это прощения. Больше этого не повторится.

Наверное, папа позвонил мне домой, и кто-нибудь дал ему номер Мэрилин. Она была единственной, кто имел более-менее подробное представлении о моём местоположении, а также точный адрес, чтобы слать мне письма.

Он лишь отмахнулся.

– У нас есть возможности для отпуска по семейным причинам, по крайней мере, на пару дней. Мы можем доставить тебя домой через пару дней, я уверен.

– Нет, сэр, это не понадобится.

– Серьёзно, ты рекорд класса по личной подготовке. Я не вижу никаких трудностей в том, чтобы устроить тебе трёхдневный отпуск по личным экстренным обстоятельствам. В смысле, я не уточнял, но твой отец упомянул, что твои мать и брат в больнице. Ты не хочешь ехать домой? – он глядел с лёгким недовением.

Повернувшись, я поглядел в окно, в сторону одного из парадных плацев. Это всё было лишь потерей времени. Я повернулся к нему лицом:

– Это не поможет, сэр. Здесь не место об этом говорить, но моё возвращение никому не поможет. Мне жаль, если я выгляжу бесчувственным, но меня с ними очень мало что связывает.

Он пожал плечами.

– Не могу сказать, что я понял, но это не моё дело. Если ты передумаешь, мои двери всегда открыты.

Я понял намёк. Было очевидно, что меня отпускают обратно на службу.

– Спасибо, полковник. Я извиняюсь за вторжение. Этого больше не произойдёт.

Я отдал честь, дождался ответного жеста рукой, повернулся и вышел. Я пропадал почти час – где-то на 59 минут больше, чем заслуживает мой брат.

В следующем письме от Мэрилин она подтвердила, что мой отец звонил ей и получил от нее мой адрес. Я в ответ написал ей, что произошло. Я чувствовал себя виноватым перед отцом, но он действительно сам зарыл себя в это дерьмо, и я понятия не имел, как он теперь собирается оттуда откапываться. Это он позволял маме годами говорить о том, как бедного Хэмильтона не понимают, и что это всё моя вина, вина школы, чья-нибудь ещё вина. Кого угодно, только не его. Ладно, я допускаю, что подтверждённый диагноз, такой, как шизофрения – больше, чем просто недостаток характера, но с меня было довольно. Если бы не Сьюзи, я бы давно умыл руки от всей этой кучи.

Через неделю мне захотелось-таки в экстренный отпуск, но не домой. Мэрилин бросила меня. Это была моя вина; моего длинного языка. Когда я писал ей, то дал длинному языку писать за меня. Кое-что из написанного оказалось для неё неприемлемым, и она ответила, куда и как далеко я должен пойти. Она также прислала мне обратно все украшения, что я купил ей.

Это был не первый раз, когда это случалось, но впервые, когда меня не было рядом. Она бросала меня раньше между сеньорским и юниорским годами, прямо как сейчас и по схожей причине – из-за моего грёбаного жирного длинного языка. Она написала мне, что один из её маленьких братьев, кажется, Петер, умудрился упасть в камин. Я написал, что это не беда – у неё ведь так много братьев и сестёр, что всегда найдутся запчасти. Большая ошибка! Мне тут же сообщили, что семья для неё важнее меня, и она вернула мне булавку братства.

Отдавать девчонке свою булавку – это как бы предзаказ. Огромное количество парней отдают девушкам булавки с намерением залезть к ним в штаны. Что, чёрт, характерно – у меня это тогда удалось! Также у нас есть легенда о Проклятии Второкурсников, в которой говорилось, что если второкурсник даст девушке свою булавку, то та его в итоге бросит. Глядя логически, это было неизбежно, учитывая то, как много девятнадцатилетних знают, на ком женятся. Ладно, это не касалось Мэрилин, но тогда проклятие сработало! Чтобы не искушать его, я на сей раз не стал давать ей свою булавку.

Да, тогда мы сошлись вновь, но мне потребовалось на это полгода. Ни одна девушка не может бросить Карла Бакмэна! Я пустился во все тяжкие, тусовался сразу с несколькими девушками, которых встретил ещё до того, как виделся с Мэрилин. Я был настоящей свиньёй. Наконец, в январе мне удалось решиться, засунуть подальше свою гордость и написать ей письмо, начинающееся с извинений. Мы встретились и снова вернулись друг к другу.

Ладно, я снова облажался. Нет, я ни слова ни сказал про её семью. Теперь я был наученным и знал, как она важна для неё. Нет, в этот раз я действительно всё испортил – я назвал её тупицей.

Ну, не совсем так. Это скорее следовало из моих слов. Она окончила свои два года в MVCC и собиралась переводиться в Платтсбург-Стейт. Она написала, что будет ночевать у своей тёти Линетт, и зачем-то заметило, что теперь её образование равно моему. Да, я должен был остановиться и не оспаривать это; да, я знал, проживя с ней почти пятьдесят лет, что она была эгалитаристкой, тогда как я был элитарист. Да, я должен был знать это лучше, потому что мы не раз спорили об этом за все годы. Но нет, я был «умнее».

Вначале я ответил, что Платтсбург-Стейт вошла в топ-20 самых развесёлых школ по версии «Плейбоя», так что, может, ей не стоит хвастаться качественным обучением, полученным там. Затем я совсем уж зарыл себя, написав, что ей понадобилось пять лет и три колледжа, чтобы получить одну степень, когда как я за четвёртый год в одном колледже получаю три степени! Ладно, я «удобно» забыл о правилах Тоусона, но я думал, что в этом есть определённая поэтическая симметрия.

Странно, но Мэрилин не согласилась с моим стилем прозы. Фактически, она обиделась на мои мысли. Всерьёз обиделась. Настолько, чтобы сообщить, что она больше ничего не хочет от меня слышать. Никогда. В этой или в другой жизни. Никогда.

Никогда, никогда, никогда!

Ладно, теперь я знал, как с этим справиться – с прошлого раза, когда я облажался. Надо было лишь написать письмо с обещанием убить себя, если потребуется. Я сделал это немедленно, приложил все украшения, пообещал больше никогда не делать так и многократно написал о своей бесконечной любви. Это срабатывало раньше. Я был достаточно умён, чтобы знать, как решить эту проблему.

Моё письмо вернулось обратно из её дома с пометкой «Возвращено отправителю». Это было несколько тревожно, но я написал действительно искреннее письмо, не только излив в нём свою душу, но и линчевав себя за содеянное, и оно пришло обратно как требуемый возврат.

Она отказалась принять его.

На выходных я пытался дозвониться ей домой, полчаса отстояв в очереди до таксофона. Всё окончилось разговором с Хэрриет, которая сочувствовала мне, но не смогла убедить Мэрилин подойти к телефону и поговорить со мной, и только лишь посоветовала подождать и попробовать позже. Через месяц или два. Или, может, ещё позже.

Я собирался сделать это лично, но это также было невозможно. По окончании тренировки я не ехал обратно в Трой – я собирался в Коламбус, Джорджия, чтобы стать парашютисом. Это ещё три недели, и, если только пилот не заблудится и не высадит меня над Аттикой, я не увижу её ещё почти месяц!

После выпуска я и несколько десятков моих товарищей-выпускников были посажены в автобус вместе со снаряжением и отвезены в Коламбус. Нет более медленного вида транспорта, чем армейский автобус. Я не был уверен, успеем ли мы добраться до зимы. И вот, в конце концов, добро пожаловать в Форт-Беннинг!

Вау, что за невероятно тупая идея.

Только подумайте – я собирался дать Армии Соединённых Штатов поднять меня на самолёте и сбросить мою задницу обратно! После я не раз размышлял о своей психической устойчивости, но тогда это казалось чудесной идеей. Однажды я уже совершал базовый прыжок – школа прыжков была доступна. Для офицеров-кандидатов было открыто ограниченное количество слотов, и я квалифицировался в конце июля. Многие офицеры тренируются прыгать, может, даже большинство, включая тех, кто в итоге не идёт в ВВС. Это считается ценным пунктом в списке ваших достижений.

Научиться прыгать с самолёта – не так уж и сложно. Они привязывают тебе к заднице парашют и выкидывают вон. Обо всём остальном позаботится гравитация. Как говорят в ВВС, «ещё никто не оставался в воздухе»! У них много таких поговорок. Ещё одна – «если ваш парашют неисправен, вернитесь после приземления и мы дадим вам новый»! Они просто переполнены байками и высказываниями. У них даже есть собственная песня, «Кровь на стропах», которая начинается так:

Он был просто новобранцем, застил страх ему глаза;

Он проверил снаряженье – путь заказан был назад!

Под мотора шум пытался он держаться молодцом…

Но вот он прыгнул – и с концом!

(ХОР)

Слава, слава – что за чёртов способ умереть?

Слава, слава – что за чёртов способ умереть?

Слава, слава – что за чёртов способ умереть?

Он браво прыгнул – и с концом!

И всё это на мотив Боевого Гимна Республики.

Песню продолжает бесконечное количество куплетов и версий того, что случилось с неудачливым молодым парашютистом. Это мерзко. Его вытяжной фал рвётся, его парашют неисправен, и запасной тоже, стропы (верёвки, под которыми он болтается) душат его, он ломает все кости до последней, всюду хлещет кровь – «он браво прыгнул и с концом!» Во время тренировок ты очень рано запоминаешь эту песню. Она предвестник будущих событий.

Школа прыжков обманчиво проста, но прежде, чем ты сможешь получить вожделенный значок десантника и умереть за Бога и страну, тебе нужно пройти через неё. Это всего лишь три недели, и большинство курсантов думает – мы прошли через восемь недель основного обучения и одиннадцать дополнительного, какие, к чёрту, проблемы ещё с тремя? Так вот, затем они начинают думать иначе. Прыжки с самолёта – весьма брутальный дарвинистский процесс. Школа прыжков – очень, очень жёсткое место.

Вся первая неделя – это физические тренировки. Вы бегаете, упражняетесь, делаете приседания, отжимания и всё такое прочее. Если вы недотянули до конца недели – вы история. Они не примут вас, пока вы не будете справляться. Вас посылают домой, и вам нужно пробовать второй раз.

На второй неделе вас учат, как на самом деле прыгать из самолёта и пользоваться парашютом. Это Неделя Башни, и здесь есть куча интересных способов угробить свою задницу, нося оснастку для симулирования прыжков. У них есть целая уйма прыжковых башен, которые они купили на «Всемирной ярмарке-1939» и свезли в Джорджию, чтобы тренировать парней перед Второй Мировой.

Третья неделя – это когда вы действительно прыгаете из самолётов. Норма состоит из четырёх дневных прыжков и одного ночного. Первые два – так называемые «голливудские» прыжки, когда вы прыгаете только лишь с двумя парашютами. Вторые два – боевые прыжки, и тут уж вы нагружены всем, что должно быть у хорошо вооружённой машины для убийства, чтобы она была способна сеять в стане врагов хаос и разрушения. Последний прыжок вы совершаете посреди ночи, и он тоже боевой.

Проваливаете какую-то часть – и вы история. Сломали лодыжку на четвёртом прыжке? Вас отправляют домой, и вам приходится делать всё сначала, с самого старта. Ходили истории о парнях, которые совершали последние прыжки с вывихами и переломами – просто чтобы пройти уже через это. Должно быть, хорошая идея. Если мне придётся делать это по-настоящему, с настоящими плохими парнями в конечной точке приземления, может, я бы предпочёл, чтобы меня окружали безбашенные ребята!

Именно потому я так упорно работал все эти годы. Мне пришлось пройти различные тесты. Это требовало феноменальной силы, как верхней части тела, так и ног. На вас надет набор парашютов весом в, может, 50 фунтов, и вы должны взять боевой обвес в ещё 75 фунтов или больше. Это не что-то нереальное – когда солдат прыгает, держа свой собственный вес. Делает это и не убивает себя в процессе повышения силы!

То, что вы офицер-кандидат, не даёт вам никаких особых привилегий. У настоящих офицеров есть свои казармы; офицеры-кандидаты ютятся в бараках со всеми прочими. Это было похоже на возвращение в базовую школу, где инструкторы за малейший чих орут вам:

– УПАЛ И ПОКАЗАЛ МНЕ ДВАДЦАТЬ!

Я понимал, что офицерам «заранее посоветовали» не вякать, когда сержанты начинают ими командовать. Сержанты также знали, кто тут офицер, конечно же, и потому формулировали приказы вежливо:

– КАПИТАН ЗНАЕТ, ЧТО ОН ДВИГАЕТСЯ КАК ДРАНАЯ УТКА? ДОЛЖНО БЫТЬ, ОН ПОНИМАЕТ, ЧТО ЛУЧШЕ БЫ ЕМУ УПАСТЬ И ПОКАЗАТЬ МНЕ ДВАДЦАТЬ!

Быть похожим на драную утку – какой бы она, чёрт побери, ни была – считалось главным грехом, и меня из-за этого чуть не выпнули. Казалось, я был необычайно бездарен в прыжках из самолёта, скольжении до земли и безопасном приземлении. Мне разрешили идти до конца лишь потому, что я ничего не сломал и не умер. В свой ночной боевой прыжок я вывихнул колено, но один из парней из моего барака перевязал его, и я, стиснув зубы, выдержал. Многие из нас в конце обучения были кучей синяков и ссадин. Мы все пахали, как рабочие на фабрике в Бенгае.

В последний день был заключительный парад, и вы могли получить фото, на которых вы героически смотрелись со своими новенькими крыльями десантника. На самом деле крылья получаются во время ночного прыжка, во время церемонии «пинка». Крылья крепятся к униформе парой булавок. Во время церемонии «пинка» с булавок снимают крышечки и пинком вгоняют вам в грудь. Ой! Я заказал два набора фотографий – для мамы и для себя. Теперь мне нужно было просто навестить Мэрилин и вернуть обратно свою жизнь.

Я позвонил Хэрриет и выяснил, что Мэрилин уже уехала. Она рано отправилась в Платтсбург и вселилась в квартиру тёти Линетт. Я мог найти её там. Она дала мне адрес и пожелала удачи, сказав, что Мэрилин была несчастна. Я извинился и пообещал всё исправить.

Через Чикаго я вернулся обратно в Олбани, а затем взял свою машину. Я даже не был в штатском – обратно я летел в своём мундире. Даже не потрудившись заехать в Бочки и скинуть с себя всё дерьмо, я направился по Нортуэй на север.

Линетт жила в спальце нвартиры на втором этаже дома в стиле Кейп-Код. Мэрилин использовала раскладную кровать в гостиной. Линетт на самом деле была намного младше брата, Большого Боба, и всего на десять лет старше Мэрилин. Она славилась тем, что на день Святого Патрика может засесть в баре – одна из причин, по которой я скептически смотрел на академические стандарты Платтсбурга. Взойдя по крыльцу, я постучал.

Дверь отворилась, и Линетт уставилась на меня.

– Она здесь? – спросил я, готовый развернуться и спать в машине до тех пор, пока она не вернётся домой.

Линетт улыбнулась мне.

– Заходи, – она отступила, и, когда я вошёл в квартиру, повернулась, чтобы позвать:

– Эй, Мэрилин, погляди, кто пришёл к тебе в гости!

Мэрилин вышла с кухни – и побледнела, точно призрак. Кажется, она похудела на несколько фунтов. Встав, как вкопанная, она уставилась на меня.

Я подошёл ближе. Пришло время для большого драматического жеста, и я намеревался сделать нужный. Она избегала меня почти месяц. В прошлый раз мне пришлось ждать целых ёбаных полгода, чтобы смягчить её злость на меня. Сейчас я никак не мог ждать так долго. Что, если она никогда не поборет свою злость сама? У меня было впечатление, что сейчас она разозлилась на меня куда больше, чем ранее.

Я упал перед ней на колени.

– Прости. Господи, мне так жаль. Пожалуйста, прости меня. Мне жаль.

Мэрилин просто глядела на меня. Мой оригинальный план состоял в том, что она тут же бухнется ко мне на колени, немедленно воскликнет о том, как ей жаль, что она слишком остро реагировала, и мы распахнём объятия друг другу, обнимемся, поцелуемся и предадимся дикой, животной страсти прямо на полу квартиры. Мэрилин, однако, падать на колени не спешила. Она долго смотрела на меня, а затем спросила:

– Что ты делаешь?

Ну разве это было не очевидно? Нет, я этого не сказал; я подумал, но не произнёс вслух. У меня уже было достаточно проблем.

– Я прошу прощения. Умоляю, прости меня.

– Ну, для начала, встань, Бога ради! Ты выглядишь просто смешно!

Вот дерьмо, это не сработало. Если у неё был тайный план заставить меня выглядеть идиотом, то она идеально его продумала. Но, по крайней мере, она не вышвырнула меня. Я встал и покосился на Линетт – вдруг увижу какой-нибудь намёк. Та улыбалась, но прикрывая лицо рукой. Я снова поглядел на Мэрилин.

– Мы можем, эээ, поговорить?

– Ты чёртов мудак! – завопила она.

– Ага, знаю, – кивнул я. – Потому я и здесь.

– Мудак, – пробормотала она. Воздев руки, она откинула кухонное полотенце, которое держала, и полезла в шкаф за курткой.

– Пошли, мудак, прогуляемся.

Она пулей вылетела из квартиры, и я поспешил за ней.

Я совершенно не был уверен в том, как это сработает. В прошлый раз, когда мы делали это, она уже простила меня благодаря письму еще перед тем, как я пришёл к ней. Линетт быстро умотала на выходные на озеро в Берлингтоне, и мы с Мэрилин провели уикэнд вдвоём, не вылезая из кровати. Теперь она уводила меня из квартиры, и я не заметил, чтобы Линетт паковала чемоданы для срочного отбытия. Я догнал Мэрилин и шёл рядом до ближайшей начальной школы. Она уселась на скамейку, и я присел рядом.

– Мы можем поговорить?

– Ты мудак! – Мэрилин ударила меня по руке. Это было совершенно не больно – она била как девчонка, но я снова удержал язык за зубами.

– Мне жаль. Мне правда жаль, – сказал я ей.

– Мудак! – она снова ударила меня. Она повторила это пару раз, и я просто сидел, пока она, как мне казалось, не выпустила пар. Выждав минуту, я извинился снова – и она снова ударила меня. Я определённо не так представлял себе наше воссоединение.

Наконец, она остановилась, и мы снова сидели там – бок о бок. В какой-то момент она прижалась ко мне и снова назвала мудаком, а я приобнял её за плечо. Я только прошептал, как мне жаль, и она заплакала, уткнувшись мне в плечо и называя меня мудаком каждые несколько минут. Наконец, она прекратила плакать и снова села прямо, всё ещё достаточно близко, чтобы я мог обнимать её.

– Ты так и не сказала, прощён я или нет, – заметил я, но в ответ получил лишь ещё один пинок.

– Мудак! – Мэрилин встала и взяла меня за руку. Она повела меня обратно к квартире и оставила стоять внизу.

– Стой здесь. Я спущусь через пару минут.

Это заняло скорее минут пятнадцать, но она не смогла бы сказать время точно даже рядом с Биг Бэном. Она вынесла чемодан и кинула его на заднее сиденье съёмного автомобиля, к моим сумкам.

– Где ты остановился? – спросила она.

– Ещё нигде, – покачал я головой, – Я отправился сюда прямо из аэропорта.

– Holiday Inn на Роут, 3, – она запрыгнула в машину, а я недоверчиво стоял пару секунд – прежде, чем сесть на водительское место. Мэрилин нужно было покомандовать мной. Пять минут спустя я остановился у Holiday Inn. Мэрилин оставалась в машине, пока я ходил регистрироваться, а затем я вернулся и проехал до ближайшей двери. Мы остановились в задней комнате на втором этаже. Я схватил свои сумки, и, потянувшись за сумкой Мэрилин, обнаружил, что та уже держит её в руках. Мэрилин никогда не носила свои сумки!

Я зашёл в комнату и поставил сумки. Мэрилин поставила свою туда же, а затем поглядела на меня и чуть улыбнулась. Она сняла куртку и не остановилась, а наоборот начала расстёгивать блузку. Я улыбнулся ей и, положив на стол шляпу, начал расстёгивать рубашку, которую носил под форменной курткой. Мы продолжали до тех пор, пока не остались нагими, а затем взобрались на кровать.

– Эмм, не хочу показаться грубым, но ты всё ещё на таблетках? – спросил я.

Мэрилин опять пнула меня, назвала мудаком, а затем сказала:

– Да, чёрт возьми.

Я с облегчением выдохнул и, подкатившись, сунул руку ей между ног. Мэрилин застонала и, потянувшись, схватила мой член. Я ответил тем, что зарыл лицо в её сиськах и начал теребить пальцем её клитор. Как только она стала влажной, я уронил её на спину и забрался сверу. Мэрилин провела меня внутрь, и мы поднажали; она охала и извивалась подо мной. Я тоже стонал, охал и извивался, и казалось, что это длилось вечно, пока я не накачал её спермой по полной.

Тогда я расслабился и, лёжа на ней, спросил:

– Это значит, что я прощён?

Она снова обозвала меня мудаком и пнула в бок. Затем она начала целовать меня, и мы пошли по второму кругу. Может быть, в итоге меня всё-таки простят.