Текст книги "Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго..."
Автор книги: Ольга Семенова
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 85 (всего у книги 85 страниц)
Одна из главных функций литературы состоит в том, чтобы подвигать художника на трансформацию окружающей его жизни – в идеи. Громадные, во многом еще не изученные события Отечественной войны обязаны и сегодня рассматриваться как самая острая современность – ибо фашизм еще жив, а пророки его играют далеко не последнюю роль в раскладе сегодняшних политических сил.
Во многом именно это определяет огромный читательский интерес к творчеству таких, например, писателей, как Симонов и Бондарев. Наш молодой читатель, сдается мне, еще недостаточно изучен, а ведь читателей, родившихся после 1945 года, в нашей стране примерно 170 миллионов человек!
С этой точки зрения был интересен эксперимент, проведенный математиками, которые «проверили» на ЭВМ несколько литераторов. Проверка была мудрой, современной, устремленной в близкое будущее: «Каково количество информации, заложенной в строчку писателя и поэта?»
Понятие информации в наш век изменилось. Информация в произведениях литературы – категория чувственная, это некий сгусток эмоции и знания, это определение субъекта, живущего в мире объективных данностей, которые надо верно понять, проанализировать, увидеть тенденцию, а уж потом обобщить в образ. Так вот, на этой математической проверке первое место среди писателей занял Пушкин.
В первой строке «Дон Хуана» была обнаружена стопроцентная информация – режим словесной экономии при щедроте чувств и мыслей. «Ах, наконец достигли мы ворот Мадрида!» «Ах» – усталость, «наконец» – преодоление, «достигли» – радость свершения, «ворот» – Средневековье, «Мадрида» – столица Испании.
Целый ряд наших современников, к сожалению, получили нулевой балл: уровень информации, заложенный в их произведениях, колебался от одного до трех процентов.
А вот проза Симонова пронизана информацией чувств и мыслей. Нескрываемая любовь Симонова к Толстому рождает ощущение эпической переклички эпох. Вообще, для людей моего поколения Симонов был тем первым поэтом, который в самую горькую годину войны рассказал о высоком чувстве фронтовой любви, для меня он оказался преемником Гайдара: его «Парень из нашего города» был той школой мужества, верности присяге, интернационализма и дружбы, которая куда как значительнее нашей школы общеобразовательной, столь нуждающейся в серьезной и глубокой реформе.
Каждому писателю суждено создать свою главную книгу, и на этом пути «пораженье от победы он сам не должен отличать» – просто надо очень много, до счастливого пота работать – читатель определит потом, что вышло главным, а что – нет.
Перечитывая сейчас Симонова, я определил для себя, что подступы к его эпопее начались еще в «Жди меня», а продолжались они и «под каштанами Праги», и во фронтовых его дневниках, и даже, по-моему глубокому убеждению, в «Двадцати днях без войны», в повести нежной, солдатской. А ни в ком так точно не просматривается юноша, с его рыцарством и затаенной ранимостью, как в солдате.
«Живые и мертвые» – свидетельство того важного обстоятельства, что запретных тем в нашей литературе нет и не должно быть: все зависит от гражданской позиции писателя, от его чувства сопричастности со всем тем, что происходило и происходит на земле нашей Родины, от его ответственности за настоящее и – главное – будущее.
Двадцатилетний артиллерист Бондарев, стоявший насмерть под Сталинградом, ныне пишет о войне так, что воочию ощущаешь мороз, и ожидание страшного начала боя, и тишину, особенно тревожную из-за хрупчатого воя поземки, когда и природа, кажется, восстает против тебя, и ты слишишь потом, как боевые ордена падают на дно котелка с ледяной, синеватой на морозе водкой, и видишь, как на стылом ветру наполняются слезами глаза молоденького офицера, которому только сейчас, в наступившей тишине, громадной и напряженной, открылась вся глубина человеческого горя, солдатского братства и собственного самопонимания.
Проза Бондарева, при всей масштабности и мужественности, женственно-доверчива и обескожена. Бондаревская проза – словно бы монолог – плач, прощание с ушедшими, а нет ничего горше, чем память о тех, кто был с тобой, подле, кто знал тебя и кого никогда более не будет, и это страшное никогда Бондарев чувствует, словно мать, потерявшая дитя, и он умеет отдавать нам это свое редкостное чувство.
Правда старого генерала, молоденького офицера, волевого особиста и солдата слита у него воедино. Писатель при этом далек от того, чтобы лишать своих героев столь необходимого для каждого человека права – права, чтобы его понимали именно таким, каков он есть.
Категоризм в нашей литературе при создании образа – невозможен, а если и встречается такой категоризм, то лишь в книгах «второго порядка», где все черное – до жути черное, а светлое – такое уж светлое, что надо это светлое канонизировать, причислив к лику святых.
Забвение диалектики, желание жить по рецептам однозначным, мстит литератору второсортностью – это не фармакология.
Снисходительность – это плохо, снисхождение – необходимое качество литературы, ибо снисхождение помогает понять глубинность явлений и поступков. Горький именно так писал Клима Самгина, Шолохов так писал Мелихова, так именно пишет своих героев, снимает их и играет Василий Шукшин.
Вообще, Шукшин – явление поразительное в нашей литературе, и это не преувеличение, не давняя моя симпатия к этому большому художнику, это правда, реальность, с которой могут не считаться лишь темные люди, трусливые перестраховщики, которые внутренне не верят в нашу великую правду и неодолимую нашу силу.
Шукшин своим творчеством подвел черту надуманной дискуссии о так называемых «деревенщиках» и «интеллектуалах». К сожалению, и то, и другое не так давно, когда страсти искусственно подогревались, было определением бранным, и это было противоестественно, ибо деревня дает хлеб земной, а интеллект – хлеб духовный.
Интеллектуал Шукшин великолепно знает жизнь деревни и города, советский писатель Шукшин – человек великолепного идейного стержня, его позиция по отношению к тому злу, что нам мешает, – бескопромиссна, он обнажает явление, не боясь правды, ибо правды боится трус или бездарь.
При этом всегда следует помнить, что только вода делает лебедя – лебедем; без воды лебедь – это гусь. Без и вне ярких характеров, сочного языка, своих мыслей, то есть вне и без стопроцентной информации, литература семидесятых годов невозможна и обречена на презрительное забвение потомков.
Естественно, определенному ряду читателей, воспитанных в нравах кадровых установок далекого прошлого, герои Шукшина могут показаться недостаточно «точно выписанными», ибо они не влезают в прокрустово ложе анкет, но, во-первых, не пора ли задуматься, сколь эффективна бесконечная повторяемость одних и тех же анкетных граф, а во-вторых, жизнь – это не анкета, это куда серьезнее и многогранней!
Говоря о прозе Симонова, Бондарева, Шукшина – перечень можно продолжить, достаточно назвать Гамзатова, Казакова, Лихоносова и Нагибина, Распутина и Георгия Семенова, – я говорю о прозе эталонной, ни в коей мере не навязывая свою точку зрения тем, кто исповедует иных богов в литературе.
Эталонность названной литературы позволяет мне подойти к вопросу о так называемой приключенческой литературе – я бы определил ее как литературу Подвига. От этого сейчас легко не отмахнешься, не только потому, что Юрий Герман и Павел Нилин канонизировали труд сыщика из угро и чекиста, а Виль Липатов и Василий Ардаматский приняли их эстафету, но потому, что интерес к такого рода литературе – очевиден.
Детектив – это умение отличить возможное от невозможного, только это разделяет героя и авантюриста. Советские писатели – я имею в виду серьезных художников – авантюрных романов не пишут – милые литературные шалости прошлого века невозможны в век нынешний, когда столь определенно противостояние добра и зла, когда натовский суперагент 007 гуляет по всему миру с бесшумным пистолетом под мышкой, нескрываемо определяя своего врага – нас с вами.
Мы сейчас не можем заниматься литературными развлечениями – сейчас время для литературной работы, которая всегда есть форма идеологической борьбы.
В свое время Флобер советовал: «Слабые места в книге должны быть написаны лучше, чем все остальные». Сплошь и рядом в так называемой приключенческой литературе даже самые сильные места были написаны удивительно слабо.
Критика огульно бранила жанр – вне конкретного разбора данностей. Я хочу принести благодарность Секретариату СП РСФСР, который создал Совет по литературе приключений, путешествий и фантастики, – это свидетельство серьезного и глубокого отношения к многомиллионному читателю.
Пришла пора отделить злаки от плевел, пора помочь писателям, которые серьезно работают в этом жанре, и дать бой тем, кто превращает эту мобильную форму идеологической борьбы в кормушку. Мы мало пишем о нашей научной фантастике, а она заслуживает того, чтобы ее изучали серьезно, ибо, пожалуй, лишь фантасты связаны с нашей повседневностью, устремленной в завтра, как очеркисты связаны с нашим сегодня.
Именно поэтому я считаю своим долгом обратиться к Пленуму с просьбой. Давно назрела пора создать литературно-художественный и общественно-политический журнал «Отвага», который бы стал неким штабом литературы, имеющей столь массового читателя, особенно молодого. Думаю, что производственная база издательства «Современник» выдержит такой журнал, а что касается прибылей, то он, убежден, за год окупит себя – причем с лихвой!
Нынешний пленум я считаю принципиально важным и своевременным. Мы вправе гордиться сделанным. При этом, естественно, всякого рода чванливая самоуспокоенность обязана быть исключенной, ибо каждого из нас ждет главная книга, главный фильм, главная пьеса.
Это накладывает на нас бремя великолепной, тяжкой, высокой ответственности. Каждый должен относиться к своей работе так, как относились к ней Горький и Фадеев: честно, до последней капли крови честно; только тогда родится высокое ощущение счастья, сопутствующее истинному творчеству.
СТЕНОГРАММА ВЫСТУПЛЕНИЯ НА СЪЕЗДЕ ПИСАТЕЛЕЙ
Вторая половина 80-х
А.М. Малдонис: Слово предоставляется Ю.С. Семенову.
Ю.С. Семенов
Товарищи, прежде чем начать свое выступление, я хочу обратиться к Вячеславу Шугаеву, посоветовать ему: товарищ Шугаев, не балуйте со словом «империализм». Это достаточно серьезное понятие, чтобы упоминать его всуе.
(Аплодисменты.)
Теперь к делу.
После интересных выступлений, развернувшихся в прениях, которые проходят в духе ХХII съезда партии, в духе критики и самокритики, в духе социалистической демократии, следует сделать вывод: наш отчетный доклад, отчет правления вряд ли может удволетворить делегатов.
(Аплодисменты.)
Он аморфен, лишен внутреннего динамизма и лишний раз свидетельствует, что на двух стульях сидеть невозможно, а крутой перелом без перелома – химера.
Кстати, ошибки, сокрытые в докладе, иллюстрируются и тем, что руководство работой вчерашних секций по прозе, поэзии, критике, драматургии, детской литературе было поручено только московским писателям, в то время как и в братских республиках трудятся выдающиеся мастера советской литературы.
(Аплодисменты.)
Доклад правления не может удволетворить еще и потому, что материалы мандатской комиссии прямо-таки вопиют о трагическом положении с молодежью в нашем творческом союзе – об этом уже говорили. Именно это и должно было стать главным камертоном тревоги в нашем отчетном докладе. Мы – съезд бабушек и дедушек, в лучшем случае пап и мам. И это в период ускорения и интенсификации!
Наша критика, которой бы этой тревожной проблемой в первую очередь и заняться, плохо знает проблемы молодого поколения, создает культы литературных королей, которые на поверку оказываются голыми, а их книги, изданные гигантскими тиражами, составляют главный доход вторсырья. Это прекрасно знают и в большом союзе, и в Госкомиздате, однако заведомая макулатура, в том числе и секретарская, как издавалась, так и продолжает издаваться!
В отчетном докладе робко говорится о необходимости улучшения связей с книжной торговлей, с читателем. Как это провести в жизнь на деле, а не на словах? Ведь если гласность, несмотря на ползучий саботаж ее противников, страшащихся демократии, до конца утвердится нормой нашей жизни, то некоторые коронованные и увешанные литературные короли, в том числе и из нынешнего секретариата, вообще лишатся подписки.
Именно в нашей стране, где дворцы и клубы принадлежат народу, но отчего-то сплошь и рядом отданы под танцульки, существует реальная возможность организовать ежемесячные диспуты с читателями, турниры поэтов, исповеди прозаиков – только это поможет нам понять истинный, а не мифический читательский интерес.
Именно в нашей стране, где газета писательского союза является весьма популярной, можно и нужно гласно, т.е. честно, без подтасовок и литературных приписок, печатать еженедельные списки наиболее читаемых книг, как советских, так и зарубежных, спорить с этими книгами, критиковать их, если они того заслуживают, предметно доказывать читателю его, читателя, неправоту, коли он действительно неправ, но отмахиваться от реального интереса народа, игнорировать его мнение в угоду литературной конъюктурщине недостойно!
Практика нынешнего тиражирования книжной продукции, которая стойко игнорирует читательский интерес – всем известно, сколько надо сдать макулатуры за книгу Ахматовой или Шукшина, – также есть одна из форм саботажа того нового, что родилось в стране после апрельского пленума. Тиражи согласовывают большой союз, Госкомиздат, тогда как, кстати говоря, Госплан и Министерство финансов, которым нужны реальные деньги в казну государства, исключены из этого процесса. Я уже не говорю о читателе.
Это, как и многое другое, не может не вызвать недоуменных вопросов молодежи, а ведь проблему племени «молодого, незнакомого», – смотрите, как гениально, всего одним словом Пушкин определил непреходящую проблему – невозможно решить вне литературного процесса.
Действительно, читают молодые люди, молодые литераторы, в частности, книги эссеиста Феликса Кузнецова, изданные более чем миллионным тиражом, отмеченные многими премиями, читают его «Слово к молодым» и задают вопрос: как это автор умудрился на пяти страницах привести девять цитат из выступлений товарища Черненко. Так кто же обращался к молодым со словом-то – Феликс Феодосьевич или Константин Устинович?
Молодежь, в том числе и литературная, часто слышит, что Феликс Кузнецов обличает неприкасаемых литературных начальников, облеченных чинами и званиями. Но ведь он сам у нас начальник, профессор и доктор, лауреат и к тому же секретарь всех трех писательских союзов, он сам неприкасаем, а прикасаться-то есть к чему. Почитайте его литературную продукцию, и вы увидите, что главный пафос книг нашего критика обращен в основном к проблеме коктебельских пляжей и близорукости.
Пришла пора развернуть критику, товарищи!
Сделать это непросто, ибо товарищ Кузнецов старается узурпировать право выступать от имени всех советских критиков, в том числе и высокоталантливых. Но сделать это пора все-таки.
А думаете, молодое поколение не замечает, что Феликс Кузнецов, чуть ли не еженедельно выступающий с патриотическими призывами, не удосужился ни разу съездить к выпускникам наших медицинских институтов, работающих под минометным обстрелом в Никарагуа?
А думаете, никто не спрашивает, отчего Кузнецов, обучающий молодежь принципиальному житью-бытью, ни разу не был у наших молодых воинов-интернационалистов в Афганистане? У наших специалистов в Анголе, Мозамбике, Ливане, Ливии?
А что прикажете отвечать на читательских конференциях, когда тебе задают вопрос...
(Аплодисменты прерывают выступление оратора.)
Вы меня поддерживаете или изгоняете?
(Шум, аплодисменты.)
Товарищи, давайте научимся демократии, давайте проголосуем. Мне уходить? Кто за это? Давайте посчитаем.
(Смех, аплодисменты.)
Председатель: У вас осталось две минуты.
Ю.Семенов
Поскольку у меня только две минуты, конкретные предложения:
1. Поскольку у нас трудности с бумагой, поскольку у нас моло дым писателям трудно издаваться, просить разрешения издавать книги молодых писателей способом ксерокопирования.
Просить, чтобы им оплачивали эти издания, как издания печатные.
2. Поддержать предложение академика Лихачева, но добавить туда пункт о том, чтобы сделать автомобильную дорогу Ленинград – Москва национальным памятником имени Радищева.
Спасибо за внимание.
(Аплодисменты.)
ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СЪЕЗДЕ СОЮЗА МОЛОДЫХ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЕЙ В 1990 ГОДУ
На трибуне предприниматель Артем Тарасов предлагает пригласить в Правление Союза «человека слева» – Б.Ельцина.
Юлиан Семенов встает со своего места в Президиуме и говорит:
– Не кажется ли вам, что ставя так вопрос, мы все возвращаемся к началу царствования Романовых: «Дай нам царя!»
А. Тарасов (растерянно):
– При чем здесь царь?
Ю. Семенов:
– При всем прекрасном, что происходит, единственное, что меня тревожит, – это наше рабство: «кто нас защитит?!» Никто нас не защитит! Сами должны защищаться! (Аплодисменты.)
Ю. Семенов с трибуны:
Ельцин, Сталин… Хватит! Давайте пригласим Ельцина, – мне, как писателю, будет очень интересно его послушать, – но не надо царя-батюшку искать! Самим надо действовать.
В России есть две традиции – Радищева и Хомякова, так вот хомяковская традиция: немедленно все царя ищут. «Давайте Михаилу Сергеевичу позвоним, давайте Ельцина позовем». Не в этом дело.
Здесь в зале сидит цвет не Агропрома, который распускать надо, а цвет агропромышленного комплекса страны, потенциал, из которого должны произрастать будущие руководители – несмотря на все наши трагедии, ужасы Сталина и брежневский застой.
Тарасов затеял демократическую бузу – это хорошо. Но сейчас говорят: «Вся власть Советам!», а я против! Мы не можем сейчас давать всю власть Советам, потому что в Советах народных депутатов сидят люди, получающие 110 —140 рублей в месяц. Они – нищие! Когда они видят заработки кооператоров, они хотят купить у рекетеров пистолет... (Смех в зале.)
И я их понимаю. Я сейчас читаю Ленина 21—22 гг. У него разрывалось сердце – он подошел к великой проблеме, к ответу на нее, а мы ее все время обходим.
Его письмо ко Льву Борисовичу Каменеву по поводу Наркомвнешторга: «Тов. Каменев, мы нашу советскую сволочную бюрократию не поломаем до тех пор, пока не начнем платить чиновнику тандему» (процент)… Провел миллион золотых рублей в Госбанк – получи через год сто рублей золотом премию…
Представьте, сказать об этом Гостеву – министру финансов – у него раз – и инфаркт! (Смех в зале.) «Как это, давать процент? Мы что, с ума сошли?!» Буржуи умеют платить, а тут все скопидомствуют: «Только бы не уплатить!», «Только бы не дать!»
Кооператор может выплатить премию, а у вас, у директоров, руки развязаны, чтобы рабочему или инженерии платить? Да вы в кандалах живете! Я тут разговаривал с товарищем – директором одного предприятия, он говорит: «Мы, директора, не предприниматели, мы – функционеры».
Опять алаверды к Ленину: «Если мы станем обществом цивилизованных кооператоров, мы построим социализм».
У нас 350 тысяч нормативных актов! В нормативе 28 года сказано: «Поднимите правую руку», в нормативе 33 года сказано: «Опустите левую руку». Так человек работать не может! Давайте ставить вопрос не о Ельцине, а о том, чтобы Рыжков вошел в Президиум Верховного Совета с предложением об отмене этого ужаса, который загоняет всех нас и меня, как президента совместного советско-французского предприятия, в камеру, в бур?! Бур знаете? Тут все молодые больше, никто через лагеря не проходил. Пока... (Смех в зале, аплодисменты.)
Спаси Господи, если придется. Тогда, значит, мы свой единственный шанс, – который мы благодаря Перестройке и XIX партийной конференции получили, – упустили и этого нам наши дети и внуки не простят! Это последний шанс. Второго не будет.
Вернее, третьего. Первый нам дал Ленин, которого мы предали. Я говорю это серьезно. Случись все это десять лет назад – нас бы погрузили в трясину, посажали бы, «Семенова – к стенке, Орджоникидзе – тоже». (Смех в зале.)
Отреклись бы мы еще до того, как петух второй раз пропел. Но сейчас возник Китай – великая держава. Я там был в 1968 году, когда возвращался от партизан Южного Вьетнама и освобожденных районов Лаоса. Меня потрясли их «газики».
На старых машинах было написано «Автозавод имени Молотова». А на новых, где надпись изменилась на «Горьковский автозавод», соседствовала надпись по-китайски: «Из этой машины выжит ее ревизионистский дух». Это был разгар культурной революции – казарменный коммунизм, ужас!
37-й год, только на 800 миллионов людей больше. Потом я приехал в Китай в 1985 году, перед Женевской встречей, и это было поразительно! У них свобода предпринимательства, и страна идет вверх. А мы все батек себе выбираем!
Вот сейчас говорят, в стране нет валюты. Это ложь. Ее миллиарды!
Туризм. Для тех, кто не живет в закрытых городах (закрытые города – это позор страны, их надо открывать), нам надо открыть наши дома, квартиры. В Болгарию приезжает 6 миллионов туристов. Да, у нас с едой плохо, да, у нас колбасы нету – в Москве есть пара сортов, а в других городах мы знаем, какая трудная ситуация с магазинами.
Давайте организовывать местный туризм и расселять американцев, англичан, французов у местного населения – инженеров, рабочих, кооператоров и угощать их едой на кухне. Дайте им свободу передвигаться! Если мы получим с вами 10 миллионов туристов, то каждый оставит 1000 долларов, это за миллиард, а он нам с вами так нужен…
Возьмите, посмотрите, кто занимает первые этажи в ваших городах: «Вторбумснабгумгермермудмудглавначпупс»! (Смех в зале.)
Но это же дикость! Петр отправлял своих недорослей в Европу – ему было легче – не нужно было решение, характеристика, не нужно было ждать райкома и обкома. Сразу ехали.
Мы же миллиарды золотом отдаем под бюрократов. Нет, даже не под бюрократов, а под думных и приказных дьяков! Надо забирать первые этажи. А вы знаете, каково нежилое помещение забрать? Практически невозможно. Сколько стоит в Москве один метр сейчас?
Теперь по повестке. Наши филиалы мы должны сделать и в братских республиках, мы не должны так вольно с ними обращаться.
В заключение мне хочется сказать, что в наше трудное время, когда сопротивление Перестройке активно растет, когда в стране идет саботаж Перестройки, давайте называть вещи своими именами.
Здесь собрались молодые руководители Советского Союза – заводов, институтов, научных центров, и это грандиозное дело, и давайте не будем коленопреклоненно просить: «защитите нас». Наступать надо, товарищи. А для этого мы не будем думать о батьке и махать над головой знаменем с его портретом, а будем утверждать наш устав с поправками…
Не знаю, почему здесь выступили против Гавриила Попова. Потому что он не был директором? Ленин тоже не был премьер-министром, когда 25-го входил в Смольный!
(Смех в зале.) А теоретики нам нужны, а Гавриил Попов прекрасный теоретик!
(Аплодисменты.) Мне очень обидно, что он теперь из-за требования: «Елицина подавай», ушел. А такого ученого с мировым именем не надо терять.
Товарищи, я счастлив, что я вас встретил. И я готов работать. В вице-президенты себя не выставляю. (Смех в зале, аплодисменты.)
Но прошу располагать моим опытом. Я не могу, к сожалению, быть молодым предпринимателем. Я старый писатель. Но я с вами. Спасибо вам!
(Аплодисменты.)
