Текст книги "Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго..."
Автор книги: Ольга Семенова
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 71 (всего у книги 85 страниц)
НИКОЛЬСКИЙ. Когда это вы только выучились так лихо ярлыки клеить людям?
Открывается дверь и входят начальник следственной части генерал-майор РЮМИН.
МАКАРОВ. Встать, смирно!
Рюмин из-за внезапного крика Макарова дергается, лицо его сводит тиком.
РЮМИН. С ума сошел?!
МАКАРОВ. Прошу простить!
РЮМИН. Слушай, Попов, ты чтo, в белых перчатках решил работать?! Смотри, у меня и для тебя карцер в два счета найдется!
ПОПОВ. Я... В чем дело? Я...
PЮМИH. А дело в том, что я только что от хозяина. Он дал месяц сроку на дело Иванова, а он у тебя изящной словестностью занимается?! Как он смог связаться с внешним миром?
ПОПОВ. Товарищ... Коля... Товарищ...
РЮМИН. Гусь свинье не товарищ! Изволь обращаться как положено к генералу! А ты здесь зачем, Никольский?
ПОПОВ. Полковник Никольский добрый человек. Очень Иванова жалеет, все лично побеседовать хочет.
РЮМИН. Что?!
НИКОЛЬСКИЙ. У меня есть целый ряд вопросов, товарищ генерал-майор.
РЮМИН. Ну?
НИКОЛЬСКИЙ. Я не могу беседовать с парторганизацией Иванова. Им ведь надо все объяснить, а я в полном неведении.
РЮМИН. Ясно, ясно... Вы знаете, где вы работаете, Никольский?
НИКОЛЬСКИЙ. Знаю.
РЮМИН. Нет. Нe знаете. Вы теперь работаете в приемной. Да, да... В вашей приемной. Вы будете принимать родственников арестованных и объяснять им то, что я скажу вам! Я – начальник следственной части и заместитель министра, ясно? Что, этого недостаточно? Нy, отвечать!
НИКОЛЬСКИЙ. Так точно, товарищ генерал-майор...
РЮМИН. Дипломатничать вздумал? А ну вон из кабинета! Кругом, шагом марш!
НИКОЛЬСКИЙ. Я обращусь к министру...
РЮМИН. Ах, мать твою так... К министру?! К черту! К дьяволу? К богу! Обращайся к кому хочешь, если не понимаешь всей сложности сегодняшнего момента! Слепец! Иосиф Виссарионович вчера в беседе со мной сказал еще раз: классовая борьба обострилась как никогда и будет обостряться все больше и больше. Врагов будет много, Никольский, их будет очень много. Да, в большом деле бывают ошибки! Но лучше наказать невиновного, чем отпустить виновного! Ясно? Идите, Никольский, и повторяйте мои слова всем. И тем, кто будет интересоваться Ивановым, в частности. А если вы и в приемной начнете откалывать либеральные номера, я вышвырну вас на хутор бабочек ловить!
НИКОЛЬСКИЙ уходит из кабинета.
РЮМИН. А ты что, Макаров?
МАКАРОВ. Жду указаний!
РЮМИН. Иди, подожди за дверью!
МАКАРОВ. Слушаюсь!
Макаров, щелкнув каблуками, направляется к двери.
РЮМИН. Погоди. Ты в армии служил? ПОПОВ. У него за войну есть медаль «Трудовая доблесть. Он в Магадане у меня сражался.
РЮМИН. Вот-вот... Запомни, Макаров, через левое плечо поворачиваются.
МАКАРОВ снова щелкает каблуками и выходит.
PЮМИН. С Ивановым кончай! Хозяин дал жесткий срок и велел ему показать, что значат мои компрессы. Если фашисты пытали наших людей, мы обязаны отвечать тем же! А ну вызывай, я с ним тут по-своему поговорю, а ты учись, интеллигент!
Картина третья
Кабинет директора института, в котором учится Семен. В кабинете сидят ДИРЕКТОР и ПОПОВ.
ДИРЕКТОР. Видите ли, товарищ... Не имею чести знать вашу фамилию...
ПОПОВ. Сидоров...
ДИРЕКТОР. Видите, товарищ Сидоров, студент-выпускник Иванов – явление, я бы сказал, поразительное. В будущем – это ученый с мировым именем, поверьте мне. Он уже сейчас приглашен в аспирантуру Академии наук.
ПОПОВ. Я знаю.
ДИРЕКТОР. И, видите ли, я могу характеризовать его только с самой хорошей стороны. Несчастье с его отцом...
ПОПОВ. Подыщите другую формулировку.
ДИРЕКТОР. Я не понимаю вас...
ПОПОВ. «Несчастье» – не то определение. Наоборот: счастье. Для нас с вами счастье. Для миллионов честных советских людей – счастье, что его отец вовремя разоблачен и арестован.
ДИРЕКТОР. Да, да, конечно...
ПОПОВ. Вот видите, вы согласны со мной. Я, кстати говоря, питаю к Семену Иванову самые добрые чувства и не собираюсь предлагать вам каких-либо карательных санкций. Наоборот: талантливый парень, так активнее его выдвигайте, пусть идет в аспирантуру, пусть работает в науке, на наше общее дело.
ДИРЕКТОР. Мне очень приятно встретиться с таким гуманным и чутким отношением к студенту, товарищ Сидоров. Пригласить Иванова?
ПОПОВ. Да, конечно.
Директор приглашает СЕМЕНА.
ДИРЕКТОР. Прошу вас, товарищ Иванов, знакомьтесь с товарищем Сидоровым из МГБ.
СЕМЕН. Здравствуете, товарищ Сидоров.
ПОПОВ. Здравствуйте, Сеня. Подсаживайтесь к нам.
ДИРЕКТОР. Прошу, прошу вас.
СЕМЕН. Благодарю.
ДИРЕКТОР. Я передам слово товарищу Сидорову. Пожалуйста.
ПОПОВ. Спасибо. Так вот, Сеня, я пришел к вам по поручению руководства; мне посоветовал пойти к вам лично Лаврентий Павлович, который только вчера познакомился с делом вашего отца. Вы, я думаю, мужественно воспримете мое сообщение.
СЕМЕН. Говорите.
ПОПОВ (намеренно долго достает папиросы, так же долго прикуривает, очень долго тушит спичку и еще дольше затягивается). Видите ли, Сеня... Только давайте уговоримся: вы примете мое сообщение, как и полагается мужчине, да?
СЕМЕН. Я жду.
ПОПОВ. Так вот... Ваш отец Иванов Сергей Иванович, тысяча девятьсот первого года рождения, арестованный органами КГБ в апреле 1952 года, вчера... утром... после десятимесячного заключения... признал себя виновным в связях с иностранной разведкой, в участии в антисоветском подполье, в подготовке...
СЕМЕН. Дальше я знаю: в подготовке покушения на товарища Сталина и Берия.
ПОПОВ. Что?!
СЕМЕН. Разве неправильно?
ПОПОВ. Откуда вам это известно?
СЕМЕН. Слухами, как говорится, земля полнится.
ПОПОВ. Я прошу вас сказать, откуда к вам просочились эти слухи?
СЕМЕН. Что, они лживы?
ПОПОВ. Вопросы задаю здесь я.
CЕМЕН. Здесь вопросы пока что волен задавать каждый из нас.
ПОПОВ. Ого! Вы учите филологию, и в юриспруденции неплохо подковались, а?
СЕМЕН. Что делать... Приходится.
ПОПОВ. Хотите стяжать лавры не только филолога, но и юриста? Похвально. Я к вам заглянул именно в связи с этим: в связи с вашими успехами на ниве, так сказать, науки. Придется вам написать маленькое заявление, если вы хотите и дальше заниматься наукой и приносить пользу Родине. Придется вам буквально в двух словах написать о своем отношении к вражеской деятельности Иванова.
СЕМЕН. Моя фамилия – Иванов.
ПОПОВ. Нельзя с молодых лет становиться формалистом, Сеня. А то вы к старости сделаетесь неисправимым бюрократом. Ловко я вас поддел, а?
СЕМЕН. Я такого заявления писать не буду!
ПОПОВ. Да нет, что вы, я не прошу, чтобы вы от него отрекались – это ваше право: хотите, отрекаетесь, хотите – нет! В общем-то ведь сын за отца не отвечает.
СЕМЕН. Я могу написать еще одно заявление, вроде тех, которые я писал раньше: «Прошу предоставить мне свидание с отцом, прошу мне предоставить свидетелей и улики. Если действительно отец – враг народа и я лично убежусь в этом, я сам потребую для него самой страшной кары. Враг народа – это мой враг! Такое заявление я готов написать еще раз.
ПОПОВ. Согласен с вами, Сеня. То было раньше. Тогда ваш отец запирался. А сейчас он сознался во всем. Понимаете? Сам во всем сознался.
СЕМЕН. Я не верю. Дайте мне возможность встречи с отцом, и пусть он сам мне скажет: «Я – враг народа».
ПОПОВ. Значит, вы не верите нашим славным органам?
СЕМЕН. Мальчишкой, во время войны, я служил в разведроте полка
НКВД. Я очень верю нашим чекистам. Я не верю следователям отца – Попову и Макарову.
ПОПОВ. Что же, мне ясна позиция, Иванов. У меня к вам нет больше вопросов. К сожалению, отец успел и вас разложить. В вас живет яд антисоветского скептицизма.
СЕМЕН. Вы сами понимаете, что говорите, или не совсем? Словарем иностранных слов пользуетесь?
СЕМЕН уходит из директорского кабинета.
ДИРЕКТОР. Погодите, товарищ Иванов! Погодите!
ПОПОВ. Не надо. Зачем? Вам теперь ясен этот фрукт?
ДИРЕКТОР. Да... Не совсем хорошо получилось... Но ведь сын за отца не отвечает, не так ли?
ПОПОВ. Что?
ДИРЕКТОР. Я говорю, что сын за отца не отвечает, не так ли?
ПОПОВ. В этом случае отвечает. У вас, быть может, другое мнение?
ДИРЕКТОР. У меня? Собственно, Ученый совет, кафедра, я – считаем, что он очень талантлив...
ПОПОВ. Талантливый враг – опаснее глупого, запомните это. Вот так-то. Готовьте приказ о его исключении из вуза.
ДИРЕКТОР. Какие основания?
ПОПОВ. Вам мало его упорства? Вы что, не слыхали, как он тут заявлял о своем недоверии нам? Основание: мое требование. Это – достаточное основание для всех!
Картина четвертая
Приемная в здании МГБ. Много народа, в основном пожилые женщины и молодые люди. Это – жены и дети арестованных и осужденных. На стуле сидит ЛЕНЯ и читает газету. К нему подходит САША.
САША. Привет, Ленчик!
ЛЕНЯ. Здравствуй. Читал?
САША. Что?
ЛЕНЯ. В «Красной звезде» некролог – генерал Греков вчера умер.
САША. Не может быть! А отчего? ЛЕНЯ. Там не сказано.
САША. Где?
ЛЕНЯ. На, смотри!
Саша читает газету.
САША. Ой-oй-oй... Какой мужик хороший...
ЛЕНЯ. Как думаешь: позвонить Сеньке или не надо?
САША. Позвонить надо, только не ему, а Наде, чтобы не показывала газету.
ЛЕНЯ. Сейчас позвоним или потом?
САША. Я думаю – потом. Пошли к Никольскому.
Они входят в кабинет.
НИКОЛЬСКИЙ. Прошу. В чем дело, товарищи?
САША. Мы по поводу Иванова. Нам сказали, что вы с нами будете разговаривать.
НИКОЛЬСКИЙ. Садитесь. С кем имею честь?
ЛЕНЯ. Мы институтские друзья сына адмирала Иванова.
НИКОЛЬСКИЙ. Очень приятно. Моя фамилия Никольский. Зовут меня Александр Николаевич.
ЛЕНЯ. Его – Саша.
САША. Мы вроде цирковой клоунады: а его – Леня, Леонидом как-то неудобно величать, выспренно.
НИКОЛЬСКИЙ. Леня, по-моему, вполне прилично. Ну, выкладывайте свои вопросы.
ЛЕНЯ. Сына Иванова вчера исключили из института. А завтра его вызывают на бюро: исключать из комсомола. Мы считаем это несправедливостью.
НИКОЛЬСКИЙ. За что его исключили из института?
САША. Он не верит, что его отец – враг. Он требует доказательств.
НИКОЛЬСКИЙ. За это никто не имеет права исключать из института. ЛЕНЯ. Я последний раз врал в детском саду.
НИКОЛЬСКИЙ. Дистанция огромного размера. Ясно. Ну, хорошо, а как бы вы поступили, столкнувшись с такой картиной: человек арестован, все верят тому, что он враг, а находится один, который кричит: «Докажите! Не верю!» Как бы вы поступили?!
САША. Очень просто, товарищ Никольский: доказал бы.
НИКОЛЬСКИЙ. Каким образом?
САША. Судил бы народным судом.
НИКОЛЬСКИЙ. А если затронуты вопросы государственной тайны…
ЛЕНЯ. Бывают закрытые заседания, когда затронута государственная тайна.
НИКОЛЬСКИЙ. Погодите, ребята... Ну, хорошо: так же вообще можно все брать под сомнение. Вот мы даем сообщение в газетах, что обезврежена банда диверсантов. Этому, значит, тоже можно не поверить?
САША. Там диверсанты, товарищ Никольский, а здесь контрадмирал, депутат Верховного Совета и Герой Советского Союза!
ЛЕНЯ. Мы, когда не верим, что Сергей Иванович Иванов враг – мы не вам не верим! Мы себе не верим! Так ведь никому верить нельзя будет, не то что вам. Себе самому – и то веры не будет. А как же трудиться, как любить, как думать, если веры нет?!
НИКОЛЬСКИЙ. Да...
ЛЕНЯ. Мы ведь за каждого человека должны бороться, ведь нас так учит партия... Разве нет?
НИКОЛЬСКИЙ. Так.
ЛЕНЯ. Если Сеньке нельзя, тогда нам дайте свидание с Ивановым, пусть нам скажет, что он – враг. Тогда либо Сенька поверит нам, либо он действительно заражен неверием, и тогда мы порвем с ним все отношения, как с потенциальным противником...
НИКОЛЬСКИЙ. Да... Ну, пойдите, подождите минуту в приемной.
Ребята выходят из кабинета.
НИКОЛЬСКИЙ (снимает трубку телефона). Соедините меня с Рюминым. Товарищ генерал-майор? Никольский. Я снова по делу Иванова. Я не могу отделываться молчанием. Нет, увольте. Мой принцип? Правда, генерал, наша правда – вот мой принцип. А правда не боится, когда говорят вслух! Что? Нет, я не буду повторять ваши слова. Да, не буду! Я не попугай, а солдат партии! Нет, партии, а не ваш! Я пришел в это здание с Дзержинским, и мы дрались за правду – правдой, а не кулаком и матом! Вы орете, как жандарм, мне стыдно за вас, Рюмин! Мне стыдно за вас! (Брезгливо кладет трубку на рычаг.)
Приемная, ДЕЖУРНЫЙ вызывает по списку фамилии. Посетители поднимаются один за другим. ДЕЖУРНЫЙ. По делу Куйбышевой. Отказано. Осуждена правильно. В пересмотре отказано.
Женщина уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Вознесенского. Осужден правильно.
Женщина уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Эйхе. Отказано. Осужден правильно.
Парень уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Постышева отказано. Осужден правильно.
Старик уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Кузнецова: осужден правильно.
Девушка уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Бабеля отказано.
Уходит девушка из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Орджоникидзе отказано.
Женщина уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Якира отказано. Осужден правильно.
Парень уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Крестинского отказано, осужден правильно.
Старуха уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Рудзутака отказано. Осужден правильно.
Старуха уходит из приемной.
ДЕЖУРНЫЙ. По делу Виноградова, Когана, Фейнберга, Вакс-мана и Майорова... Арестованы правильно, ведется следствие. По делу Тухачевского. Осужден правильно. Все.
ДЕЖУРНЫЙ уходит. В приемной остаются только Леня и Саша.
ЛЕНЯ. Ты слушал? САША. Да. Пошли. Пожалуй, мы тут ничего не высидим. Пошли лучше к Сеньке. Ребята уходят.
НИКОЛЬСКИЙ в своем кабинете нервно ходит из угла в угол и курит, жадно и нервно. Потом останавливается перед портретом Дзержинского и обхватывает голову руками. Так и стоит перед его портретом, замерев, а потом начинает раскачиваться из стороны в сторону. НИКОЛЬСКИЙ. Феликс Эдмундович! Что же это такое творится, Феликс Эдмундович!!!
(Достает из кармана пистолет. Подносит к виску. Так стоит долго, по-прежнему раскачиваясь.) Нет. Я обязан жить. Обязан жить для того, чтобы сказать правду! Я обязан буду сказать всю правду, Феликс Эдмундович!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Картина первая
Кабинет директора института. Сейчас здесь заседает Комитет комсомола. ВИКТОР сидит рядом с председательствующим и майором МАКАРОВЫМ. ВИКТОР одел все свои боевые ордена, ЛЕНЯ и САША сидят на стульях у двери. СЕМЕН – за отдельным маленьким столиком.
Рядом – НАДЯ.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ребята, мы собрали внеочередное заседание Комитета комсомола для разбора персонального дела Семена Иванова.
ЧЛЕНЫ КОМИТЕТА. Иванов – хороший комсомолец! Отличник! Общественник! Откуда персональное дело?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это верно.
МАКАРОВ. Все верно, да не совсем.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я предоставляю слово майору.
МАКАРОВ. Ну вот что... Близорукость у нас лечат просто: окуляры в аптеке прописывают. У вас тут у многих окуляры, а, однако, близорукостью все равно страдаете. Придется мне вас полечить нашими лекарствами. Когда Иванов поступал в ваш вуз, он в анкете записал, что сражался на фронте Великой Отечественной войны с немецко-фашистскими изуверами. А рождения он – сами знаете – двадцать девятого года. Война-то у нас когда началась? То-то и оно – в сорок... нет, в тридцать... нет, в...
ВИКТОР. В июне сорок первого года.
МАКАРОВ. Ну да, точно, конечно. Так вот: как же он мог двенадцатилетним ребенком на фронте Великой Отечественной войны оказаться?
СЕМЕН. Она началась в сорок первом, а продолжалась до сорок пятого.
МАКАРОВ. Вы меня демагогически не перебивайте, Иванов! Мы не на рынке, а в присутственном месте!
НАДЯ. Здесь комитет комсомола, а не присутственное место!
МАКАРОВ. Товарищ председательствующий, вы скажите, чтобы мне работать не мешали. У некоторых, я вижу, веселое настроение. А нехорошо веселиться, когда решается такой важный вопрос, как судьба человека.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Тише, ребята!
МАКАРОВ. Значит, он написал в официальном документе, что сражался на фронте, иначе говоря: был фронтовиком. Да?
ГОЛОСА. Не знаем...
МАКAPOB. А я вот его анкетку пущу по столу, вы ознакомьтесь, там все аккуратненько записано... Теперь дальше. У меня возникает вопрос: какими документами Иванов подтвердит, что он был фронтовиком? «Своими» медалями. Там пониже в анкетке про это указано, с этим тоже ознакомьтесь. Фронтовику – зеленая улица, стипендия и почет, так?
ГОЛОСА. Так! Правильно! Верно!
МАКАРОВ. Очень нехорошо спекулировать на уважении народа к фронтовикам, верно ведь?
ГОЛОСА. Верно! Конечно!
МАКАРОВ. Вот, товарищ председатель, попросили вчера Иванова захватить с собой на бюро его боевые награды?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да.
МАКАРОВ. Вы принесли награды, Иванов?
СЕМЕН. Да.
МАКАРОВ. Покажите товарищам, чего ж стесняетесь.
CEМEH. Вот мои медали, ребята...
МАКАРОВ. Это просто медали, давайте пока без личных местоимений... Чьи они – мы разберемся. У вас удостоверения на них где? Не захватили с собой?
СЕМЕН. Я их не нашел.
МАКАРОВ. Ясно. Не нашли, значит?
СЕМЕН. Я переезжал из нашей квартиры, может быть, они затерялись при переезде...
МАКАРОВ. Удостоверение на медаль СССР – не счет за газ, Иванов! Где вы их хранили?
СЕМЕН. Там же, где и комсомольский билет.
МАКАРОВ. А ведь комсомольский билет положено хранить при себе?! СЕМЕН. Погодите... Во время ареста отца меня обыскивали. Может быть, тогда...
МАКАРОВ. Не клевещите, Иванов!
СЕМЕН. При чем здесь клевета? Может быть, случайно мои удостоверения попали вместе с отцовскими. Все его ордена и удостоверения изъяли при обыске...
МАКАРОВ. Мы предвидели такой фортель со стороны Иванова. Я захватил с собой опись изъятых документов. Вот, ознакомьтесь, может быть, я нарочно не увидел там его удостоверений. У вас тут курить можно? Женщины меня не прогонят?
НАДЯ. Женщины вас не прогонят...
МАКАРОВ. Ну как, ознакомились?
ГОЛОСА. Да, ознакомились. Ясно. Там ничего нет.
МАКАРОВ. Но мы, чтобы не обвинять невинного, подняли архивы наградного отдела Президиума Верховного Совета. Там имени Семена Иванова нет!
ГОЛОСА. Как?! Не может быть!
МАКАРОВ. Я эту справочку случайно прихватил. Можете ознакомиться. Я ее пущу по столу.
СЕМЕН. В Президиуме Верховного Совета может и не быть – меня прямо в полку награждали, там командир имел право сам награждать.
МАКАРОВ. Только не надо увертываться, Иванов! Лучше честно стать перед товарищами и во всем признаться.
СЕМЕН. Я всегда говорю честно перед товарищами.
МАКАРОВ. Тогда что же сейчас врете? Кто может подтвердить ваши слова?
СЕМЕН. Ну... Я не знаю... Вручал мне медали и подписывал удостоверения генерал-лейтенант Греков. Он, конечно, может подтвердить.
МАКАРОВ. Кто? Греков? А где он?
СЕМЕН. Довольно стыдно вызывать его по этому вопросу. Давать свидетельские показания – не занятие для честного человека.
САША. Сенька!
МАКАРОВ. Одну минутку! Не надо перебивать наш разговор! Так вы не хотите к нему обратиться?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Ты обязан, Семен, обратиться к нему. Идет речь не только о тебе, но и о твоих друзьях, о нас.
ЛЕНЯ. Сеня, не надо звонить к Грекову.
МАКАРОВ. Одну минуточку, прошу вас! Не надо давать провокационных советов. Он сам не позвонит, не надо ему помогать увертываться!
СЕМЕН. Можно позвонить отсюда?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Да!
Семен подходит к телефону и набирает номер.
СЕМЕН. Алло. Будьте любезны, соедините меня с генералом. Что? Что?!
Он осторожно кладет трубку на рычаг и сидит неподвижно.
МАКАРОВ. Генерал уехал в командировку, да? СЕМЕН. Генерал Греков погиб в автомобильной катастрофе...
МАКАРОВ. Очень жаль. Таким образом, вопрос с медалями всем ясен. Удостоверений нет, а единственный свидетель почему-то вовремя погиб! Но это еще не все, товарищи. И пусть Иванов не прячет лицо. Я понимаю, у него есть остатки стыда – поэтому он и прячет лицо. Это, конечно, хорошо, что у него есть остатки стыда. Вот пусть тогда он встанет и скажет о своем последнем, уже, как говорится, не «фронтовом», а тыловом аморальном поступке! Пусть он скажет о своем издевательстве над невестой Кирой!
ГОЛОСА. Что?! Он?! Издевательство?! Как?!
МАКАРОВ. Спокойней, спокойней, товарищи! Именно издевательство! Причем издевательство гнусное!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮФЩИЙ. Вы, пожалуйста, приведите факты, товарищ майор.
МАКАРОВ. Факты? Что ж, это мы можем. В день свадьбы, когда его невеста Кира ждала счастья и радости, он позвонил к ней и сказал: «Ты ко мне не приезжай, я тебя не люблю. У меня есть другая женщина, у меня от нее ребенок, а с тобой я просто проводил время!»
ГОЛОС. Не может быть! Это зверство!
МАКАРОВ. А вы его самого спросите. Пусть сам Иванов скажет, что этого не было! Ну, найди в себе подлость и скажи, что этого звонка не было, Иванов!
Семен медленно поднимается. Он долго стоит молча, не в силах произнести ни слова. В кабинете настороженная тишина. Слитно, как из репродуктора, установленного на спортплощадке, льются слова песни: «О Сталине мудром, большом и любимом, счастливые песни слагает народ!»
СЕМЕН. Да, я сказал Кире именно эти слова...
МАКАРОВ. Вот пожалуйста! Сам сознался, никто его не принуждал! И у меня еще одно сообщение есть, но только Иванов должен покинуть кабинет на время этого сообщения...
СЕМЕН медленно выходит из кабинета.
Так вот, Иванов, товарищи, занимается распространением вредных слухов, сеет недоверие к органам МГБ и, как это ни странно, находит сторонников в вашей среде. Я хочу назвать некоторые фамилии: Харютин Леонид, Ялицын Александр, Барсова Надежда. Хорошо, что этих товарищей тоже пригласили сюда. Они считают себя, как я слыхал, друзьями Иванова... ВИКТОР. Вы забыли, майор, сказать еще про одного человека, который считает себя другом Иванова.
МАКАРОВ. Это про кого же?
ВИКТОР. Про меня.
МАКАРОВ. Что?!
ВИКТОР (поднимаясь). Я в партию вступил в сорок первом году, в октябре месяце под Москвой, в окопах. Я свято верил в то, что контр– адмирал Иванов арестован правильно. Теперь я не верю этому!
MAКAPOB. Вы, случаем, не дерябнули малость?
ВИКТОР. И я буду писать в ЦК партии!
МАКАРОВ. О чем?
ВИКТОР. О том, что генерал Греков рассказывал мне, когда и где он вручал Семену Иванову боевые медали, заработанные им на фронте кровью!
Картина вторая
Кабинет Попова. В кабинете ПОПОВ и ИВАНОВ. Перемена, происшедшая с Ивановым после первой сцены, очевидна: он похудел и почти весь седой.
ПОПОВ. Неужели ты не можешь понять: твои показания нужны партии!
ИВАНОВ. Врешь!
ПОПОВ. Не «врешь», а «те»!
ИВАНОВ. Вот именно – соплив ты еще меня на «ты» называть...
Попов замахивается на Иванова. Тот усмехается. Попов опускает руку, выходит из-за стола, прохаживается по кабинету, включает ненароком радиоприемник, стоящий на столике, у зарешеченного окна. Звучит голос Левитана, читающий последние известия. Он рассказывает об успехах донецких шахтеров, о начале полевых работ, о строительстве новой доменной печи в Кривом Роге. Попов оборачивается и видит, что Иванов слушает эти слова напряженно, со слезами на глазах. Попов сразу же выключает приемник.
ИВАНОВ. Оставь.
ПОПОВ. Может, оперетку найти?
ИВАНОВ. У меня ж под Кривым Рогом легкое продырявили в сорок третьем. Там же все мое, с кровью взятое.
ПОПОВ. Разжалобить хочешь?
ИВАНОВ. Всю ночь мечтал. Дай радио послушать...
ПОПОВ. Подпишешь признание?
ИВАНОВ. Эх, ты...
ПОПОВ. Хороша старая гвардия. Ничего не скажешь. Ослиное упрямство, а сообразительности – никакой. Да пойми, Иванов, не ты, как личность, нам нужен! Ты нам нужен как общественное явление!
ИВАНОВ. Никогда не думал, что я – общественное явление. Всегда себя считал просто человеком.
ПОПОВ. Ну и напрасно. Просто человек – не та категория, о которой надо думать. Надо обобщать события, подниматься до выводов – вот что надо.
ИВАНОВ. Ох, как здорово! Просто дух захватывает.
ПОПОВ. А сарказм твой неуместен. Я с тобой говорю искренне, не как следователь, а как коммунист с коммунистом...
ИВАНОВ. Не хами, сволочь!
ПОПОВ. Что?!
ИВАНОВ. Ты меня вражиной называть можешь, я твой враг, это точно! Я твой смертный враг, Попов, ты меня бойся, потому что я – коммунист, а ты – мразь! Ты обречен, понимаешь?! Поэтому ты и вертишься: то меня кнутом хочешь взять, то пряником с чаем. Не выйдет!
ПОПОВ. Ничего не скажу: Цицерон! А ведь красивыми речами ты свой эгоизм прикрываешь, Иванов... Ты ведь прекрасно понимаешь, что твой процесс и твои показания не мне нужны, а нашему народу, нашему общему делу.
ИВАНОВ. Мои ложные, клеветнические показания нужны нашему общему делу? Ого! Ну и логика!
ПОПОВ. Не прикидывайся ребенком! Ты что, не знаешь, как много добра нам принес тридцать седьмой год? Мы тогда каленым железом выжгли всю сволочь!
ИВАНОВ. А сколько невинных пострадало? Сколько ошибок было?
ПОПОВ. Ошибок? Это тебе кто сказал... А? Про ошибки-то?
ИВАНОВ. Сталин.
ПОПОВ. Врешь! Сталин про перегиб сказал... А перегиб – это не ошибка, Иванов! Это – перегиб!
ИВАНОВ. Понял.
ПОПОВ. Вот то-то и оно! А все равно упрямишься. Твои показания принесут пользу стране. Мы еще раз покажем обострение классовой борьбы по мере продвижения вперед, понимаешь?! Это смобилизует народ!
ИВАНОВ. Точно?
ПОПОВ. Конечно. И ты лишнюю специальность приобретешь: станешь сценаристом, пока мы здесь будем работать и писать твои показания. Потом получишь срок и – пожалуйста, занимайся приключенческой литературой. В камере я тебя поднатаскаю на сюжетных ходах! (Весело смеется своей шутке.) А сейчас пойми: не мне твои показания нужны. Не мне!
ИВАНОВ. Слушай, Попов. Вот ты о пользе государству говоришь. Сделай настоящую пользу, помоги мне связаться со Сталиным. Если тебя кто-нибудь заставляет из меня вытягивать показания, мы тому человеку вместе голову сломим, поверь мне...
ПОПОВ. Ты что – уже готов? Тронулся помаленьку? Я ж тебя за такое предложение заморю.
ИВАНОВ. Ты мою правду не заморишь.
ПОПОВ. И правду тоже заморю!
ИВАНОВ. Правда – бессмертна...
ПОПОВ. Бессмертна, говоришь? Так помоги этой бессмертной правде, Иванов. Тебя об этой помощи прошу не я, Сталин требует!
ИВАНОВ. Что?!
ПОПОВ (достает из стола заявление Иванова Сталину). Это твое сочинение?
ИВАНОВ. Не пропустили, значит... ПОПОВ. Ну почему же... Письмо к нему попало. Ты фигура такая, про которую он слыхал. Вот его резолюция, слушай: «Добиться показаний от врага народа Иванова любыми методами. Сталин».
ИВАНОВ. Думаешь, я тебе поверил?
ПОПОВ. Трудно мне с тобой, Иванов. На, смотри...
ИВАНОВ. Подпись подделать не трудно. Он так никогда не напишет.
ПОПОВ. Правильно. Не напишет. Он умер позавчера.
ИВАНОВ. Как же ты можешь кощунствовать так?
ПОПОВ. Снова не веришь? На газету. Читай.
Протягивает Иванову газету. Тот читает ее. Сползает со стула, плача. Он плачет и не может найти в себе силы, чтобы сдержаться.
ПОПОВ. Поплачь, слезы успокаивают душу. Платок дать? Вот, понимаешь, штука какая, Иванов. Поэтому мы обязаны выполнить указания товарища Сталина. Если ты мне не веришь, что это он написал, – хочешь, я доставлю тебя к Лаврентию Павловичу? Но – не советую. С Рюминым познакомился? Так вот, Лаврентий Павлович может быть еще более сердитым. Ну? Как? Подпишешь?
ИВАНОВ. Нет.
ПОПОВ. Смотри, кончишь пулей в лоб.
ИВАНОВ. Ты.
ПОПОВ. Что?
ИВАНОВ. Ты кончишь пулей в лоб.
Попов звонит по телефону.
ПОПОВ. Алло. Заберите врага народа Иванова на допрос к товарищу Берии!
Картина третья
Комната Семена. В комнате – он и НАДЯ.
НАДЯ. Сень.
СЕМЕН. Да!
НАДЯ. Ну почему ты все время молчишь?
СЕМЕН. Думаю.
НАДЯ. Думай вслух.
СЕМЕН. Это уже Ломброзо, Надюша: вслух думать.
НАДЯ. Ребята ведь с утра ушли в ЦК. Если бы что-нибудь было плохо – они б давным-давно вернулись.
СЕМЕН. Да.
НАДЯ. Вот опять – не веришь.
СЕМЕН. Ты очень хороший человечек, Надя!
НАДЯ. Слишком ты уменьшительно обо мне говоришь. Не по росту.
СЕМЕН. Да.
НАДЯ. Ты слушаешь меня?
СЕМЕН. Конечно.
НАДЯ. Сенечка, дорогой, ну правда же, все должно быть в порядке! Они восстановят тебя!
СЕМЕН. Да разве в этом дело, Надя? У меня шоферские права есть, я хоть завтра пойду на стройку. Не в этом вовсе дело. Помнишь, у Чехова? Из «Дяди Вани». «Маменька, ведь я талантлив, я мог бы стать Шопенгауэром, Гёте!» У меня-то маменьки нет, кому жаловаться? В России талантливых много, переживут. Мне только странно: зачем же меня так отсекать? Кто хочет сделать меня врагом? Так что все значительно сложнее, Надя. Ты даже не представляешь себе, как все сложно.
НАДЯ. Я представляю.
СЕМЕН. А я понимаю. Представить, конечно, можно. Я не совсем точно сказал. Понять – нельзя со стороны. Это можно понять, только пережив самому. Когда человек, с которым в первый раз стал на лыжи, первый раз поехал на велосипеде, в первый раз пришел с ним в школу – с которым прожил двадцать два года и которому верил как самому себе, – оказывается врагом, вернее, когда моя советская власть говорит, что он враг, – представить можно. А понять... Нет, понять нельзя.
НАДЯ. Ты очень плохо выглядишь, Сень...
СЕМЕН. Ерунда. Просто я чуть-чуть устал.
НАДЯ. Я тебя очень люблю, Сенька...
СЕМЕН. Я тебя тоже очень люблю.
НАДЯ. Дурачок... Я тебя люблю. Понимаешь? Просто люблю. А ты меня – очень любишь. Как Леньку, например.
СЕМЕН. Зачем же ты меня любишь, малыш?
НАДЯ. Потому что...
СЕМЕН. Исчерпывающее объяснение.
НАДЯ. Вот и за это – тоже.
СЕМЕН. Слушай, а зачем ты так коротко постриглась?
НАДЯ. Теперь модно.
СЕМЕН. Ты похожа на кавалериста с такой прической.
НАДЯ. Нет, она, знаешь, как называется?
СЕМЕН. Как?
НАДЯ. «Я у мамы дурочка». Очень верно, да?
СЕМЕН. Какая же ты дурочка? Ты хороший человечек, я тебя очень...
НАДЯ. Молодец. Только не говори, что ты меня очень уважаешь, ладно?
СЕМЕН. Ладно.
НАДЯ. Знаешь, я, может быть, побегу в приемную к ребятам, узнаю там, а?
СЕМЕН. Беги...
НАДЯ. Но ты...
СЕМЕН. Я не повешусь, не перережу себе жилы и не стану про– возглашать антисоветские лозунги.
НАДЯ. Ты с ума сошел!
СЕМЕН. Пока еще нет. Просто я знаю: вы дежурите, чтобы не оставлять меня одного, думаешь, я не знаю?
НАДЯ. Глупости. Я не о том... Я думаю – неужели все? Неужели ты не веришь, что правду можно найти? Неужели у нас в стране теперь нет правды? Я вижу: ты молчишь, а раньше никогда так не молчал.
СЕМЕН. Просто я раньше мало думал. Помолчать – это иногда очень полезно.
НАДЯ. Ты – думай, только...
СЕМЕН. Смешной ты человечек, Надя. Я сейчас так верю нашей правде, как раньше никогда не мог верить. Я раньше знал, а теперь – убедился. Сам убедился. По Маху и Авенариусу – эмпирически.
НАДЯ. Это после того, как посадили твоего отца, тебя выгнали из института и исключили из комсомола?
СЕМЕН. Именно. Не ты же меня исключила? Не Ленька. Не Виктор? Не директор? Не комитет комсомола и не райком! Попов с Макаровым – разве я не знаю? Но вы-то мои друзья! Вы – вокруг! Знаешь, как в троллейбусе рано утром, когда рабочие на завод едут: ты руками не держишься за поручни, а все равно на ногах твердо стоишь, потому что товарищи вокруг плечами поддерживают. Сделай они шаг в сторону – шлепнешься к черту, нос расшибешь. Вы шага в сторону не сделали. Вот я и стою. Поэтому думаю чуть больше обычного.
