Текст книги "Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго..."
Автор книги: Ольга Семенова
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 70 (всего у книги 85 страниц)
МАКАРОВ. Ясно.
ПОПОВ. И тогда: либо он скажет «Будь проклят, отец, поссоривший меня с жизнью!», либо ему будет нечего кушать. А когда нечего кушать – начинают пить. И он – пойдет с горя пить. Больше мне ничего не надо. Я его сведу с папашей: сын пьяница, подонок, и папа – контра. И я тогда предложу папе-контре свои условия взамен на будущее сына, понял меня, Макаров? Пусть он тогда играет в стойкость, этот адмирал! Ну как, теперь понял?
МАКАРОВ. Здорово!
ПОПОВ. Действуй!
МАКАРОВ. Санкцию у кого-нибудь брать надо?
ПОПОВ. Зайди к Рюмину. Коля сразу подпишет, он в этом не меньше нас с тобой заинтересован. Только погоди – не все сразу, может быть, сынок окажется благоразумнее папы...
МАКАРОВ. Ясно. Иду. Я по пути в буфет загляну, Константин Федорович, про леденцы, чертям, укажу.
Картина вторая
Сцена разделена на две части: в одной половине маленькая комната Семена Иванова, в другой – коридор коммунальной квартиры. В комнате у Семена празднично накрыт стол. Там его товарищи по группе: все ждут невесту Семена – Киру.
ЛЕНЯ. Жених, давай подставку, а то кастрюля скатерть намажет!
НАДЯ. Сень, где подставка?
СЕНЯ. Черт ее знает!
ЛЕНЯ. Я сегодня читал Ламброзо: «Гениальность и помешательство».
НАДЯ. Сначала поставь кастрюлю.
ЛЕНЯ. Себе на голову? Подставки нет... Жених, подставку!
ВИКТОР. Ставь мне на протез – он пластмассовый.
НАДЯ. Убери свою страшную руку.
СЕНЯ. Вот подставка!
ЛЕНЯ. Ламброзо пишет про одного чудака по фамилии Детомази. Он, знаете, что предлагает? Он предлагал разделить всех девушек на три категории. Самых красивых поместить в гарем и дать им в мужья самых пылких юношей, чтобы они народили как можно больше детей. Девочек – обратно в гарем, а мальчиков – в солдаты. Вторая категория – девушки, не обладающие особой физической красотой: им можно выходить замуж за кого угодно. Третьи – безобразные, должны отдаваться первому встречному без всякой платы.
НАДЯ. Тебя, конечно, волнует третья категория. Очки никогда не были украшением мужчины.
САША. Нас с Надеждой упекут в гарем. Пойдешь, Надя?
НАДЯ. Пойди на кухню и принеси огурцы.
САША. Когда женщина не дает прямого ответа, считай, что она твоя...
ВИКТОР. Ты пластинки достал, Сема?
СЕМЕН. Что?
ВИКТОР. Пластинки нужны на свадьбе, дорогой мой.
СЕМЕН. Обязательно?
НАДЯ. Мужская логика чудовищна.
СЕМЕН. У меня есть «Полюшко-поле» и оперы.
ЛЕНЯ. Он хочет, чтобы мы танцевали под «Пиковую даму».
НАДЯ. Снова женщины. Ленчик?
ЛЕНЯ. Пиковые.
НАДЯ. Где же Кира? Может быть, тебе съездить за ней, Сень?
СЕМА. Она сама приедет, мы так договорились. Слышите, стучатся?! Это она!
СЕМЕН выходит из комнаты.
ЛЕНЯ. Наденька, ты слишком заметно волнуешься за невесту, и если я все знаю и все понимаю, то Кира будет неприятно удивлена. Соперницу всегда чувствуют.
НАДЯ. Тоже вычитал у Ломброзо? Или сам придумал?
ВИКТОР. Надюша, ты извини, я слышал, что он сказал. Он прав, Сенька ничего не замечает, а всем заметно.
НАДЯ. Что вам всем заметно?! Вам заметно, что я люблю его, да? Так я этого и не собираюсь скрывать!
САША. Надежда, ты лучше на меня глаз положи. Я красивый и ни на ком не женюсь, – шею берегу.
ЛЕНЯ. А вот Ломброзо пишет, что...
ВИКТОР. Хватит, ребята! Пойдем танцевать, Надюша! Ленька, ставь «Полюшко-поле», под него фокстрот вполне выдается...
Коридор и прихожая. У входной двери, обнявшись, стоят СЕМЕН и высокий тучный генерал-лейтенант ГРЕКОВ. Они хлопают друг друга по спине и стараются не смотреть друг на друга.
ГРЕКОВ. Где шинель повесить?
СЕМЕН. Вот здесь. Это моя вешалка.
ГРЕКОВ. Студенты у тебя?
СЕМЕН. Да. Откуда узнали?
ГРЕКОВ. По заплатам – откуда же еще... Можно руки помыть? Я, понимаешь, прямо с работы...
СЕМЕН. Вот ванна. Сейчас я новое полотенце достану.
СЕМЕН убегает в комнату. Греков идет к двери в ванну. Из соседней комнаты высовывается СОСЕДКА.
СОСЕДКА (тихим шепотом). Товарищ начальник...
ГРЕКОВ. Что? Вы меня?
СОСЕДКА. Да тише, тише вы! У него отец ремрезированный...
ГРЕКОВ. Что-о?
СОСЕДКА. Враг его отец, царский генерал, фашист или вроде антифашист, но, одним словом, рембрезированный. Я из уважения к вашему положению информирую.
ГРЕКОВ. Спасибо.
СОСЕДКА. Только ему-то – ни-ни, а то кипятком обварит или сожжет заживо.
ГРЕКОВ. Да уж вы поосторожней... Не особенно на глаза попадайтесь, а то не ровён час...
Открывается дверь Семеновой комнаты и моментально захлопывается соседкина дверь. Греков качает головой, усмехается.
СЕМЕН. Вот, с бахромой, но только не накрахмаленное. Я тут с Надеждой прошел все, – кроме искусства крахмалки белья.
ГРЕКОВ. «Крахмалка»? Боюсь, что это не русский язык, Сенька.
СЕМЕН. Нововведение.
ГРЕКОВ. А ну зажги мне свет и покажи, где твое мыло...
Комната Семена. Леня с Сашей суетятся вокруг стола. Виктор и Надя танцуют.
ВИКТОР. Надюша, тебя вызывали?
НАДЯ. Да.
ВИКТОР. Ну?
НАДЯ. Вот именно поэтому я и не скрываю, что люблю его.
ВИКТОР. Мне говорили страшные вещи. Уму непостижимо.
НАДЯ. И ты поверил?
ВИКТОР. Мне говорил это полковник МГБ...
НАДЯ. Он говорил тебе про Семкиного отца, которого мы знаем пять лет, пока учились вместе. И про Семку, которого мы знаем восемь лет, да?
ВИКТОР. Да. Только ты танцуй.
НАДЯ. Я танцую. Если Семкин отец враг, тогда некому верить на земле. Коли Семка такой, как там говорили, – тогда на земле никого нельзя любить.
САША. Отец Леонтий осматривал общественный огород. Обнаружив отсутствие одного огурца, отец ошарашился! Как стол, отец Леонтий? Гранд-отель! Вена! Берн!
ЛЕНЯ. В Берне жил один сумасшедший – он мочился стоя на руках.
САША. Не лишено смысла. Тоже вычитал у Ломброзо?
ЛЕНЯ. Нет. Следователь Семкиного батьки сказал. Очень хороший мужик. Семку жалеет.
САША. Пожалел волк кобылу...
ЛЕНЯ. Что, с ума сошел?
CAШA. Я не сошел с ума. Если он жалеет Семку – пусть даст ему свидание с отцом.
ЛЕНЯ. Так нельзя ж...
САША. А держать в тюрьме год без обвинений можно?
Входят СЕМЕН и генерал ГРЕКОВ.
СЕМЕН. Знакомьтесь, ребята: это Кирилл Андреевич Греков.
ГРЕКОВ. Добрый вечер. Очень приятно вас здесь видеть в такой торжественней день. А это что такое на стуле?
НАДЯ. Подарки жениху и невесте.
ГРЕКОВ. Мандолина? Ты давно играешь на щипковых инструментах, Семен?
СЕМЕН. Я еще не играю на щипковых инструментах.
ВИКТОР. Ничего, научишься.
ЛЕНЯ. Музыка сродни пище.
ГРЕКОВ. Вы думаете?
САША. Он редко думает.
ГРЕКОВ. Сенька, а я тебе подарка купить не успел. Вот мои часы. Старье. Не модные. Зато именные – от Реввоенсовета Восточного фронта. Держи, жених!
Звонок в дверь.
СЕМЕН. Кира!
Он уходит в переднюю.
ГРЕКОВ. Приготовились! Сейчас грянем туш!
САША. Только ты, отец Леонтий, молчи: с твоим слухом на похоронах заупокой голосить.
ЛЕНЯ. Поиздеваешься у меня!
НАДЯ. Что они там долго так? Я пойду...
ВИКТОР. Не надо туда идти, Надя... Зачем? Лучше здесь стань во фронт.
ГРЕКОВ. Сразу видно солдата. Где воевали?
ВИКТОР. На первом Белорусском, товарищ гвардии генерал...
ГРЕКОВ. Вы уж меня как-нибудь попроще, пожалуйста. Вас как зовут-то?
ВИКТОР. Виктор, товарищ гвардии... Простите, Кирилл Андреевич.
ГРЕКОВ. С Сенькой на одном фронте дрались.
ВИКТОР. Он мне говорил...
ГРЕКОВ. Я ему лично медали вручал, сорванцу. Он же тайком от отца на фронт сбежал, я уж потом все узнал... Хорошо, между прочим, дрался, честно. Ну что же он невесту не показывает? Хорошая девка?
ВИКТОР. Он ее любит.
Коридор и прихожая.
ОТЕЦ КИРЫ. Добрый вечер!
СЕМЕН. Здравствуйте, я вас совсем заждался. Где Кира? В машине? Я сейчас сбегаю за ней!
ОТЕЦ КИРЫ. Подождите минуточку.
СЕМЕН. Да вы раздевайтесь пожалуйста, раздевайтесь. А где Валентина Андреевна?
ОТЕЦ КИРЫ. Сейчас, э-э-э, сейчас и она тоже... Одну минуту...
СЕМЕН. Ну ладно, вы идите к ребятам, а я сбегаю за ними.
ОТЕЦ КИРЫ. Не надо бегать вниз.
СЕМЕН. Почему?
ОТЕЦ КИРЫ. Кирочки внизу нет. Я приехал один. Я приехал поговорить с вами как мужчина с мужчиной. Я очень хорошо отношусь к вам, но поймите, вы – сын врага народа... Если вы любите Кирочку, не делайте ее несчастной...
Комната Семена.
ГРЕКОВ. Ребята, я у вас вроде чеховского генерала на свадьбе. Анекдот бы кто рассказал.
САША. Кирилл Андреевич, у нас Леня по этому делу спец.
ЛЕНЯ. Не верьте ему, он вечно меня унижает.
НАДЯ. Может, пойдем к ним все вместе, ребята?
ВИКТОР. Не надо суетиться в лавке, Надя, – спугнешь клиентуру...
ГРЕКОВ. Один ноль в пользу мужчин! Не сердитесь, Надя, на остроумное нельзя сердиться.
НАДЯ. Это не его остроумие, это из пьесы братьев Тур.
ГРЕКОВ. Давайте пока нальем вино в бокалы и запоем приветственную...
САША. Проект приветствия утвержден?
ВИКТОР. А как это поется, Кирилл Андреевич?
ГРЕКОВ. Вы серьезно не знаете, как приветственные поют?!
ЛЕНЯ. Не знаем!
САША. Ей-богу, не знаем...
ГРЕКОВ. Ну, примерно так: к нам приехала родная, наша Кира дорогая! Выпей, выпей, Кирочка... Здесь нужна рифма... С поэзией у меня туговато, хлопцы, помогайте.
САША. Выпей, выпей, Кирочка, наша бригадирочка...
НАДЯ. Непонятно.
САША. Во: борьба за власть! Одна бригадирша другой подножку ставит...
Надя поворачивается и идет к двери. Греков берет ее за руку и привлекает к себе.
ГРЕКОВ. «Бригадирочка» – тоже рифма, запевайте, хлопцы!
Все запевают «Приветствие».
Наденька, любовь – это доброта...
НАДЯ. Вы думаете, от ревности я? Да нет же... Я не институтка, мне двадцать. Просто она не для него. И самое нелепое заключается в том, что мне этого говорить нельзя: подумают – ревную, хочу помешать...
ГРЕКОВ. Если так, то слово «подумают» – отдает подлинной.
НАДЯ. Что?!
ГРЕКОВ. Если ты убеждена в своей правоте, никогда не надо обращать внимания на то, что «подумают». Ты ведь знаешь, что произошло у Семки с батькой?
НАДЯ. Конечно.
ГРЕКОВ. А ты пришла к нему? И все ваши ребята пришли к нему? И все вы друзья ему: как были, так и остались. И не важно, кто как об этом «подумает». Это я к тому, что если ты уверена в его ошибке с Кирой, – скажи в глаза. Лучше поругаться с другом из-за правды, чем потерять его из-за лжи...
НАДЯ. Вот я сейчас и пойду!
ГРЕКОВ. Сейчас? Погоди. Пусть все сядут за стол, а ты потом его вызови. Если хочешь – я пойду с тобой.
Коридор и прихожая.
ОТЕЦ КИРЫ. Ну, умоляю вас, Семен! Поймите: судьба нашей семьи в ваших руках!
СЕМЕН. Зачем вы говорите так? Ведь вы говорите неправду...
ОТЕЦ КИРЫ. О, если бы я говорил неправду! У Кирочки два маленьких брата, вы же знаете их, у меня старуха-мать в Перемыш-ле! Семья держится на мне, поймите, Семен! Вы знаете мою работу, я же не могу тогда работать, если Кирочка станет вашей женой – женой сына врага народа...
СЕМЕН. Сложное родство...
ОТЕЦ КИРЫ. И вы еще можете смеяться? Ну, хотите, я упаду перед вами на колени? Ну! (Падает на колени перед Семеном.) Вы не знаете, какую я говорю правду! Разве я посмел бы вмешиваться в вашу жизнь, не узнай я всей правды?!
СЕМЕН. Правды?
ОТЕЦ КИРЫ. Страшной правды о преступлениях вашего отца.
СЕМЕН. Вы верите, что он враг?
OTЕЦ КИРЫ. Да! Да! Да! Я видел документы!
СЕМЕН. Какие документы?
ОТЕЦ КИРЫ. Я молю вас жизнью Кирочки: не спрашивайте больше ни о чем, – я и так сказал то, чего не имел права говорить... Я старый человек и стою перед вами на коленях, я молю у вас пощады, Сенечка... Вся моя семья, Сеня, вся семья девушки, которую вы любите...
СЕМЕН. Кира этого тоже просит?
ОТЕЦ КИРЫ. Кира? Вы спрашиваете про Киру... Кира? Нет, она – нет. (Начинает тихо плакать.) Ну отложите свадьбу хотя бы на полгода, вы оба молоды... Ваша жизнь кончена – зачем же топтать вместе с собой и девочку, которая вас искренне любит? Неужели ваше поколение так жестоко и бесчестно?
СЕМЕН. Я люблю Киру...
ОТЕЦ КИРЫ. И она вас любит... Именно поэтому я и пришел к вам. Я думал, в вас есть доброта и мужество. (Поднимается с колен.) В вас один эгоизм, сердце у вас каменное... (Хочет уйти.)
СЕМЕН. Валентина Андреевна думает так же, как вы?
ОТЕЦ КИРЫ. Конечно. Мы ведь с ней пережили тридцать седьмой год...
СЕМЕН. Кира не захочет отложить свадьбу.
ОТЕЦ КИРЫ. Да. Не захочет. Но если в вас есть мужество и доброта – вы обязаны все взять на себя.
СЕМЕН. Что именно?
ОТЕЦ КИРЫ. Ну... Ну хотя бы... Сказать ей, что у вас есть ребенок, и поэтому вы не можете на ней жениться... Что вы не любите ее...
СЕМЕН. Это же подлость...
ОТЕЦ КИРЫ. Моей семье эта подлость будет казаться самым честным и добрым мужеством... Ладно, я пошел, вы вольны во всем...
СЕМЕН. Погодите.
ОТЕЦ КИРЫ. Что?
СЕМЕН. Ничего. Просто дайте мне немного постоять рядом с вами.
ОТЕЦ КИРЫ. Незачем это все...
СЕМЕН. Она не поверит мне.
ОТЕЦ КИРЫ. Я помогу, если вы сделаете этот шаг – гражданина и нашего друга... Вот, погодите, сейчас, у меня есть пятнадцатикопеечная монета для автомата, нет, это ломаная, сейчас, у меня приготовлена вторая, одну минуту. Вот она, Сенечка, вот – целая монетка! Пошли, мой дорогой друг, пошли, спаситель нашей семьи! Пошли!
Комната Семена.
ЛЕНЯ. Между прочим, один сумасшедший, перед тем как обручиться с любимой девушкой...
САША. Убил небезызвестного типа по имени отец Леонтий, который так перечитался Ломброзо, что сам слегка помешался, и его помешательство с гениальностью ничего общего не имеет.
Медленно открывается дверь. На пороге – CЕМЕН.
ВИКТОР. Туш!
Все хором поют туш, Семен осторожно прикрывает дверь и медленно подходит к праздничному столу. Все смолкают.
СЕМЕН. Что смолкнул веселия глас?
ВИКТОР. Где Кира?
СЕМЕН. Кира? Это сложный вопрос. А вот картошка у нас совсем остыла, давайте, друзья, пировать...
ГРЕКОВ. Вино всем разлито?
ГОЛОСА. Да.
ГРЕКОВ. Энтузиазма не чувствую в голосе, чудо-богатыри! Давайте-ка поднимем бокалы за моего доброго друга, большевика, солдата и героя – за контр-адмирала Сергея Ивановича Иванова!
Греков и Семен чокаются. Надя присоединяется к ним сразу, потом Саша. Виктор держит бокал в раздумье, Леня ставит свой полный бокал на краешек стола и ни с кем не чокается, как и Виктор.
Картина третья
Тюремный госпиталь. На послеоперационных носилках ввозят ИВАНОВА два санитара в сопровождении хирурга и сестры. Его переносят на койку к зарешеченному окну, рядом еще одна койка. На ней – УРКА с переломанной ногой. Медперсонал, уложив Иванова, уходит из камеры.
УРКА. На что показания, фрайер?
ИВАНОВ. Вы о чем?
УРКА. Спрашиваю – что болит? Показания – по медицине значит – чем болен...
ИВАНОВ. Теперь ясно. Аппендицит удалили.
УРКА. На свободе времени не было? Хозяйственник, что ли? Ворюга?
ИВАНОВ. Да нет.
УРКА. Фашист? Бургомистр? Полицай?
ИВАНОВ. Нет. Снова ошибся. Большевик я.
УРКА. Вопросов у следствия нет.
Вчера мы хоронили двух марксистов.
Мы их накрыли красным полотном,
Один из них был правым уклонистом.
Другой же оказался ни при чем.
Такие стишки не слышал, марксист?
ИВАНОВ. Не приходилось.
УРКА. Самодеятельность. Но – святая правда жизни. Это тебе, брат, не Кукольный театр. Знаешь, сколько я вашего брата в тридцать восьмом и в тридцать девятом похоронил? Ужас! Песенка даже у нас такая есть:
Товарищ Сталин, вы большой ученый,
Во всех науках вы постигли толк,
А я простой советский заключенный...
ИВАНОВ. Замолчи! Что паясничаешь?
УРКА. Обижен, оттого и паясничаю. Мне за последнее дело восемь лет полагается, а они десятку влупили. Я двух адвокатов нанял через папашу, – они теперь мою обиду снимут!
ИВАНОВ. Сразу двух?
УРКА. А я по конституции хоть взвод адвокатов найму: ни один следователь не пикнет! А если пикнет – к прокурору: «Так, мол, и так, нарушают основной закон! Требую отвода!» Назавтра – чик – и нет следователя. Это в вашем деле трудно, а у нас – что ты, демократия.
ИВАНОВ. В каком это «вашем»?
УРКА. В марксистском. Большевики большевиков сажают... ИВАНОВ. Большевиков сажают... Это ты прав. Только не большевики их сажают.
УРКА. А кто же? Фашисты, что ли? ИВАНОВ. Фашисты, говоришь? Да, пожалуй.
УРКА. Тише, ты! Сдурел?! Так мне с тобой за компанию вышку сунут! На кого голос поднимаешь: на госбезопасность! Я с милицией сражаюсь, это ничего, а госбезопасность – боюсь.
ИBAHOВ. Ты ее боишься, а я – уважаю и люблю.
УРКА. Так чего ж на нее шипишь?
ИВАНОВ. Не на нее, чудак. На фашистов, которые пролезли в госбезопасность, как это ты говоришь, – шиплю?
УРКА. Не я так говорю, так наш закон говорит.
ИВАНОВ. Законовед...
УРКА. Ты за меня не бойся. Ты за себя бойся.
Ведь вы из искры раздували пламя,
Так дайте ж нам погреться у костра,
Товарищи марксисты, рядом с вами...
Тоже песенка, между прочим. Я, в общем-то, миллион песен знаю: блатных и флотских.
ИВАНОВ. Блатных – понятно, ты жулик, а вот флотские откуда?
УРКА. Короче, марксист! Я войну прошел в штрафбате, прикомандированном к гвардейской дивизии морской пехоты Героя Советского Союза Иванова, ясно?
ИВАНОВ. Суиятов у вас был командиром?
УРКА. Точно! Слушай, а ты откуда знаешь?
ИВАНОВ. Слыхал.
УРКА. Я был любимец дивизии по песням. Бывало, вызовет гвардии полковник, капитан первого ранга Иванов, нальет стакан водки, американской тушенки даст банку и говорит: «Пой мне “Очи черные”, Бенкендорф!» Это у меня кличка такая была...
ИВАНОВ. Погоди, погоди... Во-первых, полковник Иванов был непьющим, а потом Бенкендорф... Погоди, тебе вроде дали орден? Простили. Так вроде?
УРКА. А ты откуда знаешь? Точно...
ИВАНОВ. Слыхал. Только у Иванова ты не пел.
УРКА. Пел, чтоб мне провалиться и сдохнуть, пусть на мне креста не будет, съешь мои глаза, закуси ушами...
ИВАНОВ. Умеешь божиться. А какой из себя был Иванов?
УРКА. Какой? Красивый был. Курчавый, волос каштановый, а лицо такое героическое, только с веснушками.
ИВАНОВ. Ха-ха-ха! Веснушки – это ты здорово придумал. Только не было у него веснушек, я сам и есть Иванов...
УРКА. За шутки у нас только Илья Набатов зарплату получает!
ИВАНОВ. Не веришь?
УРКА. Иванов – такой большевик, на которого ни у кого рука не поднимется. Он Севастополь держал, он Одессу освобождал, ему Сталин самолично Героя вручал...
ИВАНОВ. Калинин вручал.
УРКА. Не знаешь, не говори.
ИВАНОВ. Да я же Звезду получал. Ей-богу я, Иванов. УРКА. Я в таком случае певец Лемешев. Ну как у Иванова адъютанта звали?
ИВАНОВ. Сашка Доринюк...
УРКА. Точно... А что он больше всего любил?
ИВАНОВ. Картошку в мундирах, малосольные огурцы и горилку с перцем. И потом еще он авторучки трофейные собирал «Монблан» с перламутровыми крышками...
УРКА. Товарищ Иванов...
ИВАНОВ. То-то...
УРКА. Товарищ гвардии полковник! Да как же вы тут? Да я их всех костылями за вас поразгоняю! Да они ж вашей мочи не стоят! От суки! Они меня знают: я слов на ветер не бросаю!
Урка соскакивает с кровати и на одной ноге ковыляет к двери. Он размахивает костылем и воинственно кричит, он близок к истерике.
ИВАНОВ. Бенкендорф, черт, ляг! УРКА. Я им, гадам!
ИВАНОВ. Если ты хочешь помочь мне – замолчи!
Урка возвращается на свою койку и становится по стойко «смирно» возле Иванова.
Ложись.
УРКА. При вас мне и стоять нельзя, не то что лежать. Я таких большевиков, как вы, глубоко обожаю. Я ведь вор с голодухи, не с баловства.
ИВАНОВ. Оправдываешься?
УРКА. Пусть суд оправдает, а я-то себя – всегда пожалуйста...
ИВАНОВ. Ты ведь настоящий сукин сын!
УРКА. Другой бы спорил, товарищ Иванов.
ИВАНОВ. Мы еще к этому разговору вернемся. А вот теперь посоветуй мне: как отсюда переправить письмо на волю?
УРКА. Написать и переслать – чего ж проще, товарищ гвардии полковник.
ИВАНОВ. Для точности: перед арестом я контр-адмиралом был, только бога ради, ты меня сейчас не титулуй, смешно это очень и оскорбительно. УРКА. Для вас?
ИВАНОВ. Да нет, для армии... Понимаешь, нельзя мне писать, дорогой: я год в одиночке сижу, я под следствием, ты первый человек, кроме следователя, которого я вижу. Я и на операцию специально попросился, чтобы людей посмотреть, хоть в операционной. А мне обязательно надо переправить заявление.
УРКА. Надо перебросить вашим близким, кто на воле.
ИВАНОВ. Ты думаешь?
УРКА. Я во сне, товарищ Иванов, думаю, наяву я – все знаю.
ИВАНОВ. Ты сможешь моему сыну в институт заявление перебросить? Я сейчас напишу заявление, а тебе его передам – выполнишь просьбу?
УРКА. Сдохну, а выполню.
ИВАНОВ. Нет, ты уж, пожалуйста, не сдыхай. Бумага есть?
УРКА. Бумага есть, только она не нужна. Нельзя с бумагой дело иметь. Вы мне говорите, я наизусть запомню, а потом, с этапа – переброшу.
ИВАНОВ. Да? Ну, тогда ложись и слушай...
УРКА. Да нет, я на шухере постою, а то заметят.
ИВАНОВ. Знаешь что: ты в России живешь, так изволь по-русски и говорить.
УРКА. Виноват, товарищ Иванов! Только «шухер» – он и по-русски «шухер»! Диктуйте, запоминаю.
ИВАНОВ. Ну, запоминай: Москва, Генералиссимусу Иосифу Виссарионовичу Сталину...
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Картина первая
Комната Семена. НАДЯ читает вслух. СЕМЕН сидит у стола и внимательно смотрит в одну точку.
НАДЯ. Кабус Намэ. Глава двадцать девятая: о том, как надо опасаться врага. Ты слушаешь? Это обязательно будут спрашивать наизусть.
СЕМЕН. Да. Читай.
НАДЯ. Если будет у тебя враг, ты не страшись и не печалься, ибо у кого нет врага, тот достоин радости своих врагов. Мудрец говорит: пока с его стороны действий не будет, ты вражды своей врагу не открывай и старайся казаться очень сильным. А если ты уже пал – то ему павшим ни за что не показывайся. И еще мудрец говорит: приобрети десять свойств, чтобы избавиться от многих бед. Ты слушаешь? Это очень важно...
СЕМЕН. Что? Да, да, читай.
НАДЯ. С завистниками не водись, со скупцами не общайся, с глупцами не спорь, с лгунами дел не веди, со вспыльчивыми людьми вина не пей, с женщинами... Э-э-э (Быстро читает, проглатывая слова.) С женщинами слишком много времени не проводи...
СЕМЕН. Что? Я не слышу.
НАДЯ. Да это я так... Что-то горло пересохло.
СЕМЕН. Хочешь квасу? Я хлебного квасу купил пять литров.
НАДЯ. Спасибо, не хочется. Уже прошло горло. Так вот: тайну свою никому не открывай, никого не хвали так, что если б пришлось осудить, ты б не мог осудить, и никого не брани, чтоб если пришлось похвалить – ты не мог похвалить...
СЕМЕН (как бы очнувшись). Ну-ка еще раз прочти, пожалуйста...
НАДЯ. Никого не хвали так, чтобы потом не мог осудить, и никого не брани так, чтоб потом не мог похвалить.
СЕМЕН. Удобная формулировка. Этому Кабус Намэ у нас в профкоме работать...
НАДЯ. Что, перерыв?
СЕМЕН. Пожалуй.
НАДЯ. Перекусим?
СЕМЕН. У меня нет ни черта...
НАДЯ. Я пельменей захватила. А Ленька с Сашей должны принести сыру и масла.
СЕМЕН. Ты думаешь, Ленька придет?
НАДЯ. Обязательно.
СЕМЕН. Я его отсюда выгоню.
НАДЯ. Кабус Намэ учит: сначала выслушай, потом убей.
СЕМЕН. Я серьезно, Надя.
НАДЯ. Я тоже.
CEМEH. Будь я на его месте, ни за что бы не воздержался. Я мог бы выступить или против меня, как Виктор, или – за, вроде тебя с Сашей. Но только я бы не воздержался. Это трусливо: воздержался. От иезуитов идет «воздержание, и еще раз воздержание»!
НАДЯ. Что ты кипятишься? Тебя избрали комсоргом, несмотря на то что воздержался Ленька с Виктором, и ты дал самоотвод. Значит, ребята тебе верят. За что же ты сердишься на Леньку? Каждый волен иметь свою точку зрения.
СЕМЕН. Верно. Свою точку зрения. Витька сказал прямо и честно: «Семен считает своего отца невиновным, а его посадили в тюрьму органы КГБ. Считаю, что человек, хоть в чем бы то ни было не верящий органам КГБ, – не может быть комсомольским вожаком. Я сказал это о Семене, который как был моим другом, так и остался». Это – честно. А Ленька – тот в кусты, тихонько, без объяснений. У него нет точки зрения, с таким человеком неприлично поддерживать знакомство. Я уж не говорю о дружбе...
НАДЯ. Ты не говорил с ним после этого?
СЕМЕН. А ты?
НАДЯ. Я сказала, что сегодня будем заниматься не в читалке, а у тебя, потому что ты с ангиной.
СЕМЕН. Так он не придет, глупая, с чего ты взяла, что он придет?
НАДЯ. Мне будет очень больно ошибиться...
Звонок в дверь, Надя выбегает в переднюю. Открывается дверь. Входит РАБОЧИЙ с телефонной станции.
РАБОЧИЙ. Где тут у вас телефон ставить будем?
Из двери выглядывает СОСЕДКА.
СОСЕДКА. Рембрезированного нету?
РАБОЧИЙ. Кого?
СОСЕДКА. Ладно, не твоего ума дело. Девочка, а вам тут чего надо? Вы не наша жиличка! Ну и ступайте по своим делам.
НАДЯ, пожав плечами, уходит на кухню.
Телефонист, а кто ж разрешение дал?
РАБОЧИЙ. Исполком.
СОСЕДКА. Я так и думала. Слышь, телефонист, а может, ты мне одной телефон поставишь? Я тебе чекушечку поднесу...
РАБОЧИЙ. Соображаешь, что говоришь, тетка?
СОСЕДКА. А чего? Я отсужу – ты мне только повод дай.
РАБОЧИЙ. Я тебе провод дам, а не повод. На-ка держи, я наверх полезу...
Снова звонит звонок. Соседка открывает дверь. Входит ЛЕНЯ.
ЛЕНЯ. Здравствуйте! Семен у себя?
СОСЕДКА. Что я, милиционер? Небось, тут не рынок, а квартира, тут следить не полагается!
ЛЕНЯ. Спасибо.
Уходит в комнату Семена.
СОСЕДКА. Этот блаженненький у них. Очками зырнет, они над ним потешаются, а он сносит, да посмеивается, я б все гляделки по-выцарапывала на егойном-то месте.
РАБОЧЙ. Та уж...
СОСЕДКА. Ты мне давай, понамекай!
РАБОЧИЙ. Уходи отсюда, тетка, к едреной матери, а то я телефон ставить не буду.
СОСЕДА. Оскорбляешься? Давай, калечь невинную женщину! А по телефону твоему начальнику позвоню, не сумневайся!
РАБОЧИЙ. Ты номера-то не знаешь.
СОСЕДКА. Глупый ты, хоть и пролетарий! А «09» зачем?
Комната Семена. Прижав книги к груди, у входа стоит ЛЕНЯ.
ЛЕНЯ. Дай мне поговорить...
СЕМЕН. Уходи!
ЛЕНЯ. Ты выслушай меня...
СЕМЕН. Я не желаю тебя слушать...
ЛЕНЯ. «Не желаю»? Это жандармский лексикон.
СЕМЕН. Что? Сволочь, негодяй! Трус!
Подходит к Лене и бьет его по лицу.
ЛЕНЯ. Так... Ясно... Теперь я ни за что не уйду, пока не скажу тебе того, что считаю необходимым сказать. Можешь стоять ко мне спиной: я все равно буду говорить – для себя, а не для тебя. Ты считаешь меня подлецом из-за того, что я на собрании воздержался? А что делать, если мне многое непонятно? Голосовать за тебя только потому, что ты – мой друг? Не могу. Голосовать против тебя потому, что так удобнее? Не могу. Ты мой друг. Я не нашел ответа для себя на многие вопросы – поэтому я воздержался, но я не просто воздержался, я – ищу. А когда найду, тогда приму определенное решение. И если убежусь, что твой отец враг, а ты все равно за него – я не буду говорить так, как говорил вчера Витька. Тогда и ты для меня будешь врагом, понял?!
СЕМЕН. А если ты убедишься, что мой отец невиновен?
ЛЕНЯ. Тогда я буду говорить во всеуслышание, что происходит страшное преступление!
СЕМЕН. На, прочти... (Достает из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги.) Прочти. Это – заявление отца Иосифу Виссарионовичу Сталину. Он прислал вчера из тюрьмы. Утром я отправил копию в Кремль.
Леня начинает читать заявление. Сначала он читает про себя, а потом, постепенно, начинает читать вслух.
ЛЕНЯ. ...Следователи Макаров и Попов применяют недозволенные приемы, только бы выбить показания. Они требуют, чтобы я сознался в том, что был в подпольной организации, на службе у иностранной разведки, продавал военные секреты и готовил покушение на вас, Иосиф Виссарионович, и на Лаврентия Павловича Берия.
Я с шестнадцатого года в партии. Я прошел путь от красногвардейца до адмирала. Я говорю это для того, чтобы еще раз показать смехотворность таких обвинений. Мне быть изменником Родины – это то же, что быть убийцей единственного сына, в адрес которого, кстати, раздаются непрекращающиеся угрозы. Конечно, я мог бы прекратить свои мучения, дав показания на тех людей, на которых они требуют. Но это выдающиеся ученые, занятые сложнейшей работой по укреплению оборонной техники, – и дай я на них показания, они будут тут же арестованы.
Это принесет непоправимый вред нашему государству. Лучше я умру здесь, чем совершу преступление против Родины. Дорогой товарищ Сталин, я обращаюсь к вам: здесь, в следственном отделе, где начальником Рюмин, готовится страшное преступление против Родины. Необходимы срочные меры, ибо дело революции в опасности!»
СЕМЕН. Ну?
ЛЕНЯ. Сеня... Сенька... Сеня...
Подходит к столу. Закрывает лицо руками. Плачет. Входят САША и НАДЯ.
САША. Отец Леонтий перечитался Ломброзо? Вызывать «Скорую помощь» или сами его свяжем?
Следом входит ВИКТОР.
ВИКТОР. Братцы, я купил два кило провансаля!
САША. Ты что, космополит? Провансаля теперь нет, есть квашено-кислая капуста с маслинами и смородиной. Точно, отец Леонтий?
ЛЕНЯ (сквозь слезы). Дурак ты. САША. Очень может быть!
Картина вторая
Кабинет следователя Попова. По кабинету расхаживает полковник НИКОЛЬСКИЙ – седой человек, один из старейших работников органов госбезопасности. В углу сидит МАКАРОВ.
ПОПОВ. А ты им скажи, товарищ Никольский, чтоб они своими делами занимались как следует...
НИКОЛЬСКИЙ. А еще что мне сказать?
ПОПОВ. Еще скажи, чтобы не в свои дела не лезли...
НИКОЛЬСКИЙ. Вы понимаете, что «им» – это партийная организация военного научно-исследовательского института?
ПОПОВ. Только не надо, пожалуйста, проводить политинформаций.
НИКОЛЬСКИЙ. Я к вам не политинформацию проводить пришел, товарищ Попов. Я прошу вас вызвать Иванова: то, что вы мне показали в деле, – просто несерьезно. Мы же с вами оба юристы.
ПОПОВ. Он подследственный, я его тебе не отдам.
НИКОЛЬСКИЙ. Мы с вами, между прочим, на брудершафт не пили, и потом я чуть постарше.
ПОПОВ. Фактор, конечно. Приношу извинения. Просто я думал, мы – люди одного цеха, мастера, как говорится.
НИКОЛЬСКИЙ. Встречаются подмастерья.
МАКАРОВ. Это вы что, меня имеете в виду, товарищ полковник?
НИКОЛЬСКИЙ. Почему?
ПОПОВ. Не обращайте внимания. Болезненное майорское честолюбие. Но – толковый работник, толковый. Ревностный, правда, чересчур. Раскалывать любит. Два года с ним воюю, все учу с подследственными культурно работать.
НИКОЛЬСКИЙ. Похвально. Так что мне делать с Ивановым? Просто-напросто неловко с товарищами из парторганизации так разговаривать. Мне надо составить свою точку зрения, чтобы говорить с ними.
ПОПОВ. В данном случае придется воспользоваться моей точкой зрения.
НИКОЛЬСКИЙ. Не приучен.
ПОПОВ. Похвально! Как же иначе? Только это – все пустой разговор у нас. Принесите мне приказ от Рюмина или от Лаврентия Павловича – ну и забирайте себе Иванова на здоровье. Проводите с ним душеспасительные беседы, буги-вуги танцуйте, пудингом его кормите, тогда мне наплевать. А пока – он мой, он пока на мне висит, понимаете вы это или нет?!
НИКОЛЬСКИЙ. Понимаю... ПОПОВ. Так что же вы тогда из меня душу тянете?!
НИКОЛЬСКИЙ. Пожалуй, больше всего я, как вы говорите, тяну свою душу.
ПОПОВ. Жалость бередит сердце, а?
НИКОЛЬСКИЙ. Жалость? Да нет, не жалость. Тревога скорее...
ПОПОВ. Не понял.
НИКОЛЬСКИЙ. Так и я же не политинформацию пришел проводить, верно?
ПОПОВ. Юморок не веселый, полковник. Странно все мне это. Настроеньице либеральное у вас, с гнильцой, а?
