Текст книги "Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго..."
Автор книги: Ольга Семенова
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 68 (всего у книги 85 страниц)
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Бомарше, ты должен понять меня. Ты должен понять меня, как настоящий друг. Пюбилье и Рошар сегодня ушли из труппы, а на них валила публика. Они не хотят играть в твоих эротических, как они сказали, пустячках, их тянет в высокую и чистую трагедию Эсхила. Они хотят нежности и веры. Я умолил их вернуться в театр, пообещав им Эсхила. А уже потом мы поставим твоего «Фигаро».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Анри, но я же должен чем-то кормить семью. Я гол и нищ. У меня один источник дохода: вот эта рука. Я не умею ничего другого...
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Бомарше, весь Париж знает, что ты еще умеешь.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Ты же не дашь мне денег на поездки в Лондон и Вену, на встречи с авантюристами, на погони и переодевания! Я не гений, я должен хоть как-то познавать мир, чувствовать биение пульса. Я бы послал к черту мою работу на благо Версаля, дай ты мне гарантию хлеба насущного.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Бомарше, ты обязан понять меня.
ПИСАТЕЛЬ (своим голосом). Анри уходит.
В комнату входит женщина с низким задом, громовым голосом, в мини-юбке. Это РЕЖИССЕР. Вместе с ней входят трое м у ж ч и н (ими могут быть молодчики – британские шпионы из первой декорации). Режиссера играет та же актриса, которая играла в предыдущей картине режиссера Ван Тифозинни.
РЕЖИССЕР (не давая писателю опомниться). Здравствуй, любимый!
Здравствуй, живой гений! Познакомься, пожалуйста: это Фридрих, твой будущий соавтор по репризам политического характера, Джордж – соавтор по сценам массовой истерии, а Лючиано – соавтор драматургических конструкций. Знаешь, я положила первый акт твоей пьесы о Бомарше сегодня на ночь под подушку, утром читала сестре, и мы обе плакали и смеялись, смеялись и плакали... Сестра смеялась до икоты – я вызвала к ней «Скорую помощь». Поздравляю тебя, родной, поздравляю! Я мечтаю только об одном – как можно скорее поставить твою пьесу! Я посоветовалась с ребятами: художниками, осветителями, гримерами, пожарными, вот с ними (она кивнула на соавторов) – мы сделаем зрелище, настоящее зрелище!
ПИСАТЕЛЬ. Спасибо, спасибо, милая. Сразу стало легче жить и работать. Но ты – так же ранима, как и я. Сегодня звонил твой продюсер, он сказал, что вы взяли Дюрренматта...
РЕЖИССЕР. Не думай об этом. Предоставь об этом думать мне. Сейчас мы с тобой сядем и пройдемся по всему тексту. Кое-что надо будет нам с тобой и с ними (она кивает на соавторов) сочинить заново, кое-что убрать.
ПИСАТЕЛЬ. Можно тебя на минуту? (Отводит режиссера к окну.) Сколько?
РЕЖИССЕР. Фифти – фифти.
ПИСАТЕЛЬ. И вы все официальные соавторы?
РЕЖИССЕР. Это можно уладить: тебе – сорок, им шестьдесят процентов, и ты на афише один.
ПИСАТЕЛЬ. Даже не советуясь с адвокатом, могу тебе сказать по-братски: пятнадцать процентов тебе, десять – им. Это – все.
РЕЖИССЕР. Мне стыдно говорить об этих мелочах, родной. Я привела с собой двух ребят. (Она зовет из другой комнаты менестрелей.) Ну-ка, мальчики, сыграйте нам сцену из первого акта его пьесы.
Менестрели поют песенку о судьбе Фигаро.
РЕЖИССЕР. Ничего... Можно и так... Но я придумала все наоборот. И написала всю сцену заново. (Достает из сумки бумагу.) Сначала пантомима, а потом песня! Ты понимаешь?! Это же гениально! И совершенно другой смысл! Я прочитала сестре – она плакала! Ты плакал, Лючиано?
ЛЮЧИАНО. Рыдал, мадам!
РЕЖИССЕР. Но это не все, я сочинила еще одну сцену. Помнишь, у тебя после монолога Бомарше выходит гитарист и играет испанскую хоту? Помнишь?
ПИСАТЕЛЬ. Помню!
РЕЖИССЕР (торжествующе). А я все переделала! Написала совершенно новую сцену. Гитарист не в конце играет, а все время играет; все время! С сестрой даже плохо стало. Я ей напела. (Поет низким басом.) Потрогай шею – у меня вся кожа делается шершавой! Это же выходит совершенно новая пьеса. И не смотри на мои колени, хулиган, войдет твоя жена и спустит нас с лестницы...
ПИСАТЕЛЬ. Я не смотрю на твои колени, но...
РЕЖИССЕР. Без всяких «но»... Вы свободны, ребята.
Менестрели уходят.
Сейчас сядем, все обговорим и начнем сочинять. Кстати, я давно хотела тебя спросить: Бомарше мог видеть Жан Жака Руссо?
ПИСАТЕЛЬ. Мог. Но не больше тридцати процентов.
РЕЖИССЕР. Сорок пять – и ни долларом меньше. А где они встречались?
ПИСАТЕЛЬ. Как «где»? Они встречались в кабачке «У мидий», потом, кажется, на берегу Женевского озера.
РЕЖИССЕР. В Женеве только одно озеро?
ПИСАТЕЛЬ. Да. Тридцать пять – последнее слово.
РЕЖИССЕР. Жаль, что ты не хочешь сочинять вместе с нами, жаль... Ну, будь здоров, родной, целую тебя... Пошли, гении!
РЕЖИССЕР и СОАВТОРЫ выходят из кабинета писателя.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Бомарше! (Начинает диктовать беззвучно.)
Появляются БОМАРШЕ и ФИГАРО.
БОМАРШЕ. Как что не ладится у несчастных писателей, так сразу «Бомарше, Бомарше!» Нет бы вовремя платить деньги в кассу общества драматургов! Я его создал, я его и распущу, право слово. Давно бы уж это сделал, но кто защитит авторские права?!
ФИГАРО. А что режиссерша ему может сделать? Другое дело, если бы она была маркизой какой или герцогиней.
БОМАРШЕ. С маркизами легче. Я приглашал в негласные соавторы мужа госпожи де Помпадур и на сцене его театра ставил свою пьесу, – он пробивал разрешение через свою жену – просил ее ублажать Людовика в кровати. А с этой чертовкой несчастному писателю будет трудней. О, я предвижу интригу, великолепную интригу!
ФИГАРО. Выдумываете вы все, сударь.
БОМАРШЕ. Она его закопает, поверь мне. Писатель отличается от всех других смертных – даже самых умных – тем, что он придумывает мир своих людей. Мемуарист, вспоминавший былое, не писатель; философ, загоняющий человечество в рамки схем и организаций, – не писатель, совсем не писатель! Лишь тот может считаться писателем, кто из ничего создал нечто! Я порой смотрю на людей мудрых, на тех, кто больше меня знает фактов, все равно мне ясен он, а я ему – нет; я предвижу возможное, он предвидит очевидное, а между возможным и очевидным такая же разница, как между настоящей «Столичной» и водкой «Смирнофф».
ФИГАРО. Что она ему может сделать?
БОМАРШЕ. Возможны варианты, как напечатает «Тайм» – в объявлениях по обмену женами. Во-первых, можно написать кое-кому, что пьеса зловредна и несет в себе кое-что. Но это слишком в лоб, хотя действует безотказно. Можно похитить черновики пьесы и выдать их за свои, переписав через копирку на старую бумагу. Можно заказать аналогичную пьесу какому-нибудь холодному ремесленнику и, таким образом, убить тему. Можно натравить энциклопедистов – те готовы съесть сырую свинину без хрена. Можно доказать продюсеру, что на эту пьесу не пойдут, и театр понесет убытки. А можно устроить обсуждение в салоне театра – это венец всего!
ФИГАРО. А что будет здесь?
БОМАРШЕ. Искусство интриги заключается в том, чтобы вовремя повесить на стенку ружье. Поживем – увидим!
В комнату входит ЖЕНА писателя. БОМАРШЕ и ФИГАРО исчезают.
ЖЕНА. Извини, пожалуйста! (Смотрит программу ТВ – передают показ мод салона «мадам Рубинстайн».) Какая прелесть!
ПИСАТЕЛЬ (выключает ТВ). Будь проклят век информации! Пожить бы хоть месяц при свечах, без чертовых транзисторов и телевизоров.
ЖЕНА. Ну-ну, попробуй...
ПИСАТЕЛЬ. Что тебе?
ЖЕНА. Надо купить лангустов, землянику и каракатиц к сегодняшнему ужину – ты ведь пригласил посла...
ПИСАТЕЛЬ. Солнца нет, а деньги тают.
ЖЕНА. Сходи один раз в супермаркет, и ты убедишься, что я не жгу деньги, а разумно их трачу.
ПИСАТЕЛЬ. Все люди покупают в лавках. Расфасованное и взвешенное. А тебе же надо обязательно ездить в супермаркет.
ЖЕНА. Можно подумать, что калории нужны мне. Я сижу на диете. Обычная севрюга из Персии меня устроит, а ты устроишь сцену, что о тебе никто не заботится в этом доме, никто тебя не холит и не нежит, если на завтрак не будет грейпфрута с Таити и марискос из Лиссабона.
ПИСАТЕЛЬ. Ты же видишь – я работаю! Можно с калориями чуть позже?!
ЖЕНА. Выпиши чек.
ПИСАТЕЛЬ. Это чудовищно!
ЖЕНА. Хорошо, можешь идти с послом пить кофе в свой клуб друзей великого Кормчего. Там, кстати, говорят, роскошные длинноволосые блондинки щекочут тебе шею своими хвостами!
ПИСАТЕЛЬ (выписывая чек). Ты что – сошла с ума?!
ЖЕНА. Это ты сошел с ума! Ко мне звонят десять раз в день и сообщают последние новости о тебе! То ты у маоистов, то у лесбиянок, то еще черт знает где! Я не прошу тебя быть монахом, но улаживай, пожалуйста, свои политико-сексуальные дела без оповещения в печати!
ПИСАТЕЛЬ. Кто тебе приносит эти сплетни?!
ЖЕНА. Сплетни?!
ПИСАТЕЛЬ. Грязные сплетни! Эта блондинка была журналисткой! Это клевета!
ЖЕНА (в ярости). Клевета?!
Писатель включает диктофон. Звучит ария Клеветы. ЖЕНА уходит, хлопая дверью. Писатель снимает трубку телефона, набирает номер.
ПИСАТЕЛЬ (полушепотом). Алло, это я. Слушай, какая-то сволочь рассказывает ей про... Да. Кто был в клубе, ты не помнишь? Тогда, именно тогда! Ну... Еще кто? Еще? Этот не мог, он только что развелся. Да? А где она сидела? У окна? Она. Скотина. Ее не стал снимать Стэнли Крамер, и она решила, что это сделал я. Слушай, позвони ко мне, а я не буду брать трубку. Поговори с женой и объясни ей, что я был с журналисткой с телевидения. Да... Пока!
Писатель отматывает пленку и слышит свой голос: «Бомарше, ты обязан понять меня». Диктует.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Почему я должен всех понимать, всем все прощать, всех за все ценить! Кто обязал меня работать Христом?! (Телефонный звонок.) Кто бы меня понял – в конце концов?! (Поднимает трубку.)
ЖЕНА (из-за стены). Положи трубку!
ПИСАТЕЛЬ (кладет трубку, продолжая диктовать). «Ремарка – вернулся Анри».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Рассорившись с моим театром, ты станешь кричать в пустоту! Никто не сможет сыграть твои слова так, чтобы их услышали тысячи. А что касается насущного хлеба, я дам тебе сто луидоров.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Сто луидоров! Он даст нам сто луидоров! Мы тратим в день десять! Бомарше нужна калорийная пища, он не может сидеть на желудевом кофе и сэндвичах!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Мадам, я очень сожалею.
Писатель подкрадывается к двери и прислушивается к разговору жены за стенкой, разговор состоит из саркастических междометий: «Ах, так! Ну, понятно! Бедный! Скажите на милость!» Писатель, возвращаясь к столу, осторожно снимает трубку и сразу же слышит грозный голос жены: «Опусти трубку!» Писатель в ярости отходит к проигрывателю и включает арию из «Севильского цирюльника». Когда ария кончается, писатель прислушивается: за стеной – тихо. Он отматывает пленку в диктофоне и слушает последнюю фразу: «Мадам, очень сожалею».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Ты думаешь, он сказал мне правду про Эсхила?
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Хотела бы я знать, кто из мужчин вообще говорит правду. Нет, нет, это не печатать! (Отматывает пленку.) Не знаю, родной, я ничего не знаю. У меня сердце разрывается от боли за тебя.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Просто он боится играть мои сатиры. Древних играть удобней: меньше придирок, поэтому он придумал это белиберду про Пюбилье и Рошара! «Актеры хотят играть чистую классику!» Актер – это смесь проститутки и ребенка! Это зверушки! Что они могут?! Лицедействовать, изображая нечто! Они лишены мысли и сердца – вместо этого Господь одарил их женской чувственностью!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). А что это за актриса вилась вокруг тебя позавчера в клубе друзей Мао? (Своим голосом.) Этого не печатать! (Отматывая пленку.) Ты должен держаться, родной. Ты должен писать, не думая о бренном и суетном. В конце концов, мы можем уехать в деревню, поселиться в нашем замке... Этого не печатать! Поселиться в доме какого-нибудь крестьянина. Я ограничу до минимума наши траты...
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Трудно быть женой писателя, родная. Я благодарю Бога, что он послал мне тебя: пусть рушится все вокруг, пусть радуются враги, пусть злобствуют завистники, но я знаю, что ты всегда рядом, что ты, как никто, понимаешь меня – и даже то, как я обманываюсь в друзьях... (Писатель подходит к стеллажам, ищет книгу, долго ищет, нервничая.
Снимает трубку второго домашнего телефона, набирая номер.) Это кухня? Дворецкий?! Положите трубку, мне нужна экономка! Алло, это вы?.. Где моя книга «Мир гениальных мыслей»?! Что?.. Хорошо, жду.
В кабинет входит старушка, ЭКОНОМКА Писателя.
ПИСАТЕЛЬ. Я спрашиваю, где «Мир гениальных мыслей»?! Она стояла вот тут!
ЭКОНОМКА. Она знала, но ведь ушла.
ПИСАТЕЛЬ. Куда?
ЭКОНОМКА. Не сказала. Во гневе. Не оглянулась.
ПИСАТЕЛЬ. Со слезами?
ЭКОНОМКА. С ними. Есть будете в каминной или накрывать в парке?
ПИСАТЕЛЬ. Ну что за характер, а?!
ЭКОНОМКА. Сами распустили.
ПИСАТЕЛЬ. Ах вы, умница моя добрая...
ЭКОНОМКА. Если б сами-то были мужчиной, а то ведь, как студень: откуда крикнут, туда и пригибаетесь.
ЭКОНОМКА уходит. Писатель пролистывает книги. Находит наконец ту, которую искал. Включает диктофон. Диктует.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Я всегда повторяю строчку мудрого Зенона – «Спрошенный о том, что такое друг, Зенон ответил: “Другой я”».
ПИСАТЕЛЬ (быстро листает книгу «Мудрых мыслей», голосом Жозефины). А помнишь: «Кто мне скажет правду обо мне, если не друг»? (Своим голосом.) Нет, не печатать! Это девятнадцатый век. (Отматывает пленку в диктофоне.) А помнишь: «Объединение дурных людей – это не товарищество, а заговор. Они не любят друг друга, а скорее друг друга боятся; они не друзья, а сообщники».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Кто это?
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины, заглядывает в книгу). Разве ты не помнишь? Это наш добрый Этьен де ля Боэсси...
Писатель снимает трубку телефона и набирает номер.
ПИСАТЕЛЬ. Это «Фигаро»? Соедините меня с театральной редакцией. Алло, здравствуй, дорогой. Ты не помнишь, когда умер Этьен де ля Боэсси? В шестнадцатом? Я со студенчества помню его фразу: «Объединение дурных людей – это не товарищество, а заговор...» Откуда это? «Рассуждение о добровольном рабстве»? Верно, верно, помню. Ну, обнимаю тебя, дорогой, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Да, да, «Рассуждение о добровольном рабстве». Мы все – добровольные рабы: обстоятельств, любви, вражды, правителей, слуг, самих себя... Что может быть страшней добровольного рабства? Я оправдаю шаг вынужденный, готов оправдать предательства и ложь, исторгнутую под пыткой, но когда я сам надеваю на себя ярмо, когда я сам отказываюсь от того самого великого, что есть в этом мире – от свободы, когда я становлюсь жалким невольником привычек, мнений, выгоды, тишины, удобства, теплого клозета... (Набирает номер телефона.)
Алло, это «Тайм»? Соедините меня с европейским отделом. Алло, родная, это я, ты не помнишь, во Франции середины семнадцатого века... Погоди, тысяча семьсот девяностый год, это какой век – шестнадцатый? Я всегда путаю – то ли столетие назад, то ли столетие вперед. Ага, верно. Так вот, во Франции середины восемнадцатого века в домах уже были теплые сортиры? Да? Ясно. Изобрел Бомарше?! Ты правду говоришь? Ну, спасибо, ма птит, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Знай я, что французы станут ценить комфорт выше идеи, я бы ни за что не стал делать проекта этого чертового места...
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Я бы тебя попросила об этом, любимый. Только об этом и ни о чем больше.
ПИСАТЕЛЬ (звонит по телефону). Слушай, родная, если в левом боку открылось колотье, что надо принимать? Препарат из ласточкиных гнезд? Сама-то пила? Поменяй фамилию на Сальери! Что? Не может быть! Боже, интриги, интриги, кругом одни интриги! Она же обещала дать мой портрет с интервью на первой полосе!
Закуривает, нервничая. Снова включает диктофон.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). С умом и вдруг продвинуться? Теперь я поняла, что только раболепная посредственность может хоть чего-то добиться.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше, заглядывает в томик Бомарше, читает цитату целиком). Ты права, политика – это когда человек прикидывается, что он знает все, хотя не знает ничего; когда он делает тайну из того, что тайны не составляет; когда он плодит наушников, прикармливает изменщиков и старается важностью цели оправдать убожество средств!
ПИСАТЕЛЬ (принимает лекарство, выключает диктофон, снимает трубку домашнего телефона, набирает номер). Это кухня? Мне сейчас не нужен гараж! Я звоню на кухню! На чем уехала мадам? Одна?.. Хм! (Набирая еще один номер.) Кухня? Слава Богу! Лангусты готовы?!
Входит ЭКОНОМКА.
ЭКОНОМКА. Так она их съела.
ПИСАТЕЛЬ. Хороша себе очковая диета.
ЭКОНОМКА. Одно слово – гадюка.
ПИСАТЕЛЬ. Кто?
ЭКОНОМКА. А кто очковая-то?
ПИСАТЕЛЬ. Вас иногда заносит.
ЭКОНОМКА. Она вам вегетарианский суп оставила.
ПИСАТЕЛЬ. Сделайте мне кофе и сэндвич. (Голосом Бомарше.) Но так или иначе, мы победим их всех, Жозефина, мы победим. Надо только отринуть все мелкое, что мешает нам видеть небо и слышать смех младенца...
Входит ШОФЕР.
ШОФЕР. Фирма «Крайслер» предлагает вам купить новую модель – с телевизором и кондиционером вместо «Ягуара» мадам.
ПИСАТЕЛЬ. Позже можно, а? Я ведь работаю!
ШОФЕР. Позже – будет дороже.
ПИСАТЕЛЬ. Сколько?
ШОФЕР. Десять тысяч долларов.
ПИСАТЕЛЬ. Предложите восемь.
ШОФЕР. «Крайслер» лучше, чем у Бельмондо и Лелюша.
ПИСАТЕЛЬ. Лелюш и Бельмондо вне партий! Я за революцию юности! Дайте им восемь тысяч и скажите, что я восславлю их в новой пьесе.
ШОФЕР. Деньги?
ПИСАТЕЛЬ. Получите у моего адвоката, а сейчас позвольте мне работать!
ШОФЕР. Чек.
ПИСАТЕЛЬ (дает ему чек и возвращается к диктофону, говорит голосом Бомарше). Жозефина, родная, что у нас с экипажем?! Сделай что-нибудь, мы ездим на рыдване, и меня задерживает на улицах гражданская стража...
Входит ЭКОНОМКА.
ЭКОНОМКА. Привезли секретер времен Людовика Первого!
ПИСАТЕЛЬ. Ну и что? (В микрофон.) Это не печатать!
ЭКОНОМКА. Она денег не оставила.
Писатель дает экономке деньги и бессильно опускается у диктофона. За стеной слышен хохот. Входит молодой парень, СЫН писателя.
СЫН. Здравствуй, шеф!
ПИСАТЕЛЬ. Здравствуй, сынок.
СЫН. Графоманствуешь?
ПИСАТЕЛЬ. Что у тебя?
СЫН. Разгрохал теорию доказательств Рейсера-Гроссе и по этому поводу иду пить вино с однокурсниками.
ПИСАТЕЛЬ. Завтра закончу пьесу – ты послушаешь?
СЫН. Шефчик, я же физик, мне твои эссе непонятны. Вы пишете языком приблизительным, вокруг да около. Намекаете все, курите фимиам скандалистам и волосатым пророкам Троцкого. А мы люди грубые: дважды два – четыре. Я тут рассчитал на ЭВМ хитрости современного кинематографа.
У нас раньше не принято было орать на экране – только плакать. Теперь если орешь – значит, смелый, значит – новатор. Раньше снимали фигуру, а теперь – глаза во весь кадр: значит, пристальное вглядывание во внутренний мир. Искусство, шеф, живет по непознанным формулам математики чувств. А вы у нас люди косные, книг читаете мало – все больше себя. Поэтому мое поколение и ударилось в технику: если там соединишь не те провода, мир взорвется. А вы соединяете злодея с гением и говорите, что это – новаторство. А сие – от слабого заряда информации в каждом из вас.
Ты не сердишься? Я тут посчитал на ЭВМ: сто процентов информации было заложено лишь в строке русского журналиста Пушкина – «Ах, наконец достигли мы ворот Мадрида». «Ах» – усталость, «наконец» – протяженность пути, «достигли» – преодоление препятствий, «ворот» – символ Средневековья, «Мадрид» – столица Испании.
ПИСАТЕЛЬ. Вот тебе. (Дает ему деньги.) Хватит?
СЫН. Спасибо, шеф.
ПИСАТЕЛЬ. Иди, ликуй, и не мешай мне.
Сын уходит.
(Диктует.) В комнату входит Жан Жак Руссо.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Дорогой Жан Жак, как это славно, что вы пришли к нам.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Я сделаю кофе.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Что вы грустите?
ПИСАТЕЛЬ (голосом Руссо). Искусство развивается по непознанным формулам математики чувств. Будущее поколение уйдет в мир техники: если там соединить не те химические элементы в пробирке, взорвется дом, в котором мы живем. А нам приходится соединять злодея и гения в одном образе и убеждать самих себя в том, что это – новаторство.
Входит ЖЕНЩИНА из общества драматургов, передает писателю конверты.
ЖЕНЩИНА. Здесь приглашения на обеды, приемы и дискуссии.
ПИСАТЕЛЬ. Я не могу. Я заканчиваю пьесу.
ЖЕНЩИНА. Завтра в одиннадцать заседание фракции фантастов с участием Маркузе, в час дня выступление в клубе поклонников Робеспьера, в три – обед с переводчиками из Трапезундии, в пять – файв-о-клок по поводу предстоящего юбилея Скорцени.
ПИСАТЕЛЬ. Скажите, что не застали меня дома.
ЖЕНЩИНА (вздыхая). При Бомарше было легко: на всю Францию десять членов Общества драматургов, а нынче на один Париж – две тысячи! И все что-то пишут, кого-то бранят, чего-то намекают...
ПИСАТЕЛЬ (с пафосом, глядя на себя в зеркало). Если писатель, удовлетворенный настоящим, критикует прошлое во имя будущего, на это нельзя сетовать!
ЖЕНЩИНА. Это как понять? Значит, не придете?
ПИСАТЕЛЬ. На обед в Трапезундию приду, и на файв-о-клок тоже.
ЖЕНЩИНА. Вы и так располнели...
ЖЕНЩИНА уходит.
ПИСАТЕЛЬ (вслед). Наиболее виновные всегда наименее великодушны.
(Включив диктофон, голосом Бомарше.) Мой дорогой Руссо, признайтесь, как вы умудряетесь столько работать?
ПИСАТЕЛЬ (голосом Руссо). Вспомните мудрого Декарта: «Надо почаще менять места жительства, города и страны, иначе друзья, союзники, почитатели не дадут написать тебе ни строчки!»
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Если Бомарше уедет хоть на неделю, в доме обрывают все телефоны. (Своим голосом.) Этого не печатать!
(Голосом Жозефины.) В доме нет возможности оставаться – ежеминутно приходят курьеры; Бомарше всем нужен, Бомарше всем должен, а когда он не дает новую драму, его подвергают улюлюканью: «Исписался!»
ПИСАТЕЛЬ (голосом Руссо). Помните, как Буало отомстил за своего друга Расина, написав о тех, кто улюлюкает:
Невежество и спесь с презрением во взглядах,
В кафтанах бархатных и кружевных нарядах
Садились в первый ряд – мы все видали их
– Презрительным кивком пороча каждый стих...
А если о ханжах шла в этой пьесе речь,
Так нужно автора взять на костер и сжечь!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше, читает слова Бомарше из его пьесы).
«Если только какой-нибудь смельчак не стряхнет театральной косной рутины, то вскорости французскому народу опротивеют наши скучные пьесы, и он устремится на бульвары, к смрадному скопищу балаганов, туда, где благопристойная вольность, изгнанная из французского театра, превратится в оголтелую разнузданность, где юношество набирается бессмысленных грубостей, где она утрачивает вкус ко всему благопристойному, а заодно к образцам – к произведениям великих писателей...»
Звонит телефон.
ПИСАТЕЛЬ. Да. Я... Работа кончена. Я не ем и не сплю, из дома вынесена мебель, у меня нет денег на метрополитен. Я готов прочесть мою пьесу завтра.
Декорация третья
Кабинет продюсера театра с приглашенными научными экспертами. ПРОДЮСЕР, режиссер, актеры роли, которые играют менестрели), Фигаро и Бомарше в современных костюмах; ПИСАТЕЛЬ заканчивает читку пьесы.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Любовь моя, спасибо тебе за то, что ты всегда была со мною, во всех моих горестях и радости, спасибо тебе за то, что ты – есть ты, спасибо тебе, спасибо...
ПИСАТЕЛЬ (своим голосом). В кабинете Бомарше слышна Марсельеза, это в Париж входят те, кто спасет Революцию, которой великий драматург отдал всю свою жизнь и весь свой талант. Марсельеза все ближе и ближе, могучая музыка заполняет сцену, грохочет, усиленная динамиками. Медленно идет занавес. Конец.
ПРОДЮСЕР. Ну что же, друзья... Я жду ваших мнений.
АКТЕР № 1. Пьесу надо покупать.
АКТРИСА № l. А по-моему, стыдно человеку, рекламирующему себя как ультрреволюционера, приносить подобное сочинение типа «сю-сю» в наш театр.
АКТЕР № 2. Я согласен с коллегой. Это все дурно, это нельзя играть.
АКТРИСА № 2. По-моему, коллеги выступают против этой великолепной пьесы потому, что для них там нет ролей. Мне кажется, что это запрещенный прием: бить параллелями.
АКТЕР № 2. А на что похожи параллели: на боксерские перчатки? В Биарице меня били канделябрами, но вот параллелями – ни разу.
ПРОДЮСЕР. Брэк, брэк, мальчики! Сначала послушаем мнение наших экспертов?..
КОНСУЛЬТАНТ № 1. Позвольте?
ПРОДЮСЕР. Да-да, пожалуйста. Слово – бакалавру филологии.
КОНСУЛЬТАНТ № 1. Древние утверждали, что понять истину можно лишь, если Немезида выслушала обе стороны. В данном случае нам предстоит выслушать еще одну сторону: самого Бомарше, ибо «версию Бомарше» – то, каким он представляется уважаемому Писателю, мы только что прослушали. Итак, Бомарше, истинный, а не представляемый. Живой, а не созданный. Фигаро, то есть сам Бомарше, беседуя с графом Альмавива, сказал: «Если занять людей их собственным делом, то в чужие дела они уже не сунут носа».
Если изучить Бомарше и его творчество серьезно, вдумчиво, иначе говоря научно, тогда автору пьесы стало бы ясно, что Бомарше – это отнюдь не тот пламенный революционер, нежный семьянин, тихий супруг и страстотерпец, коим нам его представили. Поверь мы автору пьесы, тогда следует переписать историю французской революции и вместо Руссо и Вольтера назвать Бомарше идеологом великого призыва: «Свобода, Равенство, Братство!»
Что советовал королю и двору «революционер» Бомарше? Цитирую: «Не следует забывать, что мы обязаны отдавать должное высшим сословиям; преимущество, которое дается происхож– дением, совершенно правильно, во-первых, потому что это наследственное благо, соответствующее деяниям, заслугам и достоинствам предков, не может задеть самолюбие тех, кому в этом отказано, а, во-вторых, при монархии нельзя упразднить промежуточные сословия, иначе между монархом и подданными вырастет слишком большое расстояние: вскоре бы остались только деспот и рабы; между тем в сохранении постепенного перехода от пахаря к властелину заинтересованы решительно все сословия, и быть может, это составляет самую надежную опору монархического строя!» Неплохой совет, не правда ли?! Совет, звучащий как вызов Руссо и Вольтеру! Совет, который лил воду на мельницу царедворцев, присосавшихся к телу Франции!
Эксперт роется в своих бумагах.
ФИГАРО. Ну не сукин ли сын, а?
БОМАРШE. Неужели не могут из тысяч газетных щелкоперов и бумагомарак отобрать наихудших и из этих наихудших отделить самого гадкого, который бы и поносил всех? Недолговечный паразит вызовет мгновенный зуд, а затем гибнет... Театр – это исполин, который смертельно ранит тех, на кого нацелены его удары.
КОНСУЛЬТАНТ № l. Где только можно, Бомарше повторяет: «Если бы позаимствовали у англичан мудрости, позволяющей им относиться ко всяким глупостям с убийственным презрением, эти глупости не выходили бы за предел той навозной кучи, где они появились на свет, и не распространялись бы, а гнили на корню».
ФИГАРО. Ну не сукин ли сын, а?!
БОМАРШЕ. Миллиарды людей, ушедших в землю, забыты, а те, которые рискнули что-то оставить после себя в слове, звуке или полотне, исследуются, как букашки. Втуне уходит все то, о чем я думал, когда писал эти свои слова: престиж Франции, борьба с монархистами, помощь революции, травля в газетах, дружба с Вольтером и запрет на пьесы... Наука – это, наверное, прекрасно, но лишь если она имеет дело с явлениями природы, цифрами или формулами. Когда же научный эксперт говорит обо мне, как о черенке – мне хочется сжечь все, что я когда-то рискнул написать, рассчитывая на снисходительную доброту и номинальную подготовленность потомков!
КОНСУЛЬТАНТ № 1. В пьесе ни слова не сказано о том, что Бомарше был на службе у Людовика Бурбона! Бомарше был шпионом, купцом, негоциантом, авантюристом, и при этом – смешно отрицать очевидное – он был одаренным драматургом. Но ведь никто еще не пытался сделать Шекспира борцом за освобождение Индии, а придворного драматурга – Лопе де Вега – подвижником в борьбе с инквизицией! Если бы Людовик удовлетворил честолюбивые претензии Бомарше, купившего титул дворянина Норака, если бы он шагнул со ступеньки личного агента государя на ступеньку его министра, если бы ему развязали руки для его коммерческой деятельности – а Бомарше в свое время заработал на спекуляциях более двадцати одного миллиона ливров, – тогда бы он никогда не стал писать свои комедии.
Вот его признание в письме к герцогу де Ноайю: «Книги, работа, путешествия – все было ради политики... Мне она нравилась до безумия! Взаимные права держав, посягательства монархов, кои всегда потрясают жизнь масс, действия правительств – таковы были интересы, созданные для моей души!» Это Бомарше истинный, а не придуманный. Я не против того, чтобы создать пьесу о драматурге, – пусть меня поймут правильно. Но либо должна соблюдаться правда – рассматривать Бомарше следует как фигуру противоречивую, либо же следует снять вообще имя Бомарше и назвать главного героя каким-то другим, вымышленным именем.
ПИСАТЕЛЬ. Я дам ему имя шевалье дю Чан Кайши! Автор «Фигаро» – шевалье дю Чан Кайши!
ПРОДЮСЕР. Что скажет наш второй консультант?
КОНСУЛЬТАНТ № 2. Истинный Бомарше, который по утверждению моего оппонента был рабом аристократии и монархии, писал: «Все выдающиеся люди выходят из третьего сословия. В империи, где существуют только великие и малые, нет никого, кроме наглых господ и гнусных рабов».
ПИСАТЕЛЬ. Спасибо! Спасибо вам!
КОНСУЛЬТАНТ № 2. Вы напрасно благодарите меня. Я категорически против вашей пьесы, потому что она аналогетична и весьма осторожна. Она как панегирик на похоронах, тогда как Бомарше – жив!
АКТРИСА № 2. Браво!
КОНСУЛЬТАНТ № 2. Людовик, посмотрев «Женитьбу Фигаро», сказал: «Если быть последовательным, то допустив постановку этой пьесы, надо разрушить Бастилию». И спустя пять лет после этого Бастилия была разрушена! (Роется в бумагах.)
БОМАРШЕ (Фигаро). Врет! Ничего подобного! Сначала Людовик поаплодировал и вытер слезы: он смеялся и плакал от восторга, он сказал: «Шельмец Бомарше – воистину гений!» А потом он сказал: «но»! И добавил со вздохом: «Этот Бомарше смеется надо всем, что следует почитать при известном образе правления». Скотина, конечно, но ввернул умно. Стоит ли из монарха делать идиота? Это антиисторично!
КОНСУЛЬТАНТ № 1. А кто писал, что «Фигаро изображает из себя ниспровергателя, но в сути своей – это человек порядка! Он не поведет восставших крестьян на Агуас Фрескас! Но он без всяких угрызений купит за бесценок этот замок!» Это писал корифей Роже Помо! Это писал француз о французе!
АКТЕР № 2. Великолепно и точно!
КОНСУЛЬТАНТ № 2. Мне можно продолжать?
ПРОДЮСЕР. Прошу тишины! (Обращается к консультанту № 2.)
Старайтесь привыкать к здешнему темпераменту: актеры – люди особые...
КОНСУЛЬТАНТ № 2. Актеры молчат, орет мой оппонент.
КОНСУЛЬТАНТ № 1. Орет?
КОНСУЛЬТАНТ № 2. Простите. Кричит. Я слишком возмущена позицией моего оппонента, чтобы выбирать формулировки. Итак, я продолжаю...
