Текст книги "Распутин"
Автор книги: Иван Наживин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 81 страниц)
XXXV
МАШИНКА ПРИНЦА ГЕОРГА
Известие, принесенное графом Михаилом Михайловичем на виллочку «Bergfried» о том, что принц Георг решил отдать все свои силы на спасение России, было совершенно справедливо. Удачно ускользнув еще при Временном правительстве через Финляндию за границу, принц Георг прежде всего проехал в Ниццу, где на своей огромной беломраморной вилле среди пальм угасал его отец, знаменитый когда-то красавец, кутила и бретер, как-то инстинктивно стоявший всю жизнь выше всех этих отживших предрассудков, которыми люди неизвестно зачем загромождают свое бренное существование. Он, по пословице, бил сороку и ворону, не заботясь, что из этого может выйти. Его жена, знаменитая красавица, не отставала от своего супруга и тоже била и сорок, и ворон, и галок, и все, что попадется под руку. Уже под конец своей молодости она пленила одного великого князя, носившего кличку сухопутного адмирала, ибо плавал он исключительно между Парижем и Монте-Карло. Сухопутный адмирал настолько крепко и натурально привязался к красавице, что муж стал находить это совершенно неприличным. Вернувшись раз поздно ночью из яхт-клуба, принц постучал в дверь супружеской спальни. Ему в визе было отказано. Он попробовал настаивать. Дверь вдруг отворяется, и на пороге вырастает могучая фигура сухопутного адмирала. Короткое, но горячее объяснение, и принц, получивший ловкий и сильный удар коленом под известное место, летит через всю комнату к двери. Поднявшись с паркетного пола, он решил, что жить в этой варварской стране он больше не может, стал в оппозицию ко двору и правительству и уехал на юг Франции. Однако вскоре прерванные сгоряча отношения с сухопутным адмиралом были восстановлены, и все они так троечкой везде и всюду и ездили. Прижившийся на солнечном берегу принц в Россию больше не возвращался, ограничиваясь лишь получением доходов оттуда со своих необозримых имений…
Разлучиться с Россией было ему не очень трудно. Огромные средства его были размещены в иностранных банках, а кровь ничего пожилому принцу не говорила, ибо по крови это был какой-то воплощенный интернационалист: его предок, один из шумных наполеоновских генералов, француз по крови, был сделан каким-то корольком в Италии и женился, конечно, на немецкой принцессе. Его сыновья тоже все переженились на разных принцессах: испанских, русских, конечно, германских, итальянских, датских. Мать принца Георга, бившая сороку и ворону, еще более интернационализировала кровь высокого рода: все знали, что в ее детях течет кровь и нескольких французских атташе, и русских конногвардейцев, и немецких принцев, и одного итальянского князя церкви, и одного итальянского тенора, и одного русского баса и даже, как говорили, одного очень ловкого ниццкого парикмахера. Чей, собственно, сын был принц Георг, она не знала, да и не интересовалась этим: не все ли это равно в сравнении с вечностью?
Повидавшись с тихо умиравшим отцом и получив свою часть наследства, принц Георг почувствовал прилив солидности и купил в Баварии у одного немецкого принца на берегу красивого Инна прекрасный старый замок. Он стрелял в коз, в зайцев и в фазанов, ловил в Инне форель, стрелял из пистолета в собственном тире, носился на автомобиле, пил старый портвейн с чудесными бисквитиками, принимал многие визиты, играл в крокет, в хоккей, в лаун-теннис, в покер, в бридж, на бильярде и на бирже, раскладывал пасьянс, читал французские газеты, занимался фотографией, катался на лодке и на лыжах, но, конечно, этого было мало, и принц решил спасать Россию. Решив спасать Россию, он прежде всего купил себе пишущую машинку, но оказалось, что писать на машинке надо было учиться. Принц провожжался с ней целое утро и решил, что учиться незачем, что сойдет и так. И вот собственноручно настрочил он на машинке несколько писем – они состояли из одних опечаток – своим хорошим знакомым: безработным генералам, отставным шталмейстерам и егермейстерам и вообще особам значительным, чтобы они приезжали к нему сговариваться, как спасти Россию. И они приехали в старый замок и раз, и два, и три, пили портвейн, пили мадеру, пили бургундское, играли в бридж и решили издавать газету и разные книги. Но они в этом ничего не понимали. Тогда позвали они на помощь случайно подвернувшегося Тарабукина и вдруг с удовольствием узнали, что тут же, в Баварии, живет один настоящий редактор-издатель, Евгений Иванович, который все им наладит. Женат принц Георг был на морганатической дочери одного великого князя. Принцессу чрезвычайно угнетали все эти Тарабукины, какие-то там редакторы-издатели, но она принимала их с грустно-покорным видом: если эта жертва нужна для России, она охотно возьмет свой крест на себя…
Большой сверкающий автомобиль, строго ухая на баварских ребятишек, собак и встречных крестьян с кисточками на шляпах, стрелой нес графа Саломатина и Евгения Ивановича по превосходному шоссе. Шофер был сдержан и величав. Встречные все кланялись…
Слева на крутой скале среди столетних дубов и лип забелелся большой красивый замок.
– Если вы хотите сделать здесь дело, – сказал, улыбаясь, граф Михаил Михайлович, – вам непременно надо понравиться принцессе, а если вы хотите понравиться принцессе, вы должны понравиться ее японским собачкам… Предупреждаю вас.
– А разве без японских собачек сделать дело нельзя?
– Труднее. Во всяком деле есть своя японская собачка, и с этим надо мириться. Я предпочитаю простейшие способы: собачка – собачка…
Автомобиль красиво влетел в монументальные чугунные ворота, описал красивую дугу по широкому, усыпанному гравием двору и остановился у величественного подъезда. Лакей с большими медными пуговицами почтительно выскочил из дверей и, приняв гостей, передал их другому лакею, который проводил их в приготовленные для них комнаты.
– Когда вы будете готовы, благоволите позвонить мне… – почтительно сказал лакей Евгению Ивановичу. – И я провожу вас к его светлости, они ожидают вас…
Евгений Иванович, собственно, не знал, что ему надо сделать, чтобы быть готовым, но сказал:
– Хорошо…
Он вымыл руки, посмотрелся в зеркало, снял одну пылинку с рукава, посмотрел несколько минут в окно на прекрасные извивы Инна по широкой долине, на лесистые холмы, прошелся по мягкому ковру прекрасно обставленной комнаты и уныло решил, что он ввязался в глупую историю. И – позвонил.
– Пожалуйте!..
Старый опрятный лакей, неслышно ступая вежливыми сапогами, провел его длинным сводчатым коридором – все стены его были завешены оленьими и всякими другими рогами – на другой конец замка и осторожно постучал у массивной дубовой двери. Оттуда что-то отвечали глухо, старичок почтительно отворил дверь и пропустил Евгения Ивановича в огромный уютный и теплый кабинет, полный ружей, рогов и икон. Навстречу ему поднялся граф Михаил Михайлович, а принц лежал в кресле с ногами, прикрытыми тигровым покрывалом.
– Вы, пожалуйста, извините бедного калеку, что не встаю приветствовать вас… – ласково сказал принц.
– Позвольте представить вашей светлости Евгения Ивановича Громова… – сказал граф.
– Очень, очень рад… – пожав гостю руку, сказал принц. – Прошу вас… Мы будем пить чай и предварительно познакомимся, а затем перед обедом у нас будет уже общее заседание со всеми участниками предполагаемого дела. Садитесь ближе к столу и берите себе чаю по своему вкусу… – на столе стоял на спиртовке серебряный чайник и все необходимое и даже нарезанный по-русски кусочками лимон. – Вот так… А перед беседой нашей позвольте вам сделать маленькое предисловие: я – человек прямой и люблю, чтобы и со мной говорили напрямки, по-русски, и не оставляли возможных глупостей моих – я в деле полный профан – без замечаний. Дело – это дело, не так ли? И всякую дипломатию я ненавижу…
Евгений Иванович слегка поклонился. Ему казалось, что принц чего-то очень конфузится. Граф помешивал изящной серебряной ложечкой в стакане дымящегося чая и спокойно молчал.
– Ну-с… – начал принц. – Вся русская печать в эмиграции захвачена жидами, которые, конечно, ведут свою линию, а не нашу. И я решил основать русскую национальную газету, независимую от господ брюнетов, а при ней русское издательство. Так как люди нашего круга в этом деле ни бельмеса не понимают, то мы решили., э-э… техническую – можно так выразиться? – часть дела передать в руки специалиста. И вот чтобы доказать вам сразу, как я ненавижу всякую дипломатию, я сейчас же скажу вам, что уже после того, как графу было поручено пригласить вас, ко мне приехал сюда с очень солидными рекомендациями присяжный поверенный… э-э… Сердечкин, который считается, говорят, большим специалистом в вашей области. Но я прямо скажу вам: не люблю адвокатов… Все они какие-то… склизкие… А кроме того, он еще и профессиональный политик и, говорят, раньше был даже кадетом. Я предпочел бы иметь дело с вами. Ведь вы, надеюсь, не кадет?
– Нет! – усмехнулся Евгений Иванович.
– И не социалист?
– Нет.
– А кто же вы, собственно, политически?
– Скорее никто…
– Беспартийный? Это лучше всего… Но все же вы, надеюсь, легитимист?
– Тоже нет. Я думаю, что решать все эти дела будет Россия, а не мы. И легитимистов, кажется, очень немного. Даже Врангель и тот…
– О, могу вас уверить, что Пипер только притворяется!
– Какой Пипер? – удивился Евгений Иванович.
– Мы в нашем кругу так Врангеля зовем… – пояснил принц. – Все, что он говорит, это, конечно, так только все, за нос людей водит. Он большой фюмист! А там, когда все наладит, он, конечно, повернет куда нужно…
– Я этого не думал… Мне всегда казалось, что он неглупый и искренний человек… – сказал Евгений Иванович.
– О, вы не знаете Пипера!
– Тогда я скажу: тем хуже… Но разрешите на вашу откровенность ответить откровенностью же… – сказал Евгений Иванович. – Хотя я в политике скорее и никто, но… не кажется ли вам, что мы люди слишком разных кругов, чтобы сговориться в таком деликатном деле, как издательское?
Принц с недоумением смотрел на него. Граф пришел на помощь.
– Евгений Иванович, видимо, хочет сказать, что, хотя он и никто,но все же он опасается несколько, как бы вы не ударились круто в черносотенство… Так я вас понял?
– Пожалуй, что и так…
– О, напрасно! – воскликнул принц. – Конечно, мы и националисты, и монархисты, и легитимисты, и все такое, но ведь и мы после всего этого… переворота там и прочее… поумнели. С этой стороны вы можете быть спокойны. Конечно, если мы с вами все же не сойдемся в этих переговорах, то придется взять Сердечкина. Faute de mieu on couche avec sa femme…, [108]108
Ошибка рождается от женщины (фp.).
[Закрыть]– сорвавшись в прежний стиль, пояснил он. – Впрочем, мне начинает казаться, граф, что мы напрасно так уединились – лучше, если мы начнем обсуждение всего дела с самого начала вместе. Не так ли? Подождите, я приглашу сейчас сюда остальных участников дела, а вы вот пока просмотрите приблизительную программу предполагаемого дела. Тут масса опечаток, но на машине я пишу недавно, а исправить их было некогда: вчера было много гостей, музыка, катанье…
Принц позвонил и приказал старому лакею прибрать чай и пригласить в кабинет всех гостей.
Евгений Иванович взял было исписанный лист бумаги и начал чтение, но с первой же строки споткнулся. В заголовке стояло: Проганна.Он понял, что это должно значить программа,и продолжал: «Мы имходим из того лопонежия, что всярускаа петачь в эмиртации захванеча жидами…»Видя на его лице полное недоумение, граф с улыбкой взял у него из рук произведение принца, и сказал:
– Ну, это мы с вами разберем потом, а сейчас мне хотелось бы знать ваш взгляд на финансовую сторону дела, то есть, попросту говоря, мнение о доходности дела…
– Мне слишком еще не ясно само дело, чтобы я мог ответить на этот вопрос… – отвечал Евгений Иванович. – Если вы хотите прежде всего развить широко национальную пропаганду, тогда о доходах говорить не приходится: пропаганда вещь очень дорогая. Если же вы ищете от дела прежде всего доходов, то, конечно, задачи пропаганды отойдут уже на второй план…
– Извините за нескромный вопрос… – перебил принц. – Вы лично заинтересованы в том, чтобы иметь заработок?..
– Как большинство беженцев, конечно, да, но…
Договорить ему не удалось: старый лакей широко распахнул дубовые двери, и длинной вереницей потянулись в кабинет участники русского национального книгоиздательства…
XXXVI
СОБАЧЬЯ СВАДЬБА
Начались взаимные представления… Расселись… Евгений Иванович со скромным любопытством присматривался к своим будущим компаньонам по работе. Многих из них он знал по именам.
Вот знаменитый казачий генерал Белов, рослый, краснолицый, жирный старик с совершенно белой головой; он поднял было на юге России движение против красных, но не продержался и трех месяцев и, захватив с собой супругу, свои мемуары и некоторое количество долларов, должен был в спешном порядке эвакуироваться за границу. Здесь он начал энергично писать в воскресшем «Новом времени», проповедуя, что вне возврата к старому спасения для России нет. Анализ российской катастрофы и средства для восстановления страны у генерала были чрезвычайно просты: погибла Россия от жидов – подробности смотри в «Протоколах сионских мудрецов», – а средство вот: сперва вырезать всех жидов, а затем – Боже, царя храни. Программа эта очень многим нравилась чрезвычайно: пороть, рубить, резать, вешать и ни о чем не думать – это было очень хорошо, потому что просто и общедоступно… Некоторые выступления генерала вызывали в эмиграции большое волнение своей смелостью и оригинальностью. Так, не так давно он обратился с открытым письмом к президенту Соединенных Штатов, прося его предоставить флот республики, продукты и доллары для высадки монархического десанта на юге России на Кубани: врангелевцы высадятся там и с развернутыми знаменами и иконами, с гимном, истребляя жидов под метелочку, двинутся на Москву. Президент республики оставил это письмо без ответа, и вполне понятно почему: не в Нью-Йорке ли заседает тайный кагал? Не меньшую сенсацию вызвал «Новогодний сон» генерала, который он напечатал в «Новом времени». В этом произведении своем генерал рисовал заманчивую картину России в 2047 году, когда на престол предков взошел молодой и прекрасный собою царь Митрофан VI. Первым делом молодого царя было приказать воздвигнуть по всей западной границе царства своего каменную стену в четверть версты вышиной: гниль Европы не должна была ни под каким видом проникать в благословенное новое царство русское. По самой же России из конца в конец на чудесных белых конях в белых кафтанах с метлой и собачьей головой у седла ездили денно и нощно опричники и за социализм и матерное слово вырезывали у мужиков языки. Вся жизнь новой России была насквозь пропитана религиозным духом: новобрачные в первую ночь вели в спальне религиозные диспуты, а ученый химик, когда не давалось ему нужное изобретение, прежде всего звал батюшек служить молебен преподобному Науму: святой Наум, наставь на ум… И профессор, и все ассистенты его, и ученики усердно молились преподобному, и изобретение сразу удавалось, и какое изобретение!.. В основные законы новой России генерал счел нужным ввести новый пункт: жениться и иметь потомство в царской семье может только наследник цесаревич, все же остальные должны давать обет безбрачия, чтобы не развелось опять великих князей без конца…
Рядом с генералом Беловым сел, сопя, знаменитый петербургский банкир Мишка Зильберштейн, который откупился от большевиков большими деньгами, в две недели, спекулируя, вернул их себе и теперь не прочь был крупно поддержать национальное дело. Евреев он очень бранил. Принц Георг поручал ему часто большие суммы для оборота и результатами был весьма доволен.
Князь Сергей Иванович, тот самый, который кормил голодающих и смущал мужиков портретом царя и царицы в древних костюмах, растерялся, раскаялся, но с портретом своим не расставался.
– Да, не думы, не права, не свободы нам нужны… – говорил он, щелкая отчищенным ногтем по портрету, – а вот это… возврат к старому… Весь петровский период нашей истории был одной сплошной ошибкой, и мы должны бестрепетно похерить его и возвратиться назад, к крепкой царской власти, к простоте и чистоте нравов, к религии…
Бывший окшинский земский начальник, бывший ротмистр Дикой дивизии, а ныне один из вождей монархического движения и строгий легитимист Вадим Тарабукин снисходительно поздоровался с Евгением Ивановичем, своим земляком, сразу занял позицию твердую и даже гордую и все строго осматривался, как бы говоря: а ну попробуй-ка возразить что-нибудь! Напротив, налитой кровью, круглый князь Лимен, страшный усмиритель 1905-го, и его черноокая супруга, которая некогда гордилась тем, что она для России не раз отдавалась Распутину – теперь она на этом не настаивала, – держались скромно и молчаливо и заранее были со всем согласны, потому что в этих делах они не понимали ничего и втайне думали, что все это так только, глупость одна. Настойчивее и беспокойнее был маленький, сухенький, хроменький старичок, бывший министр, который некогда с досады пустил в оборот знаменитое «последнее бесповоротное решение».Теперь он демонстративно обожал государя императора, решительно никому не позволял говорить, что царская семья убита, всем и всюду говорил, что государь был один из самых умных и самых образованных людей своего времени и что он только по своей поразительной скромности не хотел обнаруживать этого. Бывший министр жил скромно, пел для души в церковном хоре в Мюнхене, а теперь все опасался, что в издательстве будут сделаны какие-нибудь уступки кадетам и кадетствующим и вообще общественному мнению, и требовал определенного девиза: за веру, царя и отечество.
Уверен в себе и развязен был черниговский присяжный поверенный Сердечкин, некогда довольно замечательный провинциальный кадет, толстый, мягкий, круглый человек с губками бантиком и свиными глазками. Принц старался не смотреть на него, потому что он был адвокат, потому что он был кадет и потому что у него была отвратительная привычка: слушая собеседников, он все время тер указательным пальцем свои передние зубы, а потом этот палец нюхал, находя в этом тяжелом запахе тленья какое-то своеобразное удовольствие. Бежав из Крыма, он достал как-то денег и основал в Белграде газету «Славянское единение»; чрез полгода деньги все были съедены, больше не дали, и он перебрался в Берлин, где снова достал денег и основал германофильскую газету «Наша будущность», но через восемь месяцев съел все деньги и газету закрыл; теперь он решил, что у принца можно прихватить деньжонок на газету «Двуглавый орел» и, нюхая свое тленье, вел свою линию в одно и то же время и мягко, и нагло.
– Я прежде всего хотел бы выяснить размер капитала, который потребуется на дело… – сказал граф, обращаясь к Евгению Ивановичу. – Дорого ли вообще печатание русских книг и газет в Германии?
– Точных цифр я не имею, но это довольно просто сообразить по ценам уже существующих газет и книг… – сказал тот. – Вообще русские издания здесь печатать несколько дороже немецких, но немецкие, если принять во внимание цены на все остальное, очень недороги…
– Я могу дать совершенно точные данные: у меня в этой области опыт… – понюхав себя, сказал Сердечкин, но только было вынул он толстую записную книжку, как вдруг тяжелая дверь с треском растворилась и в кабинет бомбой ворвался молодой принц Алексей, здоровый парень лет семнадцати, питавший к наукам и даже простой грамотности ничем непреодолимое отвращение и интересовавшийся только спортом и горничными.
– Папа, привезли! – радостно крикнул он.
– Что привезли? – строго нахмурился принц. – И как можешь ты так влетать? Как сумасшедший…
– Собаку привезли! – восторженно провозгласил молодой человек. – Ну, из Лондона…
– Хорошо… – строго сказал отец. – Скажи, чтобы егерь принял и все там такое…
– Я займусь сам, сам… – крикнул юноша и унесся бурей в коридор.
– Что за собаку вы получили? – заинтересовался князь Лимен.
– А, это все фантазии жены! – махнул рукой принц. – Решила, что в эти тяжелые времена и она должна зарабатывать хлеб, и вот за смертью Микадо она выписала для своей Гейши другого породистого кавалера: хочет торговать щенками… Правда, эти японские собачки идут теперь по совсем сумасшедшим ценам… Ну, однако, возвратимся к делу…
Присяжный поверенный Сердечкин бойко, точно дал смету на газету – вдвое уменьшив расходы и втрое преувеличив доходы, – рекомендовал типографию, указал, что главное – это объявления,блеснул кстати именами нескольких крупных писателей, с которыми он совсем на дружеской ноге. Графу нравилась эта бойкость и отчетливость, но он никому вообще не доверял, а принц старался не смотреть на бывшего кадета и был холоден.
– Прекрасно… – сказал он. – Смета, которую дала мне типография, несколько выше вашей, но это мы потом выясним…
– О, тут много значат личные связи! – воскликнул Сердечкин и с удовольствием понюхал себя. – И с материалом тоже… Конечно, вам нашлют его горы, но надо уметь взять то, что нужно. Вот, например, в моем портфеле уже имеются чрезвычайно любопытные записки о Распутине… Одна такая вещь может создать огромный спрос на газету…
– О да… – засмеялся граф. – Это вещь боевая…
– Да, да… Если они написаны с известной осторожностью, то, конечно… – раздались оживленные голоса.
– Я полагал бы, что лучше не поднимать… старых сплетен… – строго сказал хроменький министр.
– Отчего же? – возразил принц несколько загадочно. – История – это история…
В тайне ночей своих принц часто перебирал существующих претендентов на престол российский и находил, что все – рамоли и что всех все же лучше – он сам. Конечно, страдает легитимизм, но… все же и его жена императорской крови. А главное, были же голштинские принцы, была даже немецкая прачка на русском престоле – во всяком случае, его шансы ничуть не меньше. И потому он думал, что немножко помазать грязью по прошлому и не вредно: это расчистит путь людям новым… Но он никому не говорил об этом, даже близким.
– Кстати… – засмеялся граф. – Вот вы, княгиня, были довольно близки к Григорию Ефимовичу – разгадайте мне одну загадку, пожалуйста: почему женщины так любили его?
– Почему? – улыбнулась задумчиво княгиня. – Женщины невольно любят тех, кто, как они чувствуют, очень любит их, – то есть не одну какую-нибудь определенную женщину, а женщину вообще…
– К делу, к делу, господа! – призвал принц к порядку. – Теперь наметим приблизительно смету книгоиздательства. Евгений… э-э… Петрович, сперва я попрошу высказаться вас…
– Вопрос опять-таки ставится слишком широко, чтобы можно было определенно ответить на него… – отвечал Евгений Иванович. – Прежде всего надо точно установить те отделы, которые вы в издательстве желаете иметь. Можно издавать и беллетристику, и учебники, и книги технические, и политическую литературу, и религиозно-философскую, и детские книги – область эта бесконечна. Затем, желаете ли вы печатать лишь прежних писателей, что будет много дешевле, или же думаете привлечь и новые произведения крупных авторов, что, конечно, стоит больших денег. Необходимо знать, желаете ли вы печатать и труды капитальные, или же думаете ограничиться лишь легкой кавалерией пропаганды… Дайте мне точную программу дела, точное задание и некоторое время для справок, и тогда я дам вам более или менее точную смету. А так, как ставится вопрос теперь, можно сказать, что можно работать и на миллион в год, и на миллиард… Представьте, что мы захотим, например, выпустить полное собрание сочинений Льва Толстого. Это одно будет уже стоить очень больших денег…
– Толстого? – грозно нахмурился Тарабукин. – Это первый большевик!
– Толстой – это сукин сын! – вспыхнул вдруг принц. – Извините, княгиня: я не могу равнодушно слышать даже имени этого господина. Сколько вреда принес он России!
– И потом Софья Андреевна была жидовка… – сказал князь.
– Да будет вам! – засмеялся граф.
– Да, да… Берс… – послышалось со всех сторон. – Самая жидовская фамилия… Ну а если и не жидовка, то во всяком случае с сильной прожидью… Ха-ха-ха…
Евгений Иванович во все глаза смотрел на них. И – вспомнились ему поганые надписи на великой могиле…
– Хотя, конечно, Толстой совсем не большевик, – пришел на помощь граф, – но и я издавать его полностью не хотел бы. Но дело не в этом. Евгений Иванович справедливо указывает, что если ставить большое дело, то нужны будут и большие деньги…
Лицо принца, а за ним и других участников совещания затуманились. Присяжный поверенный Сердечкин понюхал себя и сказал живо:
– Если разрешите, ваша светлость, я ознакомлю вас с набросанным мною проектом небольшого книгоиздательства, наиболее отвечающего задачам момента и больших средств не требующего. К проекту приложена у меня и смета, которую всегда можно и увеличить, и уменьшить. Угодно будет высокоуважаемому собранию подарить мне четверть часа?
– Пожалуйста… – сказал принц.
– Просим… – проговорил генерал Белов.
– Это очень интересно… – сказала княгиня.
И четко, бойко, нагло тот отрапортовал и проект, и смету, как он рапортовал их же и в Белграде, и в Берлине, и в Праге. Все было чудесно: великая Россия для русских… высокие задачи эмиграции, этой гордой России, которая не захотела поклониться торжествующему Хаму… монархия и национализм и православная церковь… ниспровержение атеизма и социализма и иудаизма… воспитание юношества… Романовы, памфлеты, сборники патриотических стихотворений, даже ноты, открытки с картинками, исторические труды в надлежащем освещении… И на все это первый год будет достаточно и трех миллионов…
Собрание оживилось.
В глубине старого замка завыл где-то гонг, дико и безобразно, и в этом-то и был шик.
– Ну-с, господа, как ни интересна наша беседа, нам приходится пока прервать ее… – сказал принц, с усилием вставая, причем присяжный поверенный Сердечкин поддержал упавшее было тигровое покрывало.
– Через четверть часа обед. Кто желает, может пока пройти к себе, а других милости прошу в гостиную. На закуску я могу только сказать, что данные господина… э-э… Сердечкина вполне удовлетворяют меня и мы можем считать наше дело основанным. За обедом мы по русскому обычаю вспрыснем начало дела, а после обеда будем уже обсуждать детали его…
Оживленно переговариваясь, все вышли в длинный сводчатый коридор. В глубине его шла какая-то тревожная суета. Люди бегали туда и сюда с растерянными лицами, разводили руками и опять бегали и шептались.
– Что такое? – громко спросил принц, прихрамывая. – Что случилось?
К нему с шляпой в руках почтительно подошел его егерь в костюме горца. Старик был, видимо, чрезвычайно смущен. Лицо молодого принца Алексея было зло. В официантской послышался подавленный смех. Все гости остановились.
– Ну, в чем же дело? – нахмурившись, повторил принц.
– Большая неприятность, ваша светлость… – сказал егерь, еще более смущаясь. – Я вывел всех собак на обычную прогулку… И Гейша тут же была… И вдруг, откуда ни возьмись, кошка. Все собаки бросились за ней и чуть было не передавили стекол на парниках и оранжерее. Я кинулся к ним, а Гейша… Гейша…
– Ну?
– Ну что ты как тянешь, Адлер? – ворвался молодой принц. – А Гейша тем временем склещилась с каким-то чужим поганым таксиком… Теперь все дело пропало…
– Но выбирай же ты выражения, наконец! – осадил его отец. – Ведь видишь же, тут дамы… Как же можно быть таким растяпой? – строго сказал он старому егерю. – Не говорите пока принцессе хотя – она будет очень расстроена…
– Но мама уже все знает о несчастье! – воскликнул молодой принц.
– Это, конечно, ты постарался? – сказал отец недовольно.
– Ну, теперь при дворе будет наложен траур… – тихонько сказал Евгению Ивановичу граф.
И, действительно, когда чрез четверть часа все собрались в огромной гостиной, из окон которой открывался такой красивый вид на Инн, принцесса – высокая, стройная, с красивыми, но холодными и точно пустыми романовскими глазами – была явно не в духе. Выражение грустной покорности еще более усилилось на ее лице, и она лишь кончиками губ говорила необходимые слова, когда принц представил ей новых гостей. Около нее на кресле сидела и виновница траура, крошечная, рахитичная собачонка с длинной шелковистой шерстью и круглыми, чрезвычайно глупыми и апатичными глазами на точно раздавленной мордочке. И что-то из глаз этих текло, и текло что-то из черного носика, и вся она была отвратительна до самой последней степени. Принцесса старалась не смотреть на нее…
Тяжелое настроение хозяйки заморозило всех, и длинный, торжественный обед прошел в неприятном напряжении, и гости оживились только тогда, когда снова перебрались в кабинет и перед ними задымился кофе, заискрились ликеры и в благовонном дыму сигар снова начался оживленный разговор. Присяжный поверенный Сердечкин уверенно шел первым номером и говорил уже как хозяин дела.
– Но я надеюсь, что и вы все же возьмете на себя какую-нибудь отрасль в деле? – спросил принц Евгения Ивановича. – Одному господину Сердечкину едва ли с ним справиться – кстати, как ваше имя-отчество, господин Сердечкин?
– Евграф Амосович… – любезно поклонился тот и с удовольствием понюхал себя.
– Если это не будет связано с переездом в Берлин, то я подумаю… – отвечал Евгений Иванович.
Но в душе он уже решил от дела отойти: было ясно, что все поведет Сердечкин, что поведет он не чисто – все цифры его были дутые – и что все эти Тарабукины, Беловы, Лиманы поведут в нем свою линию: из не раз оброненных красочных замечаний их было совершенно ясно, что поумнелиони только на словах. Граф Михаил Михайлович тоже поэтому заметно остыл: он все же был культурный человек.
– Но главное, давайте с первых же номеров вашего Распутина! – оживленно сказал принц. – Газету все нарасхват рвать будут…
– Конечно, конечно… – сказал Сердечкин, заметно под влиянием обеда и ликеров распоясавшийся. – Я уже профильтровал эти записки, основательно устранив все… сомнительное, но и в этом виде они производят потрясающее впечатление…
– Не слишком ли там задета наша аристократия? – осведомился князь Сергей Иванович.
– Я вообще считал бы правильным, чтобы записки эти были нам всем предварительно прочитаны… – сказал сухо хроменький министр.
– Конечно! – поддержал строго Тарабукин.
– Но, господа, если мы так и будем процеживать материал, то, боюсь, мы очень… повредим газете… – заметил Сердечкин.
– Но нельзя же и на стену лезть ради сомнительных успехов! – отпарировал возненавидевший его почему-то хроменький министр.
И после спора было решено, что записки прочитает предварительно принц.
– Но… – обратился заметно подгулявший Сердечкин любезно к княгине, прихлебывая вкусный бархатистый ликер. – Разрешите задать вам один, может быть, несколько неделикатный вопрос, княгиня… Скажите, что думаете вы об отношениях императрицы к Распутину?