Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 77 страниц)

«До свидания, Корней Петрович», – сказал мне министр и подал руку. Я пожал ее и тоже сказал: «До свидания». Человек, сидевший на одном сиденье с министром, за все время нашей беседы не проронил ни слова.

Меня усадили в черную машину. Виктор Петрович вручил водителю какую-то бумажку, попрощался со мной и возвратился в вездеход. Машина, в которой был я, тронулась. Меня привезли в город, за ворота с часовым в маскировочной форме; машина остановилась возле закрытых, обитых жестью дверей помещения, похожего на гараж; водитель вышел из машины и зашел в эти двери через вырезанную в них калитку. Через минуту он снова появился оттуда, сопровождаемый женщиной в белом халате.

«Здравствуйте, – сказала мне женщина. – Прошу вас».

Я последовал за женщиной, а водитель – за мной. За жестяными дверями раскинулся склад всего. Ближе к дверям была еда, дальше – предметы домашнего обихода, а еще дальше, в необозримую глубину, уходили полки с мануфактурой.

«Выбирайте, пожалуйста», – сказала женщина.

«Вы извините, – сказал я, точь-в-точь как ты, – но знать бы еще, сколько это стоит. Понимаете, я специально сюда не готовился и не взял ни особенно много денег, ни даже хозяйственной сумки».

Женщина озадаченно посмотрела на водителя и – на бумажку, которую она держала в руке.

«Шутите, – сказала она. – Вы же по второй разнарядке. Литеры «А» и «Б» бесплатно, то есть вон до того шлагбаума, – показала она куда-то вдаль, – а сумочку я вам подберу, уж не беспокойтесь».

Я пошел вдоль полок. Чего там только не было! У меня слюнки потекли. В конце концов я взял не так уж много, потому что если брать много, там можно было брать все подряд. Женщина удивилась малому количеству взятого. Я расписался в составленной ею ведомости. «У нас строго, – похвасталась она, – каждый продукт на учете». Водитель взял сумку, совсем не тяжелую, и понес в машину. Я попрощался с женщиной и вообще со всем этим замечательным, гостеприимным заведением. Мы выехали из ворот с часовым, и меня отвезли домой. Машина, как и положено в целях конспирации, остановилась за квартал до моего подъезда.

Вот так началось мое знакомство с правительственными кругами. На следующий день Виктор Петрович снова прислал за мной машину, но на этот раз простую, белую, и меня доставили в обычный кабинет обычной конторы, каких в Москве полным-полно. Зато вещи, которые он мне рассказал, оказались совершенно необычными.

Оказалось, например, что первое впечатление, будто уголовное дело против Ольги есть политическое дело против министра, было впечатлением ошибочным. Само по себе это дело, как я уже упоминал, было совсем неинтересным. Не то что у тебя, точнее, у твоего Отца…

* * *

– …если я не ошибаюсь в своих построениях о мотиве, – добавил Корней Петрович, – а ошибаюсь я редко, учти.

– Корней Петрович, – сказала здесь Марина, – вы упомянули об Отце… Извините, что я перебила ваш рассказ; это буквально на минутку. Но раз уж вы сами коснулись этой темы, могу я спросить: что мы будем делать дальше?

– Хм, – сказал Корней Петрович. – Что делать?.. Извечный вопрос. Не знаю, Марина. Пока не могу сказать.

Она молчала.

– Это станет известно только завтра утром, – пояснил адвокат, – вначале мы пойдем ко мне на работу, оформим кое-какие бумаги, потом… потом я немножко позанимаюсь сам знаю чем… и, если повезет, завтра же увижу твоего Отца…

– Вот как? – Лицо Марины просветлело. – А я, я никак не смогу Его увидеть?

– Я попробую, – серьезно сказал Корней Петрович. – Но не питай, пожалуйста, надежд раньше времени.

– Хорошо, – тихо сказала она.

– Поменьше Цвейга, понимаешь.

– Да.

– Давай-ка еще по чуть-чуть, – предложил Корней Петрович и наполнил рюмки «Старым Таллином». – Может быть, тебе уже прискучил мой рассказ? – заботливо поинтересовался он. – Ведь этот рассказ, наверно, не совсем то, что ты ожидала… может быть, ты думала, что это будет вроде боевиков со стрельбой…

– Это не так, – сказала Марина. – Ваш рассказ очень интересен. Просто вы упомянули Отца, и я перебила вас ровно на минуту.

– Впрочем, – заметил он, – стрельба тоже как бы имела место, но позже…

– Продолжайте, пожалуйста, – попросила Марина.

Первый рассказ адвоката

(продолжение)

– Изволь, – отозвался адвокат. – Я остановился на своем визите к Виктору Петровичу – визите, который изменил мое представление о деле, точнее, обо всем том, что это дело окружало.

«Это просто сука, – сказал Виктор Петрович, – мы уже знакомы и теперь делаем общее дело, поэтому надо называть вещи своими именами. Поскольку вы профессиональный и проверенный нами адвокат, нет нужды останавливаться на вопросах хранения тайны… Эта сука подвела Хозяина сразу по нескольким направлениям. Во-первых, она не была верна ему чисто по-супружески, и я сообщаю вам об этом со всей мужской прямотой. Во-вторых, люди, с которыми она связалась, являются врагами Хозяина; она стала появляться с ними, что нанесло Хозяину, помимо морального, еще и политический вред. В-третьих, она начала снабжать их закрытой информацией… правда, пока всего лишь специально подготовленной дезой, что и помогло ее уличить… но кто знает, на что она будет способна завтра. Наконец, ее хозяйственные операции достигли такой степени наглости во всех отношениях, что позволить ей продолжать их и впредь – значит серьезно рисковать репутацией Хозяина.

Надо вам знать, – продолжал этот человек, – что позиция Хозяина никогда не была настолько сильной, как сейчас. Мы на коне! – воскликнул он и с горящими глазами стукнул по столу сухим кулаком, на котором я теперь заметил “бейки”, то есть характерные мозоли от долгих занятий восточными единоборствами. – Нам было бы нетрудно избавиться от этой суки другим, более действенным способом. Но есть две причины, по которым Хозяин не хочет так поступать. Первая причина – несовершеннолетний сын Хозяина от суки. Независимо от ее личных и деловых качеств, Хозяин желает, чтобы у мальчика была хоть какая-то мать. Я еще коснусь, – сказал он, – этого аспекта далее. Второй причиной, – продолжал он, – является политический эффект. Сделать так, чтобы сука просто исчезла, для Хозяина означает хотя бы частично признать поражение. Нет! – крикнул он и опять стукнул кулаком по столу, – мы не можем действовать так слабо, мы должны действовать так, чтобы посрамить врагов, то есть попросту шмякнуть суку в достойную ее кучу дерьма, забрызгав тем же дерьмом всех иже с ней, но так, чтобы брызги не коснулись при этом Хозяина. Способ для этого был найден лично мной, – гордо сказал Виктор Петрович и выпятил грудь. – В Волоколамске был задержан некий наркоман, оказавшийся сторожем подпольного склада. Таким образом часть хозяйственных операций суки была рассекречена… а остальное вы знаете из материалов дела».

Пока он собирался с дальнейшими мыслями, я успел осознать всю меру своей ничтожности в этой бесчеловечной системе. Как будто я подвернулся медленно надвигающемуся на меня асфальтовому катку. Передо мной был выбор – или прилипнуть к боковой поверхности, к периферии его могучего колеса, где мне милостиво оставляли местечко, и дальше катиться вместе с ним, давить других; или не прилипать, остаться на своей позиции – и самому быть безжалостно распластанным, раздавленным, впечатанным в свежеукатанную дорогу.

«Но почему, – спросил я, жалко пытаясь выглядеть хотя бы консультантом, а не только слепым исполнителем, – почему бы в таком случае Хозяину попросту не санкционировать прекращение дела… как адвокат, знакомый с делом, я могу указать такие способы?.. Ведь главная цель уже достигнута: дело возбуждено, были допросы; обвиняемая (я не мог заставить себя называть ее сукой) за свое неповиновение и предательство получила хороший урок; теперь разрешить ей уйти – значит поступить великодушно и тем самым еще более унизить как ее, так и людей, с ней связанных. Разве это не логично?»

«Любезный Корней, – сказал Виктор Петрович, – вы рассуждаете… кстати, давайте перейдем на «ты» – нет возражений? – ты рассуждаешь, как истинно благородный рыцарь и, теперь я вижу, достойный член нашей команды. Конечно же, у нас была такая мысль. Хозяин велик! Однако как нынешние друзья суки, так и… – он на секунду понизил голос, – увы, некоторые из высших авторитетов… мыслят иначе. Им не дано оценить изощренность упомянутого тобой хода. Для них – по крайней мере, для некоторых из них – это выглядело бы как проявление слабости. Хотя бы поэтому дело должно продолжаться; но есть и вторая важная причина. Я упоминал о мальчике, сыне Хозяина. Славный мальчуган! я хорошо знаю его; поверь, подает большие надежды. Однако, находясь под тлетворным влиянием суки, парнишка в последнее время частично испортился, а ему всего десять лет, и мы боимся, что процесс примет необратимый характер. Сейчас самое время на несколько лет оторвать его от матери, вдохнуть в него истинные ценности и любовь к отцу, с тем, чтобы в дальнейшем уже не она, преступница, определяла настроение сына, а наоборот, мальчик сделался проводником идей Хозяина и взял под контроль свою беспутную мамашу и всех ее приятелей заодно. Поэтому-то именно лишение свободы сроком на несколько лет является требуемой мерой. Но какое же лишение без суда? Нет уж, Корнеюшка, без суда мы сажать не будем… не те времена!.. а суд, как ты сам профессионально понимаешь, это естественное завершение дела. Вот почему нам важно твое сотрудничество не только в области, так сказать, пенитенциарной, то есть чтобы преступница получила свое, но также и во вполне защитной, во вполне профильной твоей области, то есть чтобы следствие и суд не переусердствовали и не упекли ее слишком надолго».

«Разве вы уже не согласовали это со следствием и судом? – удивился я, пройдя по ходу его монолога через ряд самых разнообразных ощущений. – Мне показалось, что я как бы последняя несознательная инстанция».

Он озадаченно посмотрел на меня, пытаясь определить, не издеваюсь ли я над ним случайно.

«Все под контролем. Существует порядок».

Я не совсем понял эту мысль, но задавать дальнейшие вопросы исследовательского толка счел бестактным.

«Какой же срок вы считаете оптимальным?» – задал я немыслимый для адвоката вопрос, возвращаясь в русло фантасмагорического инструктажа.

«Три года общего. Ни больше, ни меньше, поскольку мера пресечения до суда – всего лишь подписка о невыезде. И говори мне «ты», кстати».

«Ты, – послушно повторил я. – Что я должен сказать еще?»

«Ничего, – сказал Виктор Петрович – впрочем, теперь уже, наверно, просто Виктор. – Ты должен не сказать, а сделать».

«О’кей».

«Кратко и дружественно, – оценил он. – Ты, конечно, понимаешь, что приступить к исполнению нужно немедленно».

«Хм».

«Гнойник созрел, – пояснил он несколько выспренне, – и пациент в операционной. Очень благоприятная конъюнктура. Но вдруг ветер переменится. Смотри, опоздаем – Хозяин не простит».

«О’кей», – сказал я опять, с другой интонацией, озадаченный метафорическими изысками своего собеседника.

«Надеюсь, – пробурчал он, как бы в некотором раздражении от моего легкомысленного «о’кей». – Как тебе пятый распределитель?»

«Ничего, – отозвался я. – А что в остальных четырех?»

Он хохотнул.

«Почему ты решил, что их всего пять?»

«Я решил, что меня допустили до самого последнего».

«Обижаешь, – душевно сказал Виктор. – Тебя допустили до нашего. Сделали аванс, как кандидату в команду. Есть у нас доступ и к другим… но не все сразу… погоди, сделаем дело, доберемся и до второго».

«Почему не до первого?»

Он поперхнулся от неожиданности, закашлялся, посмотрел на меня с удивлением и укоризной.

«Ты таких вещей вслух не говори».

«Понял».

«Так-то. Мы все обсудили?»

«Нет, – сказал я, – у меня еще вопрос».

На лице Виктора отразилась некоторая досада.

«Учти, – сказал он, – шкурные вопросы у нас принято решать после дела».

«Обижаешь, – сказал я в точности как он минутой ранее. – Вопрос исключительно общего беспокойства. О брызгах. Где гарантия, что… несмотря на…»

Я многозначительно замялся. Я уже вполне овладел его языком и прочими средствами выражения мысли.

«Есть гарантия», – веско сказал он.

«Поясни».

«Ну… как ты понимаешь, существуют договоренности…»

Он закатил глаза.

«Да ладно, – протянул я, – кажется, что мы поняли друг друга… Какие могут быть секреты, а, Виктор? Среди своих?»

«Все согласовано, – сказал Виктор, понизив голос и тем давая понять, что это уже как бы сверхнормативная доза информации, за которую с меня косвенно причиталось. – Предстоит развод; сверху дали понять, что это будет принято благосклонно…»

Он замялся. Я продолжал смотреть недоверчиво.

«…потому что, – понизил он голос до шепота, – существует кандидатура на замену… родственница очень могущественного лица… с юга… заинтересованного в дружбе с нашим ведомством…»

Он замолчал.

«Даже так…», – прошептал я, как громом пораженный.

«Вплоть до того, – подтвердил Виктор. – Но!»

И он поднял указательный палец.

Я обратился в слух.

«Если! – внятно сказал он, пристально глядя на меня. – Хоть что-то! Кому-то!»

«Стоп, – сказал я, – с адвокатом это не нужно».

«О’кей», – сказал он неожиданно, с любовью глядя на меня, и я понял, что он употребил это словечко впервые в жизни.

Черт их знает, Марина. Может, они действительно взяли бы меня к себе. Были адвокаты, которые выловили себе карьеру в мутных перестроечных водах. Черт их знает, потому что я, видишь ли, устроен совсем по-другому. Слишком дорогой показалась мне цена за звание преуспевающего столичного адвоката. Я не могу это объяснить. Если бы я продолжал оставаться преуспевающим, я бы, например, не встретил тебя. Как я уже сказал тебе, и хлебушек-то с маслом уже встал поперек горла, а тут следом вставляли нечто и вовсе несусветное.

Знаешь, у адвокатов пониженный инстинкт самосохранения. Как я понял, в твоей деревне есть телевизор? Если ты смотришь криминальные новости, то могла обратить внимание на профессиональный состав жертв разгула преступности. Банкиры, предприниматели, депутаты, политики, журналисты… даже священники… мафиозные боссы, само собой; множество людей без определенных занятий; всяческая правоохрана – судьи, прокуроры, много милиционеров… и заметь, ни одного адвоката. Ну, может быть, почти ни одного. Несмотря даже на упомянутую мной близость некоторых к пирогу. А почему? Да потому что адвокат – вообще личность вне общества. Он знает все. Он знает всех, и все его знают. Он ничего не должен сказать. Обидеть адвоката – все равно что обидеть ребенка. Только идиот или отморозок способен на это, и одного слова адвоката достаточно, чтобы обидчику досталось по заслугам. Такая аура меняет мироощущение человека; естественный страх уступает место хитрости или иным внутренним сущностям, как это случилось со мной. Ах так, подумал я, номенклатурные выродки, так, выходит, вы со мной, с высоким профессионалом… дебилы, так-то вы со мной, кому вы и в подметки не годитесь по всем показателям… я, значит, для вас такой же винтик, как и для тех, предшествующих… купили, значит, распределителем номер пять… застращали, значит, черными машинами и «бейками»… как же! видали и не таких! Держитесь, подумал я, гады, со своим скудоумным расчетом, с дешевыми интригами, со своим одномерным пространством, не заполненным ничем, кроме «выше» и «ниже»… Держитесь, сказал я им внутри себя: иду на вы.

* * *

– Простите, – сказала Марина, – я опять перебью вас на минутку… Можно я схожу в туалет?

– О, – смутился Корней Петрович, – извини, что не предложил тебе раньше…

Она ушла в туалет, а Корней Петрович залпом выпил еще одну рюмку крепкого ликера и начал рефлексировать. Девчонка убежала из дома, наверно, не позже обеда. Я должен был догадаться сам. Конечно: разве такая подумает о том, чтобы пописать впрок, особенно в этаком-то состоянии? И все это время рассказывал ей о себе, нервишки свои щекотал-нежил, а она вежливо мучилась, боялась попроситься, пока, видно, не приперло вконец. И, несколько игриво обозвав себя самовлюбленным олухом, он хлопнул еще одну рюмку, почти сразу вслед за предыдущей.

На самом деле Марина не писала с семи утра, но из-за необыкновенного волнения, наполнявшего весь этот сумасшедший день, до сего момента не испытывала никакого дискомфорта. Она пошла в туалет сразу же, как только ей захотелось. Она долго и с удовольствием пользовалась унитазом, между делом внимательно осматривая этот совмещенный санузел, поглядывая на висящее над раковиной зеркало. Оно было небольшим. И сам санузел был тоже был небольшим. Похоже, в квартире Корнея Петровича не было большого зеркала. Она почувствовала себя в чем-то обделенной и вышла из туалета с легким чувством разочарования.

– Выпьем? – спросил Корней Петрович.

– Наливай, – отчаянно сказала она, чувствуя, что пьяна, но недостаточно, и что ей нужна какая-то разрядка.

Они выпили.

– Но мне рассказывать? – спросил Корней Петрович. – Или, может быть, ты уже хочешь спать?

Он прав, подумала она, сейчас бы заснуть… но прежде…

– Нет, – капризно сказала она. – Рассказывай.

Первый рассказ адвоката

(окончание)

– Я остановился на том, что надумал восстать, – возобновил рассказ Корней Петрович, – и именно такой была первопричина по-иному поставить себя перед Ольгой. И сменить свою тактику по делу. Просто продолжать делать то же, что я делал, значило, в свете услышанного мною от Виктора Петровича, заведомо проигрывать всем подряд. Я оказался бы никаким не противником – просто слабаком, даже не продажной шкурой. Я должен был предпринять сильный ход, рушащий все выстроенное ими сооружение, да так, чтобы они, и только они, оказались в дерьме по уши. Я прикинул ходы. Как адвокат, я быстро вживаюсь в логику клиента; а уж в такую примитивную логику, как у них, вжиться не составляло никакого труда.

Я быстро нашел то, что мне требовалось. Остановка была за малым – убедить Ольгу. В тот момент мне, грубо говоря, плевать было на нее саму, на ее личность, ее обстоятельства, ее интересы, перспективы, эмоции и так далее. Я попал в тот же переплет, что и твой Семенов. Амок овладел мной, и именно в этот момент я по-настоящему нарушил адвокатскую этику, хотя формально это случилось позже. Или, если хочешь, раньше – с какой стороны смотреть.

На следующий день я принял Ольгу в своем кабинете.

«Ольга, – сказал я сразу, без обиняков, чтобы эта наша встреча с самого начала была чем-то иным, нежели все предыдущие, – мне надоело жевать эту бездарную процессуальную жвачку. Я, скажем так, сориентировался в вашей ситуации, в некоторых скрытых причинах возбуждения дела, и я нахожу, что нам полагалось бы резко сменить всю стратегическую линию с тем, чтобы прекратить дело вообще, попросту его уничтожить».

Она с удивлением посмотрела на меня и ничего не сказала.

«О’кей, – сказал я, – вы мне просто не верите, то есть вам и в голову не приходит, что адвокат может быть в чем-то информирован. По всему вашему предшествующему поведению я понял, что женщина вы неглупая, а поэтому я упомяну всего несколько деталей, чтобы вам все стало ясно. Ну, к примеру… это так, в порядке рассуждения… жену высокопоставленного лица сажают затем, чтобы насолить врагам этого лица… оправдать нужный лицу развод… а еще, что немаловажно, на несколько лет оторвать от нее сына…»

«Довольно, – сказала она. – Откуда я знаю, что вам можно доверять? Может быть, это очередной хитрый ход тех, кому интересно, чтобы я оказалась за решеткой?»

«Что ж, – сказал я, – недоверие ваше понятно, однако если бы вы на минуту допустили, что я искренне желаю вам помочь, то увидели бы, что я не могу действовать иначе, нежели таким, возможно, резковатым образом. Не уподобляйтесь капризному ребенку, отталкивающему руку врача только потому, что спасительный укол болезнен и подозрителен».

«Я не вижу причины такого взлета сочувствия».

«Просто у меня не был готов план».

«А сейчас он готов?»

«Да».

«Хорошо, – сказала она неприязненно, – изложите».

Я поколебался. Я не имел шансов ее убедить, пока она была в таком настроении.

«Нет, – сказал я. – Мне нужна ваша открытость. Нужно, чтобы вы вместе со мной обсуждали реальные вещи, которые вы сейчас скрываете от меня. Я не вижу этой открытости».

Она зло сощурила глаза.

«А я не вижу причин открываться».

«Жаль, – сказал я довольно сухо, – потому что у вас не такая уж большая свобода выбора. – Про себя я подумал, что, если мне не удастся ее убедить, то, может быть, и впрямь стоит примкнуть к команде Хозяина – но не из-за страха или безволия, а просто потому, что ускорить процесс было бы справедливо по отношению к этой ловкой, высокомерной стерве. – Однако подытожим, – продолжал я. – Сейчас наша позиция заведомо проигрышна. Мне надоело выполнять работу середнячка, каковым я не являюсь. Я несколько раз пытался найти с вами общий язык, но, видимо, слишком мягкими способами. Теперь я делаю последнюю попытку. Я хочу предложить вам нечто новое, но для этого вам придется, – я сделал ударение на этом слове, – придется быть со мной откровенной. Если вы способны на это, мы обсудим мой замысел; я не прошу вас принимать его безоглядно, потому что он отнюдь не бесспорен; более того, он рискован, но право выбора будет за вами, и я нисколько не обижусь, если вы в итоге откажетесь от этого замысла. Однако я считаю своим долгом честно предупредить вас, что в любом негативном случае, то есть если вы откажетесь от замысла или не пожелаете откровенничать со мной вообще, я не буду жевать жвачку особенно долго. У вас есть определенная самооценка – у меня, представьте себе, тоже».

Она раздумывала, и я понял, что момент ее откровенности близок. Нужно было только не испортить игру. И я догадался. Я помолчал вместе с ней, спокойно закурил трубку, мило улыбнулся и сказал:

«Ладно. Считайте, что вы заслужили быть посвященной в истинную причину моей настойчивости. Люди вашего круга считают адвокатов людьми второсортными. Но у меня есть амбиции. Мне будет просто приятно вам помочь. Не то чтобы это возвысило меня над вами… но, скажем, поставило бы на одну доску. Скажете, тщеславие? Не думаю; ведь мне неважно, что подумают об этом другие. Важно, что ябуду знать. Мне будет приятно сознавать, что для вас – непростой пташки – я стал единственным избавителем не в силу адвокатских обязанностей перед клиентом, а в силу творческого, можно сказать, неформального отношения к равному себе существу. И вы, кстати, тоже об этом не забудете – просто потому, что забыть будет для вас унизительно. Вот, собственно, и вся моя хитрость… Вы хоть поняли, что я сказал?»

После моих слов ее лицо изменилось. До этого она держала себя со мной подчеркнуто официально. Это была строгая деловая женщина, изысканно одетая, в очках; повторяю, очень красивая, но не допускающая ни малейшей фривольности ни в одежде, ни в словах, ни в манере поведения. Всем своим видом – но только видом! – она подчеркивала, что все происходящее с ней – плод чьих-то происков или, на крайний случай, милицейской ошибки. В начале работы над делом я тщетно пытался убедить ее в пользе откровенности с адвокатом. То, что я по ее просьбе называл ее Ольгой, опуская отчество, было единственным неформальным элементом в наших отношениях, ее вежливой данью трудной для нее ситуации. Она не воспринимала меня ни как профессионала, ни как личность.

Но теперь, едва я произнес последнее слово, с ней произошла удивительная метаморфоза. Она сняла очки и положила их на стол. Она положила ногу на ногу настолько сексуально, насколько вообще возможен этот в общем-то естественный жест. Ее лицо разгладилось, а глаза сощурились; ее губы капризно выпятились; она достала из сумочки дорогие сигареты, закурила и выпустила дым мне в лицо.

«Родной, – хрипловато сказала она блатным, насмешливым тоном, – раз уж ты такзапел, придется и мне с тобой разговаривать по-другому. Помочь решил? Хорошо; только знай, что больше чем своей пиздой я ничем тебя не отблагодарю за твое хорошее. Конечно, это тоже не так уж мало; знал бы ты, сколько членов правительства ползало вот у этих ног, вымаливая право даже не то что лизнуть, а лишь понюхать между ними! Ах, мои ноги, как я их люблю… но и мне, раз уж прямой разговор, будет в кайф задрать их к тебе на плечи, потому что никогда прежде у меня не было в любовниках ни адвоката, ни, представь себе, курильщика трубки, ни даже просто человека по имени Корней. Ты видишь, как я заинтересована в тебе? Может быть, ты шокирован? Нет, милый! ты сейчас дрожишь от желания и, может быть, через минуту уже и кончишь под своим канцелярским столом. Побереги сперму, дружок, она нам пригодится. Тебе понравится, как я буду слизывать ее с твоего живота. Теперь ты понял, какая я? Ты прав, я – дрянь, гетера; в этом – не считая сына, конечно – смысл моего существования, так как всего остального я накушалась вот так», – и она провела своей точеной, изящной рукой вдоль своей не менее точеной, не менее изящной шеи.

Должен сказать тебе, что, будучи мужчиной, я обладаю всеми мужскими достоинствами и недостатками, а поэтому она была совершенно права насчет моей естественной реакции, то есть в итоге именно спермы, которую к этому моменту я с трудом удерживал в органе, готовом исторгнуть ее прямо в трусы. От этой борьбы с собой мне сделалось нехорошо; дыхание мое стало прерывистым, голова закружилась. Ольга докурила сигарету, аккуратно затушила ее в моей трубочной пепельнице и посмотрела на меня, желая, как я понял, заговорить уже о делах. Однако по моему виду она вмиг поняла, что со мною творится, и легкая тень досады, смешанной с сочувствием, промелькнула на ее в общем-то вполне дружелюбном теперь лице.

Тогда она нагнулась и запустила руку по локоть к себе под юбку, однако так, что внезапно вошедший в комнату человек мог бы единственно заключить, будто она ищет на полу какую-нибудь оброненную булавку. Затем, выпрямившись, она быстрым движением поднесла свои пальцы к моим ноздрям, и я уловил слабый, опасный, влекущий аромат. Я не стал отворачиваться. Не хотел – ведь я видел, что она вошла в мое положение и собралась мне помочь; да и не смог бы, честно говоря – слишком уже велико было мое желание. Того, что она сделала, было вполне достаточно, чтобы событие под столом разыгралось немедленно и бурно. Я удержался от стона, только слегка прикрыл глаза; сквозь щель в веках я видел, что выражение досады и сочувствия уступило место жадному любопытству, с каким она наблюдала за изменениями моего лица.

«Сладкий мой, – сказала она чуть погодя с лукавой полуулыбкой, – не огорчайся: ты не первый, с кем я проделала такую штуку; и поверь, мало кто способен удержаться, а среди тех, кто сумел, половина оказались просто импотентами. Зато оставшаяся половина, о-о! – Она закатила глаза и облизнулась. – Я расскажу тебе потом. А сейчас – к делу. Раньше ты мне говорил, что развалить дело невозможно. Ты нашел способ теперь?»

«Нет, – сказал я, – дело действительно крепкое. Однако, если бы они захотели…»

«Новость сказал», – скривилась она.

«Нужно заставить их захотеть».

«Что же ты предлагаешь?»

«Прорыв. Опасный ход, еще раз предупреждаю. Как и любой прорыв. Легче сидеть в окопе, но это верный проигрыш».

«Объясни».

«Нужно укрупнить дело».

«То есть?»

«Нужно добавить несколько новых эпизодов, – объяснил я, – повторить то же самое, что сделали они, но на других участках твоей деятельности. Нужно, чтобы дело вышло – нет, не вышло; скажем так – могло бы выйти за пределы этого контролируемого ими следственного аппарата».

«Чтобы мне дали вышку?»

«Не глупи».

«Не вижу смысла вешать на себя еще что-то».

«Я сказал тебе, что это опасный ход».

«Хм. И зачем? Что должно произойти?»

«Слишком большое дело – слишком большой скандал. Это им не нужно. Все, что они хотят – просто утереть тобой нос всем этим… ну, с кем ты сейчас. Но существует расклад. Кажется, что большой скандал испортит им карты. Поэтому они будут его избегать».

«Они могут испортить большой скандал и оставить маленький».

«Не получится. Если оставят хоть какой-то, новые эпизоды всплывут в суде».

«А если нет?»

«Знаешь, – сказал я, – я вот не смог сдержать сперму, а они не смогут сдержать информацию. Не хватит ресурсов – ни людей, ни денег, ни времени. Если, повторяю, дело дойдет до суда. Поэтому, я думаю, оно и не должно бы дойти».

Она встала, обошла мой стол кругом и просто села, даже полулегла на пол рядом со мной, рядом с креслом, облокотившись спиной на торчащую из-под стола подкатную тумбу. Теперь, если бы кто-нибудь открыл дверь в комнату, он не увидел бы вообще ничего, кроме меня, сидящего за столом со странным выражением на лице. Чтобы иметь возможность сразу избавиться от внезапного визитера, я поднял телефонную трубку и прижал ее к уху, готовый в случае чего изобразить важный конфиденциальный разговор.

Ее изящная рука расстегнула мои брюки и медленно поползла внутри, по ткани трусов, нащупывая ее мокрые участки. Казалось, она собирается осушить эти участки каким-то неизвестным науке способом. На самом же деле она просто ласкала меня. Я не понял, что двигало ею. Чувство благодарности за интересную мысль? Кайф от пикантной ситуации в кабинете адвоката?

«Для адвоката твоя сперма неплохо пахнет», – задумчиво заметила она.

«Ты же сказала, что у тебя не было адвокатов».

«Не было. Но могу же я пофантазировать. Ассоциативно вообразить могу, разве нет?»

«Ты понимаешь, – спросил я, – что будет, если нас сейчас накроют?»

«Ага», – сказала она и вытащила мой орган из трусов.

«Наверно, ты не понимаешь. Меня для начала отстранят от дела, и вся моя идея, плохая или хорошая, соответственно накроется…»

«Уи-уо». – Она хотела подсказать мне, чем именно накроется идея – как я уже слышал, это слово хорошо звучало в ее устах, но только если они были ничем другим не заняты.

Ладно, подумал я. Если что – я предупреждал.

Минут через пять (никто, конечно, не зашел – когда так нагло, как в кино, никто никогда не заходит) она опять сидела перед столом и курила сигарету, а я с трудом приходил в себя после второго подряд оргазма. Второй подряд – это было немножко ново для меня, особенно в кабинете.

«Ты сказал, – напомнила она, – что они не должны будут допустить большой скандал до суда».

«Да».

«А если допустят?»

«Тогда сядешь».

«Хм».

«Но ты и так сядешь».

«Сроки разные».

«Можно подумать, ты собралась мотать до звонка».

«Ты прав. Но если будет большой скандал, я потеряю весь бизнес. Кто меня будет вытаскивать – ты, что ли?»

«Послушай, что ты все время передергиваешь? Мы говорим о делах, а не только о сперме. Я с самого начала сказал: опасный ход. Тебе решать».

«Хитрый».

Она играла со мной, а между тем речь шла об ее свободе.

«Ладно, – решилась она наконец. – То, что я тебе скажу, не будет иметь отношения к нашим… будущим отношениям, – сказала она, скривившись от неудачного словесного оборота. – Если я и согласна – а я, кажется, согласна – то вовсе не потому, что я тебе поверила. Я не верю тебе; ты все врешь, и тем ты мне мил; но я сейчас тебе врать не буду. Мне действительно все равно, сколько дадут – три или десять; больше года я там не пробуду, это чисто денежный вопрос. Но раньше чем через год у меня это вряд ли получится, а за год он оторвет от меня ребенка. Скорее всего, я потеряю кучу денег, и поделом – зарвалась, что ж – дура! но ты прав, другого выхода нет, и это единственная причина, по которой я с благодарностью принимаю твое предложение. За дело, дружок».