Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 77 страниц)

Нет, подумала я, нужен какой-то другой подход. Я поискала его и не нашла. И тогда я решила, что если об этом опять зайдет речь и ты попросишь меня рассказать что-нибудь, в этом больше не будет никакой системы. Так что это уже будет не сериал латиноамериканского типа, а просто набор разрозненных случаев, как «Хроники молодого Индианы Джонса». Разумеется, должна измениться и стилистика этого, с позволения сказать, сериала; не ищи теперь в нем плавных переходов и образной однородности.

(«Понимаю, – вставила здесь Вероника, – это как замена актеров в “Санта-Барбаре”: все сразу становится слегка фантасмагоричным».)

– Вот именно, – продолжала Ана, кивнув Веронике и слегка улыбнувшись, – сейчас я расскажу, как мы с Филом посещали Саграду Фамилию. Помнишь фотографию? Да что фотография – после барселонской Олимпиады кто только Саграду бы не узнал.

Неудивительно, что вокруг нее вечно толпы туристов. Мы, еще втроем – не забывай, мы ведь были с Сашкой – облазили вначале подвал, где находится как бы небольшой музей Гауди. Я просто офонарела от этого человека. Он был гений. Он умер случайно – шел по улице, задумался да и попал под трамвай – не оставив после себя ни архитектурной школы, ни отдельных учеников, ни даже… впрочем, эта тема несколько особняком. За годы, прожитые мной в Барселоне, я проходила мимо Саграды сотни раз, и каждый из этих разов добавлял в меня крупинку чего-то новенького. Постепенно во мне вызрела странная, очень странная мысль… Отложу-ка я ее на сладкое – если ты не против, конечно, – а сейчас вернусь к тому нашему самому первому посещению.

Нижнего этажа, как такового, в Саграде нет; собственно, там вообще нет никаких этажей, потому что ни один из залов будущего собора еще не перекрыт – мы ходили вместе с другими такими же зеваками под открытым небом, среди обтесанных каменных плит и прочего строительного материала, ходили по будущим нефам… по будущему алтарю… Башен должно быть, кажется, двенадцать, но никто не знает, сколько их будет на самом деле, потому что без конца перекраивать культовые постройки – это одна из неотъемлемых черт Испании. Можно возразить, что Саграда – особенный собор; многие испанцы считают, что он вне традиции, не нужно бы его достраивать вообще… но другие говорят: мы всегда достраивали и всегда перестраивали; церкви вестготов мы переделывали в мечети, а синагоги – в католические храмы; редкий собор мы не строили столетиями – нам ли отказываться от достройки Саграды? Может быть, прямо сейчас, в толпе этих самых туристов, среди многочисленных их детей, затесался маленький мальчик… достойный продолжатель Гауди…

Опять меня клонит к теме, отложенной мною на сладкое; постараюсь следить за собой. Нынче башен восемь – с двух сторон по четыре. Они попарно соединены наклонными галереями; нетрудно догадаться, что галереи эти задуманы не только для прочности, но и чтобы переходить из одной башни в другую. Задрав головы, мы увидели балкон, охвативший кольцом почти самый верх одной из башен и кажущийся снизу тонюсеньким… там, на этом эфемерном балконе, стояла кучка людей. Мы с Филом переглянулись. Барселона – вид с птичьего полета… а?

Мы нашли вход в башню – недолго искали, так как он находился все там же, на строительной площадке… и тут нас ждало некоторое разочарование: мы были уверены, что в башне есть лифт – как же, такая высота! – а лифта не было. В инженерном смысле башня явно задумана как одна большая лифтовая шахта; внутри нее, такой огромной, вообще нет никаких помещений – только пустое шахтное пространство, уходящее ввысь, да еще довольно узкая винтовая лестница вдоль стены, обвивающая по ходу часов это пустое пространство и отделенная от него с правой руки некими каменными кружевами. Кружева эти – я остановлюсь на них поподробней, потому что это существенно – представляют собой столбы, тянущиеся с самого низа до самого верха. Внизу, где пока еще находились мы, столбы были на приличном расстоянии друг от друга, и для удобства людей – то есть попросту чтобы не упасть с лестницы в шахту – между столбами тянулись каменные же заграждения типа перил. Выше, где из цилиндра башня переходила в конус, столбы должны были, по идее, сближаться друг с другом, а может, и слиться воедино. Вот так была устроена башня внутри.

Нам стало ясно, что путешествие до верхней площадки продлится дольше, чем мы рассчитывали. Мы опять переглянулись. На лице Фила я прочла все ту же решимость – разве мы не молоды, говорил его взгляд – но Сашка, лишенный комплексов и романтики, поскучнел и запросился в салон игровых автоматов, который он высмотрел на площади, пока мы стояли за входными билетами. Он показал мне этот салон издалека; поколебавшись, я дала ему триста песет и строго наказала ждать там безвылазно. И он весело побежал – я проводила его взглядом и убедилась, что он сумел перейти через площадь – а мы с Филом вернулись в башню и резво двинулись вверх.

Лестница была устроена, в общем, удобно для ходьбы; она не была ни утомляюще крутой, ни раздражающе пологой. Однако… как я уже сказала, она была довольно узка; на самом деле это не совсем точно – она оченьузка, и чем выше мы забирались, тем она становилась уже. На какой-то высоте (повторяю, этажей нет, поэтому взбирающимся нечем мерить высоту, кроме разве что ступеней) мы с неудовольствием обнаружили, что по одной и той же лестнице люди ходят не только вверх, но и вниз. Чтобы пропустить идущих навстречу, приходилось прижиматься или к стене, или к перилам. Ясно, что тем, кто поднялся до нас, нужно было спускаться; молчаливо предполагалось, что наверху поток посетителей как-то организован – возможно, с применением соединительных галерей – так, чтобы люди спускались не по той лестнице, по какой они поднимались до этого. И действительно, добравшись до первой из таких галерей, мы убедились в том, что по ней можно перейти в соседнюю башню... но никто не организовывал движения; в обеих башнях люди ходили вверх и вниз как им только заблагорассудится.

Подивившись на такую безалаберность (я еще не знала тогда, что она является неотъемлемой чертой испанского характера), мы продолжили свой путь. Между тем было уже высоко; пространство, открывавшееся взгляду направо поверх перил, внушало трепет. Стена, тянущаяся слева от нас, наоборот, успокаивала своей надежностью, радовала глаз разноцветными письменами, появлявшимися на ней там и сям, в том числе и по-русски. Через сколько-то ступеней вместо очередной такой надписи в стене появилась дыра. Мы осторожно приблизились к этой дыре и, цепляясь за ступеньки – больше цепляться было не за что – выглянули наружу. Дыра оказалась выходом на крошечный балкончик изумительной, причудливой формы (как и все у Гауди); больше всего он походил на фрагмент странного цветка, какого-нибудь ириса, прилепленный к башне снаружи. Перила цветка-балкончика были неодинаковой высоты. В центре они были высоки и казались вполне безопасными; зато по краям, в местах своего соединения с телом башни, они были такими низенькими, что один неверный шаг на балкончике казался чреватым потерей равновесия и неминуемым падением в пропасть.

Дыра с балкончиком была, конечно, никак не ограждена – какой-нибудь сеткой, к примеру – и я уже стала чуточку понимать это испанское отношение к жизни. Отношение, в сущности, очень простое: не уверен – не лезь. Мы с минуту посидели на пороге балкончика, любуясь обзором, который, как уже понятно, был в обе стороны весьма широк. Затем сзади послышалось вежливое покашливание; трое идущих за нами молодых мужчин, по внешности каких-то скандинавов, тоже интересовались видами, и мы уступили тепленькое местечко.

По ходу дальнейшего подъема мы прошли еще несколько подобных балкончиков, уже специально не останавливаясь, и я заметила, что лестница стала сужаться гораздо быстрее. Это могло означать только то, что мы перешли из основного и цилиндрического участка башни в ее верхний, конический участок. Вертикальные столбы, ограничивающие лестницу с внутренней стороны, стали ближе друг к другу. Расположенные между ними перила тоже изменили характер: прежде сплошные, теперь они превратились в частокол каменных столбиков, выраставших из концов ступенек и ничем особенным между собой не скрепленных. Я догадалась, что это просто не вполне доделанные перила; вероятно, нижние, сплошные перила раньше тоже состояли из таких же столбиков – ну, а потом пространство между ними заполнили камнем или цементом.

Веселый испанец, спускавшийся нам навстречу с ребенком на плечах (ребенок, видно, устал от долгого хождения по лестнице), галантно оперся на столбики и пропустил нас мимо себя. В какой-то момент он слегка отклонился назад… и сердце мое екнуло – еще бы чуть-чуть, и он мог бы запросто уронить ребенка в бездонный проем… а то и сам сверзиться вместе с ребенком… В следующий момент он выровнялся и широко мне улыбнулся. Похоже, что он сделал это нарочно, чтобы меня испугать. Я разозлилась на него. «Так делать нельзя», – сказала я по-испански. Он удивленно покосился на меня, ничего не ответил и пошел себе вниз по лестнице. Я подумала, что он, должно быть, каталонец.

В конце концов, это ихмир, сказала я себе; они знают, что здесь можно и что нельзя – уж наверно, если бы кто-нибудь упал, они бы приняли какие-нибудь страховочные меры. И я успокоилась. Но как раз в этот момент сверху раздался ни на что не похожий шум – акустика башни размазывала все звуки до неузнаваемости – и нечто, напоминающее небольшой парашют, промелькнуло по шахте мимо нас; буквально сразу же откуда-то снизу раздался треск рвущейся материи. На что было жутко перегнуться через хлипкие столбики, но мы с Филом все же сделали это; то, что мы увидели витком ниже, повергло нас в ужас. Молоденькая девушка – может быть, ровесница нашего Сашки (как хорошо, подумала я тут же, что мы не взяли его с собой) – висела в шахте вверх тормашками, зацепившись широкой юбкой за столбик; таким образом, виденный нами парашют был ни чем иным, как той самой юбкой, которая раскрылась, помогла несчастной спланировать и в конечном итоге спасла ее жизнь.

Сверху раздался веселый, заразительный хохот; целая компания юнцов, типичных авторов настенных надписей, намеревалась спуститься мимо нас. Мы немедленно отпрянули от столбиков и вжались в стену, опасаясь, как бы ненароком не отправиться вслед за девицей. Юнцы, нисколько нас не задев (испанская молодежь, кстати, почтительна к старшим), вприпрыжку пробежали мимо и, продолжая хохотать, вытянули свою незадачливую подружку из проема. Я не понимала ни слова из тех, какими они перебрасывались, но интонации были, к примеру, таковы: «Ну что я говорил? Зацепилась, как миленькая!» – «Дурак, идиот! не буду больше с тобой!» – «Не смеши… Ха-ха-ха! Ох… давно так не смеялся…»

Скандинавы, по-прежнему идущие сзади нас, переглянулись между собой и покачали головами. Никто из них ни слова не сказал. Мы с Филом тоже переглянулись и прочли друг у друга в глазах непреклонную решимость. Мы снова двинулись вверх. Лестница стала еще уже. Мы миновали вторую соединительную галерею; сквозь нее было видно, что лестница в соседней башне вроде бы шире, чем наша, но и народу там больше соответственно. Сверху спускалась очень толстая, очень старая негритянка; при взгляде на нее мне стало вначале любопытно, как она могла вообще добраться до такой высоты, а потом тоскливо, потому что пропускать ее справа от себя, над пропастью, было просто опасно; приходилось рисковать самим. Фил посмотрел на меня и прочел мои мысли.

«Может, назад? – спросил он тихонько. – До перехода хотя бы…»

Мы затравленно оглянулись на скандинавов. Они, видно, мыслили близкими нам категориями, потому что сами пребывали в некоторой нерешительности. В это время за столбиками пролетел еще один человек – худощавый, пожилой, по виду испанец; стоило ему закричать, как несколько рук враз высунулось с нижних витков и схватили падающего за одежду. Помощь эта была весьма своевременна – сам он, набирая скорость, мог бы так ни за что и не уцепиться и, достигши дна, разбиться вдребезги. Пока мы с Филом (а также и скандинавы), разинув рты, дивились на происходящее, проблема наша разрешилась сама собой – негритянка проползла мимо, добросовестно распластываясь по стене и задев нас разве что самую малость; лишь один из скандинавов не удержался и, взмахнув руками, рухнул было в проем, но двое других тотчас ухватили его за ноги и споро возвернули на лестницу. Скандинавы перебросились несколькими фразами на своем северном языке. Разумеется, я опять ничего не поняла, но если повторить толкование интонаций, то это было бы примерно так: «Спасибо», – сказал потерпевший. – «Не за что», – отвечали его спутники. – «Жаль, что я доставил вам беспокойство». – «Что Вы, мы нисколько не побеспокоились; пожалуйста, рассчитывайте на нас и впредь».

Какое-то время все поднимались в молчании, и никого не попадалось навстречу. Бросив взгляд на Фила, я вдруг заметила, что он нервничает. Я оглянулась. За скандинавами никого не было видно, и я решила пропустить их вперед. Пропускать идущих вверх оказалось значительно проще, чем идущих навстречу; я не могла понять, почему. Еще я ощущала, что с каждым шагом мне становится все страшнее – и тоже не могла понять, почему. Ведь мы очень давно миновали критическую высоту, откуда еще как бы можно падать; ни одна новая ступенька уже не могла добавить никакой новой опасности. В это время – то есть пока я размышляла над этими вещами – Фил неожиданно сел на ступеньку, прижался к стене и сказал:

«Зайка, нам не дойти».

«Ты устал?» – спросила я.

«Нет».

«А что?»

«Не знаю. Не могу дальше».

Я села с ним рядом, и он тут же схватил меня за руку.

«Прошу тебя, осторожно встань и пересядь… Сядь подо мной. Сядь, как я».

«Но никто же не идет».

«Это неважно. Ты сидишь слишком близко к краю».

Я покосилась на шахту, которая теперь была слева от меня… и волосы мои встали дыбом. Я внезапно поняла, почему нам так страшно. Одновременно с этим я поняла, почему время от времени сверху летели люди – они летели именно с этого участка.

Вертикальные столбы, бывшие – помнишь? – основой ограждения, сильно сблизились; теперь расстояние между ними не превышало и полуметра. Однако низкие столбики, прежде торчавшие между ними – жалкое, но хоть какое-то подобие перил – исчезли. Их просто не было; может, на этой высоте их еще не успели приделать, а может, они не полагались вообще – перила можно было сложить из камней прямо между высокими столбами. Пространство между столбами было теперь пустым; оно абсолютно ничем не ограничивалось; конечно, толстый человек – например, миновавшая нас негритянка – вряд ли протиснулся бы в это пространство, но для девушки… для тощего пожилого испанца… для любого из нас…

Взгляд Фила проследовал за моим, и он увидел то же самое, что и я. Его зрачки расширились. Его взгляд остановился.

«Знаешь, – признался он, – я боюсь высоты».

«Знаю».

«Не делай вид, что ты совсем не боишься».

«Я тоже боюсь… но меньше».

«Да. Тебе повезло… только, пожалуйста, ничего пока не делай. Я должен подумать».

«О чем?»

«Как быть. Понимаешь, я не замечал эти дырки».

«Я тоже не замечала».

«Но теперь я их вижу. И я уже не могу встать».

«Давай вместе, а?»

«Нет. Ты начнешь страховать меня, забудешь об осторожности и разобьешься».

«Может, меня поймают», – пошутила я.

«Не поймают, – сказал Фил. – Разве ты не заметила? Они ловят только своих».

Мы немного посидели молча.

«Ну, хватит капризничать», – сказала я как бы сердито. Я подумала, что он ведет себя как маленький мальчик; если я проявлю некоторую строгость, может быть, это подействует… ну, как на маленького мальчика, понимаешь? Такая вот педагогическая психология.

(При этих словах Ана не удержалась, чтобы не глянуть на Марину, свой медицинский авторитет; и Марина едва заметно кивнула.)

– Итак, я сказала: «Хватит капризничать». Я поднялась и взяла его за руку. Я попыталась оторвать его от ступеньки и не смогла. Я посмотрела на него и увидела, что он белый как мел. Ему было дурно; он еле держался, чтобы не растянуться на лестнице; я испугалась, что в таком состоянии он, чего доброго, и впрямь свалится в дыру.

Я растерялась.

Сверху спускалась какая-то шумная группа. Люди смеялись, что-то оживленно обсуждали между собой; почти каждый из них держал в руках видеокамеру. Они вежливо остановились перед нами, все еще смеясь и как бы между делом ожидая, что мы встанем и пропустим их вниз.

Я встала. Фил не встал.

Смех и оживленный разговор смолкли. Некоторые из людей, не глядя на нас, прошли мимо. Некоторые не хотели идти. Вообще-то вниз было идти гораздо страшнее, чем вверх, потому что видишь перед собой гораздо больше этих дыр, ведущих в никуда; к тому же среди спускающихся я заметила молодую женщину с ребенком. В отличие от давешнего бесшабашного папаши, эта женщина несла ребенка не на плечах, а за плечами, как носят рюкзаки. Неэтично, неправильно было вынуждать эту женщину идти вдоль зияющих над бездной дыр.

«Эй, – сказала я, – давай пропустим людей».

«Нет», – сказал он.

«Можно прижаться к столбу. Обнять столб руками».

«Нет».

«Извините, – сказала я тогда этим людям. – Видите, ему плохо. Вам нужно идти здесь», – я показала, где. Мой испанский все-таки еще был совсем никудышным.

Они не понимали меня, смотрели на нас обоих неприязненно, а некоторые вовсе отводили взгляд. Тоже каталонцы, подумала я. Естественно: Барселона – для каталонцев. Потом мне пришло в голову, что каталонцы вряд ли стали бы в своей родной Барселоне ходить с таким большим количеством видеокамер. Наверно, подумала я, это все-таки не каталонцы. Я пригляделась к ним повнимательней и, несмотря на то, что чуть ли не все они пользовались очками, заметила, что у них узкие глаза.

Небось, японцы, поправила себя я.

«Извините», – повторила я по-английски… насколько же это было мне проще тогда! Я вмиг объяснила им, что происходит, и их лица добрели на глазах. Они начали шумно обсуждать ситуацию. Я удивилась. Прежде я думала, что японцы – сумрачный, заносчивый народ; я еще не знала, что японец в Японии и японец вне ее – это два совершенно разных человека.

«Нужно отхлестать его по щекам», – сказал по-английски самый резвый японец, который прошел мимо нас первым.

«Нужно стащить его за ноги», – сказал самый маленький японец, нерешительно стоявший выше всех.

«Нужно сделать ему укол», – сказал самый тучный и, видимо, самый важный японец.

Я с тоской подумала о Сашке. Мы сильно задержались в башне; чего доброго, он мог пойти нас искать. Я начала ругать себя за скупость. Почему я дала ему лишь триста песет? Надо было дать пятьсот… Между тем в группе, продолжающей громко спорить по-японски, выделилась пожилая дама, очень уверенная в себе; после нескольких произнесенных ею слов остальные японцы стали, держась за столбы, осторожно выглядывать в бездонную шахту. Возвращаясь в прежнее положение, они удивленно цокали языками, будто открывали нечто новое для себя, и продолжали спорить, но значительно тише.

«Простите, – обратилась я к пожилой даме, – мне показалось, Вы предложили что-то толковое».

«Я предложила обвязать его длинной веревкой и спустить вниз через эту дыру, – ответила дама и невозмутимо показала, как именно она бы это сделала. – Если двое из нас сейчас сойдут по лестнице вниз, то один сможет быстро вернуться вместе с веревкой».

«А зачем двое?» – спросила я.

«Второй должен остаться внизу и предупреждать людей, чтобы сюда пока что никто не ходил».

«Но предупреждать могут и испанцы…»

«Что Вы, – улыбнулась мне японка, – должно быть, Вы совсем недавно в Испании?»

«Да».

«Это заметно. Видите ли, испанцы не могут выполнять поручений; они очень милые люди, но они или забывают, или увлекаются чем-то другим».

«Вот как… А каталонцы?»

Японка подумала.

«Пожалуй, Вы правы, – признала она, – каталонцы внушают больше доверия».

Тут я сообразила, что мы обсуждаем какой-то малореальный, фантастический план. Я представила себе Фила – бесчувственного, болтающегося на веревке посреди шахты – и мне едва не стало дурно самой. В этот момент по шахте мимо нас пронеслись, один за другим, два знакомых скандинава; при этом летящий впереди старался извиниться перед своим последователем. Вежливость иногда вредит людям, подумала я. Если бы в тот раз небрежному скандинаву не сказали: «к вашим услугам», а всыпали бы по первое число, он был бы, может, поосторожней и не вывалился бы вдругорядь, вдобавок увлекая за собой спутника. Теперь же они оба вполне могли и разбиться – кто знает, найдутся ли внизу соотечественники, чтобы их уловить?

Пока я раздумывала о скандинавах, вниманием группы японцев овладела женщина с малышом за плечами – по правде сказать, самая худенькая и невзрачная из всех. Она что-то говорила, показывая в сторону стены, и все остальные понемножку смолкали.

«Что эта женщина говорит?» – спросила я у своей пожилой собеседницы.

«Когда мы стояли на смотровой площадке, – ответила та, – сверху спустился воздушный шар и бросил свой якорь прямо на площадку – уцепился за нее, как, знаете ли, морской конек. Митико-сан говорит, что могла бы попросить воздухоплавателя снизить свой шар немного еще; таким образом, если Ваш муж сумеет спуститься до первого же балкончика (который отсюда совсем недалеко), то с этого балкончика он перешел бы прямо в корзину».

«Но как добраться до балкончика?» – спросила я.

«Именно над этим все мы сейчас и думаем; если, к примеру, он бы смог пересесть на следующую ступеньку вниз от него…»

«А потом – на следующую», – догадалась я.

«Да. И так далее».

«Это гениально, – сказала я. – И… знаете? Не нужно никакого воздушного шара. Мы просто доберемся таким образом до балкончика и присядем на нем; вы все пройдете, а потом мы уж сами как-нибудь дальше».

Дама объяснила всем остальным содержание нашей беседы. Японцы дружно поаплодировали сообщению и стали поздравлять нас со столь удачно найденной мыслью. После этого план был приведен в исполнение. На каждую новую ступеньку Фил перемещался все увереннее, а когда сбоку от нас – теперь уже слева, как ты понимаешь – опять появились низкие столбики, он и вовсе нашел в себе силы встать на ноги; при этом японцы, восхищенно глядя на него, поаплодировали вторично.

«Дух этого человека очень могуч», – громко сказал тучный японец и поклонился.

Фил вымученно улыбнулся и прижался к высокому столбу, пропуская всех японцев под стеною (хотя здесь-то уже особой нужды в этом не было); и каждый японец, проходя мимо него, отвечал ему вежливой улыбкой и уважительно кланялся.

Восточные церемонии, подумала я с некоторой неприязнью, уверенная, что в глубине души они смеются над ним. Но пока они проходили, рядом со мной остановилась пожилая дама, моя недавняя собеседница, и сказала мне следующее: «Наверху так хорошо! Глядя то, как Ваш муж преодолел себя, мы уверены, что в следующий раз вы с ним уж точно доберетесь до площадки; желаем Вам, чтобы это случилось как можно скорей». Я поглядела на нее и вдруг поняла, что уважение японцев было полностью искренним. Это меня удивило больше всего; и даже сейчас, через столько времени, это так и осталось для меня самым удивительным из всего, что я видела в башне.

* * *

Ана умолкла.

– Как я понимаю, дальнейший спуск был простым, – заметила Вероника, – но что же Сашенька?

– А-а, – протянула Ана и хихикнула. – Конечно… Сашенька не пропал.

– Хватило трехсот песет?

– Не только хватило… Я почему-то думала, что в игровых автоматах можно только проигрывать.

– В наших уж точно, – хмыкнула Вероника.

– Да ладно, сейчас и у нас наверняка всякие…

– Короче, он выиграл кучу денег?

– Кучу не кучу, а чуррос нам купил.

– Ух ты.

Помолчали.

– Но ты еще что-то собиралась рассказать, – напомнила Вероника, – какую-то свою идею… теорию…

Ана кивнула.

– Да. Я просто забыла. Разволновалась, видишь ли.

– Еще бы! Я и сама разволновалась, слушая такое… просто душа в пятки ушла. Но признайся: насчет скандинавов, летевших один за другим, ты слегка подзагнула?

– С чего ты взяла?

– Не в скандинавском это характере, так вот высовываться и небрежничать. Непохоже на них.

– Да? – оскорбилась Ана. – А ты знаешь, что в Швеции самый высокий в мире процент самоубийств?

– Так ты думаешь, что это было самоубийство?

– Запросто. Может, они и поднимались только за этим. Заметь, их было трое; может быть, это была неразрешимая любовная драма.

– Зачем же тогда первый раз одного спасли?

– Да откуда мне знать. Может, я не так интерпретировала их интонации. Может, он уже хотел побыстрее, а те двое сказали – мол, рановато, невысоко.

– Ох уж эти шведы, – вздохнула Вероника. – Так что насчет теории?

– Ты же мне не даешь слова сказать.

– Буду молчать, – пообещала Вероника. – Возьмем еще кофе?

– Почему бы и нет. Официант! еще три эспрессо, пожалуйста.

– Мне капуччино.

– Официант! два эспрессо и капуччино.

– Прошу прощения, – неожиданно вмешалась Марина, – но, если вы не возражаете, я бы тоже выпила капуччино; сказать по правде, я никогда в жизни его не пробовала.

– Официант… три капуччино, короче.

Подошел официант.

– Так-с, эспрессо – три и два, всего пять; капуччино один да три, всего четыре. Правильно?

– Идиот, – негромко сказала Ана.

Вероника пригляделась к официанту.

– Да вы шутите, молодой человек.

– Ну, – кивнул официант и широко улыбнулся.

Веронике пришла в голову забавная мысль.

– Как вас зовут? – спросила она официанта.

– Вадиком.

– Вадик, можно задать вам вопрос?

– Извольте-с…

– Посмотрите на нас повнимательней. На всех троих.

Вадик усмехнулся.

– Да я уж достаточно внимательно посмотрел…

– Представьте себе, что вам дан выбор.

– Какой выбор?

– Выбрать одну из нас.

– Ага. Представил.

– Кого вы бы выбрали?

– Для чего?

– Для всего.

– Всех троих, – ответил Вадик не задумываясь.

– Нет, так не пойдет, – возразила Вероника, – я же сказала – только одну…

– Ну, тогда по очереди.

– Какой вы, Вадик, хитрый… Ладно, мой эксперимент не удался; несите нам капуччино, а я тем временем придумаю еще что-нибудь.

Вадик отошел.

– Зачем это? – спросила Ана.

– Видишь ли, – сказала Вероника, – мы все такие разные… Отношения, которые складываются между нами, простыми не назовешь… и эти отношения складываются так стремительно… Мы – не просто три приятельницы, согласна?

– Ну… допустим.

– Мне стало любопытно, какое впечатление мы производим на окружающих. Если хочешь знать, меня это интересует уже давно… но я же не могу подойти к первому встречному и спросить: скажите, что вы думаете о нашей компашке? Пока ты рассказывала, этот Вадик косяка давил в нашу сторону. Я и решила использовать случай.

– Значит, я делилась с тобой сокровенным, – сказала Ана, покачивая головой, – а ты в это время разглядывала официанта Вадика?

– Зайка!

– Шучу… Но ты задала ему странный вопрос.

– Это косвенный вопрос. В тестах обычно используются косвенные вопросы.

Официант принес капуччино.

– Теперь моя очередь, – сказала Ана. – Вадик, присядьте-ка к нам.

– Не положено-с.

– Ну, на минуточку…

Вадик опасливо оглянулся по сторонам и, не заметив поблизости никого проверяющих, присел за столик к дамам.

– Вадик, можно задать вам еще один вопрос?

– Хоть сто.

– Что вы думаете о нашей компании?

Вадик озадаченно почесал репу.

– Смелее.

– Вы москвички, – сказал Вадик.

– Ну, это не Бог весть какое открытие.

– Неужели? Чтоб вы знали, в этом месте обслуживать приходится в основном приезжий контингент.

– В таком случае – прошу, продолжайте.

– Вы не родственницы.

– Очень хорошо; дальше.

– Семейное положение опущу, поскольку о нем свидетельствуют ваши кольца.

– Вадик, – спросила Ана, – вы заметили, что между нами – всеми троими – изрядная разница в возрасте?

– Заметил-с… но полагал неприличным об этом упоминать.

– Так мы каши не сварим, – сказала Ана с неудовольствием. – Давайте-ка без комплиментов. Что, по-вашему, связывает нас? Случайное знакомство – или?..

– По-моему, – сказал Вадик, – деловой интерес.

– Например?

– Например – что вы владелица частного предприятия, – сказал Вадик, глядя Ане в глаза. – А эти дамы – ваши работницы. Точнее… вот эта дама, – поправился он, указав на Веронику, – ваша компаньонка, уж не знаю, младшая ли в смысле доли; а вот эта, – указал он на Марину, – может, со временем тоже сделается компаньонкой… но пока – просто работница.

– Спасибо, Вадик.

– Не за что, – вежливо сказал официант, поднимаясь из-за столика. – А можно я тоже задам вам вопрос?

– Валяйте.

– Я угадал?

Ана замялась.

– В какой-то степени, – дипломатично ответила Вероника. – Жаль, однако, что вы так и не ответили на мой вопрос.

– А мне кажется, я ответил, – сказал Вадик. – Не дадите ли по телефончику?

– В другой раз – обязательно.

Вадик развел руками и удалился.

– Странные мысли иногда мне приходят в голову, – медленно сказала Вероника, глядя вслед официанту.

– Что-нибудь про секс, – предположила Ана.

– Да.

– Ты ненасытна.

Вероника пожала плечами.

– Какая есть.

– Мне нравится капуччино, – сказала Марина.

Ана и Вероника посмотрели на нее.

– Я сказала что-то не то? – осведомилась она.

Ана отрицательно покачала головой.

– Однако вернемся, наконец, к твоей теории о Саграде, – с легкой досадой предложила Вероника. – Я виновата, не давала тебе слова сказать; но так даже интереснее. Мы как бы остыли от твоего душераздирающего рассказа; теперь можно и пофилософствовать.

– Ну что ж, – сказала Ана, – тогда я должна закурить… Но это серьезно; поскольку речь пойдет об общих материях, на этот раз мне хотелось бы обращаться к вам обеим. Есть возражения?

Вероника с Мариной промолчали.

– Надеюсь, мне удалось хотя бы чуть-чуть передать вам мистическое настроение, которое навевает на меня этот храм, – начала Ана, – несмотря на то… а может быть, и благодаря тому, что он не достроен. Ведь после нашего туристического опыта я поселилась в Барселоне; Саграда Фамилия должна была стать для меня чем-то повседневным – как, к примеру, для ленинградца Невский проспект. Но меня странным образом влекло к ней все больше и больше. Я старалась проходить мимо нее, даже если приходилось делать петлю… и с каждым разом я будто бы…

Ана помолчала, подыскивая слова.

– Ты сказала, что с каждым разом понимала капельку чего-то нового, – подсказала Вероника.

– Крупинку, – поправила Марина.

– Как вы обе внимательно меня слушали! – восхитилась Ана. – Я очень тронута; но на самом деле это было сложней. Мы не всегда способны осознать само наличие какой-то тайны; так вот, я одновременно осознавала загадку этого храма и чувствовала, что приближаюсь к ее постижению. И вместе с тем – чем дальше, тем больше загадка эта меня пугала… я не хотела ее разгадать… я чувствовала, что радости мне от такой разгадки не будет…