Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 77 страниц)

– Погоди-ка, – спросила Госпожа. – Тебе сделали деловое предложение – правильно?

– Да, но… для меня это как игра.

– Ага. Дай сообразить; я, кажется, начинаю врубаться. Твоя больница – это для тебя игра?

– Да.

– А что не игра?

– Вы не игра. Вы, Госпожа, и вы, госпожа Вероника.

– Ага. Но в Испанию ты собираешься ехать – понарошку или по-настоящему?

– Вам обеим нужно бы почитать Эриха Берна, – сказала Марина. – Игра, это необязательно понарошку. Вы ведь не понарошку сегодня бегали по корту? Играя, люди ходят, бегают, уезжают, приезжают и даже убивают друг друга… и все равно это всего лишь игра.

– Как интересно, – сказала Вероника. – Я слышала об Эрихе Берне… Дашь почитать?

– Погоди, – досадливо перебила Госпожа. – Мне нужно искать новую домработницу?

– Новую служанку, ты хочешь сказать, – поправила Вероника.

– Мне не найти служанки, – тревожно сказала ей Госпожа. – Ты что, не понимаешь, что происходит?

– Как я люблю вас обеих, – сказала Марина.

– Тогда зачем же бросаешь нас? – спросила Госпожа.

– В том-то и дело, что я не хочу вас бросать, – сказала Марина. – Оттого и такой разговор. Почему бы вам обеим не поехать вместе со мной?

Вероника с Госпожой изумленно переглянулись.

– Да она нас разыгрывает, – сказала Вероника. – Ей-ей, хочет по попке получить. Ну признайся… правда?

– А? – спросила Госпожа и пытливо взглянула Марине в глаза.

Марина отрицательно покачала головой.

– Тогда надо закурить, – сказала Госпожа. – И…

– Ты за рулем, – напомнила Вероника.

– Хорошо. Дай сигарету.

Они закурили.

– Что значит – с тобой? – спросила Госпожа. – В каком, э-э, качестве?

– Там как раз найдется дело для вас двоих.

– Так дело или игра?

– Госпожа, – сказала Марина несколько раздраженно, – Вы же врубились в этот вопрос. Называйте хоть как; все это игра – я использую слово «дело» просто как разговорный штамп. Дело, занятие… роль, в общем.

– Ага. Какая конкретно роль?

Марина почувствовала, как разом слабеет. Ей предстояло сказать самое важное, и она не была уверена, правильный ли выбрала тон.

– Я скажу то, – нерешительно начала она, – что может показаться несколько неожиданным; вероятно, Вам все же нужно было бы почитать Берна до этого разговора. Если так, я заранее прошу прощения, что не подготовила Вас… но пожалуйста, в любом случае не делайте поспешных выводов! Ведь на самом деле – на самом деле!– подчеркнула она, – яВаша служанка, а Вымоя Госпожа; однако в игре роли могут быть…

Ей в голову вдруг пришла блестящая мысль.

– С Вашего позволения, – сказала она, – я приведу в пример мои отношения с госпожой Вероникой. Дорогая, – обратилась она к Веронике, – ты не возражаешь, если в интересах дела я приоткрою перед своей Госпожой некоторые детали нашего с тобой специального общения?

– Ты с ней на «ты»? – удивилась Госпожа.

– Какие детали? – настороженно спросила Вероника.

– Успокойся, – мягким тоном сказала Марина, – не по существу… Только что касается стиля общения.

– Вряд ли я этого хочу, – сказала Вероника.

– Давай так, – предложила Марина. – Я буду говорить медленно и понятно. Если в какой-то момент тебе покажется, что я сказала лишнее, ты тут же прервешь меня. Хорошо?

Вероника посмотрела на них по очереди, как загнанный зверек.

– Ника, – сказала Госпожа, – не ерунди.

– Хорошо, – с трудом выговорила Вероника.

– Вот и отлично, – обрадовалась Марина. – Итак, Госпожа, Вы только что выразили удивление, когда я обратилась к госпоже Веронике на «ты». Я намеренно сделала это; никогда до и никогда после этого я не обращусь к ней на «ты» в моей настоящей жизни, понимаете?

– Но она восприняла это как само собой разумеющееся, – заметила Госпожа.

– Правильно, – улыбнулась Марина, – потому что параллельно с этой настоящей жизнью у нас (с Вашего позволения, конечно) разворачивается игра в психоанализ. Слово «игра» я употребляю в смысле Эриха Берна, – оговорилась она, заметив, как напряглась Вероника, – то есть это может быть занятие, к которому мы обе относимся серьезнее некуда; игра в карты – доводит же людей до сумасшествия и самоубийства! игра – это не хухры-мухры, понимаете?

– Ну, дальше… – нетерпеливо сказала Госпожа.

– Я только хотела успокоить госпожу Веронику, которой не понравилось слово «игра» в применении к нашим…

– Мир – театр, люди – актеры, – сказала вдруг Вероника. – Я переживу, продолжай.

– Наша с госпожой Вероникой игра, – сказала Марина, облегченно вздохнув, – как и любая другая, совершается по каким-то правилам. Неважно, сложны они или просты, записаны на бумаге или всего лишь подразумеваются… главное, что они не такие или не совсем такие, как в настоящей жизни.

– Например? – спросила Госпожа.

– Например, в игре я считаюсь доктором, а госпожа Вероника – пациентом. А еще я с ней на «ты». А еще я как бы главнее.

– Ага.

– Но от того, что в игре многое не так, как в жизни, то есть по-другому и даже наоборот… от этого ничего не страдает – ни жизнь, ни игра; не правда ли, госпожа Вероника?

– Это так, – подтвердила Вероника. – Как я понимаю, ты уже закончила эту деликатную тему?

– Да… да. Я просто хотела сказать вам обеим, что в той игре, которую предложили мне… и которую теперь предлагаю вам я…

Марина запнулась.

– Ну! – едва ли не крикнула Госпожа. – Почему из тебя каждое слово приходится вытягивать клещами?

– Мне трудно, Госпожа, – пожаловалась Марина. – Понимаете, в этой игре все было бы наоборот.

– Что значит наоборот? – спросила Госпожа.

– А я поняла, – ухмыльнулась Вероника. – Она предлагает тебе стать ее служанкой. А кто буду я – опять пациент?

– Это правда? – спросила Госпожа.

– Н-не совсем, – сказала Марина, начиная испытывать ужас от содеянного, – то есть совсем нет, Госпожа… Вам предлагается стать переводчицей… затем как бы референтом… в общем, важной персоной – с учетом Вашего фактического профессионального опыта.

– Vaya con dios, – сказала Госпожа. – Ты нанимаешь меня на работу?

– Да нет же! – с досадой воскликнула Марина, – как Вы не можете понять… Мне нужно уехать, а я не хочу расставаться с вами… я не хочу, чтобы что-то менялось в наших отношениях, в то время как Вам – моей Госпоже! – уготована подчиненная роль… Теперь наконец поняли?

– Уготована, – хмыкнула Госпожа. – Кем же это?

– С Вашего позволения, я ответила бы позже…

– А если я не соглашусь?

– Тогда…

Наступило молчание.

– Тогда я буду плакать, – сказала Марина.

Сквозь тишину донесся далекий возглас метрдотеля, радостно встречающего очередную компанию гостей.

– Мне будет немыслимо тяжело, – мрачно сказала Марина. – Обстоятельства таковы, что я не могу отказаться от участия в игре; значит, я должна буду бросить вас обеих. Но зачем? – патетически вопросила она. – Разве Вы, Госпожа, не хотели в Испанию? Вы не желали как туристка, но я и не предлагаю Вам этого… предлагаю примерно то, чем Вы уже занимались там… Вам не понравится мне подчиняться? Но почему? Вы же не пробовали… и перед Вами пример госпожи Вероники… и по жизни Вы все равно останетесь моей Госпожой… А вы, госпожа Вероника? Разве вы тоже не хотели в эту страну? Вы обе сейчас свободны от какого-то обременительного занятия… конечно, у вас здесь мужья, а у вас, госпожа Вероника, еще и дети; но мы подумаем и уладим проблемы; и, в конечном итоге, ведь это не на всю жизнь…

– А на сколько, кстати? – спросила Госпожа. – И куда конкретно… в какой город, я имею в виду?

– Ничего этого я пока не знаю, – ответила Марина. – Насчет города я понимаю Ваш вопрос, Госпожа; хотя мне кажется, что это будет Мадрид, а не Барселона, я уверена, что Вы повидаетесь с ребенком, и не раз. Что же касается срока, то это может быть на месяц, а может и на год – это в какой-то степени будет зависеть от меня… да и от вас тоже, – дипломатично добавила она, – от того, насколько успешно вы будете мне помогать…

– Ты так и не сказала мне, кем я буду, – напомнила Вероника.

– Вы будете моей камеристкой, госпожа Вероника.

– Камеристкой? – удивилась Госпожа. – Кем же будешь ты сама… или, может, мне перейти с тобой на «вы»?

Марина закусила губу.

– Не надо так, – попросила она. – Если по правилам игры потребуется, все мы будем друг с другом на «вы». Вы же были со мной на «вы» в первые минуты нашего знакомства, не правда ли?

– Извини, – холодно сказала Госпожа.

– Вам нужно почитать Эриха Берна, – мягко сказала Марина. – Я принесу.

– Ника, – капризно спросила Госпожа, – если я откажусь, ты поедешь с ней? – И добавила ехидным голоском: – Камеристкой?

– Зайка, перестань, – попросила Вероника, в тихом ужасе от происходящего. – Она не сказала ничего страшного… ты же не думала, что она будет твоей служанкой до гроба?

– Да, но я и не думала, что… Скажи, – обратилась Госпожа к Марине, – все-таки что это за такая странная игра? Право, от всего сказанного тобой я начинаю ее бояться.

– Она не более странна, чем жизнь, Госпожа.

Госпожа покачала головой и криво улыбнулась.

– Вот ответ, исполненный поистине высокой философии.

Марина вздохнула.

– Зайка, – сказала Вероника, – позволь сделать тебе замечание. Обычно ты меня одергиваешь, а сейчас я должна; по-моему, ты ведешь себя неприлично.

– Да? – В Глазках появились слезы. – А кто ты такая, чтобы делать мне замечания? Ты вообще камеристка; ты должна молчать и смотреть ей в рот.

– Я так и знала, – горестно сказала Марина. – Надо было все же дать вам Берна прежде этой беседы.

– Да иди ты со своим Берном… идите вы обе знаете куда…

Госпожа зарыдала. Марина тоже зарыдала. Глядя на них, зарыдала и Вероника.

Подошел недоумевающий метрдотель.

– Что-то не в порядке? – глупо осведомился он.

Они – все втроем – посмотрели на него и несколько нервно, но дружно расхохотались.

– Все в порядке, – сказала Вероника.

– Видите ли, – сказала находчивая Марина, – это такой тест. Мы типа заплакали… ну, подойдете ли вы, чтобы нас утешать, или сделаете вид, что вас это не касается.

– А-а, – сказал метрдотель и разулыбался. – И как?

– Вы же видите, – сказала Марина. – Подошли.

– Значит – что?

– Значит, хороший вы человек. Душевный.

– Это да, – довольно сказал метрдотель. – Все?

– Ага.

– У меня просьба, – сказал метрдотель. – Если еще раз будете проводить тест… извините, конечно…

– Что?

– Не могли бы вы плакать потише? Видите ли, – помявшись, пояснил он, – мы дорожим своей репутацией; я же не объясню каждому, что вы проводите такой тест…

– Скажите, – нахмурившись, спросила Госпожа, – а смеяться громко разрешается?

– Это сколько угодно, – сказал метрдотель, и тут же, будто в качестве специальной иллюстрации, из противоположного угла зала раздался громкий взрыв хохота.

– Тогда странно, – сказала Госпожа. – Плач, как и смех – естественная человеческая эмоция. Плач даже более естествен, чем смех, так как каждый из нас заплакал едва появившись на свет, а засмеялся гораздо позже. А у вас, значит, смеяться можно, а плакать почему-то нет.

– Уж извините, – смущенно улыбнулся метрдотель, – я всего лишь метрдотель, а не философ… Но и вы тоже, смею заметить, э-э… не новорожденные.

– Я пошутила, – сказала Госпожа. – Мы не будем больше рыдать, обещаю.

– Ну, вот и хорошо. Не желаете по рюмочке коньяку за счет заведения?

– В Испании это называется regalo de casa, – задумчиво сказала Госпожа, – дословно подарок от дома.

– ¿Не желаете ли regalo de casa? – любезно улыбаясь, спросил метрдотель.

– Желаем, – сказала Марина.

– Извините меня, – сказала Госпожа, когда метрдотель удалился. – Слишком много всего. Имей в виду, – грозно обратилась она к Марине, – если все это не выгорит, я тебя нашлепаю.

– Разумеется, Госпожа, – подтвердила Марина.

– Если выгорит, нашлепаю тоже.

– Как, Зайка? – удивилась Вероника. – За что же ее шлепать, если выгорит?

– Из самодурства. За весь этот дерганый разговор.

– Вы могли бы отшлепать меня за то, что я загодя не принесла вам Берна, – подсказала Марина, – и тем самым заставила вас излишне переживать. С моей стороны это было очень жестоко и неосмотрительно.

– Да! – воскликнула Госпожа.

* * *

«БМВ», скорость, жаркое солнышко. Заднее сиденье. «Кстати, я даже не успела вас познакомить: это Вовочка, наш общий ангел-хранитель… а это Вероника; надеюсь, ваш контакт будет тесным и плодотворным». – «Хи-хи». Брызги из-под колес, веселое мельтешение… «Между прочим – видите бензоколонку? Так вот, она теперь…»

Чемоданы, люди, собаки, стены из стекла.

«Подержи мой паспорт, дорогая».

Глава XXXVI

О движении на юго-запад. – Цейтнот. – Смущение Вальда. – Что

делали с женами побежденных. – Совпадение ударов и выбросов. —

Ярость и стыд. – «Я буду ждать»

Два человека сидели за солидным письменным столом посреди внушительных размеров кабинета. Кабинет этот, несмотря на свой размер, был тем не менее чрезвычайно уютен. Все здесь дышало старомодной, несколько даже наивной добротностью; все детали были продуманы до мелочей. Между глубокими кожаными креслами, расставленными там и сям, возвышались мраморные и бронзовые скульптуры; золоченые рамы висящих вдоль стен полотен голландских художников, казалось, по размерам превосходили сами полотна; мебель нескольких стилей – в основном, ампир, барокко и модерн – была сгруппирована по резцу мастера и цвету отделки. Тепло, душевно потрескивал камин. Тяжелые серебристые шторы с золотыми кистями задерживали не в меру яркое солнце, отчего в кабинете царил мягкий полумрак; толстый ковер на полу поглощал звуки.

Письменный стол, за которым сидели двое, был покрыт толстой зеленой материей и вдобавок толстым стеклом сверху. Один из сидящих был Вальд Плетешковский, а другой – его коллега, г-н Х. Они сидели уже битых полтора часа, и г-н Х., отбросив приличия, бросил нетерпеливый взгляд на каминные часы, а затем как бы невзначай бросил в пространство:

– Скоро конец рабочего дня…

– Тренировка? – немедленно отозвался Вальд.

– Вот именно, – подтвердил г-н Х. и раскрыл было рот, намереваясь рассказать о сложностях передвижения по городу, но Вальд предвосхитил события и заговорил все же несколько раньше.

– Дорогой г-н Х., – мягко сказал он, – пора бы вам уже подумать о служебной машине. Ведь это не дело: едва я начинаю постигать суть вопроса, вы сразу же собираете свои, извините, манатки и были таковы.

– Вы думаете, – озабоченно спросил Х., – до Теплого Стана быстрее доехать на автомобиле?

– Бесспорно, – заявил Вальд. – Многие неопытные водители совершают ошибку, направляясь вдоль линии метро. Действительно, Профсоюзная улица является на первый взгляд самой прямой дорогой – остается лишь свернуть направо за самой станцией «Теплый Стан», – но на самом деле, если учесть плотность движения и количество светофоров, путь по проспекту Вернадского несравненно более короток. Единственная тамошняя проблема – неизбывная пробка (я имею в виду часы пик) при соединении с Ленинским проспектом, однако там строится развязка… и судя по тому, что я самолично наблюдал с высоты птичьего полета, работы идут ударными темпами.

– Вот, значит, в чем секрет, – задумчиво проговорил Х. – Но говорят, что мост близ Лужников вот-вот начнут ремонтировать. Вы представляете себе сроки мероприятий?

– Да? – удивился Вальд. – Этого я еще не наблюдал… Все же вы подумаете о служебной машине?

– Безусловно. Какую модель мне иметь в виду?

– Э-э…

Г-н Х. бросил целых два взгляда на часы – один на каминные, другой на свои наручные.

– Отстают на пять минут, – заметил он.

– Которые?

– Вон те, на камине.

– А я думал, ходики… Надо будет сказать секретарше, чтоб подвела. Впрочем… – Вальд немного подумал и сказал: – Пожалуй, я подведу их собственноручно.

– Я могу идти? – осведомился Х.

– Но, г-н Х., – мягко напомнил Вальд, – мы ведь еще не рассмотрели вопрос о налогах на проценты.

– Я и не планировал заниматься этим сегодня, – сказал Х. – Это отдельная тема; займет никак не меньше чем час.

– А не хотите ли бросить бадминтон?

– Боюсь, нет. Я, знаете ли, консервативен.

– Может быть, вам перейти в секцию поближе?

– Но я привык к тренеру… к клубу…

– Хотите, я вам куплю этот клуб? Будучи его владельцем, вы легко смените место тренировок.

Г-н Х. задумался.

– Это еще одна тема, – сказал он. – Давайте обсудим ее послезавтра… а сейчас, с вашего позволения…

– Ну да, – разочарованно отозвался Вальд.

Нет счастья в жизни, подумал он, глядя в спину удаляющегося по кабинету юриста. Почему нельзя распорядиться – и чтобы все стало как я хочу? У каждого какие-то амбиции… какие-то свои идеи, мечты… и со всеми нужно считаться…

А нужно ли?

Дверь за г-ном Х. неслышно закрылась, и тотчас зазвенел телефон – задорным, настоящим металлическим звонком, не безликим электронным курлыканьем.

– Да?

– Вальдемар Эдуардович, вы освободились?

– Смотря для чего.

– Вас тут битый час ждет дама.

– Даже так. Почему же ты раньше не доложила?

– Вы велели вас не беспокоить.

– Ты права. Что за дама?

– Она лишь говорит, что жена вашего знакомого.

– Хм. Проси.

Вновь открылась дверь, и на пороге возникла женская фигура. Она была одета во все черное – черное платье с широкой черной юбкой, черная шляпка, черная сумочка в одной руке и маленький черный зонтик в другой. Дверь закрылась, но женщина нерешительно продолжала стоять где стояла.

– Аня? – удивленно предположил Вальд. – Почему такой странный наряд? Но проходи же, присаживайся.

Женщина приблизилась. Лицо ее закрывала черная вуаль, но по ее движениям, скованным и несколько неловким, Вальд понял, что ошибся в своем предположении.

– Извините, – пробормотал он. – Я вас знаю?

Женщина подняла вуаль, и Вальд узнал Эскуратову.

– Вот как, – проговорил он, не зная, что сказать.

– Вы помните меня, Вальдемар? – тихо спросила Эскуратова.

– Да, – сказал Вальд.

– Вы разрешите мне присесть?

– Я же уже сказал…

– Принимая меня за другую.

Она положила сумочку и зонт на шахматный столик работы Чиппендейла (отчего Вальд незаметно поморщился), обошла кругом кресло, еще хранящее тепло г-на Х., и устроилась в нем на самом краешке.

Вальд поднял телефонную трубку.

– Алла, – сказал он, – принеси нам два кофе.

– Чаю, с вашего позволения, – сказала дама.

– Один кофе, один чай, – поправился Вальд.

– Одну минуту, Вальдемар Эдуардович.

Вальд опустил трубку и посмотрел гостье в глаза. Что говорить, подумал он. Спросить, как дела? Ясно как. Прямо спросить, зачем пришла? Как-то нетактично. Быстрей бы принесли чай, что ли.

Алла, молодец, зашла едва не тотчас, внесла напитки с пирожными, улыбнулась. Бросила взгляд на каминные часы, нахмурилась.

– Вальдемар Эдуардович, часы отстают. Подвести?

– Я сам.

– Как незаметно время проходит! Уже почти шесть.

– Можешь идти.

– Спасибо, Вальдемар Эдуардович. До завтра.

Опять надо что-то говорить. Впрочем…

Вальд положил в кофе два кусочка сахару, взял в руки чашку, встал из-за стола и, помешивая сахар, начал расхаживать по кабинету.

Вот, например, в чем преимущество такого кабинета. Расхаживать по такомукабинету – логично и естественно. Он как бы сам просит: «Ну, походи по мне хоть немножечко». А что эти пространства? Ходить по ним – тьфу!

– У вас необычно, – заметила Эскуратова.

– Правда? – обрадовался Вальд.

– Я думала, таких кабинетов уже не осталось.

– Хм. – Вальд хотел уже было сказать, что он специально оборудовал этот кабинет, но подумал, что это может выглядеть как некий намек на изменение его позиции, последовавшее за известными событиями, и не сказал больше ничего.

– Вы, наверно, гадаете, зачем я пришла, – предположила Эскуратова.

– Если честно, то да, – признался Вальд.

– В моих глазах, – сказала Эскуратова, – вы как бы преемник моего покойного мужа.

Вальд остановился.

– Простите, – сказал он, – я так неучтив… Очевидно, я первым делом должен был высказать свои соболезнования.

– Считайте, что вы их уже высказали.

Вальд почувствовал некоторое облегчение и вновь принялся расхаживать по кабинету.

– Видите ли, – сказала дама, – с моей стороны это, быть может, совершенно необоснованная претензия…

Она смешалась и умолкла.

– Продолжайте, – дружелюбно предложил Вальд, продолжая расхаживать.

– Во-первых, спасибо, что вы меня приняли вообще. Сейчас, после… после этого, – сказала дама с усилием, – все знакомые отвернулись от меня… Я не была в курсе дел Бориса; возможно, он был в чем-то замешан… но ведь мы общались с женами его знакомых… даже с детьми… по отношению к детям это особенно жестоко…

– Я понимаю, – сказал Вальд.

– Как раз в тот момент, когда мне потребовалась моральная поддержка, я осталась совершенно одна, – как бы с удивлением сказала Эскуратова. – Ведь мы из провинции… у меня даже родственников нет в Москве…

– М-да, – сказал Вальд. – А вы не думали уехать?

– Думала, – вздохнула Эскуратова. – Как не думать! Собственно, это зависит от вас. Конечно, я не хотела бы уезжать. Время – лучший лекарь… кто знает, как повернутся события через год, два… Я бы еще могла, так сказать, обрести почву под ногами. Ведь я молода, – слабо улыбнулась она, первый раз за время своего визита. – У меня есть какие-то умения и достоинства…

– Безусловно, – подтвердил Вальд, продолжая расхаживать и понемногу вспоминая «Империал» и «Эвиту». Конечно, задница Сьёкье была несравненна, но задница Эскуратовой была тоже очень и очень неплоха.

– Мне нужно выжить, перебиться, – сказала Эскуратова. – К кому бы я еще пришла, кроме вас?

– Но… что же я могу? – удивился Вальд.

– Вы можете многое, – вздохнула Эскуратова. – Например, сделать так, чтобы я могла поддерживать жизненный уровень, хоть сколько-то похожий на то, к чему привыкли я и мои дети… простите, – смутившись и опустив голову, попросила она, – а вы не могли бы хотя бы минутку не ходить… побыть, например, вот здесь… Мне так трудно сосредоточиться!

Вальд остановился за несколько шагов от кресла с Эскуратовой и скроил сочувственную рожу.

– Я понял, – сказал он. – Я подумаю.

– Всего лишь подумаете? – улыбнулась дама, слегка передвинувшись с одного края кресла на другой. – Я полагала, для вас это такая мелочь…

– Здесь важен не столько финансовый аспект, сколько моральный, – смутился Вальд. – Боюсь, мне сложно вам объяснить…

– О, я понимаю! – воскликнула Эскуратова. – Я понимаю больше, чем вы думаете! Но знаете… в благородные времена победители никогда не оставляли жен побежденных в нищете; они или убивали их…

Она сделала паузу и отпила глоточек чая.

– …или брали себе в наложницы.

– Я не хочу вас убивать, – пробормотал Вальд.

Эскуратова осторожно поставила чашку с чаем на стол, затем сняла шляпку и тоже положила на стол, а затем поднялась с кресла и рухнула перед Вальдом на колени.

– Вальдемар! – крикнула она, ломая руки. – Мне было так трудно заставить себя явиться к вам… Умоляю, не прогоняйте меня! Вы моя единственная надежда!

Вальд растерялся.

В такие минуты, подумал он, хорошо бы позвонить в звонок. В такой колокольчик – взять его со стола и позвонить. Тут же набегают слуги… лакеи в ливреях… грум… нет, не грум, а – как его? – мажордом… Хватают бесцеремонную посетительницу… Нет, как-то неблагородно.

– Вальдемар, – громко шепнула Эскуратова. – Неужели ты не помнишь, как мы с тобой танцевали? I’ll be surprisingly good for you! – пропела она, выразительно поводя руками и покачивая головой. – Ах, что это был за танец… ведь ты хотел меня – ну признайся, хотел? Я помню вот это, – она коснулась руками того, что уже предательски начинало набухать как бы в насмешку над мыслями о колокольчике и вообще над добропорядочностью кабинета, – помню, как оно вторглось в мою плоть и заставило меня едва не закричать от восторга! Почему мы не одни, с досадой думала я тогда, – говорила она все громче и громче, прижавшись щекой к гульфику Вальда и начиная его расстегивать, – и почему оно касается меня так высоко? я хотела бы ниже, дальше… Я хотела бы… Я бы…

Дальнейшие слова сделались неразборчивы. Вальд поискал глазами кресло, надеясь обрести твердую опору, но оно было слишком далеко. Тогда он схватил голову Эскуратовой и оперся на нее, стоящую на коленях вполне устойчиво и лишь издавшую громкий, сладкий стон от этой тяжкой нагрузки.

Затем он нагнулся, опираясь на голову Эскуратовой животом, и обеими руками потащил на себя ее длинную, широкую юбку. Юбке этой, казалось, не было конца. Он тянул и тянул ее, в то время как Эскуратова перебирала коленями, облегчая Вальду его задачу и вместе с тем непостижимым образом оставаясь надежной опорой для его живота… и наконец, взору Вальда открылась вожделенная задница, все более похожая на ту, далекую и покинутую, и потому несущая на себе печать чего-то универсального. Вальд выпрямился и набросил на голову Эскуратовой юбку, остававшуюся в его руках. Через эту юбку, как через чехол, он схватил Эскуратову за голову и рванул ее вверх. Он развернул ее. Он повалил ее на письменный стол, нащупал рукой кружевные трусики и резко дернул их на себя, и трусики лопнули с громким, жалобным звоном.

– Я не хочу банальной связи, – шепнула сквозь юбку Эскуратова.

Вальд засадил.

Эскуратова застонала.

…Через пять минут, обмякнув, опустившись на ковер от слабости в ногах и привалившись боком к тугому бедру Эскуратовой, он тяжело дышал и тупо думал лишь о том, как давно у него не было женщины.

– Выбросы твоей спермы совпали с ударами часов, – заметила Эскуратова. – Ты обратил внимание?

– Нет, – хрипло сказал Вальд.

– А жаль. Это было так романтично.

Вальд приподнял голову. Эскуратова по-прежнему лежала на столе, и ее задница, по-прежнему обнаженная, располагалась настолько близко к его глазам, что если бы на ней было что-нибудь напечатано обычным газетным шрифтом, ему пришлось бы напрячь зрение, чтобы прочесть. Он напряг зрение и рассмотрел редкие, тонкие, бесцветные волоски, рассмотрел даже поры в белой кожице и увидел среди них маленький розовый прыщик, конечно же, не замеченный им до этого. Затем он спустился взглядом ниже, горизонтально пропутешествовал им вдоль неглубокой висящей складки, ненадолго задержался на озерцах собственной спермы, тускло поблескивающих, как глазурь на тульском прянике, и наконец уперся в то место, где волосы становились темными, крепкими, многочисленными и с отчаянной наглостью лезли из глубин наружу.

Благословенная полутьма, подумал Вальд.

– Если ты даже не услышал, как били часы, значит, тебе понравилось, – сказала Эскуратова.

– Ты классно пользуешься своим достоянием, – похвалил Вальд и сам порадовался, что не кривит душой. – Кстати, о выбросах… а твои – с чем-нибудь совпали?

Эскуратова испустила низкий хохоток.

– Наложница не должна думать об этом.

Они еще помолчали сколько-то, затем Вальд поднапрягся, с трудом привстал на колени и рывком переместил себя в кресло. Эскуратова так и оставалась лежать на столе, с юбкой, покрывающей голову.

– Почему ты там остаешься? – вяло полюбопытствовал Вальд. – Разве это удобно, так вот на столе?

Эскуратова помотала головой под юбкой.

– А почему? – спросил Вальд.

– Это поза моей юности, – ответила Эскуратова. – Именно так взял меня Борис.

– Правда? – удивился Вальд. – Но тогда он бы не должен был на тебе жениться.

– Пришлось, – коротко сказала Эскуратова и медленно сняла с головы юбку. – О, эти столы… Но твой очень роскошный, такого у Бориса никогда не было.

Зазвучал мелодичный звон – каминные часы, будто спохватившись, отбили шесть раз вслед за теми, которых Вальд не услышал.

– Замечательный кабинет, – мечтательно сказала Эскуратова и наконец встала. Поискала глазами разорванные трусики, нашла, подняла и, коротко улыбнувшись Вальду, использовала по последнему назначению. Взяла свою сумочку, раскрыла, запихнула вовнутрь утилизованный предмет, снова закрыла и снова поставила на столик Чиппендейла. Села в соседнее с Вальдом кресло, прошлась взглядом по кабинету. – Потрясающий кабинет. Вот только…

Вальд насторожился.

– Мраморные скульптуры теряются на фоне таких светлых штор, – сказала Эскуратова. – Нужно либо повесить более темные шторы, либо мраморные фигуры заменить на бронзовые. Ты не находишь?

Перед глазами Вальда сверкнула краткая, как молния, вспышка ярости – и скукожилась, превратилась в маленький розовый прыщик средь редких, тонких, бесцветных волосков.

– Уходи, – сказал Вальд Эскуратовой.

Она отвела взгляд от скульптур и штор и остановила его на Вальде. Она смотрела на него без выражения, ничего не делая и ничего не говоря.

– Уходи, – повторил он. – Я… я пришлю тебе денег.

Эскуратова поднялась с кресла и освободила шахматный столик от своих принадлежностей.

– Прощай, – сказал Вальд.

– До свидания, Вальдемар, – тихо сказала Эскуратова, пересекла кабинет и исчезла за дверью.

Вальд дотянулся рукой до поруганного стола, слепо пошарил по нему, нащупал нужные кнопки и нажал. Схватил трубку. С волнением вслушался в гудки сложного, нездешнего тона.

– Good morning!

– Сьёкье…

– О! Вальд…

– Как ты?

– Я в порядке, а ты?

– Ты в бассейне?

– Разумеется… Вальд!

– А?

– Что-то случилось?

Вальд вздрогнул, сглотнул и кашлянул.

– Сьёкье…

– Ты меня пугаешь. Ты здоров?

– Да.

– Это самое главное.

– Я люблю тебя.

– Ты не за тем звонишь.

– Да.

– Ну?

– Сьёкье, я только что изменил тебе.

– Боже. – Медовый голосок расхохотался. – О чем ты говоришь, Вальд? Ты же нормальный взрослый мужчина, и… и… и мы пока даже не обручены…

– Мне противно. Я противен самому себе.

– Не глупи, Вальд.

– Я выгнал ее. Сразу же.

Сьёкье промолчала.

– Ты одна? – спросил Вальд, уж неизвестно что надеясь услышать в ответ.

Сьёкье вздохнула.

– Чтобы разгрузить твою совесть, я бы и рада сказать тебе «нет», но я не хочу врать тебе, Вальд. Я одна. Я все еще одна.

– Слушай, – сказал Вальд. – Этот fuckin’ дом… давай я куплю его.

– Зачем? – спросила Сьёкье. – Тебе все равно не разрешат в нем жить; я узнавала правила.

– Я не буду в нем жить. Я хочу, чтобы ты уехала в Норвегию, а я приехал бы к тебе и мы бы поженились.

Сьёкье молчала.

– Ну? – крикнул Вальд.

– Вальд, – спросила Сьёкье, – ты уверен, что не хочешь разбить мне сердце?

– Сьёкье! – завопил Вальд. – Тебе нужно немедленно рвать из Америки! Ты только что сказала пошлую, голливудскую, сугубо американскую фразу. Ты сама не замечаешь, как меняешься; не знаю, смотришь ли ты телевизор, но там, видно, сам воздух ядовит.

– Может, ты и прав, – тревожно сказала Сьёкье. – Но какой тогда смысл переоформлять дом? Только платить лишние налоги все тем же американцам. Давай лучше на эти деньги построим отличный бассейн в Норвегии.

– Я тебе и так построю бассейн.

– Ты настолько богат? – удивилась Сьёкье. – Кстати… знаешь, а Сид до сих пор не появлялся.

– Я…

Вальд хотел было сказать, что не рекомендовал Сиду появляться у Сьёкье, но испугался, что она расценит это как собственнический эксцесс, еще более отвратительный в силу своей преждевременности.

– Что?

– Нет, ничего. А ты не знаешь, страус по-прежнему у Эбенизера?