Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 77 страниц)

– Ты выполнил приказ?

– Я как раз хотел сделать доклад…

– Ну, так делай.

– Сеньор! – сказал Гонсалес, откашлявшись. – У меня есть отличная идея, как сэкономить на диких зверях. Настоящая экзотика – это вовсе не зебры и страусы. Зебры и страусы… какая пошлость! Настоящая экзотика – это белые сибирские тигры; я только здесь увидел таких. Ей-ей, запустишь их парочку – и больше уже никого не надо! Вы представляете, сколько денег можно сберечь на одной только еде?

– Я учту твое соображение, – ровным голосом сказал Вальд. – Отвечай на вопрос, пожалуйста.

– Еще здесь есть несколько больших акул, – неуверенно сказал Гонсалес. – Я понимаю, что раз нет водоема, то нам они ни к чему… это я так, для общего сведения…

– Гонсалес, – предостерегающе сказал Вальд.

– Мне бы хотелось, – заявил Гонсалес, – представить доклад в письменном виде.

– А во сколько у тебя самолет? – испытующим тоном спросил Вальд.

Гонсалес сник.

– Увы, – ответил он после некоторой паузы. – Регистрация закончилась пятнадцать минут тому назад.

– А посадка?

– Сеньор забыл. На национальных линиях посадка в самолет заканчивается вместе с регистрацией.

– То есть, ты не улетаешь вовремя. Почему?

– Сеньор… это долго рассказывать.

– Ничего; говори.

– Но ведь сеньор находится как бы в полете. Он уверен, что в его сотовом телефоне достанет электроэнергии?

– Гонсалес, – рыкнул Вальд, – я тебя накажу.

– Боюсь, последнее неизбежно. Хотя, если учесть, что я руководствовался единственно намерением создать добавочный капитал… Постоянно думая о том, как получить прибыль…

– Очень хорошо.

– Да? – слегка оживился Гонсалес. – Вы вправду так думаете, сеньор?

– А то. Расскажи-ка лучше, что ты там делал.

– Вначале, – сказал Гонсалес, – это не имело отношения к производству; в свободное от работы время, зайдя в казино, я решил сыграть на небольшое количество своих собственных денег, которые прихватил с собой, пользуясь либеральностью валютного законодательства. Я имею в виду разрешение на вывоз пятисот долларов США без какого-либо оправдательного банковского документа.

– Ага… Ты спустил командировочные?

– Сеньор, я говорю о своих собственных деньгах. Мы еще не дошли до командировочных…

– Но ты их спустил?

Гонсалес молчал.

– Ты понял вопрос? – рявкнул Вальд.

– Да… Но вначале я много выигрывал.

– Откуда ты звонишь?

– Вынужден поправить сеньора. Звоню не я, звонят мне… Хваленая американская демократия на поверку обернулась туфтой. Я попытался реализовать свое законное право на звонок, но мне объяснили, что это не распространяется на международные переговоры. Мне дали лишь одну минуту, чтобы запросить так называемый call-back, то есть обратный звонок за счет вызывающего.

– О’кей, куда тебе позвонили?

– В Лас-Вегас, сеньор.

– Точнее!

– В Лас-Вегас… штат Невада.

– Еще немного точнее, пожалуйста.

– В отделение полиции, сеньор, – вздохнул Гонсалес. – Вы готовы записывать уличный адрес?

– Ты нарушил закон?

– Так говорят. Я торговал одеждой в вестибюле гостиницы, не имея на то специального разрешения.

– Теперь наконец ясно, – сказал Вальд.

– Если бы сеньор прислал мне немного деньжат…

– То ты бы отыгрался, да?

– Согласно закону больших чисел…

– А вот … тебе, – злобно сказал Вальд. – Я тебя зачем посылал? А ты что? Не мог сыграть в Москве?

– Я боюсь ходить в московские игорные притоны.

– … … …, – сказал Вальд в сердцах.

– Может, – робко предположил Гонсалес, – сеньор пришлет мне денег хотя бы на такси до аэропорта?

– Не пришлет. Сиди теперь там и жди депортации.

– В таком случае плохи наши дела, – заключил Гонсалес. – За недолгое время я уже успел убедиться, что бюрократическая машина работает здесь крайне медленно. В результате я не успею выполнить задание главного инженера и поставлю под угрозу контракт.

– Шантажировать вздумал? – проворчал Вальд. – Ну погоди, доберусь я до тебя…

– Как, – с ужасом спросил Гонсалес, – вы надумали лично лететь на шаре до самого Лас-Вегаса?

– А почему бы и нет? – пожал плечами Вальд и задумался. – Газу у меня достаточно… да и еды…

– Если желаете, я мог бы заранее известить иммиграционные власти, – со слабой надеждой в голосе предложил Гонсалес. – Подготовиться к вашему прибытию… организовать торжественную встречу…

Вальд хмыкнул.

– Еще чего. Смотри лучше за своей задницей.

Он отключился и набрал номер Филиппа.

– Партнер, помогай. Я меняю всю концепцию торжества. Но мне может не хватить электроэнергии.

– Мне тут сказали, что ты летишь на воздушном шаре с человеком по прозвищу Сид. Это правда?

– Да… только без Сида.

– Странно. Не отключайся.

В трубке раздались щелчки и музыка.

– Нет, – сказал вновь появившийся Филипп, – в последний раз, то есть в районе окружного кольца, вас видели с Сидом… Еще сообщают, что он на твоей машине. Ты все-таки на шаре или на машине? Или вы поменялись средствами передвижения?

– Я перезвоню, – сказал Вальд и отключился.

Голова была ясной, как небо вокруг. Сид ухватился за канаты… а шар взлетел… Выходит, все это время…

Вальд распластался по корзине среди ящиков и мешков и прильнул глазом к лючку, в который уходил трос с лебедки. Сквозь лючок он увидел крышу своего «круизёра», четырьмя концами зацепленного за металлический крюк. На этой крыше, под самым крюком, вписанный в четырехгранную канатную пирамиду, с поникшей головой сидел несчастный воздухоплаватель.

– Сид! – крикнул Вальд.

Сид задрал голову.

– Черт бы тебя побрал, Вальдемар, – сказал он охрипшим голосом. – Какого дьявола так долго?

– Я не знал, что ты здесь.

– Но я кричал!

– Я думал, это галлюцинация.

– Идиот. Почему ты не опустился вовремя?

– Потому что рукоять не пашет, блин!

– Дважды идиот, – проворчал Сид. – Надо было дернуть веревку!

– Какую веревку?

Сид тяжко вздохнул и снова опустил голову.

– Да что сейчас об этом, – сказал Вальд. – Лучше скажи, что там внизу.

– Море.

– Да, но какое?

– Средиземное. Помоги мне подняться в корзину.

– Как?

– Рядом с тобою веревочная лестница. Кинь ее через борт.

– Прежде извинись за идиота.

– Никогда!

– Но это же глупо! В конце концов, я не воздухоплаватель.

– Ну, тогда извини.

– Всего-то? Ты меня назвал идиотом не единожды.

– Дважды извини.

– Не годится. У меня память хорошая; вначале идиот, а потом дважды идиот – всего три раза.

– Трижды извини, черт тебя побрал!

– То-то же.

– Давай лестницу.

– Вынужден тебя разочаровать. Здесь нет лестницы; я подозреваю, что Барранко – мир его праху! – прихватил ее с собой, выпрыгивая. С перепугу, должно быть.

– ¡Vaya, vaya! – сказал Сид и пригорюнился.

– Кстати, Сид… ты же испанец, верно?

– И что?

– Пользуясь случаем, не могу не выразить удивления твоим очень приличным русским языком. Особенно отметил бы грамотное использование падежей – камень преткновения всех иностранцев. Достаточно широк и словарный запас… и произношение практически без акцента… Интересно бы знать, почему?

– Да ты издеваешься! – хрипло вскричал Сид. – При чем здесь мой русский?

Вальд сконфузился.

– Я просто хотел сказать тебе хоть что-то приятное, – пробормотал он, – отвлечь тебя от тяжелых мыслей…

– Должен сказать тебе, что твой замысел не удался.

– Жаль, – огорчился Вальд. – Но есть и другие способы утешиться. Один из них – найти в своем положении какой-нибудь плюс. Например, нас с тобой могут внести в книгу рекордов Гиннесса.

– В чем же рекорд?

– Как: я наверху, а ты на крыше автомобиля.

– Это не рекорд, – сказал Сид. – Это уже было в 1976 году, во время гонок Гонконг – Австралия.

– Но мы перекроем дистанцию.

– Только если повезет с ветром, – сказал Сид, – а докуда ты рассчитываешь долететь?

– До Лас-Вегаса, штат Невада.

Сид надолго замолчал.

– Что, – забеспокоился Вальд, – не доберемся?

– Думаю. Не мешай.

– Учти, – предупредил Вальд, – здесь еще страус.

– Тяжелый?

– Не знаю. По виду, на семьдесят кило потянет.

– Тогда, – сказал Сид, – вряд ли долетим.

– Жаль.

– Pues, так избавься от страуса!

– Я уже думал, но как? Выбросить его из корзины было бы бесчеловечно.

– Зачем же выбрасывать? – удивился Сид. – Давай лучше его съедим. Приготовить можно на горелке, я научу тебя… Пальчики оближешь!

– Это еще более бесчеловечно, – сказал Вальд. – За неполные двадцать четыре часа он стал моим товарищем по несчастью. Он согревал меня своим телом, когда я спал… Видел бы ты, как доверчиво он смотрит на меня прямо сейчас, даже не догадываясь, о чем мы рассуждаем. И ты предлагаешь, чтобы я убил это ни в чем не повинное существо?

– Ты прав, это грех. Однако в таком случае не слишком рассчитывай на Лас-Вегас.

– А если с ветром повезет?

– Тогда рассчитывай. Но нужно сильно молиться.

– Ты знаешь как?

– Разумеется, – возмущенно ответил Сид, – как же я могу не знать, если на этом зиждется все воздухоплавание?

– Научи меня.

– Вначале сооруди коммуникационную трубу.

– Для чего?

– Для всего. Во-первых, мне надоело орать, да и молитва не терпит такого; во-вторых, по ней ты будешь меня кормить и поить. Или ты хочешь, чтобы я сдох от истощения?

– Что ты, – испугался Вальд, – у меня и в мыслях не было такого, правда… Ты веришь мне? Говори, как соорудить трубу; я буду точно следовать твоим инструкциям.

– Открой ящик номер семь. Достань парочку запасных труб воздуходува. Серые, гофрированные… похожи на кишку от пылесоса, очень толстую. Нашел?

– Кажется.

– Соедини вместе.

– Есть!

– Пихай сквозь лючок.

– Держи.

– Все. Лучше стало?

– А то.

– Теперь повторяй за мной: dios mío…

– Dios mío… Ты же говорил, что хочешь есть, пить?

– Есть, пить… – хмыкнул Сид. – Да я держусь на этой крыше из последних сил! Но прежде нужно освятить трубу, иначе толку не будет. Все сначала: dios mío…

– Dios mío…

– Creo en ti, espero en ti, te amo sobre todas las cosas…

– Creo en ti, espero en ti, te amo sobre todas las cosas…

– Con toda mi alma, con todo mi corazón, con todas mis fuerzas…

– Con toda mi alma, con todo mi corazón, con todas mis fuerzas…

– Te amo porque eres infinitamente bueno y porque eres digno de ser amado…

– …porque eres digno de ser amado…

– Y, porque te amo, me pesa de todo corazón haberte ofendido: ten misericordia de mí, pecador.

– …pecador.

– Amén.

– Amén.

– Все. Теперь это не просто труба, но Труба.

– Ага, – сказал Вальд с благоговением.

– Что ага? Жрать давай. Открой ящик номер два…

Вальд покормил Сида, да и сам покормился чем Бог послал. Пришлось поделиться также со страусом.

– Все начинает идти к лучшему, – с удовлетворением сказал Сид после еды; – теперь можно помолиться и за Лас-Вегас. Повторяй за мной: dios mío…

– Dios mío…

– Creo en ti, espero en ti, te amo sobre todas las cosas…

– Да ведь это все то же самое!

– Я рад, что ты распознал молитву, – одобрительно заметил Сид, – значит, первый раз ты молился как следует, а не просто повторял за мной фразы, как попка-дурак… Тем не менее, от меня не укрылось, что в некоторых местах ты все же схалтурил. Сейчас постарайся исправить эти недочеты, а самое главное – пропустить молитву сквозь свою душу… ты понимаешь меня?

– Кажется.

– Притом учти, это самая короткая молитва; чтобы она подействовала, нужно повторить ее много раз.

– Сколько?

– У тебя четки, надеюсь, с собой?

– Нет, – смущенно признался Вальд. – Забыл дома, понимаешь. Все эта организационная суета!

– Ну, тогда перебирай перышки у страуса.

– Хорошенькое дельце, – хмыкнул Вальд.

– Joder, а ты что думал? На халяву долететь до Лас-Вегаса? Такое только в сказках бывает… И так-то чудо, что мы еще живы. В общем, восславим Господа.

И они затянули молитву.

Глава VI

«Сколько в мире всего!» – Тоска и стресс госпожи Вероники. —

Восторг Марины. – Каким должен быть эспрессо? – Маленькие

хитрости. – Как Ана подшутила над Вероникой, а Марина —

над ними обеими

Утро пришло незаметно, сопровождаемое сладкой усталостью. Утро застало их вдвоем. Они лежали в постели, и Ана ласково гладила завитки волос на слегка выпуклом лобке Вероники.

– Сколько в мире всего, – говорила Вероника. – Сколько возможностей люди упускают! Ведь нам посчастливилось, верно? Мы могли бы об этом так и не узнать.

– Дорогая, – мягко сказала Ана, – ты забыла; ты уже однажды говорила точь-в-точь то же самое.

– Правда? Неужели точь-в-точь?

Ана пожала плечами.

– Мне так кажется. Это плохой симптом; мы начинаем повторяться – первый сигнал семейного однообразия.

Вероника нахмурилась.

– Я просто говорю что думаю, – сказала она. – Разве я виновата, что думаю все время одно и то же?

– Никто никогда ни в чем не виноват.

– Ты права, – вздохнула Вероника, – я могу нагнать на тебя тоску. Ну – изобрети что-нибудь новое?

– Я подумаю, – сказала Ана.

Они обе услышали, как в наступившей тишине внизу хлопнула дверь. Они посмотрели друг на друга.

– Я знаю, чего тебе хочется, – сказала Вероника.

– Да? Чего?

– Чтобы она присоединилась к нам.

Они помолчали.

– Я угадала, верно? – спросила Вероника с тоской.

– Смотря что понимать под словом «присоединилась».

– Значит, угадала, – заключила Вероника, – значит, я должна буду тебя делить… Вот зачем ты таскаешь ее с собой. Чтобы я привыкла… Ты еще не спала с ней?

– Ника, перестань, – сказала Ана, – это становится невыносимым. Я люблю тебя; я обещала, что буду верна тебе, и я выполняю свое обещание. Уймись, пожалуйста.

Вероника вымученно улыбнулась.

– Как скажешь… И то хорошо, что ты еще не изменила мне… Ты, наверное, думаешь, что если это будет происходить на моих глазах, то не будет изменой?

– Слушай, – резко сказала Ана и села на кровати, – я вовсе не дурочка. Я понимаю, что если это– то, о чем ты говоришь – будет происходить у тебя на глазах, то это будет изменой. А вот ты мне скажи: если это – это! – будет происходить у неена глазах, это будет изменой?

– Если мыбудем…

– Да! Думаешь, я не заметила феньку, что ты отмочила в «Гостином Дворе», в примерочной? Тебе было приятно, да? Скажи – приятно?

Вероника опустила глаза.

– Молчишь… Так вот знай: мне было приятно тоже.

Ана на секунду перевела дух.

– Дай мне сигарету. Когда-то госпожа трахалась, а служанка была рядом и прислуживала. И смотрела. И это было всем в кайф. Скажи что-нибудь против!

У Вероники выступили слезы на глазах.

– Прости, – сумрачно сказала Ана. – Ужасно не люблю с тобой ссориться… Не слишком ли много мы ведем разговоров о нашей любви? Может быть, нам нужно больше делать и чувствовать?

– Позови ее, – тихо сказала Вероника.

– В другой раз. Я не хочу тебя насиловать.

– Позови. Это нужно нам обеим.

– Ты уверена?

– Да. Только пусть она не просто смотрит. Я хочу ей тоже приказывать.

– Что, например?

– Ну… подать кофе. Или сигарету.

– Это можно, – согласилась Ана. – Видишь шнур? Это звонок; его специально устроили, чтобы ее можно было позвать прямо сюда. Дерни.

Вероника дернула шнур.

– Только, пожалуйста, не называй ее дорогушей.

– А как называть?

– Так же как и я. Ласково. Мариша, Мариночка…

– А можно милочкой?

Ана подумала.

– Можно.

В дверь постучали.

– Да! – крикнули Ана и Вероника.

– Доброе утро, – сказала появившаяся на пороге Марина. – Вы меня звали; вот я.

– Доброе утро, милочка, – сказала Вероника, – это я тебя позвала. Ты не принесешь нам кофе в постель?

Марина безмолвно уставилась на Госпожу.

– Мариша, – сказала та с нежной улыбкой, – ты уже знаешь, как я люблю госпожу Веронику. Когда я с ней вместе – как сейчас – мне было бы очень приятно, если бы ты выполняла также и ее приказания. Как ты смотришь на это?

– Мне было бы это тоже приятно, Госпожа.

– Значит, договорились?

– Конечно, Госпожа. К вашим услугам, госпожа Вероника. Какой кофе вы желаете?

– А какой ты подаешь в постель своей госпоже?

– Маленький эспрессо, разумеется, – ответила Марина, – с небольшим количеством молока и сахара.

– А мне…

Вероника задумалась.

– Знаешь, – решила она, – мне точно такой же, но большой.

– Очень хорошо, госпожа Вероника.

Марина поднесла Госпоже пепельницу, чтобы та смогла затушить сигарету. Затем улыбнулась обеим и ушла.

– Ну? – укоризненно посмотрела Ана на свою большую, глупенькую любовницу. – Не съела она тебя?

– Позволь мне отойти от стресса.

– Еще чего… Сейчас я тебе устрою такой стресс…

– О! О…

Они занялись любовью. Они не заметили, как Марина зашла опять; коварная Ана, должно быть, так и задумывала, чтобы они не заметили. Это было прекрасно – вынырнуть на поверхность из моря ласк, перевести дыхание, открыть глаза и увидеть над собой милый буек кофейного подносика с держащейся за него русалочкой Мариной.

– Боже, – простонала Вероника. – Милочка, мне неловко, но кофе я должна отложить… Единственное, что мне нужно сейчас – это стакан холодного апельсинового сока. Сходишь еще разок?

– Нет нужды, госпожа Вероника, – с легкой улыбкой ответила Марина, – я на всякий случай прихватила пару стаканчиков. Прошу вас…

Она подала Веронике высокий стакан. Вероника жадно схватила его и выпила залпом. Ана расхохоталась.

– Мариша, ты прелесть. Госпожа Вероника немножко стеснялась тебя.

– Да, Госпожа.

– Но сейчас, я надеюсь, она не стесняется.

Ана вопросительно воззрилась на Веронику.

– Я должна что-то сказать? – спросила та.

– Мы много говорим, дорогая…

Вероника покосилась на Марину и осторожно поставила пустой стакан на поднос, услужливо поданный навстречу. На поверхности простыни, которой были накрыты любовницы, родилась медленная волна. Рука Аны создавала эту волну, ползла по груди Вероники, по ее животу, по ее бедрам, и три пары глаз следовали за этим движением.

– Мне уйти? – спросила Марина.

Ана молчала.

– Не уходи, милочка, – попросила Вероника, не отрывая взгляда от волны, – побудь еще немножко… Мало ли что нам понадобится.

– Хорошо, – негромко сказала Марина и поставила подносик на тумбочку. После этого она слегка отошла от кровати и спокойно принялась созерцать.

Госпожа ее, отбросив в сторону простыню, привстала на колени и бережно, как ребенка, взяла на руки длинную, гладкую ногу Вероники, лежащую рядом с ней. Она расцеловала эту ногу сверху вниз – от крутого бедра до пухлых, чувственных пальцев – и перенесла ее через себя, оказавшись таким образом между раздвинутыми ногами подруги. Она развела их в стороны еще шире и стала гладить изнутри Вероникины бедра, водить по ним то ладошками, то подушечками мягких пальчиков, а то и слегка зацепляя их остреньким ноготком. Вероника закрыла глаза. Госпожа наклонилась над животом Вероники; она прильнула к нему губами, перенесла с бедер на него свои пальчики и начала целовать и ласкать этот живот; она целовала и гладила грудь Вероники; она целовала и гладила ее шею… и обратно – целовала и гладила грудь, и живот, и отдельно глубокий, красивый пупок; и, остановившись на секунду передохнуть, она подняла голову и со счастливой улыбкой посмотрела на Марину.

– Тебе нравится? – спросила она.

Марина молча кивнула.

– Да, – сказала Вероника. – Еще.

И опять Госпожа целовала и гладила Веронику в этих, не самых еще сокровенных ее местах. Госпожа хочет приучить ее ко мне постепенно, догадалась Марина. Может быть, Госпожа даже хочет, чтобы Вероника захотела сама… Что – сама? Сама развести ноги еще шире – или, быть может, приласкать Госпожу? Посмотрим… Как интересно! Какая милая Госпожа! Как ей повезло с Госпожой… вот только она уже соскучилась по Господину…

Ну ничего; это не уйдет, успокоила она себя, наблюдая сложную эволюцию на кровати. Вероника задышала тяжелей и обеими руками, до того безвольно раскинутыми в стороны, прижала к себе голову Госпожи. Не слишком сильно, но настойчиво она понемножку стала сдвигать ее все ниже и ниже. Когда лицо Госпожи коснулось Царицы, Вероника приоткрыла губы и издала тихий стон. Она развела ноги еще шире. Одну руку она положила на голову Госпожи и запустила длинные сильные пальцы ей в волосы. Другую руку она прижала к подбородку Госпожи, утонувшему между ее бедрами; язык Госпожи объединился с пальцами Вероники, и клитор последней тотчас с готовностью выпрыгнул навстречу этой дружной, веселой команде ласкателей.

До чего же это хорошо, подумала Марина, до чего красиво… и как и в тот первый раз, в ванной комнате, она почувствовала, как слезы подступают к ее глазам. Однако на сей раз она не была в таком трансе – она владела своим телом, твердо стояла на ногах; ее восторг теперь носил более осмысленный и более одухотворенный характер. Она ощущала время. Она могла думать. Она спросила себя, стоит ли что-нибудь того, чтобы оторваться от этого созерцания. Например, если бы сейчас ее позвал Господин… Нет, ответила она себе. Кесарю – кесарево… Никогда ее милый Господин не поставит ее перед такой дилеммой. Она смотрела на волнообразно вздымающиеся бедра Вероники, наслаждалась прелестным запахом, который уже начал исходить от них, и думала, сколько же всего в мире. И сколько всего еще будет, и сколько было упущено, и как славно, что этоудалось не упустить.

Она услышала слабый зов собственной пизды и нахмурилась. Не очень-то хорошо поступала пизда, отвлекая ее от сладкого созерцания и, хуже того, толкая на скрытый обман доверия Госпожи. Пошла прочь, зло приказала она совратительнице; сейчас здесь властвуют другие. Царевна, попросила она, помоги мне, будь потверже, милая подруга… Так они справились вдвоем – и пизда удалилась, и ничто уже не мешало чистейшему, высокому наслаждению, с каким они ощутили бурный оргазм Вероники. А когда этот оргазм завершился, когда Вероника в последний раз вскрикнула, в последний раз вздрогнула, расслабленно замерла и раскрыла глаза, и когда Марина вновь приблизилась к ложу, взглядом спрашивая у Вероники, не нужно ли ей чего-нибудь, и когда Вероника, блаженно улыбнувшись, качнула головой отрицательно, Марина не удержалась, чтобы не склониться ниже над постелью, поправить в ногах любовниц действительно нуждавшуюся в этом простыню, вдохнуть при этом запах обеих и даже запечатлеть на большом пальце ноги Вероники легкий поцелуй – знак признательности за доставленное удовольствие… и, опять взглянув после того на Веронику, убедиться в том, что она благосклонно поняла и приняла этот целомудренный поцелуй.

Потом пили кофе.

– Тот ли это случай, – глубокомысленно вопросила Госпожа, – когда остывший эспрессо простителен?

Вероника лягнула Госпожу коленом.

– Ты думаешь, я привередничаю? – притворно удивилась Госпожа. – Марина, золотко, разве я сказала что-то обидное… для тебя, например? Кажется, госпожа Вероника пытается призвать меня к порядку…

Вероника опять лягнула Госпожу.

– Иногда я бываю ужасно нетактична, – признала Госпожа. – В таких делах следует доверять госпоже Веронике; у нее обостренное чувство справедливости… Но разве эспрессо не обязан быть обжигающе горяч? Разве я не сама учила тебя греть чашки?

Марина не удержалась от смешка.

– Вы правы, моя Госпожа, – сказала она, – конечно же, я совершила проступок, не заменив вовремя кофе; но, с Вашего позволения, я отдалась бы под защиту госпожи Вероники, которая в этом деле, похоже, на моей стороне. Ведь мне было сказано остаться, и я всего лишь выполняла распоряжение… Надеюсь, – скромно добавила она, – я не надерзила Вам, Госпожа?

– Мне-то ты не надерзила, – сказала Госпожа, – но откуда ты взяла, что госпожа Вероника на твоей стороне? Уж не занялась ли ты интригами, служанка?

Марина изобразила на лице крайнее огорчение.

– Моя добрая сеньора… – начала она.

– Не подлизывайся, – хмыкнула Госпожа, – я знаю, что тебе не нравится называть меня сеньорой.

– Иногда нравится…

– Зайка, – вмешалась Вероника, – мне в кайф это ваше шоу, но почему вы обе говорите обо мне так, как будто меня здесь нет? Может быть, я тоже желаю не только слушать, но и участвовать!

– Ну, так участвуй, – пожав плечами, сказала Ана, – кто тебе не дает?

– Я просто хочу подтвердить, что я на стороне Мариночки; действительно, это я попросила ее остаться, и ты сама признала, что моему чувству справедливости следует доверять. Не ругай ее, ладно?

– Да успокойся, пожалуйста, – сказала Ана, – я ее почти и не ругаю… но должна же я выяснить, почему это моя служанка заключила, что ты на ее стороне.

– Может быть, почувствовала душой, – предположила Вероника.

– Это правда? – спросила Госпожа.

– Возможно, – уклончиво ответила Марина. – Вообще-то я исходила из того, что госпожа Вероника лягнула Вас коленкой… причем целых два раза.

– Ты не должна судить о таких вещах, – строго сказала Госпожа. – Это наши с Вероникой интимные отношения… правда, дорогая?

– А то, – с готовностью подтвердила Вероника, оказавшаяся в итоге не менее коварной, чем Госпожа. – Вдобавок мне чисто по-человечески милее душевное постижение. Признайся, милочка: ведь я права, что у нас с тобой все-таки появился душевный контакт?

– А то, госпожа Вероника.

– Так часто бывает, – заметила Вероника. – Это как маятник: вначале я и впрямь относилась к тебе с предубеждением, и вы обе знаете почему. Но сейчас, когда я вслед за твоей госпожой полностью убедилась в твоих достоинствах, мне как бы немного совестно, и я подсознательно стараюсь сделать тебе какой-нибудь добрячок – ну, например, выгородить тебя перед госпожой, чтобы она не сильно ругалась.

– Вот как, – протянула Марина с интонацией легкого разочарования.

– А ты что думала?

– А я думала, – простодушно сказала Марина, – что вам понравилось, как я поцеловала вам пальчик на ноге.

Вероника обомлела.

– Ах ты, негодная девчонка! – тотчас вскричала Госпожа. – Как же ты осмелилась поцеловать пальчик моей возлюбленной, да еще в тот момент, когда я не могла этого видеть! Уж должно быть, ты сделала это специально, чтобы мне насолить… Больше не заступайся за нее, Ника – ты видишь, какая она хитрая! меня просто дрожь берет, какая хитрая у меня служанка. Смотри, как я дрожу.

– Ты думаешь, ты дрожишь от этого? – с сомнением спросила Вероника.

– Ну да – отчего же еще?

– Может быть, от холода… или от желания…

– Нет, – сказала Ана, – здесь не холодно; а что касается желания, то ты ведь сказала это не подумав, правда? Ведь тебе вовсе не хотелось бы услышать от меня, что мое очередное желание еще не созрело… Ну давай еще немножко поиграем, а? На чем мы остановились?

– На хитрости Мариночки, – елейно сказала Вероника; – однако же, несмотря на ее выходку с моим пальчиком… я имею в виду как сам поцелуй, так и эту быстренькую подставу… справедливости ради следует признать, что настоящая служанка и должна быть хитрой. Разве правила не таковы?

Марина скромно молчала, воздавая внутри себя должное возлюбленной Госпожи. Теперь она была готова признаться себе самой – ее уколол тот Вероникин взгляд из примерочной, и в глубине души она дистанцировалась от Вероники. Целуя ей пальчик, она не сокращала этой дистанции – лишь благодарила, все равно как возвращала долг. Однако теперь ситуация понемножку изменилась. Пожалуй, Вероника была лучше, чем показала себя вначале; конечно же, вся ее неприязнь происходила только от ревности. Марина спросила себя, хочется ли ей любить Веронику. То, что она должна ее любить – это воля Госпожи, а вот хочется ли ей самой? Она кажется похожей на мою подругу Ольгу, подумала Марина – такая же справедливая и прямая… вдобавок она красивая; и любит Госпожу; и как у нее хорошо получилось разрушить эту дистанцию. Пожалуй, да. Вероника была под стать Госпоже; она не роняла ее достоинства. Марина определилась: теперь она любила Веронику по собственному желанию.

– Сейчас я уж вижу, – говорила тем временем Госпожа, – что вы обе друг дружки стоите – моя лучшая подруга и моя приближенная служанка… ох, не к добру это, не к добру! Однако не попить ли нам еще кофе, да горяченького? У меня есть идея. Мы пойдем в душ – полагаю, на сей раз обойдется без несчастного случая – а Мариша, исправляя свой недавний проступок, тем временем приготовит эспрессо. После чего мы продолжим приятно беседовать. Как мой план?

– Отличный, – сказала Вероника.

– Ну, так пошли.

И компания разошлась по назначенным направлениям. Не успела Марина скрыться из виду, как Ана, заходя вместе с Вероникой в ванную, пребольно ущипнула ее за попку. Вероника ойкнула и с удивлением обернулась, и Ана ущипнула ее опять и еще больней.

– Ты что?! – обидчиво вскрикнула Вероника.

– Ах ты, блядь такая! – гневно выпалила Ана вполголоса, чтоб не услышала Марина. – Я тебе дам подставлять пальчики под поцелуи! Кто мне рак мозга устроил из-за нее? И – как только, так сразу?

– Я не виновата! – взвизгнула Вероника. – Это она сама… от избытка чувств… Совершенно невинный поцелуй, правда!

– Невинный? Тебе это понравилось! Скажи, что нет?

Вероника сморщилась, приготовившись плакать.

– Эх, ты! – сказала Ана неожиданно нормальным тоном. – Теперь поняла, каково было мне из-за твоих вздорных обвинений? Ты получила два щипка и полминуты страдания… а я… а мне…

– Так ты… не злишься?

– Я хотела, чтобы ты на своей шкуре почувствовала, каково это. Ты почувствовала?

– Да! О Господи… Прости меня, дорогая.

– Конечно, прощу. Но!..

– Я все поняла. Я больше никогда… никогда…

– Ревность, – серьезно сказала Ана, – страшная вещь… Между нами не должно быть ревности больше, чем для шутки. Договорились?

– Да. Поцелуй меня в знак полного примирения.

Ана поцеловала Веронику и сексуально потянулась. Вероника не сумела сдержаться. Они на четвереньках вползли в любезную сердцу кабинку и предались страстям.

Продолжения шутейной беседы не воспоследовало. Держа подносик, Марина вступила в ванную на законных правах, однако долго же ей пришлось держать в руках этот подносик. Она позволила себе сесть на теплый кафель и с умилением взирала на забавы уже полностью знакомого ей божества. Правда, стеклянная дверца кабинки на этот раз оставалась открытой, но на Марину не попало ни капли воды, потому что душ так и не был включен по чьей-то забывчивости; только когда божество испустило двойной набор дивных запахов и распалось на две половинки, Марина поднялась с кафеля и заботливо спросила:

– Не желаете ли принять душ?

У этих чудесных половинок, гладких, растрепанных, блестящих от пота, распластанных на пластмассовом полу, не было сил даже рассмеяться. Они просто посмотрели друг на друга и слабо улыбнулись. И обе кивнули головой. Тогда Марина резко включила струю, и две половинки дружно завизжали.

– Негодница, – крикнула Ана сквозь хохот, для которого сразу же обнаружились силы, – как ты посмела… холодную?! Ты разве не знаешь… что нужно… вначале спустить?..

– Простите, Госпожа… – залепетала Марина. – Я такая забывчивая…

Смех Вероники внезапно перешел в слезы.

– Боже, – сказала она. – Как нам хорошо! Разве так может быть? Не будем ли мы наказаны за это?

– Мы уженаказаны, – проворчала Ана, отсмеявшись. – Кофе-то опять остыл! Какая ты же бестолковая, служанка…

– Совсем бестолковая, Госпожа…

– Ну, хотя бы помоги нам подняться…

Марина с готовностью выполнила приказ.

Они потащились обратно в комнату.