Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 77 страниц)

Глава VII

О генетической памяти. – О воздушных слоях. – О морисках. —

Вальду хорошо на душе. – О досадных расхождениях и докучных

обязанностях. – У стоматолога. – Расширение границ. —

Проникновение вглубь. – Неизъяснимое наслаждение

На рассвете следующего дня, накормив и напоив Сида со страусом, Вальд начал молитву. И часа не прошло, как он вдруг заметил за собой нечто необычное.

– Сид! – позвал Вальд в Трубу.

– Ась?

– Вот послушай, что у меня получается.

И он затянул:

– Deus meus, credo in te, spero in te, amo te super omnia, ex tota anima mea, ex toto corde meo, ex totis viribus meis, amo te quia es infinite bonus et dignus qui ameris…

– Ну? – сказал Сид.

– Дальше – провал. Хотя что-то должно быть.

– Дальше будет et, quia amo te, me paenitet ex toto corde te offendisse: miserere mihi peccatori. Amen.

– Точно! А ты-то откуда знаешь?

– Да это все та же молитва, только по-латыни.

– Хм. Но в таком случае, откуда знаю я?

– Ты же все-таки выучил испанский текст, – рассудил Сид, – хотя и далеко не сразу… Вероятно, как-нибудь домыслил по аналогии.

– Не настолько они похожи, – усомнился Вальд.

– А по-моему, даже очень…

Разговор утух.

– Эй, – крикнул Сид через какое-то время, – твоя фамилия – Пржевальский? Пилсудский?

– Точнее, Пшездешевский, – поправил Вальд. – Люди часто путают… я и сам иногда забываю…

– Но это польская фамилия, верно?

– По происхождению – да. А что?

– Я понял, откуда ты знаешь молитву. Это генетическая память! Все поляки католики – как, впрочем, и мы, испанцы; может быть, они даже еще более католики, потому что дольше не переводили на народный язык латинские молитвы. Не зря же нынешний папа тоже поляк… Я завидую тебе, Вальдемар! теперь, если ты постараешься, то можешь вспомнить множество и других, более полезных молитв, а то и целую мессу. У тебя не было в роду священников? Э-э… ксендзов?

– Не знаю, – сказал Вальд. – Неубедительная версия. Я понимаю, о чем ты; однако мои предки приехали в Россию очень давно, еще после первого раздела Польши. Если генетическая память вообще существует, за такое время она должна была ослабеть.

– Но как же объяснить иначе?

Вальд пожал плечами.

– Чего молчишь?

– Я пожал плечами.

– Если ты не признаешь этого рационального объяснения, – сказал Сид, – остается признать единственно возможное, а именно – что произошло чудо. Это может означать, что наши молитвы услышаны; вероятность добраться до Вегаса резко растет.

– Можно прекратить молиться?

– Не вздумай! Это было бы непростительной ошибкой. Скорее всего, Спаситель испытывает тебя.

Они помолились еще с часок, затем Вальд почувствовал, что становится жарко.

– Где мы? – крикнул он Сиду.

– Близ Канарских островов.

– А когда была Испания?

– Ночью. Ты спал.

– Какая жалость, – сказал Вальд. – Никогда там не бывал. Так хотелось бы посмотреть хотя бы сверху!

– Хочешь вернуться?

– А разве это возможно?

– В принципе да, – сказал Сид и оживился. – Ты вообще понимаешь, почему мы мчимся на запад с такой бешеной скоростью? Это очень просто: Земля вращается на восток и как бы пробегает под нами. Воздушные слои ползут – относительно поверхности – на запад; если бы не трение между ними, которое тормозит и нас, мы уж давно совершили бы кругосветное путешествие. Вдобавок, как ты, возможно, заметил, мы смещаемся на юг; это происходит благодаря так называемой силе Кориолиса.

– Но тогда получается, – заметил Вальд, – что движение на восток попросту невозможно.

– Потому что ты перебил меня; ведь я рассмотрел только нижние слои атмосферы. Верхние же ее слои, по закону сохранения энергии, движутся прямо противоположно, то есть вместе с Землей на восток. Поскольку плотность воздуха в них значительно ниже, то меньше и трение; они слабее прихватывают воздушный шар – потому-то, кстати, кругосветные перелеты на шарах совершаются именно в эту сторону. Теперь ты понял?

– Значит, чтобы вернуться в Испанию, нужно подняться выше, до обратных ветров.

– Именно так… правда, тогда мы наверняка не доберемся до Лас-Вегаса.

– Хм. А как же чудо?

Сид молчал.

– Эй, чего ты молчишь?

– Замялся, – нехотя сказал Сид. – Как бы получше выразиться… Лжепророчествовать грешно, а обманывать себя попросту глупо. Никакого чуда не было; пока ты молился, я предался размышлениям и в итоге нашел истинную причину твоего неожиданного знания.

– Ну?

– Вначале я вспомнил о морисках.

– О чем?

– Не о чем, а о ком; о морисках…

– Это… такие морепродукты, да?

– Не совсем. Когда католические короли отвоевали Испанию, часть мавров покинула полуостров, а остальные под угрозой изгнания были вынуждены принять христианство; они-то и назывались морисками. Но многие из них только делали вид, что обращены. Они, конечно, ходили к обедне, а дома меж тем продолжали вершить намаз, и это длилось столетиями.

– Хорошо; но я-то здесь при чем?

– Я подумал – чем твои польские предки хуже морисков? А ничем; скорее всего они поступали так же. При царе… я хочу сказать, при государе императоре, они делали вид, что перешли в православие, а сами между тем тайно исповедовали свою старую веру. То же могло продолжаться и позже, когда вера была фактически запрещена… Ты понимаешь? Твой дедушка, если не отец, наверняка был верующим человеком, а значит, в доме звучали молитвы. Уж конечно, они были латинскими.

– Я, кажется, постигаю твою мысль.

– Трудно не постичь. Остается добавить, что в то время ты еще был несмышленышем, иначе бы помнил. Однако молитва засела в твоем подсознании, и – оп-па! – пришла на ум в критически трудный момент.

Вальд стал вспоминать свое детство и с удивлением обнаружил, что он очень давно этим не занимался. Все нормальные люди, подумал он, иногда вспоминают о детстве. И он тоже… но как-то абстрактно: весело – значит, как в детстве; беззаботно – значит, так. А детали? Из деталей мало что вспоминалось. Курил папиросу во втором классе – это в счет? Зашел раз в женский туалет и был за это наказан… Все какие-то шалости, неприятности. А как же елка, Рождество? Должны же были быть и елка, и Рождество… возможно, была и молитва…

Он попытался ощутить себя в мягких маминых руках, несмышленышем. Он сосал грудь. Он сопел, ворочал головой… ползал… Вдруг он вспомнил узор на ковре. Вспомнил большое, опасное, притягательное существо – соседскую кошку. Он подумал, что это очень важные воспоминания; от них и впрямь до молитвы рукой подать.

– Я не вполне уверен, – медленно сказал он, – но это во всяком случае больше похоже на истину.

– Ну и слава Богу.

– Слава Богу, – повторил Вальд. Стандартная формула приобретала особенный смысл; подобно воздушному шару, она наполнялась новым значением и звала ввысь, вдаль, в неведомое. – Знаешь, – неожиданно признался он, – сейчас мне так хорошо на душе!

– Из-за молитвы, конечно?

– Не знаю из-за чего; наверно, из-за всего понемногу. Я просто доволен, что вышло так. Вообще все это похоже на подарок – летишь себе… солнышко, свежий воздух… и никаких проблем…

– Полностью понимаю тебя и поддерживаю. Добавлю, что когда никаких проблем, славно думается о Боге.

– А давно ты воздухоплавателем?

– Вовсе нет, всего лет пять-семь. Но я очень старался и в результате достиг успехов. Я говорил тебе, что мой нынешний нагреватель уникален? А если учесть наличие еще и лебедки…

– Ты говорил, говорил! – крикнул Вальд. – Еще там, на полигоне.

– А, ну да. Теперь ты понял, как тебе повезло?

Вальд подумал, что для него, может быть, начинается новая жизнь. Он был очарован происходящим.

– Ты хороший парень, Сид, – заметил он. – Уж не знаю, когда я встречал таких… Давай дружить семьями!

– Но у меня нет семьи, – сказал Сид. – Я одинок.

– Тем более, – сказал Вальд, – потому что я тоже одинок. Я просто так выразился.

– Да? Почему же ты одинок?

– Так вышло. А ты почему?

– Потому что воздухоплаватель.

Вальд подумал.

– Понимаю, – сказал он. – Ну – будем дружить?

– Не вижу причин отвергать твое начинание.

Они помолчали.

– Вероятно, – предположил Вальд, – мы должны поделиться друг с другом историей своей жизни.

– Зачем?

– Просто, чтобы лучше узнать друг друга…

– А зачем нам лучше узнать друг друга?

– Как? – удивился Вальд. – По-твоему, можно дружить, не зная друг друга достаточно хорошо?

– Это типичное предубеждение, из-за которого настоящая дружба так редка, – заметил Сид. – Посуди сам. Разве две взрослых личности, рожденные разными родителями и воспитанные в разной среде, могут иметь абсолютно одинаковую точку зрения по всем вопросам?

– Очевидно, нет, – сказал Вальд, – но я не совсем понимаю, при чем здесь…

– Сейчас поймешь. Итак, установлено, что наши с тобой точки зрения по множеству вопросов могут не совпадать. А чем лучше мы знаем друг друга, тем больше обнаруживается досадных расхождений во мнениях.

– Почему обязательно досадных?

– Вовсе не обязательно; могут быть забавные расхождения и так далее, но согласись, что досадные тоже бывают, разве не так?

– Допустим.

– Я и хочу сказать, что их количество растет наряду со всеми прочими. Я говорю об отдельно взятых досадных.

Вальд помолчал.

– Эй, – позвал Сид, – если ты опять пожимаешь плечами, то хотя бы сообщай об этом.

– Не пожимаю я. Просто думаю.

– Нечего здесь думать; это просто формальная логика.

– Ну, допустим.

– Не допустим, – педантично поправил Сид, – а сочтем строго доказанным, что количество досадных расхождений растет. Вначале мы, друзья, стараемся не замечать расхождений или дружески спорить о них, что еще хуже, так как в результате этих споров мы узнаем друг о друге все больше, а значит, количество расхождений растет все быстрей. Наступает момент, когда мы начинаем чувствовать себя неловко от уменьшающегося взаимопонимания… и эта неловкость тоже растет… Количество переходит в качество – закон, хорошо известный любому воздухоплавателю. В конце концов нам становится уже противно общаться друг с другом. Здесь два варианта. Либо мы шумно ссоримся, либо, тихо ненавидя друг друга, продолжаем делаем вид, что все о’кей – не дружба, а одно наказание… В любом случае дружбе конец.

– Я пожимаю плечами, – сказал Вальд.

– И напрасно. Очень простое и бесспорное доказательство, – сказал Сид, – притом далеко не единственное. То же самое я сейчас могу тебе доказать с применением такой категории, как обязанность. Сперва докажем, что излишнее знание друг о друге порождает взаимные обязанности. Это зиждется на концепции сострадания. Представь себе, что ты узнал обо мне нечто такое…

– Постой, – перебил Вальд, – насчет взаимных обязанностей я приму без доказательства; только опять же не пойму – как эти обязанности могут повредить дружбе?

– Ну, это и вовсе элементарно. Для простоты рассмотрим вырожденный случай – предположим, твой друг смертельно заболел. Он нуждается в тебе, понимаешь? Ты должен либо исцелить его, либо проводить с ним все свое время – раз уж он при смерти! – либо, наконец, умертвить его наиболее безболезненным образом. Других вариантов вроде бы нет?.. Однако в силу тех или иных причин ничего из этого невозможно. У тебя возникают моральные проблемы. Ты начинаешь страдать! Страдания твои абсолютно без толку; они только портят жизнь всем вокруг, начиная с тебя и кончая этим обреченным, который прекрасно все понимает; он и рад бы, чтобы ты не страдал, но ничего не может сделать, а от этого, между прочим, страдает еще больше. Эскалация страданий! – вот, Вальдемар, апофеоз дружеской обязанности. Повторюсь, что я взял в пример крайний случай просто для примера, смертельно больные друзья не так уж часты… но даже минимально тягостный эпизод непременно повлечет за собой соответствующее ухудшение жизни. А ведь таких эпизодов в ложно понимаемой дружбе тьма-тьмущая. Эти твои обязанности заставляют тебя выручать: одному нужны от тебя деньги, другому сочувствие, третьему услуга… нехорошо отказывать, верно? Вот ты и подзалетел, запустил в себя эмбрион тягости; спрашивается – зачем?

– Гнусно мне, гнусно тебя слушать! – вскричал Вальд негодующе, – тьфу на тебя! Отвратительные, бездушные рассуждения; даже не пойму, как это всего лишь четверть часа назад я предлагал тебе свою дружбу. Как я обманулся! Я еще мог бы допустить, что всю эту кучу гадостей способен выдать робот или хотя бы страус. Но ты же верующий человек!

– Конечно, – невозмутимо отвечал Сид, – еще как верующий! Истинным другом вообще может быть только Спаситель. Все, о чем мы сейчас говорили – это так, vanita vanitatis, то есть суета сует. Светская дружба, Вальдемар, – не более чем приятные и полезные отношения; они не должны создавать моральных проблем. Все сверх того – от лукавого и только отвлекает от истинной мысли о Боге. Я тебе больше скажу: только такой друг, с которым нет ни проблем, ни обязательств, может быть с тобой по-настоящему честен. Я, например, нимало не стесняюсь, общаясь с тобой. Могу сказать тебе все что угодно прямо и без утайки. А почему? Да потому что никаких сложностей между нами не накручено. Ничем мы друг другу не обязаны… ничего друг от друга не ждем…

– Как это ничего? Вот возьму и не покормлю тебя вовремя, сразу запоешь по-другому.

Сид громко хмыкнул.

– Кормление не входит в сферу отношений; можно и молча кормить. Это как симбиоз: ты меня кормишь, а я приглядываю за полетом. Ну, не покормишь… думаешь, я буду перед тобой заискивать? Еще чего. Просто прекращу с тобой общаться, и все; во-первых, тебе будет скучно, а во-вторых – кстати! – возрастет опасность аварии.

– Мы в руках Господа, – неуверенно сказал Вальд.

– Разумеется, – подтвердил Сид, – но разве Господь внушил тебе, что сегодня вечером нужно менять баллон?

– Нет.

– А между тем это так. Есть вопросы?

Вальд устыдился.

– Но позволь закончить мысль, – сказал Сид, – каждая мысль по возможности должна быть закончена. Я остановился на том, что мы с тобой ничем особенным не связаны. Теперь, для контраста, возьмем в пример какого-нибудь твоего старого друга. У тебя ведь есть хоть один старый друг? Не может быть, чтобы никого не было.

– Ну, есть один.

– Как его зовут?

– Филипп.

– Славное имя! и часто вы с ним общаетесь?

– Каждый день… Я имею в виду, на работе.

– Vaya, vaya… – разочарованно протянул Сид. – Совсем плохи дела. Как же можно работать вместе с другом… или, наоборот, дружить с коллегой по работе? Небось, сплошные разочарования. Компромиссы… узел сложных проблем…

Вальд не мог в глубине души не признать, что Сид кое в чем прав. Даже не кое в чем, а во многом.

– Чего молчишь? – крикнул Сид.

– Согласен, но только в глубине души.

– Это хорошо, – заметил Сид, – глубина души – это самое главное. Собственно, это вообще все, что есть.

– Что ж, – сказал Вальд. – Не скрою, в результате этого разговора, который поначалу казался мне чисто схоластическим, ты существенно поколебал мои прежние представления о дружбе. Но для того, чтобы моя точка зрения полностью переменилась, все равно должно пройти какое-то время.

– Почему?

– Детский вопрос. Я должен свыкнуться с твоими идеями, пропустить их через себя… переработать… Может быть, эти идеи даже нуждаются в определенной коррекции – уж слишком сильно они попахивают максимализмом; а как известно, истина всегда посередине.

– Вот еще один расхожий и вредный миф. Ты производишь впечатление неглупого человека; подумай сам о том, что ты только что сказал! Набор слов, излюбленные инструменты филистеров, политиканов и глупцов, но никак не мыслящей личности. Наполовину беременная девушка – вот твоя истина посередине.

– Да ты просто нигилист.

– Ярлык, – моментально парировал Сид.

– Поговорю-ка я лучше со страусом, – в сердцах сказал Вальд. – С тобой стало трудно разговаривать.

– Уж конечно, если кругом неправ! Но ты же сам завел этот разговор об обмене историями и вообще о дружбе. Пока мы обсуждали текущие, насущные вопросы, тебе почему-то было не трудно… Каждой своей очередной фразой ты только подтверждаешь мою правоту; в твоей парадигме дружить – значит вначале накрутить всякого, а потом во всем этом с трудом разбираться. Суета… В моей же парадигме дружить – значит доставлять друг другу пользу и удовольствие. Молиться вместе, например… говорить приятные вещи…

– Ты мне сказал массу неприятного для меня.

– Положим, так тебе только кажется; не будь ты предубежден, ты бы мне только спасибо сказал за это якобы неприятное… но в любом случае мы ведь еще не начали дружить – просто обсуждаем протокольные вопросы. Может, ты хочешь отозвать свое предложение? Если так, то ради Бога; все то, что я говорил о своих преимуществах как друга, вовсе не означает, что я набиваюсь в друзья.

– А у тебя много друзей? – спросил Вальд.

– Ты спрашиваешь про старых или настоящих?

– Хм. А что, есть разница?

– Конечно. Настоящий друг – это праздник, который, э-э, всегда с тобой… а со старым другом встречаешься раз в квартал, в два года.

– Ага.

– Поэтому я тебе отвечу так: старых друзей у меня до чертиков, а настоящих – ни одного… кроме Спасителя, конечно. Ну, и тебя – если после этого разговора мы останемся друзьями.

Наступило молчание.

– Эй, – сказал Вальд, – имей в виду, я просто молчу. Не жму плечами, не раскаиваюсь.

– Созерцаешь?

– Думаю.

– Давай помолимся.

– Давай.

И они затянули молитву.

* * *

Дорогой! Я даже не спрашиваю, как ты там. Ведь Ипполит в полном порядке; а если бы у тебя были какие-то проблемы, это бы не могло не сказаться на Нем. ;-)

Вчера я была у стоматолога. Что может быть более обыденным и малоприятным? Однако этот визит оказался для меня кое-чем примечателен. Критически оглядывая окруживший меня специфический инструментарий, я обратила внимание на муляж – пару человеческих челюстей, стоявшую довольно далеко от кресла, в котором я сидела, но тем не менее вызвавшую во мне какой-то интерес. Я захотела взять эти челюсти в руки; я занервничала. Врач, сверливший мне зубы, решил, что меня тревожат неприятные ощущения от того, что он делал со мной.

«Неужели больно?» – спросил он меня.

«Возможно, это самовнушение, – предположила я. – Мне хотелось бы успокоиться».

«Маленький сеанс аутотренинга?»

«Мне не помогает аутотренинг, – соврала я. – Я уж знаю особенности своей психики; мне нужно взять в руки что-нибудь необычное, я и успокоюсь. Знаете – как грудничкам дают погремушки?»

«У меня нет погремушек, – огорчился врач. – Разве что…» – И он потряс в воздухе какой-то дурацкой коробочкой, частично заполненной не то борами, не то какими-нибудь искусственными зубами.

«Но я и не грудничок, – улыбнулась я. – А что это у вас там, рядом с окном… нет, правее? Можно мне подержать?»

Вот так я добыла желаемые челюсти. Я осмотрела их. Они были с полным набором зубов. Между собой они были соединены пружинками и стремились держаться вместе. Я развела их и сказала: «Ам». Я отпустила пальцы, и челюсти тихо щелкнули.

«Успокоились?» – спросил врач.

«Можно я подержу их еще?»

Врач пожал плечами.

«Пожалуйста…»

И он снова накрыл меня белым фартучком по подбородок. Я стала играть челюстями под фартучком – вначале просто пощелкивала ими, потише, чтобы врач не рассердился, а потом вставила в них свой пальчик и прикусила ими его.

Это слегка меня возбудило. Я перекусала челюстями все пальцы по очереди и установила, какие фаланги у меня наиболее эрогенные. Я спросила себя, почему же я не испытывала таких ощущений раньше, ведь пальцы мои кем только не покусывались – и былыми партнерами, и случайными щенками, и даже мною самой. И я поняла: в живом рту пальцы всегда контактируют с языком и другими мягкими тканями; это маскирует слабые ощущения, идущие от прикусываемых фаланг. Фартучек, скрывающий с наших глаз мои действия, добавлял этим ощущениям остроты.

SEND

Писала ли я тебе, что мне свойствен некоторый мазохизм? Разумеется, в зубной боли нет ничего эротического. Однако в соединении с нежными импульсами, идущими из-под фартучка, боль, причиняемая бормашиной, стала мне непостижимо мила. Я слегка застонала. «Придется потерпеть», – сказал врач. Я подумала, что могу даже кончить, и он ничего не заметит.

Но я не кончила, так как ему позвонили по телефону и он, извинившись, на какое-то время оставил меня одну. Я тотчас выбралась из кресла, залезла в свою сумочку, лежавшую на письменном столе, и достала оттуда Ипполита. Затем я снова вернулась в кресло и как ни в чем ни бывало прикрылась фартучком. Я засунула Ипполита между челюстями и стала покусывать Его. И это опять возбуждало меня, но совсем по-другому.

SEND

Вот, собственно, и все мои новости. Интересно, ощущал ли ты что-нибудь в это время? Вспомни. Я покусывала Ипполита примерно в 14:45. Тебе не было больно, приятно, как-нибудь еще?

SEND

Любимая! Жаль, но я не чувствовал ничего. Хотя Вами написанное живо напомнило мне сказку, мистический фильм… в тряпичную куклу втыкают иглу, а человек, служивший кукле прообразом, где-то вдалеке хватается за живот и истекает кровью.

Хотел бы я иметь такое воображение, как у Вас. Одно дело – придумать фразу, что мир вокруг нас наполнен эротикой; другое дело – чувствовать это, переживать, вкушать эти терпкие плоды. Возможно, я Вам немного завидую.

Я заметил, что этот наш полный эротики мир понемногу расширяет свои пределы. Вначале он был ограничен известными зонами наших тел – даже не архипелаг… просто горстка рифов, затерянных в безбрежном пространстве. Подобно тому, как мириады скелетов мельчайших существ со всех сторон облепляют эти рифы, заставляют их расти вширь и вверх, отвоевывая у воды новые участки и тем самым превращаясь в острова, мы начали обращать внимание на новые вещи: я – на белье, на застежки своего гульфика; Вы – на механические проекции наших природных устройств… Даже люди стали появляться близ нас, хотя прежде этого не было. Впрочем, для меня это единый ряд – девушка из магазина… Ипполит… чмокающая клавиатура ноутбука… врач… искусственный рот… Однородный ряд внешних объектов. Я не знаю, до какой степени суждено расти нашим островам; в любом случае две исходные точки, две центральных сущности будут неизбывно вздыматься вершинами посреди этого будущего, быть может, обширного мира.

SEND

А угадай: где сейчас Ипполит?

SEND

Право, я даже затрудняюсь…

SEND

Он в моей заднице. Мне от этого хорошо, а Ему?

SEND

Ему от этого просто чудесно. Я касаюсь пальцами своего языка – сразу несколькими – и обильно увлажняю Его слюной, чтобы Он легко проникал глубже. Я делаю даже такую вещь, которую никогда не смог бы сделать прежде: я укладываю Вас животом вниз и присоединяю свой безымянный язык к Ипполиту. Теперь мы в Вашей заднице вместе: мой язык и Ипполит. Их движения синхронны, но в разных плоскостях. Так они вместе ласкают Вашу задницу; она великолепна.

SEND

Я не хочу, чтобы вы кончали мне в задницу; переместитесь-ка оба пониже.

SEND

Мы делаем это. Но нас стало трое: к языку с Ипполитом добавился мой нос; в то время как первые двое послушно спустились ниже и теперь погружаются в глубину Ваших волос, последний остался против покинутой дырочки; он слегка щекочет ее, вдыхая начинающийся подниматься снизу аромат.

SEND

Ипполит проникает мне во влагалище и трахает меня. Твой язык завладел моим клитором. Опиши, что ты чувствуешь сейчас.

SEND

Неизъяснимое наслаждение.

SEND

Каков хитрец! Нет уж, изволь изъяснять.

SEND

Это сложно. Дело в том, что клитор и анус находятся по разные стороны от Вашего влагалища; таким образом, Ипполит находится между моим носом и моим же языком. Его яйца упираются в мою верхнюю губу. Это непознаваемо… а потому и неизъяснимо.

SEND

Намек поняла. Перевернулась, высвободив твой нос. Трахни-ка меня как следует!

SEND

Неизъяснимое наслаждение.

SEND

Что ты заладил одно и то же?

SEND

Неизъяснимое наслаждение.

SEND

Эй, ты слышишь меня?

Сломался ты, что ли?

SEND

Неизъяснимое наслаждение.

SEND

Какой облом! Дурацкая связь. Придется кончать в одиночку. На всякий случай все же отправлю письмо. Имей в виду, я люблю вас всех: и нос, и язык, и верхнюю губу, а заодно и нижнюю губу, а больше всего – Ипполита с яйцами.

SEND

Глава VIII

Чуждый звук. – Что случилось близ Вануату. – Попытка

контакта. – «Миллион чего?» – Секрет телескопа. – Бесплатные

знаки внимания. – Вальд подписывает обязательство. – ¡Vaya,

vaya! – Фантазии Сида

На рассвете следующего дня, покормив Сида и страуса, Вальд по обыкновению начал молитву. И трех часов не прошло, как в быстро нагревающемся воздухе послышался чуждый звук, похожий на стрекотание далекой цикады. Вальд с раздражением прервал благочестивое занятие.

– Ты слышишь? – крикнул он в Трубу.

– Да.

– Что это?

– А черт его знает.

Стрекотание доносилось откуда-то снаружи, из безбрежного голубого пространства. Воздухоплаватели стали озираться по сторонам. Через пару минут эту благостную гладь прокололо некое острие, появившееся с северной стороны и металлически поблескивающее на солнце.

– Это вертолет, – сказал Сид.

– У тебя острое зрение, – заметил Вальд.

– Я еще не вижу его, просто узнал звук. Кстати, в ящике номер двенадцать лежит небольшой телескоп; собери-ка его между делом.

Вальд нашел нужный ящик и, раскрыв инструкцию, довольно быстро собрал телескоп. Он навел телескоп на увеличивающуюся точку, но ничего не увидел.

– Похоже, он не работает.

– А ты опустил четвертак?

– Четвертак?

– Ну да, quarter.

Пошаривши там и сям, Вальд не без труда отыскал требуемую монетку, а затем и предназначенную для нее щель. Он опустил четвертак в щель, и телескоп заработал. Вальд опять глянул в него и убедился в правоте Сида.

– Это иммиграционные власти, да?

– Может быть кто угодно, – сказал Сид довольно-таки зловеще. – В 1981 году таким образом произошла катастрофа близ островов Вануату. Вертолет террористов напал на воздушный шар…

– Эй, прекрати, – попросил Вальд.

– Извини. Я не учел, что ты всего лишь любитель.

Вертолет приближался; его уже можно было разглядеть невооруженным глазом, а в телескоп стало видно, что он совсем маленький, двухместный. Он приближался все медленней и медленней. Страус громко, озабоченно закряхтел.

– Не слишком ли он близко? – обеспокоился Вальд.

– Пока нет.

– Он кажется безобидным, не так ли?

– Во всяком случае, он ведет себя по правилам.

От вертолета вдруг отделилось нечто совсем маленькое и тоже блестящее, быстро двинулось по направлению к шару и превратилось в крошечное подобие самого вертолета. Собственно, это был еще один вертолет – действующая авиамодель, вероятно управляемая по радио и используемая в качестве транспортного средства.

Игрушечный вертолет подлетел совсем близко к корзине – воздушный поток от него был совсем невелик – и выпустил из себя довольно толстый телескопический стержень. На раме, венчающей этот стержень, Вальд со все возрастающим удивлением увидел телекамеру и металлический, нестерпимо сверкающий на солнце рупор громкоговорителя.

– Они гонят волну, – проворчал Сид. – Скажи им, чтобы зашли с востока.

– Эй, на вертолете! – крикнул Вальд в сторону рупора. – Зайдите с востока!

Вертолет медленно начал смещаться к солнышку, и игрушечный детеныш его туда же.

– Будьте добры, – сказал рупор женским голосом, – не кричите, пожалуйста. Микрофон очень чувствительный; мы отлично слышим вас обоих и даже вашего пернатого друга.

– Кто вы такая, уважаемая дама?

– GNN International. Нас здесь две дамы; хотим договориться с вами об интервью.

Вальд облегченно вздохнул, но тут же вновь насторожился.

– Что еще за интервью?

– Просто, о вашем полете…

– Какая-то лажа, – неприязненно сказал снизу Сид. – Пусть объяснят, чем мы так уж особенно хороши; на земном шаре воздухоплавателей нынче достаточно.

– Вы слышали вопрос? – спросил Вальд у рупора.

– Да, – ответил тот, – дело в том, что у вас самая мощная в мире нагревательная установка.

– Это неофициальная информация, – зашипел Сид в Трубу, – установка еще не зарегистрирована. Ишь какие!

– Вы не имеете права оперировать этой информацией, – твердо сказал Вальд.

– Ну, а то, что вы пробираетесь по чужим воздушным коридорам? – спросил рупор ехидным голосом.

– Отведите в сторону свой микрофон, – сказал Вальд с раздражением. – Моему компаньону и мне нужно посоветоваться конфиденциально.

В вертолете повиновались.

– Что скажешь? – прошептал Вальд в Трубу.

– Скажу – пройдохи.

– Я спрашиваю, давать ли интервью?

– Это деловой вопрос, – ответил Сид. – Не хочу замутнять наши отношения бизнесом; ты генеральный спонсор полета, тебе и решать.

– Хорошо, – сказал Вальд, – однако мы должны заранее договориться о распределении прибыли.

– Я доверяю тебе и не желаю больше это обсуждать.

– О’кей.

Вальд замахал руками.

– У меня есть сотовый телефон, – сказал он вновь приблизившемуся рупору. – Почему вы не позвонили загодя и тем самым заставили нас беспокоиться?

– Но откуда же мы знаем, по какому номеру звонить?

– Не валяйте дурака, дамочки! – сурово сказал Вальд. – Эти логотипы на шаре в десять раз больше вашего вертолета. Грош вам цена как репортерам, если вы не сумели связаться ни с одной из двух фирм.

– Мы пошутили, – сказал рупор. – Разумеется, мы с ними связались; но господа Эскуратов и *ов в один голос заявили, что это исключительно ваша компетенция.

– Вместе с тем, – добавил он другим голосом, – номер вашего телефона держится в строжайшем секрете.

– Еще бы, – самодовольно заметил Вальд, – а вы небось ожидали, что вам сразу все расскажут?

– Да уж, вопросы безопасности у вас на высоте.

– Ладно, – сказал Вальд. – Но я не хочу вести переговоры об отдельно взятом интервью.

– А как же? – послышался разочарованный голос.

– Могу продать эксклюзивные права на освещение всего полета.

– Вы с ума сошли. Кому нужны ваши права?

– А кому нужно интервью?

Рупор помолчал.

– Извините, – сказал он через какое-то время, – мы ненадолго отключимся; нам нужно посоветоваться с начальством.

– Валяйте, – усмехнулся Вальд. Он попытался рассмотреть в телескоп своих собеседниц, но потерпел неудачу – оплаченное четвертаком время уже закончилось. Невооруженным глазом было видно лишь, что одна из дам светленькая, а другая – будто бы негритянка.

Спустя пару минут рупор опять заработал.

– Куда вы летите? – спросил он.

– В Лас-Вегас, Невада.

– Зачем?

– Это не относится к предмету переговоров.

– Лас-Вегас – конечная точка?

– Это зависит, – сказал Вальд.

– Сколько вы хотите за эксклюзив?

– Один миллион.

– Миллион чего? – тоскливо спросил рупор.

– Миллион за права, – уточнил Вальд, – не считая отдельной платы за интервью.

– Конечно же, – с надеждой предположил рупор, – вы имеете в виду миллион испанских песет?

Вальд улыбнулся в камеру.

– Девочки, улетайте.

– Ну и улетим, – обидчиво сказал рупор.

– Так не ведутся дела, – добавил он другим голосом.

– Поучите меня, как ведутся дела, – буркнул Вальд.

– Но это же безумие, – сказал рупор. – Миллион долларов! в то время как вы летите всего-то в Лас-Вегас… Миллион – таков приз Анхойзера-Буша за первый в мире беспосадочный кругосветный перелет; да и к тому же только половина этой суммы достанется собственно воздухоплавателям.