Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 77 страниц)

Уже позже, когда она в качестве родственницы обратилась за справкой, когда появился припоздавший в тот день Григорий Семенович, сам нашел ее в коридорах, обнял, слезу уронил – тогда вспомнили, заспешили с сочувствиями, помогли схоронить… Сами пришли на кладбище в большем количестве, чем она ожидала; организовали поминки – обнимали ее, пили и говорили ненужные, странно звучащие слова, и это было ей неприятно.

Когда все кончилось, был красивый спокойный вечер. Солнце садилось; первая звезда зажглась в густеющих небесах. Кометы, не видимые обычным глазом, неслись по расчисленным траекториям вокруг далеких туманных светил… Ни до чего этого Марине не было дела; в кармане у нее лежал железнодорожный билет, а единственный небольшой чемодан дожидался ее в автоматической камере хранения. Неторопливо, по Отцом Вседержителем назначенному пути она шла среди людей и деревьев, шла среди машин и домов, никому по-настоящему не нужная, ни в ком больше не нуждающаяся, шла до конца освобожденная от любви и смерти, от искушений и страстей, от долга и совести… шла свободная, как никто другой в целом свете; шла свободная, как никогда.

Часть 5. Медсестра

– Прежде чем приступить к делу, – сказала старшая медсестра, – ты должна изучить инструкцию. – И с этими словами она вручила Марине тонкую книжицу под названием: «Инструкция. Как работать хуже» [6]6
  Действующее законодательство об охране государственных тайн в печати, под которое подпадают, в частности, закрытые нормативные материалы, не позволяет привести данный документ в настоящем повествовании ни полностью, ни частично. Поэтому о его содержании читателю остается лишь догадываться. Автор не считает возможным облегчить читателю эту аналитическую задачу


[Закрыть].

– Но как же, – удивилась Марина, – я всегда думала, что нужно работать лучше… Значит, это не так?

Старшая сестра приподняла брови.

– Это твое первое место работы?

– По трудовой книжке – да…

– Тогда понятно. Ты отчасти права, как бы считается, что нужно работать лучше. В общем смысле. Но всякая конкретная работа выполняется по инструкции; согласно же ей – ты видишь собственными глазами.

– Странно, – задумчиво сказала Марина. – И что, на любой работе бывает инструкция, как работать хуже?

– Не всегда письменная, – ответила старшая сестра. – Например, когда я работала официанткой, такая инструкция была устной, потому что состояла всего лишь из двух пунктов – первого и второго.

– Вы работали официанткой? – опять удивилась Марина. – Но как же вы стали медсестрой… тем более, старшей медсестрой? Ведь для этого нужно специальное образование, не так ли?

– Все так, – усмехнулась старшая сестра, – а почему ты решила, что я его не имею? Как стала старшей… ну, это история отдельная…

Она выдвинула ящик письменного стола, достала оттуда пачку дорогих сигарет и копеечную зажигалку, придвинула к себе идеально чистую пепельницу и закурила.

– Вообще-то, – сказала она, – в работе официантки и медсестры много общего. Там много ходишь взад-вперед – и здесь тоже. И там, и здесь разносишь спиртосодержащие препараты. Там к тебе мужики пристают, смотрят, как на мяса кусок – и здесь… По рукам даешь там и здесь одинаково… Зарплата тоже там и здесь одна… и живешь не с нее тоже… Только там официально не можешь сделать ему побольней – а здесь запросто… еще и спасибо скажут.

Марина подивилась такому сопоставлению.

– А что это были за пункты? – спросила она.

– Какие пункты?

– Я имею в виду, в инструкции для официантки.

– Ах, да. Не знаю, можно ли тебе говорить, – замялась старшая медсестра. – Это информация служебного назначения… Впрочем, поскольку я уже не официантка, значит, мы с тобой в одинаковом положении; а поскольку я этой информацией располагаю, то почему бы не располагать также и тебе.

– Мне кажется, это разумно.

– Вот именно. Первый пункт был такой. Для того, чтобы обсчитать клиента, необходимо использовать не изменение цифр, но увеличение объема заказа. Например, если хочешь прибросить сотню, то нельзя просто добавить к счету сто рублей, а нужно найти в меню напиток на примерно такую же сумму – допустим, сто двадцать пять рублей с мелочью – и дополнительно включить его в счет.

Марина подумала над услышанным.

– Но ведь клиент может заметить, – сказала она.

– Ты невнимательно слушала, – строго сказала старшая медсестра. – В инструкции не говорится, что обсчитывать обязательно. Говорится, что если уж обсчитываешь, это необходимо делать по определенной системе. Кто же будет обсчитывать клиента, который может заметить?

– А разве заранее ясно, заметит он или нет?

– Конечно. Например, если это большая, веселая компания, заказавшая много всего – особенно если в течение вечера заказывали разные члены компании, – то такой клиент никогда ничего не заметит.

Марина осмысливала эти новые для нее факты.

– И еще, – добавила старшая сестра, – замечено, что те, кто все-таки проверяет счет, уделяют гораздо больше внимания арифметике, чем количеству бутылок.

Марина, пораженная, молчала.

– Я смотрю, для тебя это новость, – сказала старшая сестра, – ты разве не знала, что в ресторанах обсчитывают?

– Нет, я знала… но…

– У тебя, – догадалась старшая сестра, – наверно, совсем нет жизненного опыта.

– К сожалению, вы правы. Он очень мал.

– Известие не из приятных, – озабоченно покачала головой старшая сестра. – Конечно, если между нами не сложится отношений, мне как бы все равно… Ну, а если мы станем подругами? На такой случай, пожалуй, придется поделиться своим. Кстати, называй меня Ольга.

Первый рассказ медсестры

– Видишь ли, – сказала Ольга, – если в счете завышена общая сумма, то на свет появляется документ, доказывающий, что ты обманула клиента. На таком основании тебя могут запросто посадить в тюрьму. То же самое, если антрекот стоит пятьдесят рублей, а ты пишешь восемьдесят. Легко же поднять меню и сверить цифры… А вот если ты вместо трех бутылок «Хванчкары» написала четыре, у кого и какие найдутся основания отрицать?

Конечно, если с начала смены ты пробила в буфетной кассе всего лишь три бутылки «Хванчкары», то есть если никто другой тебе «Хванчкару» еще не заказывал, то порядка ради полагалось бы пробить приписанную четвертую бутылку. Специально об этом в инструкции не сказано, поскольку это уже не директива, а просто технологическая деталь. Этот чек – или бутылку как таковую – можно использовать позже, но зато если при расчете возникает конфликт, то ты с оскорбленным видом достаешь свои чеки и показываешь честному народу или даже проверяющему… А что, бывали у нас и такие, что ухитрялись наколоть проверяющего – разумеется, я имею в виду тех проверяющих, которые вообще платили по счетам. Такие были в основном из органов.

Потому что большинство проверяющих, как ни крути, не платили. Откуда проверяющие, спрашиваешь? Да откуда угодно. Из другой правоохраны, кроме органов – ну, из какой-нибудь районной прокуратуры, например; тоже из управления торговли, отдела цен, комиссий исполкомовских и депутатских… еще из прессы, из профсоюзов и потребительских обществ… само собой, из вышестоящей организации, то есть треста ресторанов и кафе… Сейчас – не знаю. Может, откуда-нибудь из налоговых служб или чего-нибудь в этом роде. Всегда хватает желающих удовольствие получить, а на халяву – тем более.

Но сколько бы их ни было, жить с умом всегда можно. Ну, а если уж попалась – на самый худой конец – ничего не поделаешь, нужно идти с проверяющим. Вне очереди и без права замены. Обычно официантки идут по очереди… что, между прочим, предусмотрено как раз тем самым вторым пунктом инструкции, о котором ты, видно, забыла меня спросить. Второй пункт также учитывает наступление месячных: если ты очередная и пришел проверяющий, но у тебя менструация, то должна идти следующая по списку. Однако в следующий раз, когда будет уже ее очередь, ты должна ее заменить. Соответственно. Разумеется, по очереди идут только в том случае, если никто не попался.

Я раньше тоже такая, как ты, была, жизни не знала. И в официантки не сразу пошла… Вначале работала в комсомоле, младшим инструктором. Бумажная работа… ну, еще конференции… Думала познакомиться с хорошим парнем, замуж пойти… мечтала о любви… о детках…

Присмотрела себе красивого, перспективного секретаря. Боря звали. Борис Эскуратов. Фамилия – чуешь, какая перспективная? Для того времени, конечно. Имя, правда, какое-то полуеврейское… выше первого бы зампреда вряд ли дошел… Но все-таки, думаю, и это неплохо. Вот бы, думаю, за него. Ведь и ему как бы пора… скоро уже на продвижение, в органы – а он до сих пор неженатый…

Тут посылают нас на конференцию – вместе с Борей, – и я, конечно, стала придумывать, как закрутить с ним любовь, пользуясь непривычной и волнительной обстановкой. Вначале, как обычно – семинары… инструкции… а в заключение конференции – торжественный банкет. Не совсем для всех, но для многих. Для нас с Борей в том числе. И посреди банкета Боря ко мне нежно склоняется, и сердце мое начинает биться сильней.

«Оля, – говорит, – наш куратор хочет побеседовать с тобой. Персонально. Дать тебе напутствие на следующий отчетный период. Будь любонька – сходи, поговори».

«Это большая честь?» – спрашиваю.

«Очень большая. Смотри там, не подведи. Не урони знамя родного горкома».

Я пошла, куда указали.

Зашла в большой кабинет, очень роскошный – гораздо больше, чем у нашего первого секретаря – и вижу: да, он самый… даже и думать не могла, что окажусь с ним наедине на одном кабинетном пространстве.

«Здравствуй, Оля, – говорит. – Как там банкет?»

«Отлично!»

«Выпьем?»

«Как скажете».

«Скажу – выпьем».

Выпили.

«Хочу, – говорит он затем, почти даже и не закусив, – оказать тебе доверие, поделиться с тобой своим личным, выстраданным. Жена – а ее зовут так же, как и тебя, потому-то я на тебе и остановился – оказалась сволочью, сильно меня подвела. Сильно. Не хочу изводить себя и, соответственно, утомлять тебя перечислением подробностей – ими занимается адвокат, – но можешь мне поверить, что подвела очень сильно».

«По работе, – спрашиваю, – или в быту?»

«И так и эдак».

«О, – говорю, – тогда да. Очень вам сочувствую».

«Вот это то, что надо, – сказал он. – Я верил, что ты способна на сочувствие. Давай».

«Что?»

«Трусы, говорю, снимай. Ебаться будем».

Я растерялась.

«Как – ебаться?» – говорю.

«Очень просто… Как все люди ебутся…»

Я замялась.

«Что, – ухмыльнулся он, – не еблась никогда? Или я в тебе ошибся, в молодой смене? Может, подумываешь отказать старшему товарищу по партии?»

«Но я еще не член партии, – лепечу, – только кандидат…»

«Считай, что я аванс тебе делаю».

«Рекомендацию дать хотите?»

«По уставу не могу, обязан воздерживаться… Но положенное получишь».

Что ж, думаю, придется ебаться, иначе никакого Борю Эскуратова мне не видать. Хотя куратор и угадал – я в то время действительно еще не еблась… все себя берегла – для мужа… для деток…

Правда, кое-какой сексуальный опыт все же был. Был даже половой акт… очень ранний… немножко смешной…

В свои детские, еще дошкольные годы мне довелось испытать некий шок. Речь идет об одной сексуальной фантазии, которую я лелеяла с тех пор, как себя помню, и которая внезапно была загублена и испорчена одним неудачным жизненным впечатлением. Не хочу больше говорить о ней; главное, что это сильно подействовало на меня, и я стала немедленно искать что-нибудь на замену.

И как раз в это время меня полюбил мальчик; это было весной, в старшей группе детского сада. Я тотчас же ответила на его любовь. Мальчика звали Вася, и его сексуальная сфера была не менее возбудимая, чем моя… Спрячемся, помню, куда-нибудь за шкафы и давай наслаждаться друг дружкой…

* * *

– Простите, – прервала Марина старшую медсестру, – мне кажется, я знаю эту историю.

– Да? В таком случае, чем она кончилась?

– Вы с Васей расстались.

– Верно, – с удивлением сказала Ольга. – Но ведь так кончается много историй. Откуда тебе знать, действительно ли это та самая?

– Вы поцеловались на прощанье. Взасос.

– Да, – грустно сказала Ольга, – теперь я вижу, что это действительно та. Что ж… тогда не буду на ней останавливаться. Пойдем дальше?

– Подождите, – попросила Марина, – у меня вопрос. В тот момент, когда Вася спросил вас, трахались ли вы…

– Не люблю слово «трахались», – перебила Ольга. – Безобразное слово, особенно когда речь идет о любви, а не о пошлом удовлетворении страсти или грубом насилии. Для двух последних случаев уж лучше применять ругательное слово «еблись», как бы подчеркивая, соответственно, пошлость или грубость. Если же речь идет о любви – как было у нас с Васей – то для этого есть множество красивых, вполне литературных выражений.

– Извините, – сказала Марина. – Я учту. Итак, в тот момент, когда Вася спросил вас, занимались ли вы уже любовью с кем-нибудь другим…

Ольга поморщилась.

– Я помню этот момент… но – «занимались любовью»!.. Тоже не очень-то. Заемное выражение, из голливудской порнухи… Любовь – это чувство! это состояние души… как счастье, восторг… Подумай сама – можно ли заниматься восторгом?

Ольга с сомнением покачала головой. Марина, потупившись, пристыженно молчала. Ольга смягчилась; взгляд ее потеплел и выразил понимание.

– Ладно; еще расширишь словарный запас, какие твои годы. Справедливости ради скажу, что в то давнее время нашей любви мы с Васей употребляли именно те отвратительные слова, которые применимы к пошлости или грубости. Но не забывай, что мы были дети. Возможно, мы находили какое-то удовольствие в произнесении ругательных слов; однако, даже если так, то вряд ли это удовольствие было сексуальным – скорее всего, нам просто хотелось казаться взрослей.

– А может быть, – предположила Марина, – вы еще не читали беллетристики, и ваш словарь был ограничен.

– Очень может быть, – согласилась Ольга. – Так что ты хотела узнать?

– …в ответ на его вопрос вы покраснели. Почему?

– Было не так, – сказала Ольга, – твоя информация все же не совсем верна… Он спросил меня – так как я уже взрослая, буду заменять неправильно примененное слово – он спросил: «Ты с кем-то уже была близка, что ли?» – «Нет, – ответила я. – Мне просто рассказывали. Девчонки». И тут же покраснела.

– Вот как…

– Да: вначале ответила, а потом покраснела.

– Почему?

Ольга смутилась.

– Потому что подумала, что сказала неправду, и мне стало совестно.

– То есть, вы все-таки были с кем-то близки?

– Нет; но я уже начала заниматься самоудовлетворением и по наивности полагала это родом измены. И я не хотела его огорчать. И еще – боялась, что если я скажу правду, то он не захочет иметь со мной близости.

– Вы правильно поступили, – заметила Марина, – кто знает, как бы он это воспринял? Но скажите, Ольга… вы упомянули выражение «половой акт»… а разве то, что было у вас с Васей, можно назвать половым актом?

– Конечно. А как же? Классический вестибулярный коитус. Но я не стала рассказывать об этом куратору…

Первый рассказ медсестры

(окончание)

…просто, как он велел, сняла трусы. Он положил меня на стол – если считать, что стол в форме буквы «Т», то на нижний торец вертикальной ножки – и дефлорировал.

Так я соприкоснулась с жестокой действительностью. Проявила, конечно, мужество и дисциплину… Зашла врастопырку в туалет – а туалеты там роскошные! – в зеркало посмотрелась… Вроде ничего. Немножко бледна – но даже как-то слегка интригующе… Напихала в трусы туалетной бумаги и вернулась в банкетный зал.

Боря на меня посмотрел косо – нехорошо, знаешь ли, посмотрел – и бедное мое сердчишко тут екнуло и упало. Вот оно как, думаю. Нет, думаю, не быть тебе, Оля, уже Эскуратовой… Не убереглась ты, Оля, до мужа. И то ладно, что первым был у тебя хотя бы куратор, а не какой-нибудь случайный общественник…

И переводят меня из младших инструкторов сразу в старшие, минуя просто инструктора… Это, соображаю, не случайно; такие вещи – только за особые заслуги, а какие особые в данном случае? Девственность, что же еще. Жаль, правда, что такая заслуга может быть только раз в жизни… не продешевила ли, думаю – кто знает?

Так или иначе, не обделили меня. Сидела бы на месте, не дергалась бы – стала бы, может, кем-то и выше… завсектором, например… или даже отделом… Но с Борей Эскуратовым больше не могла. Тырк, мырк – тепленькими местами что-то никто не разбрасывается… Поищу, думаю, что-нибудь более денежное, раз уж такие дела.

Вот и пошла в официантки. Не состоялась по служебной линии. Почему именно в официантки? Ну… много общего… В работе с документами, например. Кожаные обложки одни и те же – здесь для меню, там для грамот, для бумажек на подпись… Под диктовку пишешь и там и здесь… По рукам даешь одинаково… бутылки пустые выносишь… Такие же проверяющие…

Непросто было устроиться, кстати. Если бы знакомый инструктор из горкома партии не порекомендовал… Но как ты думаешь – должна была я хоть что-нибудь поиметь за свою погибшую мечту и карьеру?

Направили меня к директору ресторана. Захожу.

«Здравствуйте… Я от Николая Петровича…»

«Да-да. Присаживайтесь, пожалуйста».

И молчит. Улыбается противно.

Я начала нервничать.

«Меня зовут Ольга».

«А меня – Анатолий Петрович». – И опять молчит.

Я положила ногу на ногу, чтобы почувствовать себя посвободнее. У него при этом глаза аж загорелись.

Фигу тебе, думаю. Вот вначале оформишь меня, а там видно будет.

«Все бы хорошо, – говорит, – но выше чем ученицей взять вас не получается, квалификации-то у вас никакой…»

«Как это, – возмутилась я, – никакой? По-вашему, чтобы работать старшим инструктором горкома комсомола, для этого не требуется никакой квалификации?»

«Ах, вот как! – говорит он. – Николай Петрович меня не предупредил… Просто сказал – зайдет хорошая девушка Оля…»

А это уже, думаю, мелкая месть моего знакомого, инструктора Коли. Намекал ведь… скромно так, не напористо, в соответствии с должностью… а я притворилась, что не поняла. Не сделала вывода из урока, что преподал мне куратор. Ладно, думаю… впредь буду умнее…

«И правильно, – говорю, – разве я не хороша? А относительно должности… вот, посмотрите на мою трудовую…»

Он посмотрел.

«Да. Что ж… в инструкции прямо не запрещено… можно и официанткой… разряда, правда, последнего…»

Теперь уж, думаю, моя очередь молчать.

«…при условии, однако…»

Молчу.

«…что теоретически подготовишься и практически повысишь разряд в самом ближайшем будущем».

«Это не сомневайтесь. Я очень старательная».

«Верю, – говорит. – Не была бы старательной, не работала бы в горкоме…»

Так я получила вторую специальность. Изучила инструкцию, вышла в зал, начала обучаться без отрыва от производства… Комсомольским секретарем меня выбрали, учитывая мой большой опыт в оргработе…

Вызывает раз меня директор и говорит:

«Оля, ты у нас уже больше месяца».

«Почти полтора», – говорю.

«Ты говорила – мол, старательная…»

«Да, – киваю, – а как же? Обучаюсь, готовлюсь… Приступила к выполнению обязанностей комсомольского секретаря».

«Ну, это коллектив твою старательность оценил… а я еще как-то не очень».

«За чем же дело стало, – говорю. – Скоро сдача на разряд… Вот и оцените».

«Хитришь ты со мной, Оля, а я этого не люблю».

Я вздохнула – ясно, шеф! Думаю, побольше бы хоть урвать, раз все одно отдаваться.

«А вы меня старшей официанткой назначите?»

«Ишь ты, шустрая какая».

«А разве это плохо? – говорю. – Люблю, чтобы все по-шустрому».

«Ну, тогда иди сюда».

Подошла я к нему, положил он меня на стол – тоже буквой «Т», только ножка совсем короткая – задрал мне юбку, трусы спустил и выеб.

«Так что, – спрашиваю, – насчет старшей официантки?»

«А тебе обязательно старшей?»

«Привыкла в горкоме», – говорю.

«Так сразу там старшей и стала?»

Утер он мне нос. «Ладно, – говорю, – ваша правда: не все сразу… но я должна рассчитывать в принципе».

«В принципе… будешь стараться – обещаю».

На том и сошлись.

На разряд я, понятно, сдала запросто… потом еще разок повысила… а потом пришлось Анатолию Петровичу и выполнять свое обещание.

Началась красивая жизнь. Деньги, внешность, общее уважение – все при мне. Не без трудностей, конечно, не без проблем… с несправедливостью приходилось бороться…

Например, этот проверяющий, с которым по очереди. Я на собрании девочкам говорю:

«Ставлю в повестку дня вопрос по разделу “разное”, без занесения в протокол – об освобождении комсомольского секретаря от обязанностей идти с проверяющими. Кто “за”?»

Сама руку поднимаю, а кроме меня – никто. Настроение сразу испортилось. Вот, думаю, началось… плоды плюрализма.

«Как это? – орут. – Ты что – особенная?»

«Тихо, – говорю, – давайте разберемся. Кто всю документацию в порядок привел? Кто вам характеристики пишет? А личные комплексные планы? А с выбывшими без снятия с учета кто ебется? Взносы кто с вас, сучек, выколачивает так, что в райкоме уже в резерв на доску почета поставили, да еще сразу в середину очереди? Все Оля да Оля… Должна же быть какая-то справедливость!»

«Это, – говорит одна, – общественные дела, ты их с работой не путай. За это – другое… от колхоза, например, освободят… А если от проверяющих, тогда чем я хуже? Ты комсомольский секретарь, а я член объединенного профсоюзного комитета…»

А другая: «Меня тогда тоже, как многодетную мать…»

А еще одна: «Что нам эти комплексные планы? Меньше, что ли, стало из-за них проверяющих?»

«Ша, – говорю, – сучки, вот здесь-то вы и ошиблись. Мероприятия мои приносят конкретный эффект! Скажем, органам они до феньки, это да… но что касается треста, то тут уж извините. Через меня – проверяющих из треста на тридцать процентов убавилось, можете сами на калькуляторе посчитать. И из средств массовой информации тоже».

Что тут началось… Одни орут – давайте освобождать, раз не пиздой, так жопой свое отработала, другие – пиздит все, это не доказать… Комиссию, орут, нужно создать для проверки…

Короче, поставили вопрос на голосование. На тайное, между прочим! суки неблагодарные… только и добилась, что включить в голосующих всяких посудниц и поварих… в общем, тех, кто и так проверяющим не обязан…

И зря. Политическая ошибка. Думала, им все равно – почему не порадеть активистке? А они вовсе беспринципными оказались… руководствовались, видно, просто бабьей завистью…

Прокатили, конечно…

В общем, было много несправедливости, денежки не легко зарабатывались, но одна несправедливость меня просто добила. Из-за нее, в итоге, я и ушла.

Началось с того, что снял меня бандит. Они же как? они снимают, не спрашивая… просто подходят и говорят: сегодня едешь со мной. Даже проверяющие – и то по очереди, а эти…

Пришлось ехать. Ну… что тут скажешь… не просто выеб – можно сказать, снасильничал…

А в следующую смену является и – хрясь по лицу! Хрясь еще раз! В кровь, сволочь… после больничный брать пришлось… Девки налетели… унять пытаются… я в раздевалку убежала…

Он опять ко мне, обозвал по-всякому… Спрашиваю, что же все-таки случилось? Он опять в крик… В конце концов успокоился немного и говорит: «Если ты, сука, медицинскую комиссию не проходишь, то меня-то хотя бы могла предупредить?»

Я обмерла. «Что, – спрашиваю, – такое?»

«С конца закапало, – говорит, – вот что».

Я – в плач… Никогда со мной такого не было. И откуда? Встретилась с одним за смену до него… с таким хорошеньким мальчиком… так напомнил мне Васю…

Мальчика-то поминай как звали. «Не губи, – кричу бандиту, – не знала, видит Бог! Ведь не хотела с тобой идти… может, сердцем чуяла… ты же сам настоял…»

Ну, он и утих.

«Теперь вижу, – говорит, – не врешь».

В общем, совесть его загрызла, и поехали мы с ним к врачу, почему-то на лодочную станцию. Заходим мы, значит… поднимаю голову, чтобы на врача посмотреть… и чуть не падаю в обморок – это же мой Вася! Только бы, думаю, не признал, по такому-то стыдному поводу… Конечно, он не признал – столько лет прошло… женщины ведь меняются больше, чем мужчины, а вдобавок вся рожа у меня была разукрашена самым причудливым образом.

Давай меня Вася колоть каждый день понемножку… Поскольку моя неожиданная встреча с ним случилась при особых и таких неблагоприятных для меня обстоятельствах, и речи не могло быть о том, чтобы я открылась ему. Но встреча эта всколыхнула меня, пробудила во мне прежнее чувство… Помнишь – Я встретил Вас, и все былое… Давай споем. *)

…Да. Все та ж в душе моей любовь!Не в силах противиться чувству, я решила предстать перед Васей заново, вне связи с прошлым – естественно, когда курс лечения был завершен. Явилась к нему по-праздничному, цветочки принесла, дала намек – заинтриговала, короче. И можешь представить себе мою радость – звонит! Встречаемся с ним… каков же он, думаю? Ведь наша близость была так коротка, так наивна… прошло так много лет… Я вся трепетала, когда мы, наконец, оказались наедине!

И – какой конфуз, какое разочарование! Васин член, кумир моего детства, буквально болтался у меня во влагалище, так напитанном соками, так страстно ждущем его! Отчаяние мое было огромным. Желая удержать уже, наверно, не его самого, а лишь светлый образ любимого мальчика, я что было сил прижала его к себе; я разодрала ногтями его спину в тайной надежде, что острое ощущение заставит его член увеличиться от приступа гнева или боли… возможно, ты слышала, что такое бывает! – но у нас все случилось наоборот. Его член попросту улизнул из моего лона. Меня обуял нестерпимый стыд за мою жестокую, варварскую проделку, и я – у которой только-только зажили повреждения, учиненные беснующимся бандитом – возжелала, чтобы мой милый Васек хотя бы побил меня, может быть, хоть таким способом получив суррогат удовольствия, не достигнутого по-простому. И опять случилось наоборот! Желая на сей раз доставить удовольствие только ему, я видела, что он лупит меня разве что с досадой; а вот я-то, виноватая в столь скандальном завершении нашей близости, испытала от этих ударов сильнейший оргазм, дополненный еще и приятной неожиданностью своего открытия… я имею в виду, открытия в себе мазохистки. Так как именно Вася, моя первая любовь, открыл мне на это глаза, то есть фактически наставил меня на путь дальнейших таких же оргазмов, я была в полном восторге и немедленно поделилась с ним своей радостью – по-прежнему, конечно, сохраняя инкогнито. Вася, судя по его реакции, решил, что я просто ненормальная… Больше мы с ним не встречались.

Не встречались, однако, вовсе не потому, что я побоялась бы явиться к нему снова. Дело в том, что мой следующий партнер – на беду, очередной проверяющий – столкнулся с той же проблемой, что и недавний бандит. И мне стало ясно, что Вася очень плохой врач и по справедливости должен от этого пострадать, а потому я ничего ему не сказала. И еще стало ясно, что пришла мне пора покидать не только ресторан, но и трест; а коли так, то почему бы мне самой не заняться тем же, что и Вася, только более профессионально. Клиентуры, с моими-то связями, я имела бы хоть отбавляй.

Видишь, каково мне пришлось? Это и называется жизненный опыт. Училась я, правда, так себе – нужно же было деньги зарабатывать… Используя комсомольское прошлое, организовала кооператив. Впрочем, история моего бизнеса – это отдельная тема… Как ты понимаешь, ничего не вышло, иначе хрен бы я работала медсестрой…

* * *

– Старшей медсестрой, – мягко поправила Марина, акцентируя слово «старшей» и тем самым как бы морально поддерживая Ольгу, у которой к концу рассказа явно испортилось настроение.

– Старшей, – согласилась Ольга. – Сказать как?

– Обычным способом, да?

Они понимающе посмеялись.

– Чувствую, – сказала Ольга, с симпатией глядя на Марину, – не зря я с тобой поделилась. Мы одного поля ягоды… Будем подругами, нет – в любом случае, держись меня, не прогадаешь. У тебя есть проблемы?

– Как сказать, – пожала плечами Марина. – Больших вроде нет… а мелких полным-полно…

– Не люблю больших проблем, – поморщилась Ольга. – Да и лезть в них – последнее дело… А с мелкими я тебе помогу. Говорю, держись меня, и все будет в порядке.

– Договорились, – сказала Марина. – Ты пьешь?

– Обижаешь. С моим-то опытом…

– Тогда нужно отметить.

– Давай…

Работа, в соответствии с инструкцией, началась.

* * *

Отец-человек ушел, забылся; Отец-бог – то есть, единственный оставшийся и потому истинный Отец Вседержитель – возвышался над всем и властно командовал намерениями, событиями и путями.

Господин!.. Новое слово волновало ее, будоражило ее чувство и воображение, превращаясь из бессмысленного, выспреннего набора звуков в понятие, в очередную желанную цель. Оно выросло изнутри, как зуб мудрости. Царь, не возвращающийся вослед за уползающим змеем, но победно изгоняющий оного – так Он сказал. И ничего больше. Остальное – искать, распознать, увериться – ей предстояло самой.

Она занялась рассуждением. Если Царь должен изгнать змея, то змей, для начала, должен быть в наличии как таковой – иначе кого изгонять-то? Ей было жаль огромного множества окружавших ее бессильных мужчин; исцеляйтесь, думала она, оживляйте змеев своих, но прежде того я не могу иметь с вами дела. Однако наличие змея было лишь первым условием. Самым важным – собственно, определяющим – были отношения Царя со змеем. Независимо от того, кто их носитель – жеребец в соку, типа Корнея или медбрата Васи, или обремененный детьми и комплексами интеллигент, или просто какой-нибудь старый козел с дряхлым змеем на протезе-эректоре – независимо от всего этого, составлявшего ложную сущность, она смогла выделить не больше чем три различных модели естественного его поведения, не вдохновленного ни ею, ни иным внешним воздействием, всего три различных поведенческих типа:

змей придет и удалится сам по себе (представ зверем, нет ли; получивши свое, нет ли – неважно); и лишь пустота места, оставшегося после лукавого, позволит Царю водвориться;

змей придет, зверем получит свое – но не уползет, а останется; уж не важно, опять ли предстанет зверем, или удалится сам по себе с течением времени (внешние обстоятельства решат это); и Царь, опять-таки, водворится не более чем на свободное место;

и, наконец,

змей придет, зверем получит свое… и – в довольствии или нет – будет вытеснен Царем сильным, снизошедшим до слабостей тела и уступившим место Свое, но лишь на недолгое, определенное Им же Самим время.

Только третий сценарий и определял Господина; но теперь надлежало перейти от теории к жизни. Как найти, как не ошибиться? Где гарантия, что она не свяжется с очередным Корнеем, не изведет себя и его заодно, не потратит впустую массу своих и чужих сил, времени, денег? Она могла бы в известной степени рассчитывать на свою интуицию, но вернейшим казалось пройти некий исследовательский и даже практический курс в той среде, где это было легко и ни для кого не могло повлечь за собой особых последствий. Естественной и идеальной такой средой был постоянно окружавший ее, постоянно меняющийся, изнывающий от безделья контингент пациентов-мужчин.

Она установила правила допуска к своему исследованию в виде двухъярусной системы селекционных фильтров. Наипервейшим фильтром низшего яруса было общее состояние больного; впрочем, требования на этом этапе не были особо строги – отбраковывались лишь заведомо тяжелые или хронические случаи, носители любого вида инфекций, а также совсем уж дряхлые старики. Затем шел досадный фильтр слишком резво идущих к выписке. Приходилось отказываться от потенциально пригодного материала по той простой причине, что она не успела бы за несколько оставшихся дней провести полноценные исследования. Было жаль… Следующим был первичный фильтр интереса к жизни и, в частности, к женщинам. Все веселые, сварливые, коммуникабельные и прочие нормальные больные признавались прошедшими фильтр; не годились явные гомики; не годились те, кто уж очень ей чем-то не нравился; не годились конституционные мизантропы – она просто не видела способа установить с ними контакт. Однако, сам по себе мрачный взгляд исподлобья еще не свидетельствовал о непригодности – он мог быть вызван скукой, нудностью больничного заточения, мыслями о недоделанных где-то делах… такие случаи требовали более внимательного анализа – например, подсмотреть, как больной общается с посетителями или реагирует на внезапно рассказанный анекдот.