Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 77 страниц)

Здесь нижний ветер подхватил их – вначале медленно, а потом все быстрей, увлекаемый дружелюбным Гольфстримом и несущий их прямо по назначению. Шар затрясло на воздушных оврагах – то начались фьорды внизу; звонкий приветственный клич норвежки был хрипло поддержан птицею. Приближалась семидесятая широта, удивительное местечко, где теплая океаническая река сталкивается с дыханием полюса; шар зябко вздрогнул, сжался от холода и медленно начал снижаться. Два непостижимых создания, даже не дотерпев до земли, разом выпрыгнули из корзины, и шар, облегченный, опять ринулся ввысь.

Теперь, вымещаемый нижними массами, воздух влек его обратно, на юг; фьорды внизу сделались неразличимы. Когда шар упокоился в объятьях надежного, испытанного потока, человек задремал. Идиллические равнины и мирные города, оживленные автострады и старые замки, чередой проплывавшие под корзиной, не привлекали его внимания – все это было знакомо ему давно и хорошо; лишь над горной грядой, над пересекающей ее древней тропой пилигримов, он приподнял голову и опять ненадолго занялся полетом – во избежание новых ловушек, которые мог здесь подстроить коварный антициклон. При его опыте это труда не составило; затем, уже над пенинсулой, он вновь попытался соснуть – но сон все не шел… и было ясно, почему он не шел…

Пахнуло теплым, родным, внутренним морем. Человек вздохнул и отвлекся от тягостных воспоминаний, но лишь затем, чтобы погрузиться в нечто еще более тягостное для него. Ибо прекраснейший город, расстилавшийся теперь под корзиной, перестал радовать его уже давно – с тех пор, как он встретил свою мечту, свою Дульсинею; всякий раз он покидал этот гордый город в надежде наконец расстаться с недостижимой мечтой, но всякий раз, сломленный и опустошенный, поджав хвост, возвращался обратно. Город спал. Стоял тот единственный час, когда ночное веселье уже истощилось, угасло, а рыбные торговцы еще не начали развозить по лавкам свой предрассветный товар. Любимый, ласковый, дружеский час, когда так хорошо бросить якорь на облюбованном месте.

Он приблизился к башне; только она одна и ждала его в этом городе. Любимая башня в любимый час. «Ну, наконец-то, – сказала башня ему. – Я заждалась!» – сказала она капризно. – «Прости, – шепнул человек. – Я был далеко; ты все понимаешь». – «Я все понимаю», – со вздохом сказала башня. Человек нажал на рычаг своей установки. Огромная, округлая, причудливо изукрашенная розетка с крестом проплыла вверх мимо корзины; воздухоплаватель пробормотал несколько слов и осенил себя крестным знамением.

Он нарушал правила, цепляясь за эту площадку. Он знал, что ничего не случится – уже давно башня сказала это ему, – но они-то не знали; они преследовали его. Когда он сделал это впервые, набежали газетчики, и он отделался легким испугом; на второй раз он подвергся аресту; на третий – отдан под суд. Только письмо мэра и спасло положение – ведь он был не кто-нибудь, а звезда; он зарекся попадаться кому-либо на глаза, и для него оставался единственный час меж сов и жаворонков, когда все, кто бодрствует, смотрят вниз; а те немногие, кто смотрит вверх, уже знают его и не выдадут.

Он бросил якорь, зацепил за стальную ограду площадки; он подкрутил рукояти с учетом слабого предрассветного ветерка. Он коснулся веревки, соединившей его с городом. Как Антею, ему был необходим этот краткий час.

Глядя вверх, на розетку, сверкающую над его головой в лучах галогенных источников света, человек еще раз перекрестился и послал башне воздушный поцелуй. Ветерок проник под его рубашку, заставив его поежиться; затем он разложил спальный мешок, влез в него, закутался поуютнее, свернулся русским калачиком и сладко заснул.

* * *

Итак, они уже ездили по всяким местам, но еще никогда не бывали на северо-западе от Мадрида. Потому-то Филипп и обрадовался, услышав о Португалии; это давало возможность хоть часть пути проехать севером – Сеговия, Авила, Саламанка; в Эскуриал заскочить между делом – а вернуться обычным южным путем.

Как и всегда, не так-то просто было урвать недельку для путешествия. Настала очередь Аны быть незаменимой и занятой. Вздохнув и опустив Глазки долу, она пошла к своей новой начальнице – строгой, молодой – и попросилась со всей деликатностью, учитывая, что совсем недавно отпрашивалась в гости к ребенку.

– А куда теперь? – поинтересовалась та.

Ана замялась.

– Э-э… в общем, в Ф

áтиму.

– Хм.

– Это важно для спасения нашей страны.

– Нашей – какой? Испании?

– России; необходимо как можно скорей посвятить ее Пренепорочному Сердцу тамошней Пресвятой Богородицы.

– Ага! тогда поняла… Это долго?

– Сестра Лусия говорит, что и жизни не хватит, – честно ответила Ана, – но нам с Филом хоть недельку бы…

– Даже не знаю. Страну жалко, но у нас масса конкретных дел… Мне нужно подумать.

И только когда к ней пошел Филипп – пустил в ход свои чары – вопрос был решен положительно. Хотя цель маршрута поначалу озадачила и его.

– Где она, эта Фатима? В моем справочнике ее нет.

– Неудивительно, – усмехнулась Ана, – справочник испанский, а Фатима в Португалии…

– А ты не путаешь? Какое-то восточное слово. Вот я ездил в Среднюю Азию по делам, там была одна… э… в общем, тоже…

– Избавь, – попросила Ана. – И вообще, это серьезно; оставь свои хохмы при себе. Неужели ты ничего не знаешь про Фатиму? Мне казалось, мы говорили о ней…

– Мы о стольких вещах всегда говорили.

– Ну, неважно, – сказала Ана; – я почувствовала, что нам пора съездить туда.

– Странно. Как это ты почувствовала?

– Движение души – можешь такое понять?

– В принципе да, – сказал Филипп, – но обычно этому предшествуют какие-то события.

– Событий полно, – сказала Ана. – Главное, как эти события интерпретировать. Один говорит – чудо, а другой – НЛО; кому будешь верить?

– Тебе, – улыбнулся Филипп.

– Вот и умничка.

– Но ты расскажешь?

– А то! – отозвалась Ана.

И они поехали. До Эскуриала было недалеко, поэтому Ана не стала и начинать про Фатиму; это требовало определенной сосредоточенности Филиппа, в то время как внимание его было больше обращено на дорожные знаки. Эскуриал, мрачно-торжественная усыпальница королевских семей, располагал к последующему благочестию; хорошо, что мы заскочили сюда, думала Ана посреди череды саркофагов. И лишь когда священный комплекс остался позади, когда они сфотографировались и выехали по надлежащей дороге, она потерла ручки и неторопливо принялась за свое повествование.

Рассказ Аны о Фáтиме

(начало)

– Существует, – сказала она, – несколько версий этого странного, невероятного феномена. Официальной, если можно так выразиться, считается версия католической церкви, которая, впрочем не враз, объявила происшедшее чудом. Кое-кто полагает, что прибывали пришельцы, и десятки тысяч людей видели не что иное, как НЛО. Наконец, многие думают, что все это – грандиозная мистификация (хотя, замечу, в таком случае перед ними встает вопрос о нескольких весьма загадочных совпадениях). Не хотелось бы мне, чтоб я тут упражнялась в словесности, в то время как ты заранее встанешь на другую точку зрения и будешь в душе высмеивать все, что я говорю.

Поэтому давай так. Я изложу самый минимум – то, что признают все, без всяких «якобы», так что наворачивать что-то сверх того будет означать просто создание еще одной версии. А умножать сущностей сверх необходимого не стоило бы, верно?

(«Да, – подтвердил Филипп и добавил с важностью: – Это называется бритвой Оккама».)

– Вот и хорошо, – удовлетворенно улыбнулась Ана и погладила Филиппа по его руке, лежащей на рычаге скоростей. – Я изложу эти факты, а уж потом мы выберем версию и поговорим о ней, vale?

(«Vale», – сказал Филипп.)

– Итак, – начала Ана, – в воскресенье, 13 мая 17-го года, трое детишек из португальской деревни Фатима пасли овец в поле. Необходимо представить детей более подробно. Старшей была Лусия душ Сантуш, 10 лет; остальные – ее двоюродные брат и сестра Франсишко и Жасинта – несколько младше. Еще важно, что посреди поля росло одинокое деревце, правда я не знаю какое; по одним данным это была оливка, по другим – дубок.

Стоял ясный день; возможно, сверкнула молния, а возможно, и нет, но дети увидели нечто необычное. Вернувшись в деревню, они рассказали, что к ним являлась красивая девушка в окружении облачка, прямо над оливкой или дубком. По их словам (обрати внимание, это не «якобы», это просто они так сказали), она говорила с ними и кое-что предложила – в частности, условилась о встречах на том же месте каждый месяц, 13-го числа.

В деревне, конечно, никто не поверил этому, но когда наступило 13 июня, зеваки отправились вместе с детьми – а мало ли что. Единственное, что наблюдала эта небольшая толпа – что дети с кем-то явно общаются. Это были обычные крестьянские детки – не психи какие-нибудь из тех, что расстреливают одноклассников… Существуют некоторые свидетельства о том сеансе, но я их опущу, так как людей было мало, и свидетельства эти могли быть запросто нафантазированы постфактум. Зато то, что происходило на следующий месяц, уже игнорировать не стоило бы. Слухи пошли кругами; 13 июля собралось уже несколько тысяч человек; появились репортеры. В полдень сверкнула молния, и ветви деревца пригнулись, будто под тяжестью. Дети снова общались с кем-то, кого не видел никто. После этого уже вполне массового происшествия власти забеспокоились. Неизвестно, о чем говорили с детьми власти; известно то, что 13 августа детей загодя забрали в район и, скажем так, изолировали. Однако толпа в Фатиме все равно собралась: тысяч десять, а то и двадцать.

Все то же самое – полдень, молния, облачко на дубке. Кстати, каждый из предыдущих сеансов продолжался примерно по 10 минут; вот и сейчас облако побыло минут десять да и рассеялось. Толпа постояла и пошла себе, уже вполне уверенная, что происходит чудо.

В сентябре толпы было уже превеликое множество; люди приезжали издалека, просили исцелить и так далее. Говорят, что видели какой-то огненный шар; затем над деревцем белое облако рассыпалось лепестками… но тоже, не буду настаивать, потому что впереди было главное событие – 13 октября. За несколько дней стали собираться люди. Приехали столичные журналисты, фотографы и так далее; все сходятся на том, что было уж никак не меньше пятидесяти тысяч человек, а кто считает и семьдесят. Три дня подряд перед этим шел дождь.

От дерева уже остались рожки да ножки; дети еле пробрались к нему через толпу. Отчеты свидетельствуют об одном и том же. Лусия воскликнула: «Вот она!» Люди увидели, как детей окутало белое облачко, потом поднялось в воздух и рассеялось; и так было трижды.

Дальше – странное. Дождь прекратился, и облака моментально рассеялись. Показался диск, который одни считают солнцем, а другие – НЛО; буду говорить «диск», так как солнце, в конце концов, тоже диск. Итак, диск был серебристого цвета, не слишком ярким и исторгал из себя какое-то пламя. Он задрожал, закружился на месте и стал переливаться цветами радуги, то есть красным, оранжевым и так далее; все вокруг на время сделалось монохромным под этим очень ярким сиянием, а у многих людей от него заболели глаза. Так продолжалось несколько минут, после чего диск будто спрыгнул с неба (об этом все пишут одинаково) и понесся к людям этакими зигзагами, излучая жар; паника овладела толпой. Однако диск, столь же внезапно остановившись, опять-таки зигзагами возвратился на небо, и все постепенно сделалось «как всегда». Трудно сказать, как конкретно это кончилось, поскольку одни пишут, что диск стал обычным солнцем, а другие – что опять пошел дождь. Свидетели наблюдали движение диска – или солнца – в радиусе пяти с лишним километров от Фатимы.

А еще – насквозь промокшие люди обнаружили, что после явления их одежда оказалась абсолютно сухой.

* * *

– Вот, собственно, голые факты; а вокруг них наворочено очень много всего, – заключила Ана и умолкла, ожидая ответной реакции.

– Ну что ж, – заметил на это Филипп, – бывает и хуже. У нас три варианта дальнейшей беседы: первая, если я скажу, что это мутное дело и лучше бы его не интерпретировать вообще; тогда ты обидишься (вернее, сделаешь вид, что не обиделась, но сама-то обидишься, я же знаю); вторая, если скажу, что это все-таки очень похоже на НЛО (правда, я сам ни разу не видел НЛО, но лексикон как бы стандартный) – поскольку мы оба ни рыла ни уха не соображаем в НЛО, разговор наш заглохнет, но ты хотя бы на меня не обидишься. Наконец, последнее, это если я расспрошу тебя про церковную версию; чувствую, именно это стало тебе близко – я угадал? И душенька твоя была бы вполне довольна… да и я просветился бы, так сказать.

– Это очень великодушно с твоей стороны, – обрадовалась Ана, – но тогда обещай не стебать задешево.

– Вот те крест! – воскликнул Филипп.

Рассказ Аны о Фатиме

(продолжение)

– Как тебе уже известно, – сказала Ана, – дети упомянули красивую девушку; по мнению Лусии, на вид ей было лет восемнадцать. Сведения, сообщенные детям этой девушкой, делятся как бы на несколько разных пластов.

Сведения первого рода касаются протокола и самих детей. Протокол, как ты знаешь, был выдержан – я имею в виду встречи по 13-м числам; кстати, сообщают, что после того как детей задержали в участке, девушка все же явилась к ним в другом месте и в неурочный день. Про детей девушка сказала, что им предстоит великая миссия, подробности которой будут изложены в ходе встреч; а еще кое-что о будущем детей; об этом чуть позже. Сведения второго рода девушка представила о себе. Она сообщила, что является Девой Марией, Богоматерью – с твоего позволения, я буду теперь называть Ее с большой буквы – и что Господь хочет установить в мире почитание Ее Пречистого Сердца. Еще она сделала некое общедоступное послание, о котором я расскажу тебе тоже чуть позже. Третьим пластом информации были три особые вести, которые Дева запретила до поры обнародовать; много позже был еще и четвертый, последний пласт. Так я бы подразделила все, что Она сказала.

Теперь заполню пропущенное. Вначале о судьбе деток; было сказано, что их ждет разная участь: младших Она скоро возьмет на небо к Себе, а Лусия должна будет надолго остаться на земле, чтобы свидетельствовать. Так и произошло: через два года умер маленький Франсишко, а еще через год – Жасинта; обе смерти были обставлены рядом необычных обстоятельств – предвидения, нетленные мощи и т.д.; не буду их перечислять, чтобы не отвлекаться от основной темы. Добавлю только, что Дева тогда же пообещала и после 17-го года являться к Лусии по мере необходимости и вообще всю жизнь быть рядом с ней; отсюда и взялся четвертый пласт информации – то, что Она открыла Лусии гораздо, гораздо позже.

Внимание: перехожу к основной теме, то есть открытому посланию Девы. Замечу, что послание это (со слов детей, разумеется) было тогда, в 17-м году, опубликовано в нескольких европейских газетах; есть авторитетное свидетельство, что даже отрекшийся император Николай II, находясь в то время в Тобольске под следствием, получил парочку таких газет и высказывался по сему поводу; дело в том, что послание касалось России. Я приду – так сказала Она – просить о посвящении России Моему Пречистому Сердцу. Если люди послушаются, то Россия обратится и наступит мир на земле; а иначе она распространит свои лжеучения по всему миру, вызывая войны и преследования Церкви; многие праведники претерпят мучения; Святой Отец будет много страдать; некоторые народы погибнут. В конце концов Мое Пречистое Сердце восторжествует: Святой Отец поручит Мне судьбы России, которая обратится, и в мире наступит мир. Вот, в основном, и все, что сказала Дева; если я и передала что-то не так, то лишь мелочи – в конце концов, разговор шел по-португальски.

Как раз это очень странное упоминание о России (откуда неграмотным детишкам в португальской дыре вообще знать о ней?) явилось тем обстоятельством, которое более всего смутило местные церковные власти. Такое впечатление, что они испугались, не провокация ли это; Россия же не католическая страна. Несколько лет люди являлись к дубку на поклон безо всякого церковного благословения, искали встречи с Лусией; наконец, терпение властей лопнуло. Епископы удалили Лусию из Фатимы в монастырь, запретив ей говорить с кем-либо о Деве, да и о себе; всю дальнейшую жизнь Лусия провела в различных монастырях, в том числе и на испанской территории. А еще начали расследование всех происшедших и продолжавшихся событий; создали комиссию, работа которой закончилась лишь к 30-м годам. Комиссия установила, что все хорошо; я думаю, им просто деваться было некуда, потому что люди все шли и шли, а 13 мая 31-го года, когда епископы наконец приехали в Фатиму с благословением, паломников явилось ни много ни мало триста тысяч человек. И тогда же, в 31-м году – обрати внимание – епископы по собственной инициативе посвятили Пречистому Сердцу Девы Марии свою страну, Португалию. Не Россию.

* * *

Ана приумолкла.

– А что это значит – посвятили? – спросил Филипп, пользуясь паузой.

– Эй, – моментально откликнулась Ана, насторожившись, – ты обещал не стебать.

– Но это вовсе не стеб, – миролюбиво заметил Филипп. – Я действительно не понимаю; если ты такая умная – объясни… Вообще странный какой-то термин. «Я лиру посвятил народу своему». Вот кого бы бритвочкой Оккама! Собрался писать о народе – так и скажи. Писать длянарода – ну тоже скажи четко, по-русски… Лиру, видишь ли, посвятил! Вот где начинается эта непостижимая русская душа – в таких поэтичных, а фактически темных и неразборчивых формулировках. И ты туда же.

– А говоришь, не стеб, – обидчиво возразила Ана. – Еще какой стеб! И притом мы даже не дошли до России; я говорила о посвящении Португалии.

– Ну хорошо; я понимаю, ты не епископ; но ты можешь по-человечески объяснить, чтоизменилось в результате этого посвящения? Если, конечно, мой вопрос корректен… вообще, может быть от посвящения результат?

– Очень даже может быть, – сказала Ана, – и был… Суди сам: в 36-м году в Испании началась война. Она грозила захватить весь полуостров! И епископы португальские дали обет устроить национальное паломничество в Фатиму, если их страну минет чаша сия. Так и вышло; и в Португалии было в целом спокойно, в то время как Испании это стоило миллион человек… Когда война кончилась, епископы поехали в Фатиму и вознесли благодарение Деве; вот тебе и посвящение, вот и результат.

– Ты веришь этому? – удивился Филипп.

– Это факт, – внушительно сказала Ана.

Они помолчали.

– Прости, – сказал Филипп, – я вообще-то тебя перебил; ты рассказывала о посвящении и вдруг замолчала…

– Да, – помялась Ана, – я просто подумала, что еще столько всего… даже не знаю, как все это рассказывать… Например, отношения сестры Лусии с папой Пием XII. Между прочим, его рукоположили в епископы 13 мая 17-го года, в полдень, то есть в тот же час, когда Дева впервые явилась в Фатиму… а другой папа, нынешний, тоже 13 мая пострадал от террориста Агджи; поскольку он не умер после трех выстрелов в упор (а четвертая пуля застряла в стволе пистолета), то счел это благодатью Пресвятой Девы и специально поехал паломником в Фатиму в мае -18-го года и затем опять в -9-м; но еще и задолго до того он навещал сестру Лусию в монастыре и беседовал с ней, будучи кардиналом; дело в том, что именно этот папа, Иоанн Павел II, посвятил Россию Пречистому Сердцу…

– Ага! – перебил Ану Филипп. – Стало быть, все же посвятили, посвятили Россию!

– Ты не понимаешь, – с досадой сказала Ана. – Посвятили только католики, да и то после долгих дискуссий. Между тем Дева опять являлась сестре Лусии в 29-м году; в Ее откровении, данном как бы в антураже Голгофы, было особо подчеркнуто, чтобы Святой Отец, вместе со всемиепископами мира, посвятил Россию Ее сердцу и спас таким образом. Со всеми – значит, в первую очередь и с нашими, православными…

– Ну, это уж фигу, – хмуро сказал Филипп, следя, чтобы не пропустить нужной развязки. – Ты что, не понимаешь – это же большая политика! Как, кстати, православное духовенство относится к этой Фатиме вообще?

– Не очень-то, – вздохнула Ана. – Потому я и надумала ехать; из усилий таких простых людей, как мы с тобой, может быть, что-то и сложится… Во всяком случае, хуже не станет, верно?

– Это уж точно, – сказал Филипп. – Хуже некуда.

– Не опошляй мою мысль, – попросила Ана.

– Все же откуда взялась эта твоя мысль? – полюбопытствовал Филипп. – Я понимаю, движение души; но даже движение души имеет какую-то первопричину.

– Как ты неправ, – сказала Ана, улыбаясь и покачивая головой, – сказано: дух дышит где хочет… Может, движение моей души такое же чудо, как и сама Фатима…

Филипп еле заметно тоже улыбнулся.

– Что ж, – сказала Ана, слегка этим задетая, – если тебя интересует исключительно событийный ряд, изволь… Это было так: Вероника принесла мне заметку в журнале и попросила перевести. Я перевела; добавила то, что сама знала с прежних времен; мы немного поспорили. Потом она еще что-то выкопала и увлеклась… в общем, я обещала ей поехать и посмотреть, раз уж мы с тобой все равно собрались в путешествие; вот я ей расскажу, а тогда она, может, и сама выберется.

– Раз уж так, – сказал Филипп, – мы могли бы взять ее с собой прямо сейчас…

Ана странно улыбнулась, покачивая головой, и тут же бросила косой взгляд на Филиппа, будто опасаясь, не прочел ли он каких-либо тайных мыслей на ее лице. Затем она посерьезнела и перекрестилась, полуотвернувшись к окну. В окне проскочила табличка «Сеговия».

– Знаешь, – сказала Ана, опять повернувшись к мужу, – если б мы поехали еще северней, то могли бы прихватить кусочек Camino de Santiago – старого пути пилигримов. Мы же тоже в общем-то пилигримы, разве нет?

– Теперь уж точно, – подтвердил Филипп. – Ты меня обратила, будь уверена. Но неужели пилигримы шли по одному-единственному пути?

– Почти что, – подтвердила Ана, – это связано с географическим расположением святынь. Однако нам повезло: в Саламанке мы пересечем еще один такой путь, забыла как называется – ответвление от основного пути на юг, до Севильи. Они шли из Франции, – пояснила она, – давай я покажу тебе по карте…

– Я представляю себе, – отмахнулся Филипп.

Ана помолчала.

– Но ты отвлек меня, – сказала она, – мы говорили о большой политике… Несколько лет назад (я как раз жила в Испании) понтифик впервые признал вину католичества за разделение церквей, имелось в виду разделение 54-го, точнее 1054-го года. Энциклика называлась «В то время, как мы приближаемся к третьему тысячелетию». Так что, – подытожила она с печалью в голосе, – мяч, как говорится, на нашей стороне; но православные власти явно уклоняются – хотя им-то, кажется, следовало бы учитывать, что покаявшиеся церкви при Апокалипсисе будут спасены… Не смешно, – нахмурилась она, опять видя на лице мужа следы скрываемой им улыбки, – известный астролог по имени Борис Романов подсчитал, что Апокалипсис совсем скоро, с 8-го по 173-й год нового тысячелетия; а еще он пишет, что Россию с древних времен называли Домом Пресвятой Богородицы, и что Солженицын в знаменитом труде «Как нам обустроить Россию» назвал призвание России именно таким… а еще – что русский мат происходит от подсознательной идеи непорочного зачатия…

– Так писал Солженицын? – изумился Филипп.

– Ты невнимателен, – строго сказала Ана. – Это Романов; правда, рядом там ссылка на Климентьева, того самого нижегородского мэра, которого оттерли от власти, потому что бандит или якобы бандит… в общем, трудно понять, сказал это Климентьев или сам Романов. Вдобавок ты не дослушал: мат происходит не от самой по себе идеи непорочного зачатия, а от подсознательного страдания, что мы никак не можем обустроить свой собственный дом.

– Ну, ты и загнула вместе с этими Климентьевым и Романовым, – качая головой, ухмыльнулся Филипп. – Ай да общество! только Фрейда в компанию не хватает… Скажи лучше, что это были за закрытые вести или послания – ну, третий пласт? Если о них известно вообще, значит, когда-то их все же открыли?

– Открыли… но неизвестно, полностью ли… – сказала Ана будто бы нехотя. – Вряд ли это так важно. И вообще, мы уже в городе; не надо бы всуе… ну куда ты? Вот же стрелка – «Алькасар».

Филипп тормознул, сделал обратный маневр и повернул куда следовало.

Алькасар в Сеговии был совсем не похож на толедский: тот был рубленых, строгих форм, этот же больше походил на сказочную декорацию. Они осмотрели его снаружи. Внутри осмотреть не вышло – выходной день.

– Не везет, – вздохнула Ана.

– Подумаешь, – сказал Филипп. – У нас впереди еще куча алькасаров.

– Откуда ты знаешь, что у нас впереди.

– Ну, не огорчайся. Поехали к акведуку; уж он точно без выходных.

Они спустились с горы и сели за столик у римского акведука. Снова пахнуло двумя тысячами лет. Акведук походил на мост, виденный ими в то первое путешествие, на побережье. Правда, тот мост был красивее; но акведук был столь же высок.

– Помнишь овраг с виноградом? – спросил Филипп.

– Помнишь слона? – спросила Ана.

Они улыбнулись друг другу.

Пообедав, они погуляли по городу и двинулись дальше в свой путь. В Авиле им больше всего понравилась гордость города – толстая, высоченная, прекрасно сохранившаяся крепостная стена. Когда солнце стало светить в глаза, они доехали до Саламанки.

По крышам массивных, роскошных, узорчатых храмов ходили капризные аисты. На римском мосту – здесь невысоком, лишь об одном ярусе – молодая ватага в средневековых костюмах пела английские песенки, аккомпанируя себе на гитарах. С площадки перед старыми университетскими корпусами было удобно смотреть, как тени от заходящего солнца очерчивают готические украшения кафедраля и фигурки святых. Площадка эта наполнила Филиппа завистью.

– Смотри, – сказал он, читая таблицы на стенах, – здесь был университет, а здесь colegio; представляешь, как было удобно? Система непрерывного образования. А студенты наверняка проходили практику у детей.

– И молиться далеко не приходилось ходить, – отозвалась Ана, – кафедраль перед носом.

– И все это тринадцатый век…

– Как же! разгар мрачного средневековья!

Филипп вздохнул, представив себе, как детишки бегали по этой самой площадке, натыкаясь на профессоров в мантиях. Как им, наверно, было весело, как хорошо!

У него уже начался откат. Всякий раз перед поездкой в Испанию сердце его устремлялось вперед, радостно ожидая встречи с женой и с неизведанными дорогами; но едва ли не с первой же сладкой ночи и с первой из этих дорог он начинал думать, что скоро опять домой, опять в гниль и в грязь, и эта мысль укоренялась в нем и начинала точить его изнутри, отравляя остаток радостного путешествия. Вот и теперь было так же. Детишки могли жить здесь десятилетиями, им не нужно было никуда назад. Их дом много веков подряд был обустроен.

– Так что же было в этих закрытых посланиях? – спросил он с досадой, застав Ану врасплох.

Ана вздрогнула.

– Не можешь ты, чтоб совсем ничего не испортить, – недовольно сказала она. – Там было о геенне огненной, о войнах, первой и второй мировой; а еще об атомной бомбе. Доволен?

Филипп устыдился.

– Я знаю, как это исправить, – пробормотал он.

– Я тоже, – отозвались Глазки.

– Так пошли?

– Ага, – кивнула Ана, начиная движение к углу кафедраля. – А смотри, что я еще вспомнила, – зачастила она, желая успеть сказать по пути, – когда в смутное время спасали Москву, да и вообще русское государство, в этом будто бы сильно помогла икона Казанской Божьей Матери, еще со времен Ивана Грозного делавшая много чудес. Эта чудотворная икона хранилась в Кремле вплоть до того же 17-го года, когда исчезла при невыясненных обстоятельствах. А недавно – лет, может, десять назад – ее обнаружили… где бы ты думал?

– Разумеется, в Фатиме, – ухмыльнулся Филипп.

– Откуда ты знаешь? – поразилась Ана.

– Иначе почему бы ты вспомнила?

– Ах ты, хитрец!

Филипп прижал Ану к теплой стене кафедраля.

– Подожди, – жарко шепнула она, – я еще не сказала тебе про чудесные исцеления…

Филипп потянулся губами к Зайкиному рту.

– …а еще как-то раз, на паперти базилики…

Филипп заткнул Зайкин рот.

Они побежали в гостиницу.

О, ¡camino de lengua! первый путь пилигрима-еретика – путь языка от ключичной впадины к шее… затем вверх… извилистый путь по ушной раковине… Camino de manos: путь рук по животу, ответвление на юг, до Севильи… на пленительный, пламенный юг… Второй путь – путь рта, camino de boca: розовые равнины – гладкие, ухоженные… растительность – нежная, и все гуще, все гуще… заросшие реки и тихие заводи, и мягкие утесы, и в выси – сверкающий маленький купол… влекущая черная пропасть… и – землетрясение! и – гром и молния! и драгоценные, редкие здесь дожди…

…Утром – веселые, полные сил, почти такие же счастливые, как детишки в тринадцатом веке – они рванули на запад и через час пересекли границу Португалии.

– Ближнее зарубежье, – сказала Ана.

Глава XLIX

На объятом пламенем корабле. – О естественном и

неестественном. – Interruptus. – Компьютерный метаморфоз. —

Проверяющий. – «Как тебя?» – На другой стороне. – К солнцу. —

«Ась?» – «Alea jacta est»

Дорогая! Не знаю, получите ли Вы это послание; возможно, оно одно из последних. С каждым часом связь все хуже и хуже – я вижу это со своей рабочей станции. Возможно, сети уже попали под тотальный контроль. Я до сих пор отказываюсь верить этому, но на всякий случай вынужден повторить вслед за Вами – немедленно уничтожьте всю нашу переписку, если Вы почему-то еще этого не сделали. Ведь может быть так, что Вы насоветовали это мне, недотепе, а сами свои дела между тем отложили на потом.

SEND

Любимая! я думаю, в дни этих событий от многих правил нам следовало бы отойти. Ведь мы попросту потеряем друг друга; никогда мы не были так близки к этому, как сейчас. Даже до моей станции, находящейся в учреждении и как бы предназначенной для народнохозяйственных нужд, неизвестно, можно ли будет добраться завтра, неизвестно, не закроют ли ее… если это произойдет, значит, Вы никак меня не найдете. Что же касается Вашего почтового ящика, то при естественном ходе вещей (какая горькая ирония!) я уж не знаю, доберутся ли до него наши будущие цензоры, но Вы не доберетесь совершенно точно… а уж я – тем более. Где же тогда мне Вас искать?

Умоляю: сообщите мне Ваш адрес, телефон…

Может быть, Вас все же зовут Ольга? Но даже если так – хотя Вы и уникальны, второй такой нет… но даже в Москве столько женщин с этим чудесным именем… а если Вы и не в Москве?

Может быть, Вы где-нибудь за границей? Если так, как я счастлив за Вас, дорогая! Я рад за свою жену, которая все еще в командировке и имеет возможность выбора. За кого я не рад, так это за себя и, конечно, за наших бедных детей.