Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 77 страниц)

– Я пыталась так делать, – вздохнула Ольга, – но они своей якобы ласковой «Оленькой» сводили эти усилия на нет. Ведь они не пизду мою звали Оленькой, а меня!

– Да, но им нужна была не ты, а всего лишь твоя пизда, – резонно возразила Марина. – Почему же ты сама для себя не назвала ее Оленькой?

Ольга опешила.

– Ты знаешь, а мне это и в голову не пришло. Как остроумно! Действительно, если бы я это сделала, вышло бы, что каждый из них обращался таким образом не ко мне, а лишь к моей пизде.

– Ну.

– И я бы совсем не страдала.

– Ну.

Ольга покачала головой.

– Где же ты раньше была! Сколько бессмысленных слез… а с другой стороны, сколько оргазмов бездарно упущено! Да-а… Ну уж теперь, если когда-нибудь снова пойдут проверяющие, я своего не упущу… Но почему ты так странно и, в свете новой постановки вопроса, даже как бы некультурно обратилась ко мне?

– Потому что повод особенный.

– То есть? – насторожилась Ольга.

– Пришла пора нам проститься, боевая подруга.

У Ольги на глаза навернулись слезы.

– Я так и знала… сердцем чуяла… видала тебя в машине с одним… Конечно, ты птица высокого полета. Ах ты, Мариночка, радость моя! как же я без тебя-то?

И Ольга, бросившись Марине на шею, зарыдала.

– Ладно, – сказала она через какое-то время, отцепившись от Марины и громко высморкавшись, – ничего не поделаешь… это жизнь. Но мы будем видеться?

– Конечно, – сказала Марина.

– Я по-прежнему твоя подруга?

– До гроба. Вот те крест.

– Если бы я не была столь явно выраженной гетеросексуалкой, – задумчиво произнесла Ольга, – это было бы для меня настоящей трагедией. Скажу тебе честно, я не раз задавала себе вопрос, не испытываю ли я к тебе что-либо сверх обычного дружеского чувства.

– Мы, кажется, уже обсуждали что-то подобное.

– Может быть. Но одно дело – что обсуждаешь, то есть что говорится вслух, а совсем другое – что таишь про себя, подчас даже не решаясь себе самой в этом признаться. Чуешь разницу?

– Ага.

– Иногда в эти моменты мне было даже жаль, что я не испытываю ничего такого. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что если бы испытывала, нас бы ждал целый океан наслаждений.

– Не уверена, – заметила Марина. – Ведь океан наслаждений должен предполагать взаимность, разве нет?

– Если бы это была такого рода страсть, – назидательно сказала Ольга, – это была бы настолько сильная страсть, что она не могла бы оставить тебя равнодушной.

– А-а, – протянула Марина. – Тогда да.

– А теперь, – сказала Ольга, – мне нисколько этого не жаль – я имею в виду, не жаль, что я не испытываю ничего в этом роде, потому что с высоты падать больней. Ведь я могла бы этого просто не вынести! А что это за тип был в машине?

– Смотря о какой машине ты говоришь.

– Вот оно что… Ну ты даешь! Я уж было подумала, ты замуж собралась… а сейчас, чувствую, ты стала настоящей блядью.

– Пока не знаю, – пожала плечами Марина.

– Погоди-ка, – спохватилась Ольга. – Что же это, ты пришла с таким сообщением, а мы просто так сидим? Надо отметить.

– Ну, вроде как рано еще… То, сё, бегунки всякие…

– Нисколько не рано, – категорически заявила Ольга, доставая из холодильника бутылку со снедью и запирая дверь. – Бумажки я тебе сама выправлю в два счета… а кстати, как ты с жильем? Или побудешь пока в общаге? Ты смотри – если нет четкого варианта, не вздумай глупить! Машины приходят и уходят, а комнаты остаются…

– Нет проблем, – отмахнулась Марина. – Пить так пить… за что?

– За тебя, конечно. Ты же уходишь.

– Зато ты остаешься.

– Ты права. За нас!

– За нас.

Они опорожнили стаканы.

– Хочешь, позабавлю тебя? – спросила Марина через пару минут, когда ее глаза заблестели. – Помнишь своего приятеля-секретаря Борю Эскуратова?

– Ну?

– Плохо кончил.

Ольга разинула рот, видно, как-то не так в первый момент восприняв сообщение. Но тут же закрыла.

– Брось! – сказала она и сощурилась. – Постой-ка… а откуда ты знаешь?

– Случайно, – ухмыльнулась Марина. – Один знакомый… в общем, долго объяснять. Тебе интересно, как именно он кончил?

– Спрашиваешь! Это тот человек, который… из-за которого…

– Мало ли, – пожала плечами Марина. – Может, ты втихушку любишь его до сих пор; если так, то мой рассказ произведет на тебя удручающее впечатление.

– Еще чего – люблю… Насмешила…

– Короче, – сказала Марина, – он все это время жил здесь, в Москве. Был шишкой в коммерческой фирме.

– Ну, это неудивительно, – заметила Ольга. – Где же еще ему быть, как не в Москве; а что касается должности, то я, если помнишь, уже тогда видела в нем перспективу.

– Ну да. Но он связался с бандитами.

– Ага, – недобро сказала Ольга. – Это тоже можно было предполагать. В ту пору одни были крыши, сейчас другие… Давай еще выпьем, интересно рассказываешь.

– Давай.

Выпили. Закусили.

– Ну?

– Баранки гну, – хихикнула Марина. – Короче, он оборзел и решил, что может других подставлять. Крутым себя возомнил, понимаешь?

– Ну.

– И вместе с бандитами наехал на хороших ребят.

– Брось! А что за ребята?

– Блядь, – с раздражением сказала Марина. – Тебе интересно про ребят или про Борю Эскуратова?

– Не сердись. Продолжай.

– Короче, поехали они на разборку.

– Куда?

– Не знаю. Куда-то за город. Притом незадолго до того, чтобы доказать серьезность своих намерений, бандиты украли одного из хороших ребят, запихнули его в багажник и увезли тоже за город, а сами позвонили семье и сказали, что будут присылать по пальцу этого парня… пока не заплатят.

– Боже, – выдохнула Ольга. – И Боря во всем этом участвовал?

– Ну, вряд ли лично он запихивал его в багажник.

– Но он был в курсе, да?

– Это уж скорее всего. С определенного момента он, наверно, и сам был не рад, что с этим связался. Просто хотел повымогать денег, а тут обернулось вон как.

– Да-а… И что дальше?

– А дальше эта разборка. Представляешь – сидят они с бандитами, куражатся над хорошими… а те тоже не лыком шиты… есть у них защита, есть! только такая высокая, к которой не сразу и обратишься…

– Ну, и?..

– И вот они куражатся, вместе с Борей… думают, дело в шляпе… и тут… ка-ак!

– Те приехали… защитники, да?

– Ну.

Ольга поежилась.

– Но они же не поубивали всех подряд? – спросила она с надеждой.

– Тебе все-таки жаль Борю, – полувопросительно, полуутвердительно сказала Марина.

– Не то что жаль, – сказала Ольга, – но все-таки…

Марина осуждающе покачала головой.

– По твоим рассказам, раньше ты была более принципиальной.

– С годами внутри нас происходят удивительные вещи, – заметила Ольга. – В начале твоего рассказа мне плевать было на Борю; если он заслуживал наказания, значит, так тому и быть, то есть мне не было бы жаль его ни вот на столечко. А вот теперь ты готова сказать, что с ним обошлись плохо… а мне заранее жаль. С одной стороны, конечно, это кусок дерьма, а с другой стороны, ведь это кусок моей жизни.

– Вывод, – сказала Марина. – Твоя жизнь – дерьмо.

– А что? – с вызовом вскинулась Ольга. – Это так и есть! А твоя – нет, что ли? Твоя жизнь – это райский сад с благоухающими яблочками?

– А что, если именно так? – спросила Марина.

Ольга опешила.

– Ну, тогда… Я уж не знаю, что тогда. Наверно, я должна сказать что-нибудь вроде «снимаю шляпу».

– Не получилось у меня тебя развлечь, – огорчилась Марина. – Извини… Я искренне думала, что тебе понравится эта незатейливая история.

– Видно, я не столь злопамятна, – грустно покачала головой Ольга. – Его убили, да?

– Их всех убили. Он ничем не отличался от других.

– Как это ужасно, – вздохнула Ольга. – А ведь я могла быть его женой. Мы с тобой никогда не были бы знакомы. И сейчас ты, злорадствуя, рассказывала бы кому-нибудь эту историю, а я бы печально сидела на кладбище, истекая слезами.

– Истекая слезами? – переспросила Марина. – Разве так говорят?

– Ну, исходя… Какая разница, как говорят.

– Ольга, я не узнаю тебя, – сказала Марина. – Мы же постоянно виделись, и ты всегда была той, какую я любила. Почему я должна замечать в тебе эти изменения (которые, честно признаюсь, мне не очень-то по душе) именно перед тем, как нам надлежит расстаться?

– Может, как раз поэтому, – предположила Ольга. – Может, это известие (я имею в виду, о нашем расставании, а вовсе не о Боре) так на меня подействовало, что я… Может, я вообще с тобою играла какую-то роль? А сейчас, узнав о нашей грядущей разлуке, я начинаю сразу же и как бы авансом становиться такой, какая есть?

Марина хмыкнула.

– Ты напоминаешь мне одну мою приятельницу. Ту хлебом не корми, дай о себе пофантазировать. Ты тоже никогда не отказывалась от такого удовольствия, но прежде это не было таким… ну, я не знаю… унылым, что ли… Вспомни, как мы спорили о твоих приключениях! о твоей блядской натуре! Вот это я понимаю, был разговор так разговор…

Ольга меланхолично пожала плечами.

– Не знаю, что тебе сказать. Давай выпьем.

– Ты знаешь…

– Что? Выпить не хочешь?

– Нет, просто у меня еще…

Ольга хмыкнула.

– А говоришь – подруга до гроба.

– Что ты к словам цепляешься?

– Уходи.

Марина встала.

– Оля, так нельзя. С одной стороны, рассуждаешь о каких-то всепрощениях, а с лучшей подругой обращаешься категорично, максималистски и вообще как со свиньей. Мне действительно лучше сейчас идти, но вовсе не по твоей прихоти, а просто потому, что ты не с той ноги встала. Сама знаешь, за тобой такое водилось и прежде; в этом смысле я очень даже тебя узнаю. Да мне уже и пора.

И, поскольку Ольга продолжала драматически молчать, Марина добавила:

– Разумеется, этот не очень приятный эпизод не окажет никакого влияния на мое дальнейшее отношение к тебе. Я по-прежнему буду тебя любить и так далее.

– А мне кажется, – сказала Ольга, – мы видимся с тобою в последний раз.

– Как? а бегунок? ты же обещала…

– Ты понимаешь, о чем я.

Марина сделала движение, чтобы ее утешить, обнять… начала это движение, да так и не завершила.

– А знаешь? – сказала Ольга. – Когда-нибудь твои хорошие ребята могут тоже оборзеть и тоже полезть куда не надо…

– Они правда хорошие, – улыбнулась Марина.

– Те тоже были хорошими для кого-то…

– Ну, и что ты хочешь сказать?

– Я просто хотела… пожелать тебе, что ли – если так получится, не дай Бог тебе быть вместе с ними.

– Оля, я пошла.

Марина встала. Ольга продолжала сидеть перед незаконченной выпивкой. Марина наклонилась над Ольгой, чтобы ее поцеловать.

Видя ее движение, Ольга сделала необычный жест: она подняла руку, обняла Марину за шею и с силой притянула ее к себе. Она не дала Марине поцеловать себя и сама не поцеловала ее тоже. Она прижалась лицом к шее Марины, к ее щеке, и уху, и волосам, и долго – секунд десять, не меньше – держала ее так, глубоко вдыхая запах, исходивший от всего этого. Это материнский жест, подумала Марина. Так сделала бы мать, провожая свою доченьку далеко и не зная, увидит ли ее когда-нибудь еще. А я не помню материнских объятий, не знаю, никогда не знала и не помнила. Может, во мнечто-то не так? Может, поэтомуво мне что-то не так?

С чего это я вдруг вспомнила о матери, с гневом на себя и на весь мир подумала Марина, выпрямляясь. Это все Ольга! мещанка, обычная блядь… Напиздела какой-то хуйни… а я теперь… мне теперь…

Она зарыдала. Обмякла, снова согнулась, села на корточки и сама уже уткнула лицо куда-то в Ольгину грудь – туда, где было тепло и мягко. Ольга обняла ее голову, уже безо всякой страсти, и слабо, безвольно поглаживала, как бы жалея, как бы говоря: ничего не поделаешь, так и будем жить… на все воля Божья.

Ольга была бы хорошей мачехой, думала Марина на обратном пути. Если бы я выбирала себе приемных родителей, я бы, наверно, выбрала именно ее. А кто был бы папочкой, отчимом? Его сиятельство, что ли? Интересная вышла бы пара. Каждый на свой лад пилил бы ее – а как же, иначе неинтересно; должны же родители ворчать на своих детей.

Эта мысль рассмешила ее и подняла ей настроение.

Глава XXXV

Звездочка. – «Оленька». – С легким чувством голода. – На

теннисном корте. – Тонкий мирок. – Игра по Эриху Берну. —

Быстрая езда. – Что такое «на самом деле». – «¡Vaya con dios!»

– О природе эмоций. – «Паспорт, дорогая»

Милый мой! Сегодня мне плохо, и только ты один в состоянии меня ублажить. Сегодня я рассталась с существом, которое любила. Это та самая девочка, Маша; не зря я совсем недавно заводила с тобою о ней разговор. Войдя в мою жизнь, она принесла в нее кусочек света, как маленькая, но яркая звездочка… и я привыкла к нему, и сейчас, когда она меня бросила, я вижу, что мне темно.

Как страшно привязываться к людям. Как непрочны человеческие связи. С каким ужасом я думаю, что будет, если я в один прекрасный день не получу твоего ответного письма. Забавно, но даже тобой я обязана этой девочке. Ведь это она объяснила мне, что такое компьютер – до нее я сторонилась всякой подобной техники, просто избегала ее; большинство людей сталкиваются с компьютерами на работе, но моя работа не так уж настойчиво компьютеризовывалась. (Компьютеризировалась? компьютеризовалась?)

В общем, это она притащила на работу свой компик, и научила меня, и объяснила про интернет и так далее, а уж я, в свою очередь, купила себе домой ноутбук, потому что была захвачена открывающимися возможностями в смысле почтового секса. А ты как думал? Ведь я никогда тебе не писала, как дошла до жизни такой.

Я помню, как искала тебя. Как дрожала от нетерпения, когда долго грузилось, как дрожала от восторга, как дрожала от страсти, и как мое возбуждение научилось перетекать от клавиш через кончики пальцев, через руки и всякие внутренние органы туда, туда, туда…

Сижу пьяная, зареванная, противная сама себе, бывшая блядь с пиздой, раздолбанной нежеланными мужиками… Любимый! не знаю, хватит ли сил, написав такое, нажать на Send. Только ты можешь меня утешить, только ты один. Не хочу Ипполита, не хочу безымянного рта… не хочу обсуждать последнюю нашу размолвку. Выеби меня, умоляю. Возьми свой обожаемый мною хуй, большой и горячий, и воткни в меня так, чтобы я заорала от боли и радости. Я нажму на кнопку – нечестно будет не нажать – и буду ждать твоего ответа. Я не прикоснусь к себе без него, обещаю.

SEND

Дорогая, Ваше письмо разрывает мне сердце. Но я слишком дорожу Вами и уважаю Вас, чтобы начать философствовать или обсуждать упомянутый Вами инцидент, в то время как Вы четко и недвусмысленно написали, в чем нуждаетесь немедленно. Разумеется, я сделаю то, чего Вы хотите. Даже не буду описывать, как освобождаю из текстильной темницы свой член – вот он в моей левой руке, уже освобожденный, и кровь так и рвется наружу, переполняя пещеристые тела. Я также не буду ласкать губами и языком Ваши органы – Вы хотите орать от боли, поэтому давайте не ждать, пока Ваше влагалище испустит пахучий сок. Сейчас я лягу на Вас, навалюсь весом тела… Вы чувствуете этот вес?

SEND

Да… но быстрей!

SEND

Я берусь руками за Ваши колени и резким движением развожу в стороны Ваши ноги.

SEND

Да! Да!

SEND

Я засаживаю. Я слышу Ваш громкий вопль.

SEND

Да! Его слышат даже мои соседи.

SEND

Я ебу тебя очень, очень грубо.

SEND

Ты грубо меня ебешь. Твой хуй больно меня ебет. Напиши мне «Оленька», хорошо?

SEND

Оленька.

SEND

Я кончила. Я давно так не кончала. Боже, как хорошо, как прекрасно. Напиши теперь что-нибудь ласковое, я пока успокоюсь.

SEND

Дорогая, я встревожен. Я не мог раньше писать об этом, чтоб не испортить Вам счастливых минут. Почему Вы предложили написать имя? Разве это по правилам? Я не хочу делаться буквоедом, но одно дело имя такого, как Ипполит, а совсем другое… Я еще рискнул бы предположить, что Вы нашли имя Ей (т.е., рту), но Вы сами указали мне, что Она до сих пор безымянная. Вы поставили меня в сложную ситуацию; я не мог отказаться, чтобы опять-таки не испортить Вам оргазма; Вы даже не дали мне времени на обдумывание. Но сейчас, когда у меня есть это время, всякие мысли приходят в голову… Прошу, успокойте теперь Вы меня.

SEND

P.S. Пока обстоятельства не прояснены, считайте, что я забыл имя, написанное мною в столь экстремальной (я бы даже сказал – форс-мажорной) обстановке.

SEND

Такова твоя ласка? Я разочарована. Не сильно – замечательный был оргазм – но все же. То имя, которое я попросила тебя написать – вовсе не мое. Ты почти угадал: это не имя человека… но это и не Она; с некоторых пор так зовут мою пизду. Только не нужно злоупотреблять им, потому что оно предназначено лишь для грубого, отвлеченного от личностей акта – так сказать, сильнодействующее средство, которым нужно пользоваться с осторожностью.

Ты глупыш. Неужели ты думаешь, что я способна поступиться принципами нашей связи? Если так, то ты еще плохо меня знаешь, несмотря на эту уже долгую связь. Впрочем, если в женщине не остается загадки, пиши пропало. Короче: немедленно извинись и приласкай меня, да поцеломудренней.

SEND

Моя королева! Ваш недостойный раб припадает к Вашим ногам и униженно просит помиловать его, недоумка. Можно дать имя ребенку, котенку, куколке… даже искусственному члену… но дать имя части своего тела – как же мне в голову такое могло прийти? Надеюсь, мне не будет запрещено в мыслях пользоваться этим сочетанием букв, если среди ночи я вдруг затоскую и подумаю о Том, что оно означает. Уверяю Вас, это будет сделано со всей возможной грубостью и отвлечением от личностей.

Несмотря на то, что Вы попросили меня о целомудренной ласке, я все еще слишком взволнован, чтобы так вот запросто отойти от этого предмета. Я понимаю, что это некрасиво с мой стороны; возможно, я провоцирую новую волну Вашего возбуждения… ну, а если даже и так – что в этом плохого? Итак, я дерзну расспросить Вас, откуда взялась такая неординарная идея. Ведь о происхождении имени «Ипполит» Вы рассказали мне очень подробно. Ну, а если Вы не хотите отвечать сейчас – не надо; в этом случае я лишь прошу Вас запомнить мой интерес к этой теме, чтобы как-нибудь потом, когда у Вас будет желание, Вы сами рассказали мне об этом.

Кстати, я еще не имел случая покорнейше извиниться за мою прошлую, еще более безобразную выходку; честно говоря, я просто боялся написать Вам первым. Я терзал себя по ночам, с каждым днем все более опасаясь, что Вы решите порвать со мной. Ваше нынешнее письмо, с одной стороны, наполнило меня глубокой скорбью и сочувствием, но с другой стороны, я не могу лицемерно скрывать своей радости от возобновления нашей переписки. (Не могу написать – возобновления любви; верю, что наша любовь не прерывалась ни на секунду.)

Теперь, наконец, целомудренная ласка. Будто я переношусь в наше с Вами прошлое, в первые месяцы нашей связи – эпоху Целомудренных Ласк. Глажу Вас по плечу, глажу по голове, по волосам; глажу Вашу шею и благоговейно запускаю пальцы в ложбинку над Вашей ключицей. Касаюсь пальцев на Ваших ногах… Вы помните? Разумеется, я не копирую; эти слова весны нашего чувства до сих пор живы во мне. Что я могу к ним добавить? Разве нежное, слегка покровительственное прикосновение к нашим маленьким, сегодня почти забытым друзьям… надеюсь, Вы не охладели к ним, дорогая?

SEND

Спасибо тебе… Твое послание я прочла снизу вверх, и каждый новый абзац заставлял меня сентиментально прослезиться, всякий раз по-разному. Я не хочу сейчас рассказывать, о чем ты попросил: во-первых, я действительно не хочу нового возбуждения, а во-вторых, это связано с некоторыми фактами моей жизни, и я не уверена, нужно ли о них писать вообще. Единственное, что я сейчас написала бы, так это о том, кому принадлежит такая идея. Ведь она не моя; ее подала мне та самая Машенька, звездочка – потому-то я и прослезилась, еще раз подумав о своей утрате.

Прослезилась – и опять захотела было попросить тебя еще об одном акте, на сей раз нежном и вдумчивом, но подумала, что это уже чересчур. Сегодня, в этот грустный для меня день, я не должна быть полностью удовлетворенной. Я встану из-за стола как бы с легким чувством голода, так будет справедливо. А уж завтра… Нет, завтра тоже буду переживать. До послезавтра, мой милый, мой единственный утешитель. Я люблю тебя.

SEND

* * *

Марина сидела на невысокой трибуне теннисного корта и рассеянно наблюдала, как Ана и Вероника перебрасываются мячом, пытаясь войти в ритм и вернуть форму, в какой они были когда-то. Стоял миленький солнечный денек; было еще слегка прохладно, но чувствовалось приближение жаркого лета, как чувствуется приближенье грозы. Трибуна корта была прекрасным местом, чтобы созерцать, то есть думать ни о чем, и чтобы думать о чем-то конкретном. На соседнем корте играли какие-то, видно, профессионалы – резкие и даже звонкие хлопки ракет по мячу, в смеси с птичьим щебетом, устраивали радостную звуковую картину, – а Госпожа с Вероникой просто решили вспомнить, как было раньше, и посмотреть, не захочется ли им опять этим позаниматься, только уже не ради моды, а исключительно ради общей приятности.

В Испании развит теннис, подумала Марина. Может, тоже позаниматься? У меня должно бы выйти – фактура вроде ничего… и координация имеется… Странно, подумала она, почему я никогда не занималась спортом? Однобокость в развитии. Жаль, не проводится чемпионатов по минету, например. Раз уж зашли об этом мысли (не о минете, а о спорте, уточнила она себя), нужно бы обдумать все в комплексе, с упором на аристократичность. Лошади? гольф? Гольфу, небось, учиться еще дольше, чем теннису. Всему долго учиться… Пожалуй, нужно хоть немного попрактиковаться на лошадях. Отец как-то сажал ее на лошадку… очень давно – она уже не помнит, было ли седло… Вряд ли. Какое в деревне седло?

Нужно им сказать. Сегодня? Пожалуй; пора… да и конец тысячелетия, можно сказать, на носу… А нужно ли вообще? Ведь обратного хода не будет. Может ли она вот так, как после того страшного давнего вечера – взять и перевернуть страницу, начать все снова, с новыми людьми? И будет ли это по-прежнему она? Сохранится ли в ней Дух Живой – если Он, конечно, есть вообще? Мы – не только мы сами, подумала она. Мы еще и свои собственные отражения в других людях. Как в зеркалах. Если бы не было зеркал, мы бы были другими. Нет, подумала она, я не могу их бросить; они уже стали частью меня – Ольга не стала, а они да, – а кроме того, есть Господин.

Как хорошо в солнечный день, сидя на скамейке теннисного корта, под замес птичьего щебета с ударами по мячу, подумать о Господине… Как хороши ее отношения с Господином. Эта спонтанность, недосказанность… С теми было не так. С Кокой был банальный, унылый график… а с тем… как его… с Григорием Семеновичем… Да ну их, подумала она, чего об этом вспоминать? Жизнь прекрасна. Мы сами делаем ее прекрасной. Мы сами делаем ее такой, какой хотим, и нет ничего ни до, ни после. Мы хозяева! я хозяйка, я главная, я хорошая, я хочу, чтобы было так, и так будет. Есть, есть Дух Живой! иначе не объяснить, почему я избрана, почему я лучше всех. Я!

Она машинально уловила момент, когда двое на корте решили завязывать на сегодня, и бросилась в раздевалку, чтобы вовремя сопроводить их в душ.

Она довольно смотрела, как они моют друг дружку, издавая при этом нежные, негромкие смешки. Как Вероника, по обыкновению, возбудилась. «Сунь мне пальчик в попу», – шепнула она Госпоже так, чтобы Марина слышала. – «Я тебя оцарапаю», – таким же манером ответила Госпожа. – «А ты аккуратно». – «Не могу аккуратно, у меня после ракетки движения размашистые, порывистые…» Вероника уперла руки в бока. «Не сунешь, значит?» – «Дома». – «А я хочу сейчас». – «Сейчас нет». – «Смотри, Марину попрошу». – «Она не станет делать этого». – «Почем тебе знать. А вдруг станет?» – « Яей не разрешу». – «Так и говори, что ты не разрешишь… вредина…»

Как мне нравится все это, думала Марина, как мне с ними хорошо… Тонкий, хрупкий, чудесный мирок… но не уничтожу ли я его своими руками? Не изменятся ли они ко мне, да и между собою, вместе со столь крутой метаморфозой ролей? Вот проблема. Или – сохранить это как есть, только для нас троих… сыграть в игру… в то время как на самом деле – для остальных людей – мы будем играть совсем другие роли? Но что такое «на самом деле», где будет правда и где игра? Кто объяснит? С кем посоветоваться – не с ними же? Раньше в таких случаях выручал Отец. Может быть, посоветоваться с Господином?

Долго, трудно… невозможно. Нет советчиков; так уже было, и не раз – она всегда решала удачно. Загадать? Позвонить Котику? Не буду; хочется самой. Да, хочется самой. Давно не решала таких загадок. Без упражнений ум хиреет и сохнет. Не без упражнений – без чего-то еще; это цитата. Без математики? без иностранных языков? Хорошо, когда мысли вот так бессистемно прыгают. Как теннисные мячи на корте. Туда-сюда, туда-сюда. Броуновское движение мыслей в головном мозге. Туда-сюда. Броуновское движение мыслей в башке. В конце концов обязательно за что-то цепляются, и – р-раз! – вытащили, как рыбку. За что мы зацепимся сейчас?

За игру. Принцип относительности. Точкой отсчета считаем это, сегодняшнее – ведь мне в нем комфортно, а остальное, извините, не ебет-с. Нет, не так: нам троим в нем комфортно, а остальное не ебет-с. Значит, это будет настоящим, а тобудет игрой. Серьезная, однако, игра. Ну и что? Война, по Эриху Берну, тоже игра. Знают ли они про Эриха Берна? Если нет, надо им дать. Они способные, открытые для таких вещей… даже Госпожа почитывает какую-то индийскую лажу, а Вероника и вовсе шиза по этим делам. Потом додумаю – Вероника кончает… Обожаю смотреть, как Вероника кончает. Царевна, держись. Ну, что я тебе сказала… Блядь, пошла вон! Не хочу. Ах, как это мило. Как она здорово это делает… вот мне бы так… Наверно, мой оргазм внешне совсем непривлекателен – я имею в виду, для других… Веронике, конечно, он нравится, но о какой объективности здесь можно говорить?

Как красиво Госпожа ведет машину. А я так не могу; я вообще никак не могу. Нужно заняться еще и вождением? Не слишком ли много всего? Пусть меня возят, как сейчас. А вдруг все же придется самой – и выяснится, что я просто не умею? Скандал. Какая я дура. Сколько вещей не могу. А его сиятельство тоже хорош – знает про меня все, а об этом не подумал. И после этого он еще смеет рассуждать об ответственности. Но я буду думать как-нибудь по порядку – или опять броуновское движение в башке?

Наша игра будет серьезна. Наша настоящая жизнь главнее, но она будет скрыта от всех. По игре мы будем, возможно, ругаться и ссориться, а в настоящей жизни должна быть тишь да гладь. А если мы будем ругаться в настоящей жизни (ведь сейчас, в ней самой, не без этого!), то это, в свою очередь, не должно оказать никакого воздействия на игру. Вот так, в общих чертах… Эрих Берн, структурирование времени.

– Госпожа! – тоненьким голосом позвала она. – Извините, что я отвлекаю Вас… но могу ли я узнать, какие у Вас планы на сегодня?

– А что? – спросила Ана, не оборачиваясь. – Тебе пора по каким-то делам? Может быть, тебя высадить где-нибудь по дороге?

– С Вашего позволения, наоборот.

Госпожа хихикнула.

– То есть, чтобы ты нас высадила?

– Я просто хотела поговорить с вами обеими.

– Даже так! Что ты на это скажешь, Вероника?

– Я – как все.

– Это мне нравится, – сказала Госпожа. – Решено: по приезде обедаем…

– А пальчик в попу? – громко шепнула Вероника.

– Ненасытная, – досадливо прошептала Госпожа. – Сколько раз я просила тебя, – добавила она вслух, – когда я за рулем, не говорить со мною о сексе! Марина, объясни ей, что я не настолько хороший водитель, чтобы… ну, ты поняла.

– Госпожа Вероника, – терпеливо сказала Марина. – Видите ли, моя Госпожа тревожится о наших с вами жизнях. Видите ли, если разговаривать с Госпожой (когда она за рулем, конечно) о столь волнующей вещи, как секс, то в один прекрасный момент Госпожа может, выражаясь по-милицейски, не справиться с управлением, а по-русски – въебениться в столб.

Госпожа снова хихикнула.

– Вижу, все вы тут заодно! – сказала Вероника.

– Должна ли я описать вам последствия в медицинских терминах? – осведомилась Марина. – Или вы, обладая воображением, догадаетесь сами?

– Молодец, – одобрила Госпожа. – Но больше не надо; плохая примета об этом в пути.

– Как скажете, – с готовностью согласилась Марина.

– А о чем, кстати, разговор? – спросила Госпожа.

– Да так… Ничего особенного.

– Тогда… может, пообедаем в ресторане? Там и поговорим…

– Ты специально, – прошипела Вероника.

– Мы отлучимся, – в тон ей отозвалась Госпожа.

– Тогда нам не каждый ресторан подойдет, – в голос сказала Вероника. – Я заметила: там, где кормят по-настоящему вкусно – вечно грязные туалеты.

– Это спорное суждение, – заметила Госпожа. – Ах, какие хорошие туалеты в Испании! Даже на бензоколонках… ну, конечно, не в полной глуши, но в основном.

– Кстати, – вылезла Марина, – разговор пойдет об Испании.

– Вот как? – удивилась Госпожа. – Ты меня интригуешь. Уж не продолжение ли это нашей беседы о… помнишь, Вероника? Ты просилась в путешествие, и Марину пыталась соблазнить.

– Ага. Очень интересно. И что?

– Что? – спросила Госпожа у Марины.

– Вот ресторан, – сказала та.

Госпожа резко затормозила.

– Ты лихачка, – заметила Вероника, отстегивая ремень. – Когда-нибудь ты въебенишься в столб даже безо всякого разговора о сексе.

– Это после тенниса, – объяснила Госпожа. – Я же тебе говорила – движения размашисты и порывисты.

Они зашли в полупустой ресторан.

– О, какие дамы! – выкатился навстречу безукоризненно одетый, но не в меру веселый метрдотель. – Желаете пообедать… или по рюмочке в баре?

– Первое из перечисленного; притом нам столик, чтобы посекретничать и чтобы никто не приставал.

– Оч-чень хорошо! Прошу вас…

Они заказали обед. Марина обратила внимание, что и Госпожа, и Вероника выбирали блюда несколько поспешно. Им не терпится послушать меня, что там такое об Испании, догадалась она и решила, что это хороший знак.

Было заказано одно и то же для всех троих – холодное пюре из шпината и свиные ребрышки барбекью. Все трое дружно и немногословно уплели свои порции – Госпожа и Вероника особенно расположенные к еде после тенниса, а у Марины вообще всегда был хороший аппетит.

– Ну? – спросила Госпожа за капуччино.

Марина сделала глубокий вдох.

– Я хочу предложить вам игру.

– Игру в Испанию? – спросила Госпожа.

– Да.

– Мы должны притвориться, что мы в Испании?

– Нет. Я… меня собираются направить в Испанию.

– Хм. От больницы? по какому-то обмену, да?

– Не совсем. От одного клуба… Госпожа, это неважно. Мне предложили другую работу, мне предложили определенную роль; объяснять это долго и незачем.

– Ты… ты собралась уехать, да?

– Так надо будет. Правила игры таковы.

Госпожа недоуменно уставилась на Веронику.

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Я… слушаю пока. Марина, а ты нас не дуришь… как тогда, с теми кожаными шмотками? Может, ты просто захотела по заднице схлопотать?

– Когда заслужу – с удовольствием, – сказала Марина, – то есть… ну, мы уже обсуждали этот вопрос.