Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 77 страниц)

Князь молчал.

– Но что восхищает, – продолжала Марина, – так это ваше умение выстроить сюжет: каждое действие завершается катастрофой, притом тяжесть повреждений от раза к разу растет. Подумать только, горящая лава! Вначале, безусловно, глубокий ожог четвертой степени, хотя трудно сказать, «а» или «б»… да и что потом, понять трудно. Отчего же все-таки умер этот Иванов? – произнесла она задумчиво. – Вы, конечно, думаете, что от ожога… это логично, так как повреждено не менее шестидесяти процентов поверхности тела; однако не стоит пренебрегать и другими причинами: к примеру, при падении мог быть сломан шейный позвонок… во всяком случае, тот факт, что он не отполз в сторону, а корчился прямо под горячей струей, косвенно свидетельствует о нарушении функций опорно-двигательного аппарата. Наконец, будучи полностью, как вы говорите, поглощен лавой, он мог умереть от асфиксии, ваше сиятельство.

Князь продолжал молчать.

– Что бы я заведомо исключила, так это чисто механические повреждения, нанесенные лавой, поскольку она, по вашим словам, опускалась медленно, – заспешила закончить Марина свою мысль, – а также смерть от сдавления грудной клетки (а то и черепа) под весом лавы. Сдавление, конечно, могло наступить и в результате отвердевания лавы (если при отвердевании уменьшается ее объем), но вряд ли оно было причиной смерти, так как он к этому моменту наверняка умер по одной из уже перечисленных мною причин.

– Слушая столь дурацкие реплики, я начинаю задумываться о многом, – сказал князь. – Признайся, что ты шутишь; я понимаю, чувство юмора у медсестры может быть своеобразно… да и закончим этот дурной разговор.

– Отнюдь, ваше сиятельство, – сказала Марина, проявляя недоумение и некоторый даже испуг, – я просто пытаюсь воссоздать ход мысли патологоанатома. Ведь это не хухры-мухры… это, что ни говорите, труп! а раз так… Скажите, а его вообще-то нашли? откопали?

– Хм, – сказал князь. – Насколько я знаю, нет.

– А вас вызывали в милицию? Поймите правильно, ваше сиятельство, – опять заторопилась Марина, – всем нам будет не очень-то хорошо, если придет участковый (терпеть не могу участковых, кстати говоря), и выяснится, что я заняла квартиру человека, умершего в день своего завещания. Впрочем, – заметила она, как бы раздумывая вслух, – если не пришли до этого, то теперь уж вряд ли придут… значит, и впрямь не откопали. Однако чтобы переоформить квартиру на клуб, нужно дать ход завещанию; а чтоб дать ход завещанию, нужна справка о смерти; а поскольку смерти как таковой не зарегистрировано, ее можно лишь признать в судебном порядке по факту пропажи без вести. Это я точно знаю, ваше сиятельство! было время, я немножко изучала законы…

– Мария, – спросил князь, прямо глядя на нее, – что ты хочешь сказать? Ты можешь выражаться человеческим языком, без околичностей?

– Могу, ваше сиятельство, – сконфуженно кивнула Марина головой и потупилась. – На основании чего я буду проживать в этой квартире? У меня даже прописка в Москве временная… дали, можно сказать, в порядке исключения, и то потому что дефицит медсестер.

– Хм, – сказал князь.

– А если совсем честно, то на личном контакте моей коллеги, старшей медсестры, – добавила Марина совсем уж жалким тоном. – А вы говорите, уйти из больницы! Значит, потерять прописку по общежитию; и даже если мне на какое-то время ее сохранят, все равно я не имею право фактически проживать в другом месте.

– Чушь какая-то, – буркнул князь.

– Вовсе не чушь, ваше сиятельство! я своими глазами читала правила регистрации, даже и исправленные по решению Конституционного Суда. Вот если б я была москвичкой, то да, где хочешь, там фактически и живи; но я, к сожалению, из Китежской области… уж не знаю, как Жанна д’Арк устраивалась в Париже, а насчет меня сомнений не может быть. Раньше, изволите видеть, было два режима существования: постоянная прописка и временная прописка; с постоянной все понятно, а временная давалась на разные сроки в зависимости от обстоятельств. Теперь же постоянную прописку переименовали в регистрацию по месту жительства, а временную прописку – в регистрацию по месту пребывания; и ежели бы просто переименовали, страху бы не было; да только ее не просто переименовали, а этак незаметно добавили еще один вид, а именно временную регистрацию по месту жительства. На первый взгляд это словесный абсурд: с одной стороны, как регистрация по месту жительства, она лишь переименованная постоянная прописка, а с другой стороны добавлено слово «временная»; вот и не понять – временная она или постоянная? К моему несчастью, именно так регистрируют тех, кто в том же положении, что и я, то есть обитателей общежитий; про нас в правилах написано самым мутным языком. Уж конечно, такое неопределенное положение не по мне; потому-то я, посещая эту квартиру в Крылатском и иногда даже оставаясь там ночевать, не могла не пойти в милицию и не выяснить фактического порядка. Там-то мне и сказали (по-дружески, между прочим), что в случаях временной регистрации, уж не важно, по месту пребывания или жительства, разрешается проживать только по адресу этой самой регистрации. А теперь представьте, если меня и из общежития выпишут… ну и что же, что приняли на работу в клуб? Кстати, клубу тоже не поздоровится; принимать на работу без какой-никакой регистрации запрещено… а еще я слышала (правда, не проверяла), что за право оформить иногороднего спеца тоже нужно заплатить в мэрию, и немалую сумму.

– Мария, ты утомила меня, – сказал князь. – Пойми: я лидер, вождь!.. Я еще мог позволить себе отвлечься на рассказ, но какое мне дело до этих регистраций с оформлениями? У меня куча юристов; если есть проблема, они будут решать.

– Вот и отлично, ваше сиятельство, – поддержала Марина, – я всего-то хотела, чтобы кто-то конкретно занялся. А пока регистрации не сделали, я бы, с вашего позволения, в этой квартире не появлялась вообще.

– Еще чего, – сказал князь. – Тебе нужно учить испанский язык, и чем скорее, тем лучше.

Марина вздохнула.

– Ваше сиятельство! – сказала она с досадой. – Ну как можно быть настолько беспечным – право, на вашей-то должности! Ведь у нас такая великая цель. Неужели вам охота, чтобы из-за какого-нибудь участкового…

– Да что тебе дался этот участковый?

– Вы жизни не знаете, ваше сиятельство! – воскликнула Марина. – Ужасно коварные они существа; такой якобы незначительный участковый крови может попортить – не дай Бог! Боюсь, ваше сиятельство, этот вопрос значительно серьезней, чем вам кажется.

– Ну хорошо, – сказал князь, – я сейчас же дам поручение, а ты пока что езжай туда и начинай заниматься.

Марина вздохнула еще горше.

– Чуяло мое сердце, – сказала она печально, – с этой квартирой что-то не то…

– Дева, – проговорил князь, вдруг насторожившись и глядя на нее с подозрением, – уж не только ли ради этого ты вытянула из меня весь мой длинный рассказ?

Марина побледнела.

– Отвечай! – гаркнул князь.

– Что мне сказать вам, ваше сиятельство? – пролепетала Марина, задрожав от страха.

– Скажи «нет», – мрачно посоветовал князь, – иначе я просто прихлопну тебя, как муху.

– Нет.

– Что «нет»?

– Не могу я врать вам, ваше сиятельство, – сказала Марина еще мрачней. – Признаюсь вам, что в первый момент от вашей догадки меня аж пот прошиб… но теперь я думаю, что даже если вы и прихлопнете меня, как муху, то такая страшная смерть от руки вашего сиятельства все равно будет более легкой для меня карой, чем жить с сознанием своего бессовестного вранья.

Князь достал сигареты, закурил и, обхватив руками голову, погрузился в глубокое раздумье.

– Интересно, – тоном, исполненным меланхолии, спросил он через пару минут сам себя, будто и забыв о присутствии Марины, – где вырастают более подлые, более мерзкие, настырные, хитрые и лицемерные девственницы – в Орлеане или в Китеже?

Глава XXXIV

Концептуальные споры. – О природе чудес. – Как Вальд Филиппа

убедил. – Сила и слабость князя Георгия. – Выпивка на рабочем

месте. – Способ приготовления ежа. – Формирование штата. —

Ласкательный суффикс. – Еще одна выпивка

В самом конце тысячелетия Вальд с Филиппом стояли на двенадцатом этаже свеженького, еще пропитанного отделочными запахами делового центра, планировали, что где должно быть, и несколько спорили при этом.

– Ты не понимаешь моей идеи, – говорил Филипп. – Я хочу, чтобы наши кабинеты поражали обилием свободных пространств. Это же общекультурный стандарт – не зря во всех фильмах чем круче корпорация, тем просторней кабинет управляющего.

– Ну и делай в своем кабинете, – отвечал Вальд, – мой-то здесь при чем?

– Это невозможно, – горячился Филипп. – Кабинет не частный дом, он не может до такой степени выражать индивидуальность хозяина. В конце концов, он должен быть подчинен корпоративной идее. Пойми, эти твои завитушки и ковры создают целых два эстетических конфликта: во-первых, между нашими кабинетами, во-вторых, между тобой и всей остальной офисиной.

– Но мне так нравится! – упрямо заявил Вальд. – Ты хочешь добровольно подчиниться этому безликому якобы современному стандарту; ну и давай, я же не вмешиваюсь в твойкабинет. А я всю свою жизнь мечтал иметь именно такой – с солидной, добротной и даже в какой-то степени антикварной мебелью, с милыми сердцу вещицами и даже завитушками, как ты презрительно выразился. Что же касается ковра (не ковров, а одного большого ковра – есть разница?), то он вполне функционален, так как прекрасно собирает пыль и гасит шумы, доносящиеся с улицы.

– Да ты просто гробишь мою идею на корню, – в сердцах сказал Филипп. – Теперь я уже не могу сделать такой кабинет, какой хотел; увидев столь вопиющую разницу, все новые партнеры решат, что мы с тобой в разладе и надо бы поостеречься вести с нами дела.

Он достал сигареты и сокрушенно закурил, демонстративно глядя в огромное окно и роняя пепел на пол.

– Ладно, – бросил он через плечо. – Предлагаю еще раз обратиться к услугам дизайнера.

– Как, – удивился Вальд, – опять эта х–ня?

– Х–ня не х–ня, а стиль будет выдержан.

– Я больше ни копейки на это дело не дам.

– Значит, я оплачу их из своего бюджета; но ты должен пообещать, что откажешься от завитушек.

– И не подумаю.

– Знаешь, что ты делаешь? – гневно вопросил Филипп. – Ты просто хочешь утвердить свое главенство; это для тебя, может быть, неосознанный, но символ борьбы за единоличную власть. Вот так-то и возникают трещины между ближайшими соратниками и друзьями.

Вальд задумался. Через минуту он подошел к Филиппу, с оскорбленным видом смотрящему в окно, и нежно обнял его за плечи.

– О чем ты говоришь, Фил, – сказал он слабым и задушевным голосом. – Каждую минуту все может рухнуть в тартарары… уж ты-то, посидев в яме и едва ли не чудом оттуда выбравшись…

– Тем более, – смягчаясь, сказал Филипп, – какие, к черту, милые сердцу вещицы? Пир во время чумы.

– Может быть… в качестве какого-то заслона для души… островка стабильности посреди беспокойного мира…

Филипп усовестился.

– Если это так уж важно, я откажусь, – грустновато улыбнулся Вальд, – но сдается мне, это вовсе не важно… Присядем?

И Вальд сел на грязноватый пол пустой комнаты.

– Мне кажется, – сказал Вальд, – этой суетой мы просто стараемся прикрыть чувство страха и неуверенности, не выпустить его из глубины души… С нами происходят чудеса – ты разве не замечаешь? Мы не говорим об этом – боимся говорить, думаю я. Раньше была спокойная, нищая жизнь без всяких чудес; потом она оживилась, дала нам выбраться из нищеты – но все равно мы не надеялись ни на кого, кроме себя, делали все сами. А теперь… Надолго ли? И бесплатно ли?

– Что ж, – сказал Филипп, присаживаясь рядом с партнером, – не думай, что я не задаю себе этих вопросов; но откуда такой фатализм? Может, мы заслужили эти чудеса! В конце концов, что такое чудо? Это просто короткий путь, движение через гипер-пространство. Придумали ковер-самолет – через тысячу лет он стал реальностью. К Гамлету является призрак отца для сообщения, заменяющего собой кропотливую криминалистическую экспертизу. Ты видишь: любое чудо, которое может измыслить человек в рамках своего воображения – лишь способ сократить расход ресурсов. Дальше в действие вступают элементарные статистические закономерности… Может быть, эти происходящие сейчас с нами так называемые чудеса – не более чем своеобразная компенсация ресурсов, бездарно и не по нашей вине растраченных нами во времена нашей молодости?

– Не спорю, – вздохнул Вальд, – это глубокие мысли; что-то похожее приходило в голову и мне. Однако ты сам сказал – может быть. А может, и нет. И что, если нет? Ты говоришь, Бог рассчитывается с нами за долготерпение; а если Он, наоборот, выдает нам аванс?

– Ты дерзнешь интерпретировать промысл Божий? – сощурившись, спросил Филипп.

– Отнюдь; это была бы гордыня и суета сует.

– В таком случае единственный путь – молиться…

– Что я и делаю, – сказал Вальд.

– Ты не дослушал; я говорю: молиться, а самим не плошать. Чем был бы Гамлет, если бы не предпринял по инструкциям призрака вполне конкретных действий?

– Да, но в итоге это кончилось плохо.

– Не цепляйся за второстепенное.

– Как знать, – сказал Вальд, – второстепенное ли это! Даже те наивные чудеса, что творила золотая рыбка, плохо кончились… а если говорить о чудесах классических, библейских, то ни одно из них людям впрок не пошло. Поневоле думаешь: уж не дьявольские ли это козни?

– Богохульствуешь, – предположил Филипп.

– Miserere mei, Deus, – пробормотал Вальд. – Я тебе не говорил? Вчера наконец принесли рекомендации консультантов по банку.

– Ты смотрел?

– До поздней ночи, – как бы вспомнив об этом, Вальд сладко зевнул. – Короче, жопа.

– У нас так и нет нормального финдиректора.

– Любишь ты все переложить на других… То тебе дизайнер, то финдиректор…

– Да, – сказал Филипп, – я люблю, чтобы работой занимались профессионалы.

– В таком случае я, как управленец-любитель и деквалифицированный инженер, должен сдать дела и пойти в подмастерья к Гонсалесу.

– Он тебя не возьмет, – хмыкнул Филипп.

– Ну, если бы ты замолвил словечко…

– Ты думаешь, я бы замолвил?

– А то нет. Остановка за малым: кому сдать дела? Они предлагают вдуть в банк полтора миллиона.

– Хм.

– Вот тебе и хм. Якобы тогда все оживет.

– То есть, мы должны показать, что у нас есть эти полтора миллиона.

– Не знаю. Может, оформить это как западный кредит, депозит… я еще с Х. не советовался.

– Раз ты уже думаешь о том, как это оформить, – заметил Филипп, – значит, в тебе зреет решение.

– Это от безнадеги, – уныло сказал Вальд. – Кстати, если выкатить деньги, то это здание фактически перейдет в нашу собственность; сейчас оно в залоге у банка.

– Ага! – саркастически воскликнул Филипп. – Вот, значит, почему ты хочешь набить кабинет завитушками!

– Ну, давай как-нибудь сговоримся, – миролюбиво предложил Вальд. – Ну пожалуйста, Фил… о чем спорим! смешно, ей-Богу… Душа не лежит к этим холодным пространствам – можешь понять? Я буду среди них ощущать себя червем, инородным элементом… никакой творческой активности не проявлю.

– Ну, что с тобой делать? – воскликнул Филипп с досадой и, как бы подыскивая аргументы для собственного успокоения, уже более мягким тоном продолжал: – Отказать тебе я не могу; тем самым я подавил бы твою индивидуальность… а эта манера душевно заставлять собеседника сделать то, чего он не хочет, может, и есть твое самое сильное деловое качество. Только не говори мне, – добавил он недовольно, – что таков промысл Божий; это был бы уже перебор.

– Спасибо тебе от души, партнер, – широко улыбнулся Вальд, – я как чувствовал, что ты согласишься.

– Вальд, – сказал Филипп грозно, – молчи.

* * *

Вероятно, и впрямь было что-то общее между такими на первый взгляд разными и вовсе не знакомыми друг с другом людьми, как адвокат Корней и князь Георгий, потому что последний очень быстро привязался к Марине всей душой и позволял ей значительно больше того, что следовало бы по регламенту.

Конечно же, приходили к нему и низкие мысли, искусительные стократ ввиду некоторых особенностей положения – как-то, девственности Марии и объединяющей их двоих великой миссии, – но он гнал эти мысли прочь от себя как недостойные его должности и чина. В молодости изрядный баловник и повеса, князь Георгий теперь не тратил на женщин ни времени, ни внимания; дело всецело поглощало его. Разумеется, он помнил, как, испытывая Марию при их первой очной встрече, коротко приласкал ее женские органы. Он сделал это умело – пальцы сами сделали движение, некогда сводящее женщин с ума, – но даже тогда он не вожделел (хотя в силу самой сути испытания, приступая к нему, он не был еще уверен в Марии и поэтому мог относиться к ней как к любой иной женщине, годной на то, чтобы соблазнять и быть соблазненной); единственной целью использования им своего опыта было обмануть ее орган, заставить его сладко расслабиться, сделаться скользким, податливым и таким образом открыть то, что могло остаться не замеченным всеми предшествующими испытателями.

Да, тогда в нем не было вожделения; тем более не могло быть и теперь. Проясняя для себя свое отношение к Деве, он находил его сродни отеческому. Никогда не имевши детей, он смолоду полагал возню с ними занятием скучным и хлопотным; теперь же, в неуместном для того возрасте и в неуместный исторический момент, он будто наверстывал упущенное, получая несомненное удовольствие от соприкосновения с капризным и своенравным существом. Ему, одно движение чьих бровей повергало в трепет нижестоящих соратников, было уже даже немного скучно, если Мария не прекословила, вначале забавляя его, затем раздражая и выводя из себя, а затем своими льстивыми, многословными, пустыми рассуждениями гася его гнев и вновь становясь послушным ребенком. Он находил приятным и сам поддеть ее, подзадорить, а то и поторговаться с ней по самым ничтожным поводам. В такие минуты морщины на его суровом челе разглаживались; но, потворствуя этим забавам (хотя и вполне невинным), он испытывал что-то вроде стыда.

И даже еще более стыдно (хотя должно было быть наоборот) князю становилось в те моменты, когда Мария в их спорах была права по существу. В результате их последней встречи – той самой, когда она довела его до белого каления своим беспокойством о квартире – выявился пробел в работе юристов, вследствие чего пришлось расследовать деятельность подразделения и строго наказать виновных. Пришлось также специально снарядить экспедицию в заваленный бункер с тем, чтобы расчистить накопившийся за полтора месяца многотонный хлам, достать из-под него бесформенную глыбу редкого для Москвы геологического образования и затем, с предосторожностями вскрыв эту глыбу, извлечь из нее останки некогда живого существа для предъявления официальному следствию.

С помощью некоторых дополнительных мероприятий, проведенных одновременно с экспедицией, были добыты неопровержимые свидетельства сути происшедшего. Некто С., государственный служащий, занятый учетом московских подземелий, с определенного времени начал испытывать депрессию, возможно связанную со специфическим родом предмета своей деятельности. Депрессия эта явилась редко встречающимся в медицине сочетанием боязни как открытых, так и закрытых пространств. Очевидно, будучи всего лишь психическим расстройством, она еще не успела вывести С. из границ дееспособности, так как он умело скрывал ее от коллег по работе и соседей по месту жительства; тем не менее, жизнь его сделалась невыносима, и после долгих сомнений он решил разом покончить со всем.

Движимый раскаянием, С. явился к нотариусу и завещал все свое имущество, конечно же, клубу спелеологов, после чего известными ему одному ходами спустился под землю и принял мученическую смерть. Пакет с описанием маршрута, оставленный им у нотариуса для немедленного вручения клубу, был вскрыт в тот же день; к сожалению, ходы оказались непроходимы. Через какое-то время спелеологам пришла в голову мысль… и т.д. и т.п.

Уголовное дело было как заведено, так и закрыто; могущество Ордена простиралось далеко за пределы таких вопросов, невзирая на все мелкие личные слабости князя Георгия. Клуб вступил в права наследства; квартира в Крылатском была переоформлена едва ли не за один день; Марина получила письмо, являющееся требуемым основанием для временной регистрации по месту жительства, и вместе с уполномоченным представителем клуба прибыла в паспортный стол, чтобы получить эту регистрацию.

После окончания процедур она изъявила желание посетить князя Георгия и поехала в Романов переулок вместе с уполномоченным.

Князь принял ее, однако не сразу и с некоторым недовольством.

– В чем дело? – спросил он вместо приветствия. – Я не люблю незапланированных визитов; они и регламентом не предусмотрены.

– Совсем-совсем?

– Исключительно в экстраординарных случаях. Разве твой случай таков?

– Нет, ваше сиятельство, – огорчилась Марина. – Я просто хотела поблагодарить вас за квартиру и распить с вами в связи с этим бутылку шампанского.

– Брось эти совковые феньки, – скривился князь. – Да и что ты называешь шампанским? Знаешь ли ты, например, что настоящее шампанское должно выдерживаться не менее 27 месяцев внутри бутылки?

– Увы, ваше сиятельство, – окончательно сникла Марина, – в том смысле, что я это, конечно, знала, но откуда же у меня деньги на такое дорогое приобретение? Та скромная бутылочка, что я принесла с собой – всего лишь полусладкое китежского разлива, то есть, строго говоря, не шампанское вообще. Однако же оно стоит у меня полных два года, то есть уже 24 месяца, да еще на складе хранилось с недостающий квартал; таким образом, хотя бы срок выдержан, а самое главное – это от чистого сердца.

Князь живо вообразил, как Мария, сгибаясь под ветром и снегом, пугливо сторонясь вокзальных воров и изнемогая от недосыпа и усталости, тащит свое нехитрое барахлишко из Китежа в Москву. Там же, в котомках, в узлах – величайшее сокровище, эта тяжелая бутылка, предназначенная, видно, для особого случая… и ему стало неловко за свой снобистский кунштюк.

– Ну давай, – сказал он, почему-то с опаской покосившись на дверь и чувствуя себя заговорщиком – он, полновластный здешний хозяин. – Хотя бы холодное?

– Уж это точно, – подтвердила Марина, – я его поставила в холодильник неделю назад, не меньше – ну, как только отыскали труп. Жаль, что меня не было на вскрытии, – посетовала она, откупоривая бутылку, – вот бы я позабавилась, слушая их комментарии.

– Положим, вскрытия как такового не было, – заметил князь, подставляя стаканы под шипучую струю. – После твоих медицинских экскурсов я специально поинтересовался… За что пьем? за квартиру – или за упокой души несчастного С.?

– Первый тост должен быть за Орден, ваше сиятельство, – серьезно сказала Марина, – за наше общее дело и лично за вас; потом выпьем за квартиру (точнее, за ее легализацию вместе с моей пропиской); потом за мое оформление в клуб; а уж потом, если останется (в чем я сомневаюсь) – за упокой души. За вас, ваше сиятельство!

– Ты подхалимка, – сказал князь с притворно недовольной интонацией и внезапно почувствовал, что к его глазам подступают слезы. Я становлюсь старым придурком, подумал он неприязненно. Успеть бы выполнить жизненную цель… Боже, подумал он, сколько надежд я возложил на эту хрупкую девочку. Справится ли она?

Они выпили.

– Напиток лучше, чем я ожидал, – заметил князь. – Не зря ты везла его из Китежа и хранила целых два года.

Марина расцвела.

– Вы вправду так думаете, ваше сиятельство?

– Ну разумеется, – с важным видом соврал князь.

– О, как я рада! Но вы что-то собирались рассказать о вскрытии, ваше сиятельство, – напомнила Марина, облокачиваясь на стол локтями, пристраивая подбородок к своим сложенным рукам и преданно заглядывая в глаза князю. – Вы сказали, что специально поинтересовались и что вскрытия как такового не было.

– Да, потому что он уже был вскрыт, – объяснил князь. – Мне рассказали некоторые подробности… Знаешь, ребенком я как-то прочел о цыганском способе приготовления ежа в пищу. Ежа обмазывали глиной и пекли на костре; по-моему, его даже убить не удосуживались. Это произвело на меня огромное впечатление – мне было так жаль милого, безобидного ежика, что я не мог заснуть и полночи проплакал.

– Я вас понимаю, ваше сиятельство, – задумчиво сказала Марина. – Я бы тоже плакала на вашем месте.

– Ну да. Ты, конечно, понимаешь, в чем был смысл такого обмазывания: в костре глина обжигалась и твердела; когда готовый шар разбивали, иголки отходили от тела вместе с этой обожженной массой, да и с кожей заодно.

– Понимаю, зачем вы мне это рассказали, – протянула Марина. – Действительно, отвердевающая лава должна была образовать конгломерат с одеждой Иванова, кожными покровами и даже, может быть, поверхностными слоями мышечной ткани. Конечно, о каком вскрытии можно говорить! Хорошо еще, кости сохранились – зубы в особенности; не то установление личности могло бы продлиться гораздо дольше, а значит, не было бы покамест ни моей прописки, ни этого китежского шампанского на вашем столе.

– Все в мире взаимосвязано, – философски заметил князь. – Однако ты хорошо выстраиваешь логические мостики; раз уж речь зашла о прописке и шампанском, полагается назначенный тобой второй тост. – С этими словами он наполнил стаканы и провозгласил: – За тебя со всеми твоими прописками, регистрациями и оформлениями!

– Но это два разных тоста, – пискнула Марина, – то есть квартира и клуб.

– Придется объединить, – покачал князь головою, – у меня не так много времени. – Они выпили. – Раз уж ты пришла, давай обсудим некоторые производственные вопросы. Помнится, ты говорила о переводчике.

– Да, ваше сиятельство, – насторожилась Марина. – Знаете ли…

– Ну?

– Мне кажется, кого попало на эту работу брать нельзя. Рассказанный вами случай навел меня на мысль о бдительности. Представляете, что было бы, не случись обвал? Ведь этот Иванов так и продолжал бы за вами шпионить.

– Противная у тебя манера юлить, – сказал князь, думая о проценте спирта в китежском шампанском. – Ты можешь говорить прямо? Нашла кого-нибудь, а?

– Просто мне кажется, что я должна давно знать своих людей, – с достоинством возразила Марина, – ведь в конечном счете именно мне нести за них ответственность. Я всего лишь хотела подвести, так сказать, эмпирическую базу в качестве обоснования.

– Прекрати юлить, – повторил князь, – и вдобавок канцеляризмы в твоих устах звучат только когда ты рассуждаешь о медицине. Я не собираюсь формировать твой штат за тебя; однако ты должна понимать, что Орден, со своей стороны, обязан провести проверку каждого твоего человека.

– Штат? – переспросила Марина. – Сколько единиц?

– Понятия не имею, – буркнул князь. – Представь свои аргументированные предложения.

– Прямо сейчас?

– А что, они у тебя готовы?

– Конечно, ваше сиятельство, – сказала Марина. – Мне нужны всего-то навсего две конкретные женщины… одна как переводчица и одна как камеристка.

– Камеристка, – передразнил князь. – Ишь ты! А что, разве нельзя совместить эти функции в одном лице?

– Хотите сэкономить, ваше сиятельство?

– Хочу иметь меньше языков… особенно женских.

– Не знаю, – нахмурилась Марина. – Переводчица будет одновременно выполнять функции личного секретаря и даже вести финансы; представьте себе, что она должна куда-то ехать по делам, а мне нужно готовиться к приему…

– Не забывай, – напомнил князь, – у тебя будет помощник, назначенный Орденом.

– Разве он поедет со мной в Испанию? – удивилась Марина. – Я думала, он будет сидеть здесь на сетях… В таком случае, понадобится целых два помощника: один для Испании, а другой для здешней сети.

– Понадобятся двое, значит, выделим двоих, – сказал князь бесстрастным голосом. – Ты слишком ценная фигура для Ордена, чтобы отправить тебя в сопровождении двоих подружек. А если на тебя покусятся баскские экстремисты?

– В Москве экстремистов не меньше, – хмуро сказала Марина, – и что-то никто до сих пор на меня не покусился. Признайтесь, ваше сиятельство, что вы просто не до конца доверяете мне.

– Ты дура, – вскипел князь, – девчонка, от тебя всего можно ожидать! Не смей мне перечить! Яздесь хозяин, поняла? Признайтесь, ваше сиятельство! – передразнил он, кривляясь. – Вот как скажу, так и будет… и я не обязан отчитываться перед тобой за мотивы своих действий.

– Ваша воля, – глухо произнесла Марина и убрала руки со стола.

– Ах, ах, какие мы бедненькие и обиженные, – буркнул князь. – Соображаешь, что говоришь? Кому ты нужна в Москве, чтобы на тебя покушаться? А там ты будешь видная персона… иностранка к тому же…

Он вздохнул и сокрушенно махнул рукой.

– Если бы это не навлекло подозрений, я бы отправил с тобой взвод молодцов. Технически это – тьфу! в качестве каких-нибудь спортсменов, тех же спелеологов… Нам нужно найти баланс между незаметностью и престижем. Ты представляешь, что будет, если ты, например, попадешь в газеты? Если фотографы почуют к тебе общественный интерес?

Марина молчала, храня прежний хмурый вид.

– Ладно, – сказал князь, – давай мириться. Терпеть не могу, когда ты споришь попусту, но когда ты вот так сидишь с постной физиономией – мне кажется, еще хуже. Будем допивать?

– Будем, – сказала Марина, не поднимая глаз.

– За что?

– За Испанию, ваше сиятельство.

– Почему не за Россию?

– Потому что в Испании уже есть король, – улыбнулась Марина и наконец подняла глаза, – а в России…

– Ну, что ж, – крякнул князь. – Тогда за Испанию!

* * *

– Оленька, – сказала Марина.

– Что такое? – удивилась Ольга. – Когда это ты называла меня Оленькой? Ненавижу этот уменьшительно-ласкательный суффикс в применении к моему имени. Впрочем, это субъективное, – заметила она, – просто именно такое словцо считал своим долгом употребить каждый из ресторанных проверяющих перед тем, как вставить в меня свой отвратительный хуй.

– Ты не говорила мне, что все они были такими уж отвратительными, – заметила Марина.

– Это еще более субъективно, – сказала Ольга. – Мы же с тобой понимаем, как медики, что отдельно взятый половой орган может быть мал и велик, красив и некрасив и так далее; однако тебя же ебет человек, а не хуй. Если это насильно, да еще сопровождается якобы ласковым, а на самом деле глумливым обращением (я говорю о слове «Оленька»), то даже самый большой и красивый пенис делается в твоих глазах отвратителен. Ты не согласна?

– Не знаю, – в задумчивости сказала Марина. – Если ты, будучи медиком, видишь достоинства члена, зачем же думать, что тебя ебет дрянной человек? Можно вместо этого думать, что это всего лишь его хуй ебет твою пизду, абстрагируясь тем самым от личностей и в результате даже в известной степени наслаждаясь.