Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 77 страниц)

Как мне стало больно, как хорошо. Размеры моего влагалища, как ты знаешь, не маленькие. Но это когда оно полностью раскрыто, а в таком начальном состоянии даже Ипполиту пришлось как следует нажать, чтоб проникнуть вовнутрь. И тут Он как давай меня дрючить! Я даже и не сразу опомнилась от удовольствия.

Я как бы раздвоилась. С одной стороны, я головой понимала, что это я сама Его двигаю взад-вперед. А с другой стороны, я будто подмахивала кому-то другому – прости, но я даже не сразу вспомнила, что это ты. Ипполит будто налетел на меня из другого пространства, где не так и важно, есть ли мужчина на другом конце пениса – я имею в виду, есть ли у него ноги, руки и все остальное. Я охватила Его стенками своего влагалища, сжала со всей силой, с какой могла, а потом стала наклонять в одну и в другую сторону, достигая именно тех участочков, которые больше всего в этом нуждались. Как было чудесно! Ни один мужчина с ногами мне бы такого не дал. Откуда им знать, какой именно миллиметр моей внутренности просит ласки?

Донышко мое, конечно, довольно быстро провалилось вглубь; Ипполит извлек изнутри несколько чмокающих и как бы разочарованных звуков. Я рассмеялась. И тут же вспомнила о тебе, мой дорогой. Чтобы ты не горевал, что я целую минуту, а то и две, трахалась неизвестно с кем, скажу тебе, что у любой женщины по ходу акта бывают моменты, когда ей совершенно все равно, кто рядом с ней. Это звучит ужасно, но это так. Я понимаю: настоящий акт – это когда телесное и духовное сливаются воедино… но все равно такие животные моменты есть! Исчезает любимый тобою духовный отклик, исчезает понятие мужа, любовника или еще кого, исчезают лицо, тяжесть тела, руки-ноги и прочее… весь мир исчезает, остается только хуй, хуй, хуй

SEND

и больше ничего тебя не волнует, а если не так, значит, ты еще не испытала всего того, что дано дочери Евы. Ты – это я уже тебе, тебе! – понял, почему я нажала на кнопку. Это было кратко, остро и внутри трусов. Так я иногда делала девочкой. Я успокоилась. Я могу продолжать… но не хочу. По-моему, ты уже все понял. Теперь твоя очередь.

SEND

Дай отдышаться.

SEND

Ха! Как мы его, Ипполит?

SEND

Право, мне начинает казаться, что у нас появился третий. Как в «гусарика». Дорогая, Вы играете в преферанс?

SEND

Сама-то я не играю, но я знаю, что такое «гусарик». Кажется, тот третий, о котором ты говоришь, называется болванчиком или кем-то вроде этого. Ты случайно не обижаешь Ипполита, пользуясь своими знаниями? Ты смотри у меня!

SEND

Да ведь Ипполит – это мой член, разве нет?

SEND

Ну… допустим.

SEND

Что значит «допустим»? Вот, не поленился открыть. Цитирую.

Вы:

…как ты считаешь, если я куплю в магазине искусственный член и буду ласкать его во время нашей переписки, это будет хорошо или плохо?

Я:

А Вы будете думать, что это мой?

Вы:

Само собой. А чей же – дяди Васи?

Что скажете, моя ветреная любовь?

SEND

Я пошутила.

SEND

Когда – в тот раз или только что?

SEND

Ну, твой, твой. Я смотрю, с тобой нужно быть осторожной! Но напиши же что-нибудь по существу.

SEND

Мы с Ипполитом любим Вашу…

SEND

Это уже лучше; но что мою вы любите?

SEND

Уточните у Ипполита.

SEND

Не могу: Он сейчас у меня во рту. Чмок, чмок. Это сливается со звуком, которые издает клавиатура. Знаешь, в нажатии каждой отдельной клавиши тоже есть что-то эротическое. Они тоже причмокивают слегка.

SEND

Мир вокруг нас наполнен эротикой, дорогая.

SEND

Ты прав. Все на сегодня, а?

SEND

Да. Я люблю Вас. Мы с Ипполитом любим Вас.

SEND

И я люблю вас обоих. Хотела написать «спокойной ночи, мои милые», но подумала, что это неправильно. Знай: сегодня я буду спать с Ипполитом. Твоя частичка (да еще какая!) будет со мной. Поэтому я больше не напишу тебе «спокойной ночи». Я позже шепну это вам. Целую тебя, милый. Не нужно обсуждать эти несколько строк.

SEND

Глава III

Магнетический взгляд. – Paparajotes a la Huerta. – Паэлья

по-валенсиански. – Гаспачо. – Разговор по душам. – Об

оценках. – О природе удовольствия. – Служанка и Госпожа

Чем больше старалась Ана убедить Веронику в том, что пизод в ванной комнате остался без последствий, тем больше она сама в это не верила. Магнетический взгляд молодой домработницы стал преследовать ее по ночам и даже во время очередных любовных забав с обоими ее возлюбленными. Ее раздражало, что этим ей не с кем поделиться – ни муж, ни Вероника для этого очевидно не подходили; сама же Марина вела себя таким образом, будто в действительности ничего не произошло, и это почему-то раздражало Ану больше всего остального.

Она стала проводить больше времени с Мариной. Так как последняя уже достаточно быстро справлялась с уборкой квартиры, Ана сочла возможным заговорить с ней на тему, ранее отложенную, то есть о приготовлении пищи. Она обучила Марину нескольким старинным испанским рецептам, до поры хранимым ею в секрете от окружающих. В частности, она научила Марину готовить paparajotes – народное мурсианское блюдо, postre, десерт.

– Как-то раз мы с Филиппом поехали в Мурсию, и мой тамошний знакомый дал нам обед. Он отвез нас за город, в прелестный маленький ресторан под названием «Meson la Huerta», что означает «Крестьянский домик» или что-то вроде того. Вот там-то мы впервые и попробовали это блюдо. Принесли лист лимона в каком-то вязком кляре… горячий, пахучий… а с краю – два шарика лимонного мороженого… впрочем, спроси-ка ты лучше у моего мужа, он любит про это рассказывать; он вообще влюбился в эти paparajotes – конечно же, он расскажет более поэтично, чем я…

Они делали кляр из муки и воды, добавляя туда щепотку соли и немного дрожжей, да помягче. Оставляли эту массу на час, чтобы она как следует подошла, а потом брали восемь листов лимонного деревца, по очереди обмакивали их в уже готовый кляр и обжаривали в горячем масле. Они выкладывали эти чудесно пахнущие листья первоначально на бумажное полотенце (чтобы масло впиталось), а затем – на большое овальное блюдо, посыпали их сахаром и корицей; шарики же лимонного мороженого каждый должен был добавлять себе сам.

– Да-а, – приговаривал Господин, отведывая эти домашние папарахотес, – конечно, не то, что в Уэрте, совсем не то… но все-таки, все-таки!

– А как было в Уэрте? – задавала Марина провокационный вопрос.

– Это поэма, – отвечал Господин, – уж не знаю, способен ли мой бедный язык такое описать… Ты более готова к восприятию рассказа, чем кто-либо; Ана, которая пробовала это в натуре, не в счет. Итак, ты уже можешь вообразить лимонный лист в вязкой массе; я не собираюсь критиковать ваше творчество, но кляр a la Huerta все же другой – полупрозрачный, студенистый, более клейкий; наверняка у них какой-то секрет. Вообще в Мурсии делают три основных вида папарахотес: свежие, затем печеные в духовке, и наконец жареные на открытом огне. Едал я только последние; раз попробовал печеные в духовке, а они оказались не клейкие… такой облом! После этого пробовать свежие вообще не хотелось. Зато те, жареные на открытой печи в горящей жидкости – уж не знаю, масло это или спирт – о-о! Если пожелаешь, их приготовят прямо на твоих глазах. Только представь себе это пламя, вздымающееся со сковороды! Затем вокруг листьев в кляре наливают фруктовый сироп (про который вы, кстати, забыли); а уж затем на краешек горячего блюда кладут мороженое. Разумеется, весь шарм в том, чтобы вкушать горячее, пахучее и густое вперемешку с холодненьким и быстро тающим. М-м!..

И он блаженно закатывал глаза, в то время как Ана с Мариной понимающе перемигивались.

Они делали паэлью по-валенсиански – не тот ее вариант, который из марисков, то есть морепродуктов, а тот, который из кролика. Никакой курицы! такая паэлья готовится только из кролика – не считая, конечно, непременных улиток; рис должен быть выкрашен желтым, а уже выбор марисков (если они все-таки есть) зависит от вкуса повара. На глубокой сковороде обжарьте в оливковом масле несколько зубчиков чеснока и нарезанный полосками красный перец. Чеснок затем выбрасывается – он и нужен-то лишь чтобы придать привкус маслу; полоски же перца – tiritas – приберегаются на потом. Натрите на терке помидор без кожицы и обжарьте в том же масле. Затем – самое важное: в сковороду выкладываются небольшие кусочки кролика, посоленные и поперченные, туда же пару веточек тимьяна; все это обжаривается на интенсивном живом огне. Когда кусочки мяса приобретут золотистый цвет (ах!), добавьте в сковороду бульон или воду, перец, соль, шафран, после чего смело всыпайте рис (одну часть риса на две воды). Доведя до кипения, убавьте огонь и варите минут двадцать, помешивая лопаточкой; да не забудьте вовремя (незадолго до окончания варки) добавить к рису хорошо вымытых улиток! И, наконец, перед самым окончанием варки сверху укладываются tiritas, в качестве вкусного украшения и завершающего штриха.

И, конечно же, суп гаспачо, блюдо андалусских крестьян, внешне напоминающее русскую окрошку и тоже употребляемое в холодном виде, но готовящееся совершенно иным способом. Чтобы сделать гаспачо – настоящее, а не из пакетов фирмы «Белая курица» – критически необходима батидора, то есть мельница-миксер для свежих овощей. Очистить от кожицы килограмм зрелых помидоров и один средних размеров огурец, нарезать их мелко и поместить в стеклянный сосуд. Измельчить один зеленый перец, небольшую луковицу и зубчик чеснока и тоже бросить в сосуд; наконец, добавить туда чашку хлебных крошек, чашечку оливкового масла, немного уксуса и щепотку соли. Оставить все это на полчаса; затем хорошенько размолоть в батидоре и поместить в холодильник. Блюдо сопровождается нарезанными томатами, луком, огурцом, луковицей, вареным яйцом, сухариками; каждый ингредиент помещается на отдельном маленьком подносике, чтобы едок мог взять то, что ему нравится (желательно пальцами) и, облизываясь от предстоящего удовольствия, по вкусу добавить в свою персональную глиняную миску.

Разумеется, кроме этих нескольких, они готовили массу и других, более сложных блюд, одновременно все больше сближаясь друг с дружкой – очевидно, путь к сердцу Аны лежал через кулинарные тонкости. Уже не раз и не два, исподтишка наблюдая, как быстро и ловко ее домработница чистит жареные каштаны или выковыривает улиток из скорлупы, она ловила себя на внезапном желании заговорить с ней о ванной. Наконец, наступил день, когда она поняла, что больше не может, да и не считает нужным противиться этому желанию.

– Дорогая, – сказала она, – оставь на сегодня дела; я сама это позже доделаю. Я хочу поговорить с тобой неформально… даже больше того – по душам.

Марина не выказала удивления.

– Как Вам будет угодно, – кротко сказала она, села на стул и сложила руки на бедрах.

– Ты сидишь как-то по-школьному, – сказала Ана. – Твоя поза не очень-то вдохновляет на откровенность.

Марина пересела в кресло. Она положила ногу на ногу, выставила локоть одной руки в сторону, другой рукой же подперлась на манер роденовского мыслителя, облокотившись ею на подлокотник.

– Так лучше, – сказала Ана.

– Главное же не поза, верно? – сказала Марина после некоторой паузы и улыбнулась.

– Смотря в каких делах… Но сейчас ты права; я просто не знаю, как начать.

– Начать – всегда самое сложное.

– Да. Наверно, я зря тебя отвлекла. Я еще не готова к этому разговору.

– Как Вам будет угодно, – повторила Марина.

– Это смешно, правда ведь?

– Нисколько, – сказала Марина. – Вообще примите к сведению, что Вы можете делать со мной все что Вам заблагорассудится. Пожалуйста, никогда не смущайтесь моим присутствием или оценкой; по правде говоря, этой оценки просто не существует.

– Ты хочешь сказать, – уточнила Ана, – что вообще не оцениваешь какие бы то ни было мои действия?

– Ага. У меня нет причин поступать иначе.

– Это немного странно… Обычно люди склонны если не обсуждать с третьими лицами, то хотя бы внутренне оценивать поступки других.

Марина пожала плечами.

– Может быть.

– Но так тоже не совсем интересно, – сказала Ана. – Ведь ты живой человек, не какой-то там робот. А если бы я сама попросила тебя что-нибудь оценить?

– Тогда, – сказала Марина, – я оценила бы.

– Ну, так считай, что я прошу.

– Оценить – что?

– Ты знаешь что.

Марина не сумела сдержать легкой улыбки.

– Да, я понимаю, о чем Вы… но оценки тоже бывают разными… я хочу сказать, можно оценивать с одной и той же точки зрения, но как бы в разном разрезе. Например, глядя на быка, один и тот же человек в одно и то же время может оценивать его опасность, красоту, пригодность к работам и так далее, вплоть до качества мяса.

– Не запутывай меня, – попросила Ана, – я уже знаю, что ты весьма и весьма неглупа. Скажи хоть что-нибудь… в любом разрезе, в каком сама хочешь.

– Я случайно зашла тогда, – сказала Марина.

– Я понимаю. И что?..

– Я не смогла выйти. Это было выше моих сил.

– Что ты чувствовала?

– Не знаю, как это назвать. Я будто увидела чудо. Я чуть с ума не сошла; ничего прекрасней я в жизни не видела.

– Продолжай, прошу…

– Все тело у меня защипало, к глазам подступили слезы, дыхание прервалось… я лишилась сил, только и смогла что опуститься на колени. Потом я слегка пришла в себя и принялась созерцать. Мои мысли и чувства исчезли… созерцание захватило меня полностью, и я не могла определять время… Вот, собственно, и все.

Ана помолчала.

– Скажи, – вкрадчиво спросила она, – это случилось от неожиданности – или… или тебе хотелось бы повторить этот опыт?

– Я не могу отвечать на такой вопрос, – сказала Марина медленно, – это против моих правил. Видите ли, этот вопрос касается не только меня, но и Вас; поэтому здесь Ваше дело – приказывать, а мое – подчиняться.

– В таких делах я не могу приказывать кому бы то ни было, – заметила Ана, – не будучи уверенной, что мои приказы приходятся по душе.

– Я уже сказала Вам все, что могла, – возразила Марина. – Мои оценки полностью зависят от Вас; если Вы желаете, чтобы Ваши приказы пришлись мне по душе, то я приму это тоже как приказ и исполню в точности.

– Ты говоришь невозможные вещи, – сказала Ана недоверчиво. – Возможно, рабыни в древности и ощущали себя именно так, но сейчас другие времена, и ты вовсе не моя рабыня.

– Простите, – мягко сказала Марина, – но в этом Вы ошибаетесь; я ощущаю себя именно как Ваша рабыня. Конечно, если Вы будете настаивать, я буду вынуждена подчиниться и такому приказу, то есть притвориться свободной личностью; но знайте, что я буду делать это с определенным внутренним сопротивлением, и это может привести к плохому.

– Что за соревнование вежливостей! – воскликнула Ана. – Хорошо, ты выиграла; я велю тебе, чтобы ты… тьфу! какая глупость… я хочу, чтобы ты всей душой желала повторить то, что случилось с нами троими. Теперь ты желаешь этого?

– Да, – сказала Марина.

– Ты притворяешься, – сказала Ана, глядя на нее с подозрением.

– Притворяюсь в чем?

– Ах, да не знаю я… Ты такая странная. Значит, ты искренне хочешь?

– Абсолютно.

– Только смотреть – или что-нибудь еще?

Марина надолго задумалась.

– Серьезный вопрос, – сказала она наконец. – Наверно, я рабыня все-таки до некоторых пределов. Поймите меня правильно, Ана: я действительно могла бы делать все, что Вам от меня захотелось бы, и я бы получала от этого настоящее удовольствие. Однако в некоторых вещах это удовольствие происходило бы не от моих действий как таковых, а от того, что я выполняю Ваше желание.

– Я понимаю тебя, – сказала Ана, – но ты не ответила на мой вопрос.

– С Вашего позволения, я бы только смотрела.

– Ну что ж, – удовлетворенно вздохнула Ана, – похоже, что я и сама хотела бы только этого; в противном случае, боюсь, у меня возникли бы проблемы с Вероникой.

– Вероника, – задумчиво повторила Марина. – Какое красивое имя.

– Да… ведь я тебя с ней даже не познакомила.

– Мне показалось, что мое вторжение ей не пришлось по душе.

– Как тебе могло это показаться? Она же моментально вырубилась. Не могла ничего выражать.

– Ну, не так уж и моментально… а еще, чтоб Вы знали, она оклемалась немножко раньше, чем Вы это заметили. Но не открыла глаз… понимаете?

– Какая ты хитрая, – сказала Ана с улыбкой.

– Я просто боялась, что Вы меня выгоните.

– Но теперь ты видишь, что это не так?

– Теперь – да.

– Остановка за малым, – сказала Ана, – убедить Веронику. Собственно, все ее страхи – это чтобы я не соблазнилась тобой. Но я же не соблазнилась тобой, верно?

– Возможно, – уклончиво ответила Марина, – то есть, я хочу сказать, что она может понимать слово «соблазнилась» по-своему. То, что было между вами до известного дня, принадлежало только вам двоим, а теперь Вы хотите разделить это еще с кем-то; в результате она запросто может счесть мое подглядывание разновидностью Вашей измены.

– Похоже, в твоих словах есть доля истины, – мрачновато заметила Ана, – я и сама подумывала об этом.

– Прошу Вас, Ана, – проникновенно сказала Марина, – не спешите, еще хоть немного подумайте. Сейчас мы, кажется, миновали возможные неприятности… может быть, оставим все как есть? Ведь если у Вас с Вероникой возникнет конфликт, то именно я буду жертвой.

– А если даже так, – спросила Ана, пожав плечами и прищурившись, – что ты потеряешь? Тоже мне жертва… Найдешь другую хозяйку, без сексуальных причуд.

– Заклинаю Вас, не говорите так, – взмолилась Марина. – Вы не представляете, как больно делаете мне таким разговором… Я устроена иначе, чем большинство людей. Для меня мои хозяева – это единственная моя семья; мне трудно привыкнуть к ним, но если уж я привыкаю, то это надолго. Даже собаку не выбрасывают из дома вот так запросто. А ведь я все-таки человек.

– Твои слова прямо-таки вышибают слезу, – сказала Ана. – Не думай, что я настолько жестока. За недолгое время я тоже привыкла к тебе; я позабочусь, чтобы у тебя все было хорошо, независимо от фантазий Вероники. Твоя прежняя хозяйка, Анна Сергеевна, рассказывала мне о твоих особенностях. Признаться, вначале я не поверила ей. Сочла это гиперболой… или заблуждением… Но сейчас я вижу, что это действительно так. Чем больше я тебя узнаю, тем более удивляюсь тебе; не будь ты у меня домработницей, я предложила бы тебе стать моей подругой.

– «Домработница» – это просто слово, ярлык, – сказала Марина. – Если Вам неприятно постоянно ощущать разницу нашего положения, Вы можете ничего мне не платить – деньги для меня не главное; будет считаться, что я просто помогаю Вам в обмен, к примеру, на общий стол… иногда… Вообще-то, – добавила она, – быть у Вас в услужении мне гораздо приятнее, чем если бы я считалась Вашей подругой. У меня очень силен мотив подчинения.

– Я вижу, – сказала Ана. – Но я не могу тебе не платить, это было бы несправедливо. Скажи, а слово «служанка» тебе нравится?

– Нравится, – сказала Марина, – и даже очень. Это старинное красивое слово с душой, в отличие от несуразно-совкового «домработница».

– Ну, так я буду считать тебя своей приближенной служанкой. Ты случайно не читала «Фламенку»?

– Боюсь, нет…

– Не огорчайся. Это испанский эпос; я просто вспомнила, что когда-то в Испании служанка была ближайшей помощницей, наперсницей, самым доверенным лицом госпожи. Они вместе ходили…

Она запнулась.

– На блядки, короче. Сеньора – впрочем, чаще сеньорита – развлекалась с сеньором, а служанка в это время развлекалась со слугой последнего. Я не провожу прямых параллелей, – оговорилась она, – надеюсь, ты понимаешь… Мужчины здесь не при чем, это просто пример отношений и ничего более.

– Я все понимаю. А можно я буду называть Вас госпожой?

– Тогда уж лучше сеньорой, – усмехнулась Ана.

На лицо Марины набежала тень разочарования.

– Я пошутила, – сказала Ана. – Называй как хочешь, только наедине. Впрочем… при Веронике тоже… А при всех остальных – Ана, пожалуйста.

– Договорились, – сказала Марина, весьма довольная разговором. – Какие будут распоряжения, Госпожа?

– Ну… – задумалась Ана. – Ты, кажется, сделала все дела, кроме тех, от которых я тебя сама освободила. Отношения мы пересмотрели; с этим делом покончено. Вероника? Этим займемся чуть позже…

Глава IV

Хлопоты Вальда. – «Я покоряюсь». – Во «Французских

Линиях». – Пись-пись! – Какие в Москве магазины, метро

и т.д. – О проблемах вулканологии. – Расписанный шар. —

Участь Тарраса. – «Руби концы!»

Подписание контракта назначили ближе к концу тысячелетия, на понедельник; поэтому весь четверг, всю пятницу и весь последовавший затем уикенд офисина жила сложной, особой, лихорадочно-возбужденной предконтрактной жизнью.

Основная часть того, что происходило до простановки самоувлажняющихся печатей, была в ведении Вальда Пендеревского. По правде говоря, ни Вальд, ни тем более Филипп никогда не испытывали любви к подобным мероприятиям. Они бы лучше попрограммировали, а то и поспорили о том о сем… на худой конец, съели бы что-нибудь вкусненькое… в общем, они бы лучше позанимались чем-нибудь таким, от чего у каждого бы осталось приятное ощущение. А вместо этого Вальду приходилось выслушивать мнение о контракте штатного юриста, г-на Х., затем выслушивать существенно отличающееся от него мнение внешнего эксперта из титулованной фирмы, затем устраивать согласительные совещания, самолично вникать в суть расхождений в позициях, самолично же выдвигать предложения по ликвидации расхождений и в итоге опять-таки самолично проверять текст контракта, по ходу дела исправляя его и редактируя заново; при этом каждое промежуточное и окончательное предложение, а также каждый промежуточный и окончательный результат ему приходилось обсуждать и согласовывать с противной стороной в лице господина Эскуратова, который был занят абсолютно тем же самым.

Но это было далеко не все – а точнее, это была лишь маленькая часть всего, чем приходилось заниматься Вальду. Это возникло не в один день. Когда-то, едва появился факс, они стали заключать контракты по факсу, радовались этому и наивно мечтали, как будущие компьютерные сети упростят контрактную процедуру еще более. Первой ласточкой новых веяний был банк: подписание контракта было назначено; была устроена презентация проекта, приглашены корреспонденты и партнеры обеих сторон, пилось шампанское, делались памятные фотографии и видеосъемки. Банк не мог позволить себе зажать мероприятие, кого-то из этих не пригласить, а кого-то из тех – наоборот: обидятся… заподозрят… не пригласят к себе в следующий раз… в конце концов не возьмут куда надо…

И началось. В силу закона всеобщего развития каждое следующее подписание должно было превосходить прежние образцы. Увеличивались банкеты; флюсом вздувалась сувенирно-представительская сторона; новые идеи рождались в недрах презентационной бучи и, выбулькиваясь на поверхность, обходились во все большую копеечку. Кто-то первым устроил сауну, кто-то – массовый выезд на природу… затем подоспело ретро – танцы под граммофон, катание на старинных автомобилях, просмотр хроники на кинопередвижке «Украина»… затем пошла экзотика – подписание на палубе океанского лайнера… подписание под водой… почетный караул, рок-фестиваль, фейерверк… праздник высокой моды и сексуальных меньшинств…

В итоге юристы, статьи, условия и оговорки как бы отошли на второй план, сделались докучным прозаическим дополнением к главному, яркому. В итоге Вальд занимался прозаическим – процентов, наверно, на пять. В остальное время он:

создавал презентационную комиссию и руководил ею, определял место и время протокольных процедур, рассматривал сценарий, дизайн, специальное освещение, приветствие пионеров и музыкально-звуковое сопровождение, утверждал сметы на сувениры, памятные медали и угощение, хронометрировал таяние ледяной застольной скульптуры, утрясал список приглашаемых и сопровождающих лиц;

создавал комиссию по приобретению представительских авторучек для простановки подписей, пробовал образцы, испытывал перья на пластичность, смачиваемость и содержание драгоценных металлов, испытывал чернила на тон, светостойкость, запах, нерасплываемость вглубь бумажных волокон и несоздание поверхностных клякс;

создавал бригаду по предварительной и оперативной проверке остальных атрибутов подписания: бумаги на гладкость, стола на твердость, стульев – на мягкость сидений и твердость ножек, а также чтобы уполномоченные лица не смогли перепутать графы для подписей;

создавал бригаду по монтажу корабельного носа для разбиения бутылки шампанского, испытывал нос на прочность, веревку на прочность, бутылку на непрочность, шампанское на выдержку (не менее 27 месяцев внутри бутылки);

создавал комиссию по купаньям в горячих источниках, определял состав лечебно-оздоровительных мероприятий, утрясал список приглашаемых и сопровождающих лиц;

создавал зрелищную комиссию, совместно с нанятым режиссером устанавливал место и время извержения передвижного вулкана, заказывал воздушные шары для рекламно-развлекательной гонки, утрясал список привлекаемых диких зверей;

создавал комиссию по охранно-пропускному режиму и вопросам комплексной безопасности, координируясь с соответствующими ведомствами и подразделениями;

и, наконец,

каждое промежуточное и окончательное предложение, а также каждый промежуточный и окончательный результат всего перечисленного – опять-таки обсуждал и согласовывал с другой стороной в лице господина Эскуратова, который был занят абсолютно тем же самым.

Время Филиппа еще не наступило, он был выше всей этой суеты. Вальда было жаль, но Филипп никак не мог облегчить его участь. Как оба они, так и другая сторона во главе с Эскуратовым охотно бы обошлись без этих помпезных приготовлений; было понятно, почему некогда, в эпоху карабканья по ступенькам, им приходилось играть в чужую игру, но почему они, взрослые люди, продолжали ее уже стоя на высокой позиции – вот это было для них для всех настоящей загадкой.

В эти дни Марина впервые была допущена до дела, не связанного с домашним хозяйством, то есть до участия в подготовке туалета Госпожи. Кроме них двоих, в подготовке участвовала Вероника. Ана волновалась; ей предстояло свести свою единственную подругу с новоиспеченной наперсницей – и сделать это так, чтобы не повредить никому. Она рассудила, что лучше сделать это на людях. По телефону она назначила Веронике встречу в одной из новых торговых галерей. В самом конце разговора, когда все уже было обсуждено, она между прочим упомянула о том, что ее будет сопровождать Марина.

– Как?! – только и нашла что вымолвить Вероника.

– Дорогая, – ласково сказала Ана, – почему такая реакция? У меня теперь есть служанка; в таких делах служанка должна помогать своей госпоже.

– Я думала, ябуду тебе помогать…

– Но это разная помощь, – улыбнулась Ана, – ты будешь смотреть, советовать… Ты понимаешь разницу между подругой и служанкой?

– Ты испортила мне настроение.

– Ника, прошу, не капризничай. Этот вопрос мы уже обсуждали, помнишь? Мы решили его раз и навсегда.

– Зайка… я понимаю… но сердцу не прикажешь…

– Немедленно прекрати! – отрезала Ана. – Ты даже не сказала ей спасибо за то, что она оказала тебе первую помощь при травме головы – притом, заметь, профессиональнуюпомощь. Вообще умерь свой пыл по отношению к этой девушке; между нами с ней абсолютно ничего нет и быть не может, но я беру ее под свою защиту. Ты поняла?

– Да, – убито сказала Вероника.

– Будь хорошей девочкой. Я люблю тебя.

– Повтори.

– Я люблю тебя!

– Я покоряюсь, – сказала Вероника.

Так-то они и встретились в галереях, и Вероника понемножку привыкла к присутствию Марины, как привыкает кошка, живя под одной крышей с каким-нибудь безобидным пудельком. Конечно, Ана не повела их обеих к любовному ложу прямо из галерей. Они вдоволь походили по сверкающим, душистым, нежно звучащим пространствам – Госпожа с Вероникой под руку впереди, а Марина сбоку от Госпожи и слегка поодаль; они примерили пару вещей – Ана постаралась, чтобы Марина принимала снятые с нее вещи, а Вероника, наоборот, подавала ей новое и дорогое; при этом она лучезарно улыбалась обеим; затем Вероника отдалялась и, глядя на разодетую Госпожу со стороны, высказывала критические замечания, в то время как Марина безмятежно стояла рядышком с Госпожой и ожидала приказов. Она думала о Царе. Когда контракт будет подписан, Господин на какое-то время погрузится в работу полностью; нужно будет позаботиться о Нем во всех смыслах. Нужно, чтобы походы, подобные этому, были не столь уж часты. К счастью, есть Вероника. Госпожа будет сидеть в кафе с Вероникой, а Царевна в это время будет ублажать Царя. Вот как должно быть; вот так и будет. Милая, милая Госпожа…

Госпожа между тем не сошлась с Вероникой в оценке сочетания некоторых цветов. Марине с некоторых пор было предписано оценивать; Госпожа попросила ее быть третейским судьей. Марина поступила дипломатично, то есть признала Веронику правой в целом, но Госпожу правой в пикантных частностях. Госпожа в два счета раскусила ее дипломатию и задорно подмигнула; затем они прогулялись по улице до другой галереи, где все вместе дружно посмеялись над какой-то очень богато и столь же нелепо одетой дамочкой, а напоследок, во «Французских Линиях», выпили кофе под огромным макетом Эйфелевой башни, сидя – втроем – за одним и тем же столом.

Ближе к концу этого кофе Марина почувствовала движение ноги под столом – движение, которое ее не касалось – и Госпожа негромко сказала:

– Мариночка, мы сейчас покурим, а ты…

– А я пойду покатаюсь на лифте, – с лукавой улыбкой ответила Марина, – и вернусь через…

– Пятнадцать минут? – предположила Вероника.

– Пятнадцать минут, – подтвердила Госпожа.

Когда Марина ушла, Вероника поджала губы и, не отрывая своей ноги от Зайкиной ножки под столом, сказала:

– Я должна извиниться за то, что устроила тебе по телефону. Ты была права; она премилое существо.

– Проехали, – сказала Ана.

– Ты не дослушала.

– Ну?

– Но я не смогу поблагодарить ее за мое спасение, или как это называется. У меня просто духу не хватит.

– Она не обидится, если ты ее не поблагодаришь.

– Что мне она? Тыне обидишься?

– Глупышка, – сказала Ана, глядя на Веронику с любовью. – Какая ты глупышка…

– Я хочу тебя. Прямо сейчас.

– Сейчас? – растерялась Ана. – Ну, давай… сбежим, что ли…

– Ты не поняла. Сейчас – значит сейчас, – и, глядя в Глазки, она сильнее прижала свою ногу к Зайкиной. Она стянула со своей шеи тонкую косынку и медленно опустила ее себе на колени, и ее рука так и осталась под столом. Она – рука – коснулась Зайкиных бедер и проползла между ними вовнутрь.

Глазки расширились.

– Нас же насквозь видно отовсюду, – шепнула Ана в ужасе. – Пошли в туалет.

– Пошли.

Они нашли туалет, беззвучно приоткрыли дверь и заглянули. Туалет был на несколько кабинок. Ана обернулась к Веронике и приложила пальчик к губам. Они на цыпочках вошли в туалет. Ана тихонько прошлась вдоль кабинок, низко поклонившись каждой из них, и снова использовала пальчик; вначале она дважды ткнула им в сторону одной из кабинок, а затем подняла пальчик вверх, показывая тем самым Веронике, что в этой кабинке кто-то сидит – причем один (одна!), а не двое.