Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 77 страниц)

Бедная Мария, думал царевич. Обрести и потерять мужа в течение одного дня – это страшное потрясение. Она наверняка не в себе; во всяком случае, нормальный человек не стал бы рассчитывать на этакое корыто, вдобавок не имеющее ничего похожего на двигатель. Подумав так, он незаметно вздохнул и сделал вид, будто заинтересовался корытом.

Бедный мальчик, думала между тем княгиня. Он еще даже не осознал масштаба трагедии; на него, видно, все еще действует ошеломляющая картина гибели князя… Она заставляла себя не думать о муже, о князе, об этой картине; думать только о том, что обещала ему – о спасении Игоря. Она обрадовалась, когда мальчик наконец-то проявил интерес к происходящему; те немногочисленные слова, что он ронял прежде за проделанную ими дорогу, были вялы, бесчувственны и тусклы.

Теперь, стоя перед вещественным средоточием ее надежд, она не могла позволить себе гневить Господа сомнениями. Она возблагодарила Его. Она еще раз припомнила путь, проделанный только что – сам по себе свидетельство некой воодушевляющей благодати.

Как они молча шли по темным ходам, вчера еще вполне безопасным, а сейчас, несмотря на все меры, грозящим на каждом шагу шальной группой врага. Как спускались в бездонную пропасть. Как, сорванная взрывом с навешенных мест, огромная стая летучих мышей захлопала крыльями и заметалась по залу, и как они, невольно задравши головы, попытались рассмотреть этих мышей, но в темной вышине ничего не увидели.

– Княгиня, – спросили ее сопровождающие, – вы уверены, что вскрыта нужная вам дверь?

– Да, – сказала она.

– Может быть, помочь донести ваши припасы?

– Нет, это недалеко.

– В таком случае, мы оставляем вас. Ваше высочество… Княгиня Мария…

– Прощайте. Спасибо за все, господа.

Проводники поклонились и исчезли во тьме.

– Дай руку, – сказала Мария. – Пошли.

– Мария, – заметил царевич, выполняя то ли приказ ее, то ли просьбу, – ты обратилась ко мне на «ты».

Она ничего не ответила. Молча учась друг друга щадить, они быстро пошли вдоль широкого коридора, совсем не грязного, с ровным полом и ровными, некогда белеными стенами, по которым были протянуты кабели разного вида и толщины. Игорь глядел по сторонам, спотыкался; в одном месте остановился и присел завязать шнурок.

– Быстрее, – тревожно сказала Мария.

– Но здесь никого, – отозвался царевич. – Куда нам теперь-то спешить?

– Может начаться обвал, – объяснила Мария. – Это самое страшное, что может случиться с нами. Нужно успеть дойти до нужной двери.

– А что за ней?

– Увидишь… а вот, кажется, и она.

Луч фонарика, упершись в облупленную от времени стену, высветил несколько странных знаков на ней. Под этими знаками здесь стоял самый обычный распределительный щит или, может быть, трансформаторный ящик. Лаконичный череп был нарисован на нем. Мария обернулась к царевичу.

– Открывай, – шепнула она ему.

Игорь вопросительно посмотрел на нее.

– Ты как будто боишься, – заметил он.

Она отвела взгляд.

Он прав, сказала себе она. Ее охватило смятение. Она надеялась, что все должно быть так, как она это знала, но она не могла быть в этом уверена. Если это была фантазия или ошибка, оба они были обречены.

– Тебе показалось, – сказала она. – Открывай!

Он неуверенно потянулся к металлической рукояти, повернул ее вправо – и затем на себя.

Дверь открылась. Открылся проход.

– Фу-у, – облегченно выдохнула Мария. – Ты угадал, я боялась. Я не знала, что делать, если бы здесь не было этой двери.

– Ты обманула меня? – вскинулся царевич.

– Перестань. Идем лучше, пока камни не посыпались.

– Идем.

Они прошли сквозь секретную дверь и закрыли ее за собою. Невысокая лесенка вела их вверх. Они поднялись по ней и услыхали, как их шаги сделались гулкими. Пахнуло сладковатой, особенной смазкой – примерно так пахнет в метро. Мария повела фонариком по полу. В световом луче тускло блеснули рельсы.

– Это здесь, – сказала она.

Луч ее фонаря пробежался вдоль рельсов и высветил во тьме створ туннеля высотой в человеческий рост. Затем он вернулся, пробежался в другую сторону и уперся в нечто пузатое, ребристое и сверкающее, стоявшее на рельсах в десятке шагов от Марии с царевичем и глядящее на них единственной незажженной фарой изрядных размеров.

– Ура! – крикнула Мария.

Она бросилась к сооружению, и Игорь за ней. Это была, в сущности, вагонетка; она была сделана, видимо, из нержавеющей стали и очень тщательно; каждая деталь была так отполирована, что пыль не задерживалась на ней. Мария со всех сторон осветила вагонетку фонариком, пощупала ее, погладила и даже поцеловала.

Вагонетка была невысока. Они оба заглянули вовнутрь ее просто через борт, завернутый, как край обычной эмалированной ванны. Она и в целом была немного похожа на ванну, но больше всего своею формой напоминала обыкновенный ботинок, благодаря возвышавшемуся над фарой обтекателю со стеклом.

Внутри вагонетка напоминала двухместный автомобиль, с той разницей, что кожаный диван был сплошным и занимал ее более чем наполовину. Никаких органов управления, однако, в ней не было, за исключением единственной кнопки; вместо приборной доски висело что-то похожее на откидной стол.

Они стояли перед сооружением, и Мария шептала молитву. Она не знала православных молитв. Надеясь, что Бог простит, как прощал до сих пор, она прочла католическую молитву и перекрестилась по-православному.

– Все, – сказала Мария. – Пора.

Они перевалили свои не слишком тяжелые мешки через борт вагонетки и бросили их на диван. Мешки упали с гулким хлопком, и вверх поднялось облако пыли. В ответ прозвучал двойной громкий чих. Они улыбнулись – первый раз за все время с момента гибели князя Георгия.

– Лезем, – сказала Мария.

Они без труда перелезли через вывернутый борт и соскочили на диван, оказавшийся необычайно мягким. Они даже немножко попрыгали на нем; при этом Мария дивилась качеству кожи – она-то знала, сколько этой коже лет.

– С Богом, – сказала Мария. – Хочешь ее запустить?

– Этой кнопкой?

– Нет. Она держится цепью за стену; нужно просто отомкнуть замок.

– Значит, эти рельсы ведут вниз?

– В том числе и вниз.

– Тогда ясно.

Игорь пробрался назад по дивану, перегнулся через задний изгиб борта, посветил себе фонариком, отыскал замок цепи, дотянулся до него и открыл.

Цепь со звоном упала. Ничего не произошло.

– Ее нужно толкнуть, – догадался Игорь.

Он хотел было найти упор и снова высунул голову за борт – но даже этого незначительного движения оказалось достаточно, чтобы вагонетка, будто испугавшись, тихо тронулась с места.

– Смотри-ка, – удивился он. – Это сила реакции; здорово же она смазана.

– Ты даже не представляешь себе, как здорово, – сказала Мария.

– А зачем кнопка?

– Это фара. Пока не разгонится, нажимать нельзя.

Вагонетка въехала в туннель; лучи фонариков, направленные вверх, уперлись в темные, полукруглые своды. Хотя уклон был практически незаметен, вагонетка явно набирала ход – это можно было установить по скорости, с которой своды перемещались над ними.

– Почему стыки рельсов не гремят? – спросил Игорь.

– Потому что их нет, – ответила Мария.

– Их не может не быть. Ты знаешь, для чего предназначены стыки? Чтобы рельсы не полопались от холода или жары.

– Здесь нет ни холода, ни жары.

– Шутишь. Даже в метро есть.

– А здесь нет, – упрямо сказала Мария. – В противном случае, почему же они не полопались?

Царевич надулся и замолчал.

– Гаси свой фонарь, – сказала Мария через какое-то время. – Нам далеко; нужно экономить электричество.

– Что ты все командуешь? – разозлился Игорь. – Кто здесь главный – ты или я?

– Милый, – сказала Мария ласково, – Игорек! оставь это… Нас ждет уйма опасностей и невзгод; я обещала его сиятельству спасти тебя, так что изволь пока делать что требуется. Если тебе так уж важно быть главным – ну, командуй ты… Что будем делать, ваше высочество?

– Прекрати, – буркнул Игорь и погасил свет. – Куда мы вообще едем?

– В эмиграцию.

– В другую страну?

– Да, – вздохнула Мария.

– Ты хочешь сказать, что это корыто… что этот туннель идет до самой границы?

Во тьме Мария не видела лица царевича, но живо представила себе его, до крайности удивленное.

– Да, – улыбнулась она, – и гораздо дальше. Наверняка это самый длинный в мире туннель; и в данный момент мы с тобою едва ли не единственные, кто о нем знает… а может быть, – добавила она со вздохом, – уже и совсем единственные.

Пораженный услышанным, царевич какое-то время молчал, видимо размышляя.

– Если так, – спросил он, – сколько же нам ехать? Мы просто умрем от голода.

– Отнюдь, – отозвалась Мария. – По расчетам, мы должны ехать примерно девять часов.

– И куда мы приедем за девять часов?

– В Испанию. В Барселону.

– Как это возможно? – спросил отрок. – Через весь континент! Я знаю географию; это несколько тысяч километров. Допустим, пять. Даже 5400, чтобы делилось нацело; значит, каждый час мы должны покрывать 600 километров. 600 километров! С такой скоростью летают самолеты; а по земле не ездят даже на «Формуле-1».

– Для твоего юного возраста такой расчет, возможно, и делает тебе честь, – с некоторой иронией сказала Мария, – но увы, он неверен. Он основан на том, что скорость корыта, как ты изволил выразиться, все время постоянна. Меж тем это не так; правда, я и сама не знаю верхнего предела этой скорости, но думаю, что она намного больше, чем 600 километров в час.

– Тогда у меня вопросы, – сказал Игорек. – Во-первых, откуда берется такая огромная скорость. Во-вторых, чье это? кто все это создал? Неужели князь? Если так, то я понимаю, почему ты говоришь, что мы единственные, кто знает об этом…

– Нет, – сказала Мария, – это создал вовсе не князь; он даже не знал об этом – я просто не успела ему рассказать, так как уже начались военные действия. Ах, если бы тебя не захватили! Ведь мы могли спастись все втроем. Ну почему, почему судьба так несправедлива?

И княгиня заплакала.

Через какое-то время она почувствовала руку отрока на своем плече.

– Не плачь, – сказал Игорь. – Мне тоже все время хочется плакать, но я креплюсь. Лучше расскажи мне об этой штуковине; это отвлечет нас обоих, да и время пройдет незаметно. А фару уже можно включить?

– Не знаю, – сказала Мария. – Давай для верности подождем еще с полчасика.

– Давай.

Меж тем они ехали уже довольно быстро; в мелких изгибах полированных поверхностей шелестел ветерок. Внезапно тон этого шелеста изменился, резко дунуло откуда-то со стороны, и из-под колес вагонетки явственно стукнуло.

– Что это было? – тревожно спросил царевич.

– Другая ветка, – сказала Мария. – Наша вагонетка отнюдь не единственная; таких веток более ста.

– Значит, в нас могут врезаться?

– Нет. Все вагонетки на привязи; ехать может только одна. Специальный и очень надежный механизм автоматически переключает стрелки.

– Значит, мы должны достичь нижней точки, а потом по инерции поехать наверх, – сказал царевич. – Но разве мы доберемся до того же уровня? Это похоже на вечный двигатель. Я про него много читал; его не существует.

– Ты где-то прав, – сказала Мария, – но… Это не объяснишь в двух словах. Представь себе, что на скатерти стоит какой-нибудь гладкий тяжелый предмет… например, пепельница от «Леонардо». Представил?

– Ну.

– А ты знаешь, что такое «Леонардо»?

– Леонардо да Винчи?

– Какой ты нетипичный подросток, – вздохнула Мария. – Зуб даю, девять из десяти твоих сверстников назвали бы не Леонардо да Винчи, а Леонардо ди Каприо.

– А что бы сказал десятый? – ехидно осведомился царевич.

– А ничего. Просто послал бы меня на три буквы.

– Мария, – сказал царевич, – ты все время отвлекаешься. При чем здесь вообще Леонардо? Ты сказала о гладком тяжелом предмете; вот и продолжай.

– Если резко дернуть скатерть в сторону… Нет, – покачала Мария головой, – этак у меня ничего не получится. Давай я тебе лучше расскажу всю историю, которая связана с этим, с начала до конца… только учти, она долгая.

– Ну и хорошо. Нам спешить некуда.

– Это точно, – согласилась Мария, – нам, как говорится, ночь коротать. Нужно устроиться поудобнее… Кстати – ты в туалет случайно не хочешь?

Игорек промолчал.

– Хочешь или нет? – повторила Мария.

– Какая разница? – недовольно отозвался отрок. – Ну, хочу… предлагаешь, что ли, через борт?

Мария хихикнула.

– Здесь это предусмотрено, – сказала она, зажгла свой фонарь и сощурилась от неожиданно яркого света. – Подвинься. Смотри: поднимаем половинку дивана… а вот и стульчак. Какашки наши прямо на рельсы посыплются.

– Как-то некультурно…

– Не смеши, – сказала Мария и убрала свет. – Никогда здесь не ступит нога человека.

– Отвернись.

– Я все равно ничего не вижу…

– Отвернись.

Отворачиваться во мраке было и впрямь смешно. Он не хочет, чтобы до меня донеслись его запахи, догадалась Мария. Она действительно полуотвернулась – но откуда ему было знать, что нюх ее был что у собаки? Откуда было знать про кровавые, желчные, рвотные, гнойные, прелые запахи, про запахи смерти и боли, веществ и растений – запахи, коих она знала великое множество и различала по недоступным для людей категориям, едва не на вкус и на цвет? Про сотни любовных запахов, сонных запахов, а еще запахов пробуждения, утренней ласки, движения и труда, и запахов усталости и заката… и конечно же, запахов этих первейших, здоровых, естественных (а про себя добавляла она – и красивых) человеческих отправлений. До чего лицемерна человеческая культура! Такое внимание к тому, что поглощаешь, и такая небрежность к тому, во что это превращается. Дотошно исследовать свою душу – то есть то, чего нет, – и делать вид, что реальной, насущной потребности будто не существует. Ну, не странно ли? Мария повела ноздрями, прикрыла глаза (даже в темноте это движение помогало ей сосредоточиться), в два счета познала до дна простой, радостный дух своего юного спутника – и, незаметно для него, широко улыбнулась.

– Все? – спросила она, прекрасно зная, что да.

Он погромче шуршал платком, делая вид, что тщательно вытирает руки. Она вспомнила, как он шумно глотал слюнки в машине, желая показать ей свой голод. Благословенные времена… Она снова тихо всплакнула.

– Я смотрю, тебя ни на сколько нельзя оставлять, – проворчал он, как взрослый, и она со светлой тоской уловила в его ворчании милые и утраченные интонации князя. – Ну же, Мария! Брось это; садись-ка лучше рядом и рассказывай наконец.

– Есть, ваше высочество, – сказала Мария. – Как вам известно, какое-то время я фактически проживала в Испании, выполняя там… – Она вздохнула, впервые подумав о полной бессмысленности положенных ею трудов. Это было уже не впервые. Чем больше, упорней, настойчивей трудилась она, тем большее разочарование вызывали в ней готовые, такие заслуженные и, казалось бы, желанные результаты. Моя судьба – терять, моя судьба – терять.

– Опять отвлекаешься, – строго сказал Игорек.

– В общем, я встретилась с одним человеком… язык не поворачивается назвать его стариком, настолько дух его был бодр; но на самом деле лет ему было очень много. Я даже не знаю точно, сколько; может быть, восемьдесят, а может, и девяносто. Когда меня представили ему, я еще так себе говорила по-испански и появлялась везде с переводчиком; поэтому, когда он отвел меня в сторону, намереваясь со мной поговорить, я испытала момент внутренней неуверенности. Но эта неуверенность сразу же прошла, так как он обратился ко мне по-русски, с акцентом не очень заметным и даже приятным на слух.

– Как его звали? – спросил царевич.

– Его… – замялась Мария и, подумав, ответила: – В общем, это был граф де ла Фуэнте.

– А почему ты не сразу ответила?

– Потому что я обещала сохранить его имя в тайне.

– Ты нарушила обещание? – поразился царевич.

– Вовсе нет, – сказала Мария. – Де ла Фуэнте – это фамилия, а я обещала сохранить в тайне имя; никогда я не назову тебе его, хоть пытай.

– Ну ладно, – сказал Игорь. – Продолжай.

– Итак, мы сдружились. Он знал массу исторических фактов и фактиков, которыми я как раз интересовалась; таким образом, он приобрел слушательницу, хорошую во всех отношениях, а я – новый источник информации. Кстати, испанское слово «фуэнте» означает источник; я нашла в этом добрый знак.

Опять сбоку на вагонетку налетел краткий вихрь, а под колесами стукнуло. Шелест ветерка между тем превратился в негромкий, но ощутимый свист; подняв руку, Мария была удивлена силой воздушного напора. Теперь она поняла преимущества ограждавшего пассажиров обтекателя. Игорь зажег фонарь и посмотрел наверх. Отдельных элементов свода уже не было видно; над ними стремительно проносилась одна тусклая серая полоса.

– Давай уже включим фару, – попросил он.

– Ну, давай.

Игорь нажал на кнопку.

Прибор, дождавшийся наконец своего часа, выпустил из себя мощный световой столб. Вагонетка практически не замедлила ход, зато все вокруг тотчас стало покойнее и уютней. Это было уже почти похоже на метро – только гораздо лучше, потому что не было лязга, не болтало из стороны в сторону, да и вообще потому что их, пассажиров, было всего двое, и они были друзья.

Какое-то время они зачарованно глядели вперед, туда, где рельсы сходились и исчезал даже этот яркий свет.

Потом Игорь сказал:

– Продолжай.

– Мне нравится, что ты не торопишь меня, – сказала Мария. – Я люблю рассказывать медленно и обстоятельно; не каждому в наше сумасшедшее время по душе такой рассказ. Особенно если учесть твой юный возраст и естественную непоседливость.

– Я не так уж непоседлив, – возразил Игорь; – ты забываешь, что последнее время меня обучали в Ордене. Кроме того, – быстро добавил он, видя, что упоминание об Ордене тут же отразилось на лице Марии, – ты хорошо рассказываешь. Я люблю такую манеру; она напоминает мне приключенческие книжки типа Жюля Верна, которые я читал в пять-семь лет.

Мне нужно быть более внимательной к выражению лица, подумала Мария; мы уже не в темноте.

– Спасибо, – сказала она. – Я описала тебе графа де ла Фуэнте; в один прекрасный день он пригласил меня посетить его загородную резиденцию. Я поехала. Это был небольшой, но очень живописный замок на вершине горы. Сейчас, по правилам, я должна бы рассказать тебе о замке. Но давай это пропустим; если наша поездка закончится благополучно, я надеюсь, ты своими глазами увидишь немало таких.

– А если неблагополучно, – добавил царевич, – то и рассказывать нечего.

– Ты прав. Итак, я приехала в замок, разумеется по этикету не одна. Мы прекрасно поужинали (не буду описывать тебе блюда; ты, кстати, не голоден? я – нет); а после десерта, в то время как все приглашенные пошли в сад смотреть специально устроенный для нас фейерверк, граф увлек меня в свою старинную библиотеку.

«Дитя мое, – сказал он, – я хочу рассказать тебе нечто поистине удивительное».

И сам его тон, и вид, с каким он произнес эту фразу, заставили меня задрожать.

«Это огромная тайна, – сказал далее граф. – Полагаю, на всем свете остался единственный человек, который знает об этом; он перед тобой».

«Я вся внимание», – пролепетала я.

«Мне не хотелось бы уносить эту тайну в могилу; я хочу, чтобы кто-нибудь знал ее. У меня нет прямых наследников, все мои старые друзья уже далеко… Я привязался к тебе, полюбил тебя… но самое главное, что ты из России; далее ты поймешь, почему именно это обстоятельство побудило меня выбрать тебя в качестве своей поверенной».

«Благодарю вас, ваша светлость».

«Присядь».

– Мы сели в кресла, и я обратилась в слух, – продолжала Мария. – То, что он мне рассказал, настолько меня захватило, что за весь его длинный рассказ я произнесла буквально несколько слов. (Хотя, замечу в скобках, это для меня не типично; есть у меня такой грешок – перебивать.) Поэтому, Игорек, кажется мне более уместным не передавать своими словами содержание его рассказа – типа, он был там-то, а этот, по его словам, сделал то-то и так далее… а просто попытаться воспроизвести этот рассказ как бы от его собственного лица.

– Это называется изложение, – заметил Игорь.

Глава XLVII

Международная обстановка. – Фон Куровски. – Трюки с

предметами. – Пломбированный вагон. – Бык и Европа. —

«Я, твой враг». – Тренировка памяти. – Откровения верных

друзей. – Фиаско экспроприаторов. – О преимуществе

немногочисленности

– История эта началась примерно шестьдесят лет назад, – сказал граф тихим голосом, полным таинственного очарования; – попробую, как традиционный рассказчик, единым штрихом описать это время. Твой покорный слуга, будучи строителем по образованию, служил в инженерных войсках будущего генералиссимуса, Jefe del Estado. На несчастной нашей земле едва закончилась жестокая война, унесшая миллион человеческих жизней; как ты знаешь, Jefe победил и стоял теперь перед непростой задачей объединения расколотой нации. Твоя страна, в которой тебя еще не было, одною рукой обнимала немецкого фюрера, а другой ковала оружие, предполагая легко его победить. Сам фюрер с неудержимостью маниака готовился к мировому господству; штаб советников проектировал огромную подготовительную работу по всем направлениям – военным, хозяйственным, культурным.

В результате этих работ по всей Германии начал действовать целый ряд секретных научных лабораторий, в которых подневольно или за большие деньги трудились ученые с именами, многие из которых впоследствии сделались знаменитыми. Ты, может быть, слышала про историю реактивных ракет «Фау-2»; эта история типична. Кстати, не будь таких лабораторий, американцы могли бы и не построить своей атомной бомбы в конце войны. Те, кто в течение ряда лет работал над этой бомбой на территории штата Нью-Мексико, уже было склонились к мысли об ее невозможности; однако в 1944 году им сообщили, что немцы построили бомбу, и они, конечно, поверили – в результате через год бомба у американцев была.

Каких только идей Гитлер не брал на вооружение! Был, например, ученый, внушивший ему, что жизнь на Земле протекает не на наружной поверхности твердого шара, а наоборот, на внутренней поверхности некоего сферического пузыря. Солнце, по его версии, находилось в центре этого пузыря, а звезды рассыпаны где-то посерединке. Если выстрелить по определенной траектории, полагал ученый, снаряд пролетит мимо звезд и солнца и упадет на другой стороне Земли. И Гитлер дал ему деньги на дальнейшие исследования; и ученый построил весьма странные пушки, назначение которых долгое время никто не мог разгадать.

Однако в основном принимались идеи все-таки тех, кто по старинке считал Землю шаром (хотя точная форма Земли называется «геоид», можно считать, что это шар). Одним из таких людей был некто Иоахим фон Куровски, 1875 года рождения и выпускник Гейдельберга; больше о нем не известно ничего, но уж это известно в точности. Не без труда добившись приема у фюрера, изобретатель принес к нему три вещи: толстую папку в красном кожаном переплете, а также яблоко и вязальную спицу.

«Мой фюрер, – сказал он, – смотрите».

И он проткнул яблоко спицей, но не по центру, а недалеко от поверхности – то есть, по хорде.

«Я вижу это», – сказал фюрер, внимательно глядя на действия изобретателя и размышляя, вероятно, не иллюзионист ли тот. – «Обратите внимание, – сказал тем временем фон Куровски, – что если бы по яблоку ходили маленькие человечки, эта прямая линия казалась бы им наклонной с каждой из сторон».

«Почему?» – спросил Гитлер. – «А потому, – сказал изобретатель, – что они считают горизонталью касательную, а не хорду. Вы видите? – он указал фюреру на поверхность стола. – Кажется горизонтальным; а земля-то меж тем – шар, как и это яблоко».

«Понимаю, – сказал Гитлер. – Если проткнуть земной шар от Берлина до Лондона, такой туннель будет короче, чем даже самый прямой путь по поверхности». – «Мой фюрер, – сказал визитер, – вы необыкновенно понятливы. Лично я доходил до этого долгие годы». – «Но что же нам даст это наблюдение?» – спросил Гитлер, польщенный похвалой. – «Дело в том, что этот туннель был бы не только самым коротким путем. Так как при движении по нему воображаемый экипаж вплоть до середины туннеля приближался бы к центру Земли, экипажу был бы не нужен двигатель; он катился бы сам, под собственным весом».

И фон Куровски проиллюстрировал это заранее заготовленным простым чертежом, извлеченным им из своей красной папки.

«Он катился бы, как с детской горки», – задумчиво произнес высокопоставленный слушатель, детально рассмотрев чертеж. – «Именно, мой фюрер». – «Но ведь потом пришлось бы, наоборот, подниматься». – «Да, но экипаж набрал бы такую скорость, что для его подъема на такую же высоту – то есть, до выхода из туннеля – потребовалось бы совершенно незначительное усилие. Именно так, например, работают часы с маятником: для поддержания одного и того же размаха требуется ничтожная доля тяжести гирь».

Фюрер задумался.

«Наконец, последнее, – добавил Куровски. – При движении экипажей в западных направлениях вообще не потребуется никакого усилия». – «А это еще почему?» – удивился фюрер. – «Из-за вращения Земли, – объяснил изобретатель. – Земля, вращаясь с запада на восток, как бы пропускает под собой экипаж, который таким образом сам собой смещается к западу».

Фюрер харизматически прищурился.

«Denn, – сказал он негромким, коварным голосом, который заставил изобретателя содрогнуться и едва не лишиться чувств, – этак любой автомобиль на шоссе, будучи на нейтральную скорость поставленным, сам собою к западу покатился бы! А не морочите ли вы мне голову, уважаемый Herr – мне, фюреру тысячелетнего рейха?» – и он был готов уже дать знак охране, чтобы примерно наказать мистификатора, но в это время тот невероятным усилием воли овладел собой, неожиданно для всех (в том числе, может быть, и для себя самого) протянул руку к стоявшему в кабинете низкому столику, типа шахматного, и резким движением дернул салфетку, расстеленную по его мраморной крышке и прижатую сверху композицией из горного хрусталя. Другими словами, он просто выдернул салфетку из-под этого хрусталя.

«Вы видели это, мой фюрер?» – крикнул он затем.

Хрустальная композиция, с которой Куровски так непочтительно обошелся, изображала немецкого орла, вонзившего когти в земной шар и распростершего над ним свои радужно искрящиеся крылья. Сей орел был подарен фюреру к юбилею рабочими, шахтерами Рура; реалистически отображенная глубина, на которую проникали когти могучей птицы, символизировала господство рейха над недрами, вдобавок к господству над земной поверхностью и воздушным пространством. Поэтому хрустальный шедевр был одной из любимейших вещей фюрера; ясно, что визитер, отнюдь не имевший ловкости фокусника, рисковал головой – ведь от малейшей ошибки в его движении орел наверняка бы упал и разбился; к тому же такое варварство было бы непременно расценено как политический протест. Тем не менее отчаянный жест оправдал себя: орел устоял и даже не шелохнулся; охрана окаменела от ужаса, а фюрер забыл о мысли наказать изобретателя и спросил:

«Na, и что?»

«А то, мой фюрер, – сказал фон Куровски, – что если бы я потянул салфетку медленнее, данный глобус потянулся был вслед вместе с орлом. Причем если орел потянулся бы вслед за глобусом в силу естественного монолита (иначе, единой кристаллической структуры данной породы, то есть горного хрусталя), то уж глобус, соприкасающийся непосредственно с салфеткой, потянулся бы за ней благодаря силе трения; именно потому-то, из-за трения, упомянутые вами повозки сами собой не трогаются с места».

Здесь, забывшись, изобретатель вытер взмокший лоб салфеткой, которую так и продолжал держать в руке, но фюрер, напряженно следящий за технической мыслью, даже не заметил этой очередной непочтительности. «Однако, – продолжал изобретатель свою мысль, – как показал мой простой опыт, при быстром движении сила трения отступает на второй план; именно это я и имел в виду, рассказывая о туннеле, но, вероятно, плохо объяснил в силу природного косноязычия. – И, видя, что фюрер полностью успокоился, он уже совсем смело добавил: – Разумеется, если б трение в одночасье исчезло, то любой экипаж, словно снаряд, немедля рванулся бы на запад со скоростью вращения Земли; а поскольку трение все-таки остается, экипаж всего-навсего ускоряется… но не слабо, мой фюрер! Расчеты показывают, что если ехать точно на запад, то придется еще и своевременно тормозить, иначе экипаж прямо-таки вылетит из туннеля». – «Doch! – сказал фюрер. – А если не тормозить, но запустить туда, например, бомбу?»

Фон Куровски задумался. «Ведь туннель, – медленно произнес фюрер, внимательно глядя на хрустальный земной шар, – не обязательно до конца доводить; можно, к примеру, под Лондоном строительству остановиться позволить…» Изобретатель вздрогнул. «Мой фюрер, – вымолвил он, – вы поистине гениальный человек; такая мысль мне и в голову не приходила. Наверняка эта бомба, набравшись энергии вращения Земли, произвела бы ужасные разрушения».

«Оставьте свои расчеты», – сказал фюрер.

Фон Куровски почтительно и наверняка не без дрожи в ногах и руках вручил ему краснокожую папку, а затем отсалютовал и удалился, в ожидании радостных перемен в своей жизни.

Не знаю, был ли оплачен проект хотя бы частично; полагаю, что нет, потому что последней из подшитых в папку бумаг была точная стенограмма описанного разговора (включающая в себя даже такую подробность, как то, что изобретатель вытер салфеткою лоб); финансовых же документов вслед за ней не имелось. Однако папка была бережно сохранена в числе самых секретных документов рейха; после того как Советская Армия вошла в Берлин, эта папка была отправлена в Россию в особом железнодорожном вагоне. Спереди и сзади от него на платформах располагалось по взводу солдат, на крыше вагона с каждой стороны сидело по снайперу, а на дверях и окнах вагона висели надежные пломбы.

В то время, когда Лос-Аламосский baby потряс мир страшною погремушкой своей, огромная роль научных изобретений уже была полностью ясна всем политикам. Сталин приказал подробнейше доложить лично ему обо всех найденных в Германии идеях и проектах. Разумеется, красная папка была тщательным образом изучена, и генералиссимус заслушал по ней доклад.

Доклад этот, кажется, оставил его равнодушным. Тем не менее через сколько-то времени те ученые, что работали над папкой и делали по ней доклад, исчезли при загадочных обстоятельствах. Их друзья и знакомые, кое-что слышавшие о папке, предпочитали не задавать лишних вопросов.

А еще через какое-то время у другого генералиссимуса, который уже с полным основанием носил славный титул Jefe del Estado (ибо ты знаешь, что этого человека я уважал и буду уважать, несмотря ни на что), зазвонил телефон. Jefe снял трубку, и резкий голос с характерным грузинским акцентом сказал: