Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 77 страниц)

Осуществляя свою прошлогоднюю затею, она все же вывела новую формулу, оптимизирующую Господина по ряду бытовых показателей. Теперь оставалось только пропустить через эту формулу построенный ею информационный массив. Дальше машина работала сама; не прошло и нескольких дней, как она получила стройную колонку из многих тысяч потенциальных господ, расположенных в порядке убывания своей комплексной привлекательности.

Очередной этап ее работ оказался закончен: подходи и бери. Ей взгрустнулось. Она так привыкла бороться с трудностями. У нее даже возникла мысль вычистить диск и начать все сначала. Эта странная, ненормальная мысль испугала ее; она подумала, что и впрямь способна так сделать под влиянием минутного настроения. Я переутомилась, подумала она; нужно развеяться. Она вышла в коридор, вдохнула милые сердцу больничные запахи и прошлась туда-сюда, автоматически подмечая, что где творится.

Внезапно она зафиксировала вокруг себя некую флюктуацию. Она не могла бы сразу сказать, что случилось. Такое она впервые заметила за собой, читая Корнеевы книги. Большинство из них она читала очень быстро, не вдумываясь в отдельные слова и постигая смысл фраз в целом, и в какой-то момент ей начинало казаться, что в тексте что-то не так. Она начинала вчитываться во фразы более внимательно и обязательно находила опечатку. Это забавляло ее – глаз вылавливал опечатку независимо от работы ее мозга; позже она узнала, что такая способность свойственна многим, не только ей. Так же было и сейчас. Она возвратилась в тот коридор, откуда только что вышла – нет еще; медленно осмотрела холл… кажется, горячее… кактус расцвел? нет, не это… вот оно! Ну конечно. Старый ее знакомый, бывший недруг и заведующий отделением китежской психбольницы Григорий Семенович, все еще сохраняющий сходство с артистом Фарадой, стоял здесь ни с того ни с сего в больничной пижаме и смотрел в окно; она просто увидела его со спины, вот почему флюктуация была распознана ею не сразу.

Она тотчас, как мышка, шмыгнула назад в коридор – неизвестно почему; это было ее обычной, машинальной реакцией на странное обстоятельство. Почему он в пижаме? Она никогда не видела его в пижаме. Да ведь он пациент, догадалась она; всю жизнь лечил других, а сейчас вот и сам оказался в больнице. Ей захотелось подойти к нему. Она выглянула из-за угла и посмотрела.

Григорий Семенович уже был не один. Пожилая дама стояла теперь рядом с ним, интеллигентного вида и такого же, как и он, небольшого росточка, и они, кажется, обменивались нежными приветствиями. Жена, догадалась Марина. Пришла проведать Григория Семеновича. Ага, значит, ее-то он и ждал возле окна; просмотрел, значит. Конечно. Вид у Григория Семеновича был слегка сконфуженный – как же так, проглядел.

Марина вернулась в кабинет и ознакомилась с документами пациентов, поступивших после ее предыдущего дежурства. Вот он. Что ж… бывает и хуже… Ей стало интересно, что у него за жена. Она открыла последний сохраненный ею файл и так же машинально, как отмечала флюктуацию и пряталась в коридор, набрала фамилию нового пациента – и машина тут же послушно выдала ей полный набор информации.

Тут до нее дошло, что файл, который она открыла, был оптимизированным списком потенциальных господ, а вовсе не входом в общую базу данных, как подразумевалось ее машинальным действием. Григорий Семенович гордо занимал в этом оптимизированном списке общее двадцатое место. Иначе говоря, он был потенциальный Господин, да еще какой!.. – по совокупности признаков… Как же так, удивилась она, он не мог бы пройти по состоянию здоровья… с учетом вчерашней госпитализации, продолжила она свою мысль, а база-то формировалась неделю назад; естественно, данных о госпитализации в ней еще не было. Хотела трудностей? – спросил ее внутренний голос. Вот тебе и трудность. Возьми-ка и плюнь на госпитализацию. Возьми и вытащи его из больницы. Двадцатый по списку, среди многих тысяч других… В этом совпадении было что-то мистическое.

Я бы взяла, ответила она голосу, но ведь это знакомый. Даже более того – знающий обо мне так много… помнящий Отца… Ну и что, сказал голос. Каких знакомых ты исключала? Тех, что когда-то прошел твои испытания. Кого ты имела в укромных уголках. А этого разве имела? А что знает тебя – по большому счету, это и лучше; значит, уже не придется слишком много всего объяснять… Помнит Отца? И что? Не рассказывай про Отца…

Какая я сегодня плохая, подумала она, ведь это же ясно, почему его рейтинг так высок – достаточно посмотреть на год рождения супруги… Небось, давно уже вместе не спят… то есть спят, но не трахаются… Да она даже если что-то и заподозрит, молчать будет в тряпочку – лишь бы любимому Гришеньке, или кто он там, было хорошо…

Познакомлюсь-ка я с ней. Посмотрим. Раз уж мы с ним в самом деле знакомы, лучше, если трогательная сцена произойдет прямо в ее присутствии. Почему не сейчас? Именно сейчас; позже будет странно – по идее, ей уже и сейчас полагалось бы знать об его поступлении. Вперед! Давно не импровизировала… Она вышла из кабинета и весело двинулась по коридору.

* * *

Все, кажется, вышло хорошо. Взаимное удивление… радость встречи… обзор новостей… анализ случая… Да, начало хорошее. Она даже осмелилась лично проводить Григория Семеновича в палату – ей было интересно, как на это отреагирует его жена; и ей казалось, что реакция была именно такой, какую она бы хотела.

Сердце ее билось радостно, как всегда в преддверии приключений. Она возвращалась в кабинет, собираясь более внимательно посмотреть, каковы сегодняшние дела Григория Семеновича. Не те дела, о которых ей рассказали Григорий Семенович и его жена, а те, что на самом деле.

– Мариночка, – услышала она негромкий голос.

Голос раздавался сзади и принадлежал Анне Сергеевне, кандидатке в Госпожи. Сердце Мариночки екнуло и забилось еще радостней, чем до того. Есть! Клюнула! даже раньше ожидаемого! Она обернулась.

– Извините, пожалуйста, за беспокойство…

– Что вы, Анна Сергеевна… Вы что-то забыли сказать?

– Я просто не хотела говорить при Нем.

Она произнесла это слово с большой буквы, и Марина почувствовала легкий укол ревности. Она еще не успела принять решение, а Анна Сергеевна пользовалась Ее – Царевны – привилегией легко и свободно. Хотя почему это только Ее привилегия? Если Анна Сергеевна – Госпожа, то, значит, и ее – Госпожи – привилегия тоже… Мелькнула и сгинула еще одна мысль, странная, как все сегодня – может, у них свое Царство?.. Абсурд. По возрасту в дочери не годится. Значит, сестра? Да что с ней сегодня творится… точно сумасшедший день… но все это что-то да значит…

– Видите ли…

Анна Сергеевна выглядела смущенной.

– Я слушаю, продолжайте, – улыбнулась Марина так, как она хорошо умела улыбаться со времен своего первого проникновения в психдом. Эта улыбка специально была предназначена для пожилых дам; она делала их сердца мягче воска.

– Как вы знаете, – сказала Анна Сергеевна, – Гриня, то есть Григорий Семенович – врач; Он всю жизнь в медицине. Конечно, это не могло не отразиться на профессиональном составе наших друзей; вполне естественно, что при этой госпитализации не обошлось без их совета, содействия и даже опеки. Казалось бы, это очень хорошо – знать, что к Нему отнесутся внимательно и, может быть, неформально; но, к сожалению, это имеет и негативную обратную сторону.

Она опасливо огляделась вокруг.

– Я могу быть с вами вполне откровенной?

– Ну конечно же, Анна Сергеевна, – тепло сказала Марина. – Как вы уже поняли, я была в дружеских отношениях с вашим мужем; больше того, в один трудный для меня момент он оказал мне услугу, и если бы я сейчас что-нибудь могла для вас сделать, это было бы чрезвычайно приятно для меня.

– Очень хорошо, – сказала Анна Сергеевна. – Дело в том, что и главврач больницы, и Гринин лечащий врач – он же заведующий отделением – наши хорошие друзья. Вместе с тем, они отличные специалисты; я вполне уверена, что они сделают для Грини все, что только возможно, и даже более того. Но я совсем не уверена, что если… если там что-нибудь серьезное… то есть, если…

Она достала из сумочки платочек и мяла его в руках, не решаясь начать вытирать глаза при Марине.

– Кажется, я понимаю, – сказала Марина. – Вы опасаетесь, что из ложно понимаемого сочувствия… или, скажем так, стремясь оградить лично вас от возможных плохих известий… от возможных невзгод…

Анна Сергеевна схватила Марину за руки.

– Да, да!.. Вы правильно уловили мою мысль, дорогая; теперь я почти уверена, что обратилась по адресу: вы нашли такие точные слова… Я хочу быть в курсе. Даже если известия будут самыми неблагоприятными… Мне нужен кто-то, кто не стал бы меня обманывать. Я подумала – вдруг вы согласитесь?

– Я соглашусь, – медленно сказала Марина.

Лицо Анны Сергеевны просияло.

– Значит, я могу на вас рассчитывать?

Марина кивнула головой.

– Я чувствовала это. Вы верите мне? сразу, как только я вас увидела…

Уж конечно, подумала Марина. Еще бы вы не почувствовали это, Анна Сергеевна. Я бы перестала тогда себя уважать.

– Сегодня утром я чувствовала себя так угнетенно, – продолжала Анна Сергеевна. – Но сейчас… благодаря вам, деточка…

Она полезла в сумочку и достала оттуда купюру.

– Да вы что, Анна Сергеевна! – чуть ли не крикнула Марина. – Вы же жена врача!

– Боже… – вздохнула Анна Сергеевна. – Простите меня, деточка… у вас, кажется, золотое сердце… а я совсем, совсем потеряла голову…

– Успокойтесь, пожалуйста, – сказала Марина и ободряюще пожала ее предплечье. – Если вы подождете здесь пару минут, я сейчас же пойду и посмотрю, что там происходит в действительности.

На лице Анны Сергеевны отразилось некоторое беспокойство.

– В чем дело? – спросила Марина. – Что-то не так?

– Меня могут здесь увидеть…

– Пошли, – она взяла пожилую даму под руку и, как подружку, быстро повела рядом с собой.

Ольга была в кабинете. Анна Сергеевна робко поздоровалась. Ольга хмуро ответила на приветствие и уткнулась в свои бумаги. Марина усадила Анну Сергеевну перед своим столом и влезла в компьютер, давно подключенный ко всему, к чему можно было подключить его в больнице.

Через пару минут, как она обещала, ответ был готов. Ольга удачно удалилась. Отнюдь не затем, чтобы оставить Марину с ее визитершей наедине – не такова была Ольга – но вовремя. Марина подробно растолковала Анне Сергеевне, что делают и что собираются делать с ее мужем. По реакции Анны Сергеевны ей стало ясно, какую именно информацию от нее хотели бы утаить. Разумеется, из осторожности… из деликатности… ну, и чтоб не сглазить…

Если его зарежут, подумала Марина, мне будет все равно; да и Анне Сергеевне тоже. Если все будет нормально, то путь в этот дом мне открыт. В любом случае я не в проигрыше. Она решила ничего не скрывать. Быть полной противоположностью этим ханжам-специалистам, главврачу и заведующему отделением.

– Хотела бы я вас поцеловать, – сказала Анна Сергеевна на прощанье, – но… наверно, еще как-то рано…

– Вы правы, – сказала Марина. – Еще успеется.

* * *

Дни потекли рутинно. Когда-то, так давно, ее из себя выводило это медленное течение дней. Постепенно она вошла во вкус этой медлительности. Иногда она напоминала сама себе кошку. Она медленно подкрадывалась, замирала на долгое время неподвижно и будто расслабленно, и – стремительный, точный прыжок.

Она старалась поменьше крутиться вокруг Григория Семеновича, чтобы высокопрофессиональные ханжи не заметили, не напортили ничего в романе взаимопонимания, быстро развивающемся между ней и Анной Сергеевной. Последняя рассказала ей о своих семейных обстоятельствах – естественно, Марину интересовал в первую очередь их бытовой аспект. К ее удивлению, они оказались отнюдь не комфортны: в одной квартире с Григорием Семеновичем и Анной Сергеевной жила еще одна супружеская чета. Это были их сын и невестка.

Задав себе резонный вопрос, почему при такой неустроенности Григорий Семенович попал на верхушку оптимизированного списка – не по блату же! – Марина нашла его в общем массиве данных и внимательно просмотрела все его административное досье. Оно оказалось не маленьким. В сущности, вся биография этого человека раскрылась перед ее глазами – начиная с того, как он, подобно ей, приехал в Москву из далекой провинции и, закончив институт почти на отлично (две четверки – по научному коммунизму и физкультуре), был оставлен при кафедре. Один эпизод привлек ее особенное внимание. Оказалось, что в 1976 году, работая уже заместителем главврача психиатрической клиники, Григорий Семенович допустил невозможный поступок – выписал пациента, направленного в клинику неким ведомством безо всякого суда. После этого московские файлы Григория Семеновича сменились китежскими. Она вспомнила их разговор, завершившийся выпиской Отца; ей не то чтобы больше стало ясно – она не могла вообразить обстановку, в которой работал Григорий Семенович в год ее рождения – но, во всяком случае, чисто по-человечески он стал как-то ближе. И еще эта история, конечно, напомнила ей Корнея. Забавно, подумала она. Григорий Семенович еще не стал Господином, а уже напоминает Корнея. Разве это по правилам? И жена его Анна Сергеевна, еще не став Госпожой, использует заглавную букву. Да…

Ну, так что там с квартирой? Вот: почтенная супружеская пара, прописанная в собственной квартире по Уланскому переулку; не хухры-мухры – тихий центр. Откуда же сын с невесткой? Да просто не прописаны, вот и все. Ну-ка, отмотаем назад: вот он, сыночек Сергей… убыл в девяносто четвертом году на улицу Теплый Стан. Какой еще Теплый Стан? Почему Теплый Стан? Она не имела подробных данных на родственников. Жена, может быть? Эта самая невестка? Другого-то объяснения, кажется, и нет… Убыл, как же.

Марина почувствовала себя обманутой. Ведь она так старалась, переработала столько всего. Ей вспомнился, например, список передвижений двухсот миллионов человек за тридцать лет (за последние пять лет – лишь ста пятидесяти миллионов); однако передвижения были только междугородние – развлекаясь, она нашла в этом списке Ольгу и определила дату великого Путешествия из Китежа в Москву, а потом уничтожила список. Ведь кто-то задумывал подобные списки, составлял, докладывал… Почему только междугородние? Разве спутники не следят с точностью до сантиметра? За что этим мудакам деньги платят, если они не в состоянии определить фактическое местонахождение человека в Москве? Достаточно, оказывается, «убыть», то есть попросту выписаться из Уланского переулка на Теплый Стан – и они считают, что тебя и взаправду нет на Уланском! Да кто же это поедет с Уланского в Теплый Стан? Сдали, небось, квартиру на окраине… ждут теперь не дождутся, когда старики копыта откинут…

А вот фигу вам. Я уж устрою вам тихий центр… Она открыла план квартиры. Три комнаты, все изолированные; отличный дом. Повезло Григорию Семеновичу… впрочем, еще неизвестно, кто такая Анна Сергеевна… Что известно, так это что она еще работает. Где? После операции ведь требуется постельный режим, не правда ли? В свое время Григорий Семенович подверг сомнению ее способность обеспечить Отцу надлежащий уход. А ему-то самому – обеспечат уход члены его семейки?

Известный платочек не раз и не два появлялся из сумки Анны Сергеевны, прежде чем она сама не завела с Мариной разговор на эту тему. Как только сделали операцию. Как только стало ясно, что не зарезали – и теперь Марина, новая, яркая, быстро взошедшая путеводная звезда в небесах Анны Сергеевны, была призвана если не решить очередные проблемы, то хотя бы их выслушать.

– Конечно, Гринечкино здоровье для меня важнее всего, – размеренно, как голубка, ворковала Анна Сергеевна, – но посудите сами, милочка: как же мне бросить работу? Последний год перед пенсией; Гринечка, слава Богу, отмучался, а я еще нет… Если я не дотяну, мне положат какие-то гроши. Да, на еду Грининой пенсии хватит, но ведь мы еще вовсе не старики; мы привыкли ходить в гости, в театр… обновлять гардероб, проводить отпуск на юге… На детей я рассчитывать не должна; они и сами остро нуждаются; позволительно ли нам будет сидеть у них на шее?

– Но зачем же вам бросать работу, Анна Сергеевна? – спросила Марина. – Вы сказали, что сын с женой живут вместе с вами; неужели две женщины не в состоянии распределить между собой заботу о выздоравливающем?

– Ах, Мариночка! – с грустью сказала Анна Сергеевна. – Вы деловая, активная; такой же в молодости была я и сама… Но не все же такие. Наташа – хорошая девушка; тихая, милая… но она слишком погружена в себя… попросту, она ужасно рассеянная; вечно все забывает, портит, никогда ничего не может найти… не было случая, чтобы она положила какую-нибудь вещь на одно и то же место… Вы не подумайте, – спохватилась она, – я ничего не имею против выбора моего сына; уже и то хорошо, что она любит Сереженьку… вот его первая жена, она-то была настоящей мегерой. Я так страдала! Я плакала, пила бром… Когда они наконец развелись, у него возникла просто идиосинкразия к браку. У него…

Анна Сергеевна огляделась, доверительно взяла Марину за руку и понизила голос.

– У него начались случайные связи. Я испугалась… я сама толкнула его найти кого-нибудь! Слава Богу, он выбрал не самый плохой вариант… хотя, к сожалению, и не самый хороший. Вы понимаете, милочка. Ну, и подумайте теперь – могу ли я доверить ей Гриню? Тем более, в такой ответственный, реабилитационный период? А если она перепутает дозировку или еще что-нибудь? Я вам самого главного не сказала…

Она заговорила еще тише, почти шепотом.

– …ведь она вдобавок на сносях – девятый месяц уже! Ну, куда ей ухаживать за Гринечкой? Дай-то Бог за собой уследить… а потом, если… тьфу-тьфу-тьфу! – еще и за маленьким…

Она скептически покачала головой и добавила:

– Дешевле будет нанять медсестру.

Да уж, подумала Марина, физически ощущая, как растут ее шансы. Правда, квартира в Уланском переулке очень скоро превратится в сумасшедший дом. Но разве она не работала в сумасшедшем доме?

Рано, сказал Марине внутренний голос. Молчи.

Она послушалась голоса.

– Вы уж простите меня, милая; у вас и своих забот полно, – опять заворковала Анна Сергеевна, – и я туда же… Правду говорят – ищи друга в беде. В нашем доме живет одна Тоня, примерно моих лет – через стенку, в соседнем подъезде; несколько раз была замужем, мужья вылетали от нее, – она улыбнулась, – на второй космической скорости… Осталась одна – ни детей, ни близких… ужасно! один только Тима, старенький пуделек… абрикос… Я как-то расположилась к ней – не потому что она мне особенно нравилась, просто жаль ее было… иногда мы гуляли с ней, оказывали друг другу небольшие услуги… Вчера я предложила ей посидеть с Гриней. «Антонина Ивановна, – сказала я ей, – Вы давно нигде не работаете; с одной стороны, у Вас масса свободного времени, а с другой стороны, Вы сами рассказывали мне, что вынуждены продавать старые вещи… Почему бы Вам…» – и так далее. И что вы думаете, Мариночка, она мне ответила?

– Даже не знаю, – честно сказала Марина.

– Она мне сказала буквально следующее: «Любишь кататься, люби и саночки возить». Вы представляете?

– Что вы говорите, – поразилась Марина. – Не может быть!

– Я тоже не поверила бы, если бы не услышала своими ушами. Она всю жизнь была вульгарной женщиной… если не сказать больше… но чтобы вот так! И я еще жалела ее, гуляла с ней… пару раз даже – когда она была плоха – с ее пуделем Тимой! У меня просто слов не нашлось.

Анна Сергеевна помолчала с негодующим видом, как бы вновь переживая полученное оскорбление.

– Я точно знаю, что она могла бы посидеть… да и хватка у нее не то что у Наташи… Ну, не хочешь – хотя, согласитесь, это тоже странно, если деньги дают – скажи просто: «Не могу»… или, допустим: «Анна Сергеевна, я бы с радостью; но силы уже не те, да и у самой на руках старенькая собачка»… Всегда можно отказать прилично. Но зачем было вот так – портить отношения?

Она опять помолчала.

– Очень неприятно, – сказала Марина.

– Не говорите, – сумрачно отозвалась Анна Сергеевна. – Это же намек на то, что мы с Гриней были счастливы всю жизнь! А вы знаете, Мариночка, сколько мы пережили невзгод? Если бы не эти невзгоды, может быть, не было бы сейчас никакой операции… И все равно, – голос ее зазвенел, – несмотря ни на что, мы были очень, очень счастливы! Все нам завидовали, все!.. и уж конечно, Тоня в первую очередь…

– Да, – растроганно сказала Марина, потому что ничего другого в этот момент ей на ум не пришло.

– Если уж ты своих мужей сама, извините, расфутболила, то зачем вымещать злобу на окружающих? – воскликнула Анна Сергеевна. – Тем более, в такой момент… Как подло, как несправедливо! Ведь она знала, что после этого мы обязательно поссоримся. Ну – почему?

– Не волнуйтесь, – сказала Марина и погладила Анну Сергеевну по плечу. – Вам сейчас очень важно следить за собой и ни в коем случае не обращать внимания на подобные выходки. Многие люди вокруг вас теперь снимут маски и постараются вас уколоть. Если вы будете принимать это близко к сердцу, то навредите сами себе и Григорию Семеновичу, а им только доставите радость. Они не посмеют, если вы будете сильны.

– Мариночка, золотко мое! – заплакала Анна Сергеевна. – Ты все правильно говоришь, не по годам правильно… но откуда же взять силы? Откуда их взять?

Фас, сказал внутренний голос.

– Анна Сергеевна! – расчувствованно сказала Марина и прижала к себе плачущую даму, которая при этом, как ребенок, уткнулась в ее плечо. – Ну, не плачьте вы, ради… ради Григория Семеновича! Ведь все у вас хорошо… операция прошла удачно… дети… У меня просто сердце разрывается, когда я смотрю, что вы страдаете почем зря. Ну – хотите, я вас выручу? Похожу к вам какое-то время, пока все не наладится?

Анна Сергеевна подняла на нее заплаканные глаза.

– Ты… правда? Это серьезно…

– Ну, а что еще делать? Выхода-то нет!

– Мариночка, – засуетилась Анна Сергеевна, вытирая слезы, – если ты и вправду попробуешь… клянусь, ты не пожалеешь… Признаюсь: я уже и сама думала обратиться к тебе… я на «ты» – ничего? ты же мне уже как родная… но ведь ты и так столько для нас сделала… и я решила отложить это на самый крайний… самый последний момент…

Нужно слушаться внутреннего голоса, подумала Марина; вдруг бы она нашла кого-то еще.

– Да что вы, Анна Сергеевна, – сказала она. – Не нужно никого искать… пока что по крайней мере.

– Ты не передумаешь? Это очень важно для меня.

– Я понимаю.

– Ты все понимаешь, – обрадованно согласилась Анна Сергеевна. – Храни тебя Бог! Да, кстати, – спохватилась она, – ведь это работа, как и любая другая… я должна платить за нее; и не вздумай отказываться, иначе я буду считать, что это несерьезно… иначе нельзя…

– Хорошо, Анна Сергеевна, – кротко согласилась Марина, – как скажете; однако я не хочу, чтобы эта сумма была больше, чем вы бы платили кому-то еще – хоть той же Антонине Ивановне.

– Договорились, – сказала Анна Сергеевна. – Мариночка, как хорошо! Ты с моей души камень сняла. Ты веришь в Бога?

Бляха! Вопрос застал ее врасплох.

– Ну конечно же, Анна Сергеевна, – говорила она, растягивая слова и лихорадочно думая, что теперь делать. А вдруг она предложит пойти помолиться? Я же ни одной молитвы не знаю… а потом, это же моментально войдет в систему! Змей, давно нужно было задать себе этот вопрос… – Как же без Бога?.. – мямлила она, с трудом выискивая хоть что-нибудь. – Только, знаете ли, – нашлась она наконец, в то время как Анна Сергеевна уже открыла рот, вероятно, и впрямь собираясь пригласить ее, – вера моего Отца была не православная, так что и я сейчас…

– Не православная? – искренне удивилась Анна Сергеевна. – А какая же – католическая, что ли?

Марина выматерилась про себя. Все-то ей нужно знать… А что, другая конфессия – это идея. Молодец Анна Сергеевна. Почему не католическая? Католиков в Москве раз-два и обчелся… Уважаемо… не экзотично… не какие-нибудь кришнаиты… Где же церковь? Как-то раз мимо шла… забыла, где… придется вспомнить…

– Вы угадали, – сказала Марина, – католическая, и притом весьма старого завета. Дело в том, что я польского происхождения; мои предки приехали в Китежскую губернию очень давно, то есть после первого раздела Польши. – Она вскочила на своего конька и могла теперь врать без остановки. – При царе… я хочу сказать, при государе императоре, они делали вид, что перешли в православие, а сами между тем тайно исповедовали свою старую веру. То же продолжалось и позже, когда вера была фактически запрещена… Извините, – скромно закруглилась она, – я не хотела бы особенно вдаваться в эти вопросы.

– Конечно, конечно, – с готовностью закивала Анна Сергеевна, – это у каждого свое… Давай знаешь что? давай я тебе объясню, как к нам добраться…

* * *

Через много дней после того, как Наташа увезла малыша на прогулку, и старинное, слегка потускневшее, очень роскошное зеркало изумленно отразило ритуальный Маринин оргазм, стало ясно, что новый ее Господин по всем статьям превосходит предшественника. Одновременно с осознанием этого у нее родилось две мысли: одна хорошая и одна плохая. Плохая мысль была о том, что Господин слишком стар, а самое главное – не слишком здоров, несмотря на все прилагаемые ею усилия. Через самое позднее несколько лет ей опять предстояло искать Господина. Когда она это поняла, поздно было бросать Григория Семеновича: она уже слишком сильно Его любила.

А вторая мысль – хорошая – была о том, что каждый последующий Господин, возможно, будет все лучше и лучше. Если так (а это могло быть так благодаря ее прогрессу в технике поиска), то впереди ее ожидала чудесная, светлая, полная счастья и радости жизнь.

По всему, что касалось Царя и змея, Господин напоминал ей ни много ни мало Отца. Не будь она профессором по господам, она бы могла связать это с возрастом (хотя Отец был все-таки намного моложе). Но она была профессором, а может, уже академиком – многие сотни, если не тысячи змеев вздымались на ее пути, и половина из них была изгнана более сильными Царями. Как-то раз, давно, она начала программу, посвященную влиянию возраста. Ясно, что селекция безжалостно отмела подавляющее большинство кандидатов в группу, но в самой группе дела оказались весьма неплохи; самому старшему из сильных Царей было под девяносто. К несчастью, он умер на следующий день после их волнующей близости. Она плакала, предполагая, что именно эта близость угробила старика. Если это действительно так, думала она, то у нее оставалось единственное оправдание: она подарила ему прекрасную смерть, о которой он сам, конечно, не мог и мечтать. В тот же день она прекратила программу.

Нет, дело было не в возрасте; это было непостижимое сходство. А еще одно сходство заключалось в том, что Господин умел разговаривать. Мало с кем ей везло на разговор. Она подумала, что это привилегия интеллигентов. Классическое определение интеллигентов: учителя, адвокаты, врачи… Кто же учитель? Впрочем, ясно кто – Отец… Из ее мужчин – кроме Отца – она могла вволю поговорить лишь с Корнеем; но Корней не был Господином, а Григорий Семенович – был.

А еще Он был прикольщик. Корней тоже был прикольщик, но Господин был круче. Видно, Ему нужно было дожить до пенсии – а может, до нее – чтобы из Него поперли все приколы, накопившиеся под спудом за всю Его долгую трудную жизнь.

Когда Его привезли домой, она в первый же день приоткрыла Ему Царство. Частично – ей не хотелось, чтобы Он знал о роли Отца. Вопреки ее опасениям, Он моментально врубился. Он даже не спросил, откуда она все это взяла; вероятно, многолетняя практика отучила Его задавать такие вопросы. Она рассказала Ему о своих изысканиях. Их разговор напоминал медицинский диспут.

В конце диспута она объяснила Ему, почему она здесь. Он надолго задумался.

– Скажи, – спросил Он наконец, – как это у тебя получится в данной бытовой ситуации? Ведь здесь и так целый кагал… а скоро прибудет еще…

– Если это все, что Вас беспокоит… – начала она.

– Нет, не все, – живо сказал Он. – Но давай по порядку. Мы закроемся на крючок, да?

– Это мои проблемы, – сказала она, – я знаю, как их решать… Крючок не исключается тоже.

– То есть, – уточнил Он, – все заботы по организации этих встреч ты берешь на себя. Так?

– Так, – улыбнулась она.

– Тебя не коробят мои вопросы? Ты же знаешь, кем я работал. Я привык предусматривать.

Тебе не все удалось предусмотреть, подумала она.

– Кстати, – спросил Он, – ты случайно не занималась своими исследованиями у Меня в отделении?

– Нет, – сказала она, – я же тогда училась всего лишь на первом курсе.

– А! да, не сообразил.

– Но у Вас были какие-то вопросы еще?

– Это не вопросы. – Он помолчал. – Я очень люблю Анну Сергеевну.

– Я понимаю; но при чем здесь Царь?

– Царь, – задумчиво повторил Он. – Слушай, а нельзя как-нибудь по-другому?

– Что по-другому?

– Ну, назвать как-нибудь по-другому. Хотя бы Король… королей в мире сейчас много… а еще лучше – Президент. Царь – это как-то архаично звучит, как-то не созвучно эпохе. И слишком высокопарно.

Он откинул одеяло и посмотрел на Царя.

– Ну, что это за Царь? Если это Царь, то я, наверно, далай-лама… или даже Стинг… Президент лучше, ей-Богу.

– Президент, – хмыкнула она. – Но это же выборная должность.

– Действительно, – огорчился Он, – я об этом не подумал. Такоговряд ли выберут.

Да Он смеется надо мной, подумала она.

– Впрочем, – продолжал Свою мысль Господин, – чего только не происходит… с применением современной технологии выборов – так сейчас говорят?

– Иди Ты, – сказала она. – Все? Вопросов нет?

Он посерьезнел.

– Я говорил о том, что люблю Анну Сергеевну.

– Я тоже ее люблю. Это моя Госпожа.

– Ты не находишь здесь моральной проблемы?

– Не нахожу, – сказала она.

– Если она узнает, это будет…

Он замялся.

– Мы говорим о моральной проблеме, – напомнила она. – Узнает, не узнает – это вопрос безопасности.

– Да, – с досадой сказал Он. – А если Я буду против, что ты будешь делать?

– Уйду, – сказала она не задумываясь. – Скажу Госпоже, что у нас моральная проблема и я больше не могу с Вами быть.

– То есть, это твое условие?

– Конечно. Я же объяснила Вам, зачем я здесь.

– Это шантаж, – сказал Он.

– Вовсе нет, – сказала она, – мне просто нужен Господин. И разве не шантажом было бы удерживать меня только из-за того, что Госпожа не хочет бросить работу?

– Да, – сказал Он и покачал головой, – в логике ты сильна… Видно, придется удовлетворить твои требования.

– Уж будьте так любезны, Господин.

– Слушай, – оживился Он, – а тебе не приходит в голову, что по крайней мере один из нас сумасшедший?

– Почему только один? – хмыкнула она. – Мы же оба там работали.

– Но Я дольше.

– Хватит разговоров, – отрезала она, встала и с грохотом опустила тяжелую заоконную штору. – Больной, закройте глаза; сейчас хорошее время для процедур.