Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 77 страниц)

– Документы, – коротко сказал старший.

Вальд протянул человеку документы.

– Машина реквизирована, – сказал старший и вернул Вальду часть документов, а остальные положил себе в карман. – Выходите.

– То есть как? – не понял Вальд. – Я начальник Третьего Управления… там же написано!

– Уже нет. Выходите, вам по-хорошему говорят.

Вальд растерянно вышел из «круизёра».

– Куда направляетесь?

– Туда, – махнул Вальд рукой.

– Проходите, не задерживайтесь.

– Я могу забрать из машины личные вещи?

Старший засунул голову в дверцу машины и оглядел ее изнутри.

– Вещи тоже реквизированы, – сказал он без выражения. – Вы проходите, или вас задержать?

– Я прохожу, – сказал Вальд.

Он поднялся еще выше, оставил позади высотное здание и миновал с десяток молодых парней с автоматами, переминавшихся справа вдоль забора стройки. Они не обратили внимания на него. Он подошел к тротуару и двинулся поперек Садового Кольца среди редкого движения; впрочем, здешний светофор не работал тоже.

Он прошел почти всю Поварскую, стараясь не упасть в вырытые здесь глубокие котлованы и заблаговременно перебираясь на другую сторону при виде одетых в форму людей. Он приблизился к дому, бывшему местом его назначения. Он увидел на доме красный флаг и испугался. Потом он разглядел, что флаг перечеркнут синим крестом на белом фоне, и обрадовался. Потом он увидел, что возле дома тоже стоят люди в форме, и опять испугался.

Напустив на себя непринужденный вид, он пересек улицу по деревянным мосткам и, не глядя в сторону заветного дома, миновал его по противоположной обочине. Пройдя еще сколько-то в том же направлении, он возвратился на прежнюю сторону и обошел кругом небольшую белую церковь.

Вальд огляделся. Слева от него возвышалась панельная башня; он стоял у ее первого этажа – высокой стены без окон, покрытой грязными подтеками, выше которой шла стена из стекла, еще более грязного, а еще выше – вывеска «Прием в стирку» с эмблемой службы быта прежних времен. Справа от Вальда было крыльцо церкви, которую он обогнул; на двери висело объявление «Храм открыт», прикрытое полиэтиленом. Не зайти ли, тревожно подумал Вальд. Но разве можно вот так, всуе… да и можно ли вообще ему, католику? Он отвернулся от церкви и сделал пару шагов вперед, в окружение более приземленное. Слева от него теперь находился мусорный бак, некогда крашенный небесно-голубым, но сейчас почти серый от грязи и насквозь проржавевший у основания. Прямо перед ним была задняя сторона какого-то киоска, вся в фанерных заплатах, исписанная каракулями и запыленная тонким, полупрозрачным слоем белил.

Он был в нескольких шагах от двери, которая вела к свободе и счастью; неширокий проход между киоском и баком, в свою очередь, вел к этой двери. Котлован, вырытый между проходом и дверью, был невелик и преодолевался одним прыжком, правда с разбега. Вальд рассмотрел дверь. Она была простой, деревянной, темного цвета, о двух ступеньках, вдавленной вовнутрь невысокой розоватой стены; стена эта не нарушалась ни окнами, ни другими дверями и потому походила на театральную декорацию. Справа от двери на стене висела маленькая табличка. Разглядеть ее Вальд отсюда не мог, но он и так знал, что там написано. Он отошел чуть назад и изготовился к прыжку.

– Ищете туалет? – спросили справа.

Он резко повернулся. Перед ним стоял автоматчик, только что, видно, где-то за киоском облегчившийся и теперь приводящий себя в порядок. Вальд кивнул. Что-то в нем, однако, не понравилось автоматчику. Тень набежала на его лицо; он оставил в покое свое обмундирование, принял официальный вид и сказал:

– Будьте добры ваши документики.

Вальд достал все бумаги, оставшиеся у него.

– Куда направляетесь? – спросил автоматчик.

– Никуда, – сказал Вальд. – Просто искал туалет.

Автоматчик нахмурился.

– Следуйте за мною.

– Това-арищ начальник, – протянул Вальд.

Автоматчик знаком показал более настоятельно. Они прошли справа от котлована; заветная дверь поплыла влево и назад. Они шли вдоль торца здания, когда из-за угла появились два офицера внутренних войск, дефилировавшие по удивительно целому здесь тротуару. Один из них повернул голову, увидел Вальда в сопровождении автоматчика и сделал навстречу шаг.

– Вот, – сказал автоматчик. – Проходил мимо объекта, без пропуска; а после подкрался сзади и стоял возле киоска, вон там.

– Я вовсе не подкрался, – пояснил Вальд, – просто искал туалет… Живот прихватило, понимаете.

Офицер поморщился и махнул рукой. Автоматчик разочарованно протянул Вальду документы. В тот же миг второй офицер повернулся, будто привлеченный Вальдовой фразой, мельком глянул на него, отвел было взгляд, но тут же посмотрел снова и с интересом. Он прищурился, явно силясь что-то вспомнить. Он подошел.

– Ну-ка, – сказал он и забрал из Вальдовых рук уже возвращенные было ему документы. – Так… Ага! Вальдемар Эдуардович!

Лицо его расплылось в улыбке.

– Как же, как же, – довольно сказал он, – помню! Но почему же вы, Вальдемар Эдуардович, не выполняете то, что я вам сказал?

– Что именно? – спросил Вальд.

– Разве вы забыли? – удивился офицер. – Не искать туалет в экстерриториальной зоне… Зря вы не послушались моего совета, очень зря.

– В какой зоне? – спросил Вальд. – Почему в зоне? Я ничего не знаю ни о какой зоне; мы в центре Москвы.

– Газеты нужно читать! – назидательно сказал офицер. – Полоса отчуждения – двадцать метров вокруг каждого из посольств; а вот в этом доме, чтоб вы знали на будущее, посольство иностранной державы… да еще члена НАТО притом.

Со стороны тротуара приближались еще автоматчики, слыша, что за углом что-то происходит.

– Фатальное невезение, – сказал Вальд. – Откуда же мне знать про посольство?

– Докладывают, что вы следовали мимо здания; значит, должны были видеть иностранный флаг. К тому же, у вас и пропуска-то нет по Центральному округу… Ничего не поделаешь – придется вас наказать.

Вальд скроил покаянную рожу и развел руками.

– Лицом к стенке, – скомандовал офицер.

– Эй, эй… Что вы собираетесь делать?

– Поступить по закону, – объяснил офицер. – За нарушение государственной границы – расстрел на месте… из соображений гуманности, стреляем в спину, не в лицо.

– Позвольте… это какой-то абсурд…

Офицер дал знак автоматчикам. К Вальду подскочили, завернули руки за спину, повернули лицом к стене.

Сьё, подумал Вальд. Меня не похоронят на фьорде. Хоть умру у твоего дома… жаль, тебе не узнать.

– Отпустите руки, – попросил Вальд.

Его просьбу выполнили. Он протянул руки вперед и коснулся ими шершавой, теплой стены. «Древо Жизни», вдруг вспомнил он; вот так называется эта скульптура. И неспроста. Викинги – твои предки, Сьёкье, а может быть, и мои – точно знали: к жизням воинов добавятся жизни убитых ими людей. Значит, моя жизнь теперь добавится к этим. Какая насмешка! Но почему? Я не хочу, не хочу…

Вальд угомонил начинавшуюся истерику и с удивлением осознал, что он еще жив. Cogito ergo sum, подумал он; может быть, его передумали убивать? Может, они так шутят? Их юмор должен быть специфическим. Хотя вероятнее, автоматы заело… С этой мыслью он услышал позади себя негромкий металлический треск. Какой жалкий звук, успел он подумать; вертолет трещит куда как значительней… И мрак окутал его с шести сторон.

* * *

Ручка двери повернулась; человек, сидевший за клавиатурой, нажал пару кнопок и сложил руки на столе. Дверь отворилась. Вошли трое в кожаных куртках, с оружием, а главный – еще и со списком в руке. Он покосился на цифру, написанную на двери, затем сверился со своим списком и спросил у человека, сидевшего за столом напротив него со сложенными руками:

– Х.?

– Да, – признал человек.

– Иди сюда, жидовская морда.

Г-н Х. (а это был он) смутился.

– Вы ошибаетесь, – укоризненно сказал он, – я не еврей.

– А кто сказал, что ты еврей? – удивился главный. – Я говорю, иди сюда, жидовская морда, п-ц тебе пришел.

– В таком случае, разрешите зачехлить ракетку для бадминтона.

С этими словами, прозвучавшими в данной ситуации по меньшей мере неуместно, г-н Х. (не дожидаясь, собственно, разрешения) потянулся к ракетке, лежащей на боковой тумбочке, и лежащему там же чехлу. В одну руку он взял ракетку, а в другую – чехол. Тотчас из чехла с тишайшим свистом вылетел пучок тонких, длинных, очень острых игл; не менее трех из них повстречали на своем пути каждого из вошедших, пронзили их одежды и впились в тела – и, не успев даже что-либо сообразить, они мягко опустились на пол маленького кабинета.

– Надо же, – с неодобрением сказал г-н Х. и повторил, покачивая головой: – Жидовская морда!

Продолжая держать в руках ракетку и чехол, он нажал ногой под столом неприметную кнопку. Кусок стены слева от него с жужжанием поехал в сторону, в то время как кресло, в котором он сидел, вдвигалось в образующийся проем. Когда кресло с г-ном Х. исчезло в проеме полностью, кусок стены с тем же жужжанием возвратился на прежнее место. Жужжание смолкло задолго до того, как лежащие на полу очнулись, встали на четвереньки и, втянув головы в плечи, начали озираться вокруг взглядами мутными, тоскливыми и бессмысленными.

* * *

Все прежнее было далеко. Дрянь, гниль, проблемы – все было далеко; они опять были свободны, молоды, радостны и желанны друг другу.

Фатима ждала их. Мир ждал их; с благой мыслью они мчались по дружелюбной стране, раздвигая собой разноцветные горы, и правая Филиппа ладонь покойно владела не рычагом скоростей, но Зайкиным кулачком, робким и трогательным. А навстречу им за полосатыми столбиками проносились все такие же овечьи стада, виноградники, и пологие склоны, опоясанные рядами зеленых олив, и крутые, ребристые склоны, и пуэблос – или как там по-местному… пуэблуш, что ли?.. в общем, ресторанчики, церкви, домишки – все как всегда.

Дорога вела вверх, изгибаясь все причудливее. На горизонте, венчая горный массив, мелькнул далекий силуэт старинного замка. Филипп лишь на секунду отвел глаза от асфальта, фотографируя памятью этот простой и романтичный сюжет, зорко отмечая в нем отличия от сотни подобных, виденных ранее. А из-за левого, крутого, скрытого отвесной скалой поворота на трассу выкатывался встречный, бесконечный по длине контейнеровоз – тяжело, неудержимо, не вписываясь в поворот и занимая потому все большую и большую часть полосы Филиппа.

Время остановилось, и Филипп детально, до последней черточки рассмотрел побелевшие от ужаса лица двоих португальцев в кабине контейнеровоза. Ему стало жаль бедняг. Ведь ничего не могло бы произойти, не будь он так близко к повороту: португальцы погасили бы скорость и после момента острых ощущений, подмигнув друг другу, вернулись бы на свою полосу.

Затем взгляд Филиппа проследовал по лежащему перед ним участку трассы. Он прочел этот участок, как книжную строку, слева направо, оценивая каждую из двух своих возможностей, чтобы сравнить. Можно было свернуть налево, в увеличивающееся пространство между контейнеровозом и скалой. Увидев этот маневр, водитель контейнеровоза мог бы полностью занять освобожденную встречную полосу, и Филипп проскочил бы слева от него живой и невредимый.

Это было заманчиво, однако для этого требовалось не только повернуть налево, но и резко затормозить – очень резко, иначе просвет между контейнеровозом и скалой не успеет стать достаточно широким; нырнув в эту клином сходящуюся щель, машина Филиппа будет просто расплющена между скалой и массой контейнеровоза. Наехать левым колесом на скалу? Это было бы как в кино; машина начнет переворачиваться, но опрокинуться на крышу не даст контейнеровоз, а стоя на боку машина должна уместиться в щели…

Что поделаешь – не каскадер; к тому же, при торможении может занести еще до спасительной щели. Лобовой удар… или боковой удар… И даже если повезет и он все-таки проскочит в щель, нет никакой гарантии, что сразу же за грузовиком не следует другая машина. На узких горных дорогах за такими тяжеловесами иногда скапливается целая очередь… Нет, мысль о левом нырке приходилось с сожалением, но решительно отбросить.

Оставалось – вправо. Пока грузовик занимал еще не всю полосу, был шанс проскочить справа от него, но тогда нужно было, наоборот, резко ускоряться, иначе места на полосе не останется. Правда, непонятно, сможет ли он сам-то после этого вписаться в поворот… Насколько крут поворот, не было видно из-за контейнеровоза. Если бы Филипп не потратил секунду на замок – ту самую секунду, за которую грузовик выкатился из-за скалы, – он бы успел увидеть поворот… раньше бы начал маневр… а теперь… но какой уже смысл об этом…

Время двинулось снова; Филипп резко переключился на более мощную передачу и до упора вдавил в пол правую педаль. Он успел в последнюю долю секунды. Огромные колеса и металлические бока контейнеровоза страшно скользнули в сантиметрах от бокового стекла. Затем они отдалились, и Филипп понял, что первую часть задачи он выполнил; теперь следовало погасить скорость и выполнить поворот. Он уже оторвал было ногу от педали газа, собираясь перенести ее на педаль тормоза, но в тот же момент длинное тело контейнеровоза кончилось, миновало, открыло обзор, и Филипп увидел, что вторая часть его задачи неисполнима. Поворот оказался слишком крут; вписаться в него было немыслимо. У Филиппа оставалось опять два варианта: или что есть силы тормозить и после заноса падать в пропасть боком, задом, кувыркаясь, ударяясь обо все, что можно, и глядя, как его любимая делается сломанной, страдающей, окровавленной; или же, не снижая скорости, вылететь с дороги по ходу движения – и лететь, как птицы, быть вместе еще, может быть, пять долгих секунд…

Это было прекрасно. Обняв руками маленький, теплый, родной кулачок вместо ставших ненужными органов управления, Филипп завороженно наблюдал за изменением окружающей картины. Пока они не опустились ниже уровня шоссе, он еще успел заметить несколько машин следом за контейнеровозом и порадоваться своей интуиции, удержавшей от поворота налево; успел порадоваться за ребят в кабине контейнеровоза, уже возвращавшихся на свою полосу – наверно, в трансе от пережитого; затем за стеклами замелькали деревья – вначале назад и вверх, потом все круче вверх, все круче; машина не заваливалась передней частью, но падала почти горизонтально, отчего они не видели приближающейся земли, видели только деревья, и в какой-то момент просвет между деревьями опять открыл взору печальный, загадочный замок на недостижимой горной вершине. Слабо блеснули Глазки… И все погрузилось во мрак.

* * *

Сид с Марией голышом валялись на крошечном пляже, игрой природы устроенном в складке между двумя острыми, высокими, каменистыми утесами. Царевич, обнаженный тоже и похожий на папуасского мальчика, забавлялся морским дном у подножья одного них. Утесы ограждали покой трех существ точно дозорные, оглядывающие безбрежную гладь; позади они были соединены невысокой грядою, отделявшей пляж от всего остального острова – впрочем, столь же необитаемого, как и пляж.

– У тебя красивое тело, – сказала Мария.

– У тебя тоже, – отозвался Сид. – А что это за цепи на тебе? Почему-то две… и такие разные.

– Да так.

– Толстая очень красива, – заметил Сид.

– Да, – сказала Мария. – Ты был женат?

– Нет.

– Почему?

– Потому что воздухоплаватель. А ты была замужем, Мария?

– Да, – ответила она и, помедлив, добавила: – Этот брак был ужасно несчастлив.

– Жаль, – сказал Сид.

Мария вздохнула.

– Я вовсе не собираюсь расспрашивать тебя о подробностях, – сказал Сид. – Я считаю, что чем меньше знаешь о друге, тем дружба прочней; поэтому я терпеть не могу всякие расспросы; в конце концов, если кому-то очень хочется рассказать, он сделает это без всяких расспросов. А другой послушает это (разумеется, в контексте текущей беседы), а через день-два снова забудет, как не очень-то значимый факт. Ведь это и впрямь менее значимо, чем, к примеру, скорость ветров; а смысл общения, мне кажется, в том, чтобы постоянно представать друг перед другом по-новому.

– Ты абсолютно прав.

– Тебе хорошо со мной?

– Ты даже не представляешь, как мне хорошо с тобой. Наверно, я всю жизнь стремилась именно к этому.

– Тебе нужен мужчина?

Мария задумалась.

– Я еще не знаю ответа на этот вопрос. А тебе, Сид, нужна женщина? Я обратила внимание, что за не столь долгое, но вместе с тем и вовсе не краткое время нашего полета ты ни разу не попытался ко мне приставать.

Сид смутился и перекатился на живот.

– А отчего ты перевернулся? – лукаво спросила Мария. – Уж не оттого ли, что у тебя началась эрекция?

Сид оторвал от песка половинку лица и уставился на нее одним открывшимся глазом.

– Мы еще не обсуждали этих тем.

– Это такие естественные темы, – пожала плечами Мария. – Почему бы не предположить, что мы с тобой будем любовниками? Другое дело – что потом… Я слишком много страдала, чтобы сейчас не дорожить тем, что есть. Люди связаны такими тонкими нитями!

– Да.

– Причем я заметила: чем тоньше нить, тем больше она доставляет изысканного удовольствия; но, сам понимаешь, тем легче ее порвать.

– Да. А у тебя было много мужчин?

Мария рассмеялась.

– Ты же сказал, что не интересуешься деталями.

– Я спрашиваю не об истории жизни, а о твоих сексуальных интересах, предпочтениях и так далее.

– Разве это зависит от количества мужчин? – удивилась Мария.

– А разве нет? – тоже удивился Сид. – Секс не такая вещь, чтобы его изучать по книжкам.

– Это правда, – сказала Мария.

– Но ты, кажется, ушла от ответа на мой вопрос.

– Разве? Я отвечу; но вряд ли ты поймешь мой ответ… С одной стороны, у меня было несчетное количество мужчин – я даже примерно не скажу, сколько их было… а с другой стороны, не знаю, можно ли называть их мужчинами в том смысле, какой ты имеешь в виду. Ведь я, чтоб ты знал, девственница.

Сид с удивлением открыл оба глаза.

– Это шутка, – предположил он.

Мария покачала головой.

– Тогда, – сказал он, – ты права, я ничего не понял в том, что ты сказала. Это своего рода обет?

– Нет.

– Не буду гадать, – сказал Сид, – иначе получится, будто я лезу тебе в душу. А как же твой брак? – спросил он, внезапно вспомнив.

– Но я же сказала тебе, что он был несчастлив. Мой муж погиб; брак длился всего лишь два часа. – Мария нахмурилась. – Я не хочу про это говорить; никогда больше не напоминай мне о моем браке.

– Хорошо, – послушно кивнул Сид головой. – Скажи только, хотела бы ты потерять девственность?

– Ты иногда задаешь хорошие вопросы, – серьезно сказала Мария. – Собственно, ты задаешь те вопросы, которые я сама не решаюсь задать себе.

– Продолжать задавать их?

– Да… только не все подряд.

Сид перевернулся опять на спину, и Мария увидела, что его змей уполз. В ее воображении возник Господин – веселый, благой, притягательный, сжимающий правой рукою не рукоять рычага скоростей, но кулачок Госпожи.

Она почуяла нечто опасное, разлитое над далеким асфальтом. Она насторожилась. Она почуяла запах жженой резины, краски, металла… повела глазами вокруг… и успокоилась, поняв происхождение запаха: отрок, негодник, забавлялся вовсе не природными диковинами, а какими-то шутихами, по случаю купленными в Тенерифе.

Может быть, подумала Мария, он станет мастером фейерверков? Как прекрасно – дарить людям радость… Они с Сидом могли бы запускать фейерверки с воздушного шара… Она сказала с легким недовольством в голосе:

– Что мы все обо мне да обо мне? Расскажи о себе, разумеется без излишних подробностей… Например, много ли у тебя было женщин?

– Удивительно, – сказал Сид, – но я бы мог слово в слово повторить тебе твой собственный ответ. Женщины любят меня, и я люблю женщин; но я сам напоминаю себе подростка… такого, как Игорь… Ты первый человек, которому я признаюсь в этом. Ни с одной женщиной у меня не дошло до конца; всякий раз что-то мешает – не одно, так другое, вплоть до политических перипетий.

– Так ты девственник? – изумилась Мария.

– Странно, да? Я, наверно, единственный испанец, не имевший женщин к своему-то возрасту… не считая монахов, конечно, да и то смотря каких.

– Ты несказанно удивил меня, – сказала Мария, покачивая головой. – Ведь я вижу, что ты вовсе не импотент… я даже больше вижу…

Она замолчала, не желая далее развивать свою мысль. Ему все равно было не понять, а она совсем не была уверена в своем желании заводить нового Господина.

– Во всяком случае, ты же хотел бы? – спросила она вместо того и, чтобы он не заметил ее секундного замешательства, легко провела рукой по его чреслам – не так, чтобы змей вернулся опять; он и не вернулся.

– Конечно, хотел бы! – воскликнул Сид. – Один раз, в 1993 году, я уже был совсем близок к цели… Это было в Москве… в октябре…

– Однако надеюсь, – перебила она его с тревогою в голосе, – ты не подавляешь в себе естественных желаний? Это было бы очень вредно, учти!

Сид насторожился.

– О чем ты говоришь?

– Конечно же, о мастурбации… о чем же еще! Я по профессии медсестра; я тебе не говорила? Любой орган в бездействии чахнет и сохнет; потому ты обязан упражнять свои семенники и corpus cavernosum никак не реже чем через день. Не то ко времени, когда ты, наконец, осуществишь свою мечту, от тебя останутся рожки да ножки.

– Успокойся, Мария, – угрюмо сказал Сид, – я в этом деле мастак… да даже и чаще чем ты сказала.

– Это зависит от темперамента, – сказала Мария, – а вообще перегружать органы тоже не след… Но почему ты внезапно стал мрачен, в то время как выяснилось, что все с твоей половой сферой о’кей?

– Разве мрачен?

– Тень набежала на твое лицо.

– Что ж, – сказал Сид, – значит, я действительно не смог скрыть своих мыслей. А их две: первое, что я никому прежде не открывал этой тайны и сейчас томлюсь неуверенностью – не пойдет ли мне моя откровенность во вред? Не из-за того, что ты кому-то расскажешь, а из-за того, что сама изменишься ко мне; одно дело медицинские соображения, а другое мужская как бы честь. Вторая же мысль, гложущая меня даже еще горше – это сознание парадокса, что я лежу в тропическом раю рядом с прелестной девой, обнаженный, как и она, и говорю с ней о моих заветных желаниях (тем самым иссушая свою плоть, может быть, гораздо круче длительной передержки), вместо того чтобы увлечь ее в кусты да и вставить куда и как положено (избавляя и ее заодно от всяких томительных размышлений, коим она никак не может найти, хе-хе, конец). Вот каковы истинные мои мысли; теперь хочешь казни меня, хочешь милуй, а я после такого высказывания ощущаю более всего потребность помолиться, иначе буду считать себя не славным воздухоплавателем, а пошлым, грязным и лишенным всякого благочестия дикарем.

– Помолиться идея хорошая, – задумчиво сказала Мария, – а можно я с тобой?

– Ну конечно же; буду только рад. – сказал Сид. – Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis…

– Делай паузы, – попросила Мария. – Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis.

– Laudamus te, benedicimus te, adoramus te, – продолжал Сид, – glorificamus te, gratias agimus tibi propert magnam gloriam tuam, Domine Deus Rex caelestis, Deus Pater omnipotens.

– Laudamus te, benedicimus te, adoramus te… – повторила Мария и, изменив тон, заметила: – Вообще-то это не самая моя любимая молитва; да и вряд ли ко случаю. – С этими словами она покосилась на Сида, как бы ожидая, не затянет ли он чего-нибудь новенького. Однако, поскольку Сид молчал, она скрыла некоторое разочарование и продолжала: – Тем не менее, glorificamus te, gratias agimus tibi propert magnam gloriam tuam, Domine Deus Rex caelestis, Deus Pater omnipotens.

– А потому что сейчас самое главное, – назидательно сказал Сид: – Domine Fili unigenite, Jesu Christe, Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris, qui tollis peccata mundi, miserere nobis; qoi tollis peccata mundi, suscire deprecationem nostram.

– Возможно, ты прав. Domine Fili unigenite, Jesu Christe, Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris, qui tollis peccata mundi, miserere nobis; qoi tollis peccata mundi, suscire deprecationem nostram.

И они в один голос закончили:

– Qui sedes ad dexteram Patris, miserere nobis. Quoniam tu solus Altissimus, Jesu Christe, cum Sancto Spiritu: in gloria Dei Patris. Amen.

– Ну, – спросила Мария, – теперь твоя душенька спокойна?

– Да, – сказал Сид.

– Что ж ты не тащишь меня в кусты?

– Но здесь же отрок, – сказал Сид, – невинное дитя, тогда как кусты, наоборот, далековато; придется потерпеть до какого-нибудь бунгало на более обитаемых островах.

– Сказала же я тебе, молитва нехороша! – с досадой воскликнула Мария. – Собирался избавиться от пошлости; а что может быть более пошлым, чем бунгало на островах? Предложи еще мне в постель конфету «Баунти».

– Я все испортил, да? – робко спросил Сид.

Мария стрельнула глазками.

– Да ладно уж… провокативный!

– Тогда в путь! – скомандовал Сид.

Трое принялись за недолгие сборы.

…Через час, на самом пороге нового тысячелетия, важно покачиваясь в воздухе пузатыми разноцветными боками, монгольфьер плыл по направлению к земному экватору. Губы мужчины и женщины были слиты в одном долгом поцелуе. Отрок, прижавшись щекой к бархатному борту корзины, печально смотрел на горизонт и ощущал себя лишним и брошенным.

– Подожди, – шепнула Мария, видя, что Сид так и норовит забраться рукой под бюстгальтер из плотного полотна. – Так нельзя. Ребенок в критическом возрасте; мы можем нанести ему серьезную моральную травму.

Она повернулась к отроку.

– Ваше высочество!

– Больше не называй меня так, – буркнул Игорь, не поворачивая к ней головы.

Мария шагнула к нему и обняла его за плечи.

– Милый мой, – сказала она, – бесценный мой брат по несчастью, ты можешь попроситься домой, и я доставлю тебя; но подумай – что такое твой дом?

Отрок, надувшись, молчал.

– Я всю жизнь только и теряла, – сказала Мария. – Неужели ты покинешь меня из-за разницы в возрасте?

– Не так я и мал, – огрызнулся он. – Я все понимаю.

– А коль понимаешь, не веди себя как избалованное и капризное дитя.

Он повернулся.

– Я хочу в общество.

– Знаю, – сказала Мария. – Думаешь, я не позаботилась об этом? Адвокаты занимаются визовыми и денежными вопросами, подыскивают тебе colegio и т.д.; ты будешь принят, обласкан и устроен так, как этого заслуживает твое истинное достоинство.

Он недоверчиво улыбнулся.

– А откуда у тебя столько денег? Орден-то тю-тю.

– А это тебе знать не положено, – тихо сказала Марина и ущипнула его побольней – она знала, что он не вскрикнет; и, все же покосившись на Сида, еще тише добавила: – У меня в Испании могущественных покровителей пруд пруди.

Царевич поджал губы и опять отвернулся.

– А чтобы ты чувствовал себя еще более уверенно, – сказала Мария, недовольная этим его жестом, – мы сделаем вот так. – С этим словом она сняла со своей шеи тяжелую золотую цепь со множеством драгоценных камней и эмалевых вставок и надела эту цепь на шею царевича.

– Теперь ты генерал Ордена, – сказала она. – Ты понимаешь, что сейчас это во многом лишь символ… но – кто знает?

Отрок прижался головой к ее груди и вздохнул.

И она вздохнула, глядя над его головою за горизонт – и опять, как недавно на островке, почуяла оттуда, с северо-восточного направления, запах жженой резины. Тогда она поняла, что это означает. Из ее глаз выкатилось по одной крупной слезе и упало на кудри царевича. Она медленно сняла со своей шеи вторую, оставшуюся, тонкую цепь. Она посмотрела на золотой кулон. Она его не раскрыла.

На какой-то момент она ощутила себя перед огромным небесным зеркалом. Вытянув руку с цепочкой подальше от себя, она перенесла ее через бархатный борт. Она разжала пальцы и тихо ахнула, когда Царевна покинула ее тело и стремглав понеслась за цепочкой – вниз, в глубину.

Каково бедняжке теперь, спросила себя Мария, ведь Она же боится влаги… Она была так беззащитна… так нежна… Нет, подумалось ей, это неправильно. Это всегда было неправильно. Человек водное существо; и она душою услышала подтверждение – радость всплеска, легкости, плавности и веселых сверкающих пузырьков.

Она улыбнулась. Она посмотрела на мир; он был прекрасен. Нет, подумала Мария, я больше не буду терять. Теперь моя судьба – отдавать, подумала она, а это, согласитесь, большая разница.

Сид ласково смотрел на нее. Игорь ласково смотрел на нее. Даже нагревательный аппарат, кажется, и тот притух и смотрел на нее если не слишком ласково, то во всяком случае вполне дружелюбно.

– Сид, – смущенно вымолвила она, – я забыла сказать тебе про один мой существенный недостаток; так уж вышло, что я не умею водить автомобиль.

Сид почесал репу.

– Вот так номер! – сказал он. – По правде говоря, я и сам в этом плох: перемещаюсь в основном на воздушных шарах, а по дорогам – от случая к случаю… Как же мы выкрутимся?

– И это называется взрослые люди! – презрительно сказал царевич. – Ай да парочка… Ладно уж, так и быть. Я буду вашим водителем; я вожу хорошо.

Конец третьей книги