Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 77 страниц)

«Здравствуй, Панчо. Угадай, кто с тобой говорит?»

«Конечно, старый лис Джо, по-нашему Хосе, – моментально догадался Jefe. – Но как ты можешь звонить мне? Ведь мы же враги».

«Да, – подтвердил Сталин (а ты наверняка тоже догадалась, что это был именно он). – Однако генералиссимус Суворов учил воздавать врагу по достоинству, так что это не мешает мне относиться к тебе с уважением и даже личной симпатией». – «Что же, – спросил Jefe, державшийся настороже, однако несомненно польщенный как самим звонком великого человека, так и его вступительным словом, – только из-за этого ты и звонишь?»

«Поговорить надо, – сказал Сталин, – но как ты узнал меня?» – «По акценту, – сказал Jefe. – Весь мир знает твой акцент; неужели ты думаешь, что я глупее целого мира?» – «Вижу, что не глупее, – признал Сталин. – Но одну глупость, Фраскито, ты все-таки совершил».

Jefe хмыкнул. «Какую?» – «Ты назначил своим наследником монарха, сам не будучи таковым. Сам себя посадил на пороховую бочку». – «Все под контролем, – весьма обоснованно сказал Jefe. – И вообще, какое твое дело?» – «Есть кое-что, представляющее взаимный интерес». – Jefe опять хмыкнул. Он подумал, что Сталин, верно, затевает какую-то каверзу, а значит, полагалось бы выведать побольше. И, притворившись заинтересованным, он предложил: «Ну, расскажи».

«Фраскуэло, – сказал Хосе, – мы похожи. Оба мы родом из каких-то провинций, оба из низов… да и ростом не вышли… но зато мы великаны духа: мы всего добились сами и в нелегкой борьбе. Мы оба сильные вожди и знаем, что умрем находясь у власти».

«Да, – подтвердил Jefe, – это так».

«Однако теперь мир сложнее, чем был до войны. Почему нам с тобой не подстраховаться? На всякий случай, понимаешь».

Jefe насторожился: «Что ты имеешь в виду?» – «Не люблю эвфемизмов, – сказал Хосе. – Мог бы назвать это эвакуацией в экстренных обстоятельствах; правители наших с тобой держав неоднократно покидали насиженные места с тем, чтобы потом вернуться и стократ отомстить обидчикам. Короче, речь идет о возможности драпать, ноги делать, когти рвать… и, сам понимаешь, если уж нам с тобой этим заботиться, речь идет о полнейшей тайне». – «Это сложно», – заметил Jefe. – «Я знаю как». – И Сталин в двух словах объяснил своему собеседнику суть трофейной затеи, столь глубоко запавшей ему в голову. Конечно, ты уже поняла, что речь идет о яблоке и спице.

Jefe задумался.

«А почему ты позвонил с таким предложением именно мне, своему врагу? – спросил он подозрительно, ожидая подвоха. – Уж не хочешь ли ты запустить мне по этому туннелю бомбу или Красную Армию?» – «Причин две, – сказал Сталин, – и я тебе объясню. Одна причина политическая. Хоть ты и мой враг, но ты чуть ли не единственный настоящий пожизненный вождь в Европе. Монархи, сам понимаешь, не в счет – кишка тонка у них принимать такие решения; восточные лидеры – мои же шестерки; а из настоящих – только ты да Салазар, но он куда мельче тебя, да и страна у него завалящая». – «А какая вторая причина?» – спросил Jefe. – «Техническая, – сказал Хосе, – поэтому раскрой уши пошире. Когда мне растолковали смысл изобретения, я сразу понял, что оно недоработано, слабо. В один конец почему-то обязательно нужен двигатель; в другой конец – наоборот, тормоз. А что, если откажут тормоза? Ненадежно, понимаешь».

Jefe молчал, ожидая продолжения.

«Тогда, – продолжал Сталин, – я позвал своего лучшего ученого и сказал ему: “Дорогой! Сделай так, чтоб хотя бы в один конец ничего не нужно было – ни двигателя, ни тормоза”. Так я его попросил». – «Pues, и он сделал?» – не выдержал Jefe, решив, что Сталин рассказывает слишком медленно. – «Обожди, – сказал тот. – Я еще очень попросил его не проводить туннель под морями. Нехорошо ехать, когда над тобой так много воды».

«Так все же, – спросил Jefe, – сделал он или нет?»

«Сделал, сделал, – ухмыльнулся Хосе. – Понимаешь, Европа имеет форму быка». – «Разве?» – удивился Jefe. – «А ты посмотри на глобус. Во всяком случае, твой полуостров очень похож на голову быка, который роет землю копытом и вот-вот бросится на матадора».

Jefe del Estado посмотрел на карту и убедился, что его собеседник не лжет.

«Пепе, – воскликнул он, – клянусь Девой Марией, ты очень наблюдательный человек! Но как быть со Скандинавией? Она нарушает контур». – «Не бери в расчет Скандинавию, – сказал Сталин. – Это другой зверь… к примеру, белый медведь – сонный и совсем не опасный». – «А Британия?» – «Тьфу! – бросил Сталин. – Жалкие бандерильи на холке континентального быка!»

«А кто матадор?» – спросил Jefe. – «Нет матадора; считай, что Господь матадор», – пошутил Сталин. – «Я поражен твоими образами, – признал Jefe. – Они так верны и вместе с тем так поэтичны… Право, мне даже жаль, что мы враги; я бы хотел как-нибудь с тобой выпить доброго амонтильядо». – «Не дай Бог, – сказал Сталин. – Если я когда-нибудь и покину свою страну, то не иначе как по такому туннелю. Но я пришлю тебе грузинских вин, чтобы ты знал: у нас тоже кое-что в этом понимают». – «Надеюсь, что так, – сказал Jefe, довольный этим непринужденным и увлекшим его разговором. – Однако ты отвлекся, Хосе; ты упомянул быка и Европу».

«Да. Быка и Европу. Пиренейские горы – это шея быка». – «К чему ты клонишь, Пепе?» – «Мой ученый сказал: лучший способ сделать то, что мне нужно – это провести туннель непрямым. Он должен, как спинной мозг, пройти под Европой, а затем через шею быка к его голове. Тогда где-то под Францией туннель завернет в обратную сторону, и вагон замедлится без тормозов».

«А где конечный пункт?» – спросил Jefe.

«В Барселоне».

Jefe нахмурился.

«Не люблю Барселону», – мрачно сказал он.

«Кто ж ее любит! – отозвался Хосе, и Jefe услышал, как запыхтела его неизменная трубка. – Я понимаю; ты предпочел бы свою столицу Мадрид. Но, видишь ли, автор проекта вскоре после этого умер». – «Отчего умер?» – спросил Jefe. – «Под машину попал. Был очень великий, рассеянный».

Jefe перекрестился и спросил:

«А почему не позвать другого?»

«Нет никого под рукой, – ответил Сталин с некоторой досадой в голосе. – Вот теперь ты полностью должен понять, почему я звоню именно тебе, а не кому-то». – «Теперь понимаю, – проворчал Jefe. – Но что же тебе сказать? Я все деньги вкладываю в хозяйство». – «Не проблема, – сказал Хосе. – У меня сейчас очень много людей, материалов, всего… даже слишком много. Я сам проведу весь туннель вплоть до границы». – «Чьей границы?» – «Своей, разумеется». – «А дальше?» – «Дальше – ты».

«Так не пойдет, – сказал Jefe. – Это твоя идея; да и проект с изъяном, я Барселону имею в виду… а самое главное, тебе-то ехать с востока на запад, а мне – с запада на восток». – «Это географический факт, – согласился Сталин. – Ну и что?» – «А то, что ты сам-то избавился и от двигателя, и от тормозов, мне же двигатель понадобится; а раз двигатель, то и тормоз, иначе ненадежно. Разные риски, враг мой Хосе». – «Какой ты несговорчивый, – вздохнул Сталин. – Не зря, не зря мы враги».

Jefe пожал плечами, не заботясь о том, что его собеседник не видит этого. И они прекратили беседу, даже не пожелав друг другу здоровья – расстались как враги.

Прошло немного времени, и Jefe забеспокоился. Предложение Хосе, показавшееся ему сперва эксцентричным, тем больше ему нравилось, чем больше он думал о нем. Не столько практическая нужда, сколько сама идея такого огромного и секретного объекта пришлась ему по душе. Она захватывала дух и будоражила воображение. Единственная загвоздка была в строительных расходах.

Он уже готов был сам позвонить Сталину, чтобы начать переговоры – без сомнения, сложные, – но в это время опять раздался звонок, и знакомый голос сказал:

«Здравствуй, Пачо! Это опять я, твой враг».

«Здравствуй, Пепе!» – сказал Jefe с облегчением. – «Знаешь, Сталин умеет признавать свои ошибки». – «О чем ты говоришь? – насторожился Jefe. – Передумал строить туннель?» – «Это была бы не ошибка, – сказал Хосе, – это было бы преступление… Я говорю о дележе расходов». – «Ну?» – «Согласен строить не до своей границы, а до твоей».

«Вот это я понимаю, – обрадовался Jefe. – Ты действительно великий человек». – «Ну так что, – спросил Сталин, пропустив лесть мимо ушей, – по рукам?» – «Да… но, конечно, только в этом деле. Никакой политики, никаких увязок». – «Какие увязки, Пакорро! – сказал Хосе с укором в голосе. – Это секретный проект! Кстати, мне нужны твои инженеры для станций в Москве; своим я не доверяю». – «А они потом под машину не попадут?»

Сталин замялся.

«В Москве большое движение транспорта, – сказал он через какое-то время. – Как я могу за всех отвечать?» – «Нет, – сказал Jefe. – Я верю в Бога. Или ты обещаешь за всех, или не дам». – Здесь Сталин задумался и думал довольно долго. Его можно было понять – ведь речь шла о секретности, то есть о том главном, ради чего вообще все замышлялось.

«Хорошо, – сказал он наконец. – Дай мне всего одного, но хорошего; обещаю, что он вернется». – «Ты уверен, что хватит одного?» – спросил Jefe с сомнением. – «Я поставлю его над остальными, – сказал Хосе. – Каждый из них будет знать только часть общего; только он один будет знать все». – «А-а, – сказал Jefe. – Это совсем другое дело; такого человека я тебе пришлю, но смотри: ты поручился за его безопасность». – «Я поручился, Курро».

И они закончили разговор – расстались по-прежнему как враги, но в какой-то степени все же и как партнеры.

Возможно, два описанных мной разговора двух великих людей проходили не совсем так, как я описал; возможно, они были обставлены какими-то дипломатическими процедурами. Об их содержании я мог знать лишь понаслышке (в отличие от беседы у фюрера, стенограмму которой я держал вот в этих самых руках). Я просто воссоздал их для тебя, постаравшись выдержать некое стилевое единство своего рассказа; мы оба понимаем, что суть не в том, какие именно слова звучали по телефону.

Суть в том, что через несколько месяцев после второго из описанных мной разговоров, то есть в точности посередине века, меня пригласили в учреждение, название которого тебе знать ни к чему, и предложили возглавить работы по сооружению оконечных станций. А еще через полгода работы кипели вовсю. Вот почему, дитя мое, я так хорошо говорю по-русски: я долгое время работал в Москве (разумеется, под чужим именем), потом еще сколько-то отдыхал, тоже в России, и даже после восстановления отношений, несмотря на мой пенсионный возраст, меня нет-нет да и звали, чтобы помочь разобраться в разных и подчас отнюдь не инженерных делах.

Из соображений секретности строительство станций велось без чертежей. Все приходилось держать в памяти. Не скрою, для меня это было несколько непривычно, особенно попервоначалу. Я даже выразил сомнение в том, что без документов удастся сделать что-либо. Тогда меня провели по некоторым из станций московского метро – фундаментальным, торжественным, живо напомнившим мне подземную часть Эскуриала – и сказали: «Ты видишь? Все это строилось без проекта. И все работает, как часы». Невозможно было найти более убедительный аргумент! И я стал тренировать память.

Не буду описывать тебе работы – это специальная тема; сам туннель выкопали довольно быстро, года за полтора. Я ничего не знаю о нем, кроме того, что тебе рассказал; туннелем занимались русские и отчасти немецкие специалисты. Я работал исключительно над станциями. В Испании была построена лишь одна станция, разумеется в Барселоне; в России же их было создано сто двадцать семь. Ровно восемьдесят станций располагалось непосредственно в Москве; еще четырнадцать – в Подмосковье; дальше, по ходу туннеля, двадцать четыре станции примыкали с северного направления, а остальные девять – с южного. Я слышал о планах вождя построить еще ветку из Грузии (по-моему, речь шла о местечке Цхалтубо), но сбыться им было не суждено, так как не удалось рассчитать траектории, огибающей Черное или хотя бы Азовское Море.

Ввиду почти полного отсутствия коммуникаций, станция как таковая – не очень сложный инженерный объект. Главное в станции – это как до нее добраться. Поскольку все до одной станции врезаны в мою память на всю жизнь, я хотел бы рассказать тебе их схему. Во-первых, тайна туннеля мне кажется интересной сама по себе; во-вторых, она может кому-то и пригодиться…

* * *

Мария умолкла. Наступившую тишину нарушал лишь свист ветра – высокий, почти перешедший уже в неслышимый диапазон, – да редкий стук под колесами.

– А дальше? – спросил Игорек.

– Дальше он рассказал мне про вагонетку (собственно, про цепочку, кнопку и унитаз), а потом начал рассказывать про станции, одну за другой, но я, конечно, тут же запуталась. Тогда он любезно пригласил меня посетить его еще раз, пообещав нарисовать все на бумаге.

– Ага.

– Накануне намеченного визита я позвонила ему, но мне сказали, что он серьезно занемог.

– Вот как, – тревожно прошептал Игорь.

– Мне передали конверт. В нем было то, что он успел нарисовать, с подробными комментариями и просьбой выучить это наизусть и затем уничтожить. Я так и сделала. Уча, я с радостным удивлением обнаружила несколько знакомых мест – ты меня понимаешь… Честно говоря, по ходу его рассказа я не очень-то верила ему; все это казалось мне, если попросту, бредом сивой кобылы.

– Да, – сказал царевич, думая о том, что он и сам не так давно оглядывал корыто в полной уверенности, что Мария тронулась от горя.

– Но когда я увидела эти места… сопоставила их с известным мне ранее… Надо же! – воскликнула Мария. – Все это было лишь сутки назад! а мне кажется, прошла целая вечность… Ну, а дальше тебе все известно; как видишь, у меня нет никаких тайн от тебя.

– Действительно, – сказал Игорь. – Как все просто! Даже досада какая-то. Ты никогда это не испытывала? Когда сталкиваешься с тайной, она прямо манит тебя… скажем, как кролик удава, то есть наоборот… А когда все раскрывается, думаешь: ну и что?

– По-твоему, – спросила Мария, – лучше бы тайны не раскрывались?

– Я так не сказал, – осторожно ответил Игорь. – Я просто размышляю о глупой человеческой повадке.

– Это далеко не единственная из человеческих повадок, – заметила Мария, – и уж наверняка не самая глупая. А скажи, Игорек… я все хотела тебя спросить, но как-то не получалось… Помнишь, при нашей первой встрече? Ты сказал – тебе кажется, что вокруг другая, ненастоящая жизнь… а на самом деле…

– Я помню, – сказал Игорь.

– Так вот: не казалось ли тебе, когда ты был…

Мария запнулась.

– Ты хотела сказать «когда был царевичем», – ухмыльнулся отрок, – а потом подумала, почему «был»… ведь я и сейчас вроде как царевич…

Мария пристыженно молчала.

– Я понял твой вопрос, – сказал Игорь. – И правда, надо же нам когда-то об этом поговорить; чем дольше будем молчать, тем будет хуже. Почему не сейчас? Давай я отвечу тебе в манере князя Георгия, то есть когда задаешь ему один вопрос, а на самом деле за ним прячется что-то еще; так он будто слышит все эти вопросы и отвечает сразу на все. Мария, Мария… какого человека мы потеряли!

Мария нашла руку царевича своей рукою и прижалась к нему, ощущая, что в этот момент он главнее ее.

– Но что поделаешь, – с досадой сказал он. – Итак, отвечая на твой первый вопрос, скажу: да, все это время я был уверен, что это и есть моя настоящая жизнь. А знаешь когда я поверил в это? – Он оживился. – Сейчас я скажу тебе странное. Я поверил в это в тот самый момент, когда спросил тебя: «Может, тызнаешь?» А ты ответила, кривляясь: «Может, и знаю… Не все тебе меня удивлять».

– Ну, здесь ты подзагнул, – сказала Мария. – В тот самый момент! Да мне пришлось тебя чуть ли не упрашивать поехать со мной, заманивать подземельями.

– Это я делал вид, – сказал царевич. – Чтоб ты знала, я сам себя забоялся. Вот, подумал я, сейчас это откроется. А что откроется-то? Может, что-нибудь совсем неинтересное – нужно ли такое открывать? Может, лучше пусть так и останется тайной? Вот потому я и тянул с ответом, а чтоб ты не догадалась, прикинулся дурачком.

– Ах, Игорь! – сказала Мария. – Как мы с тобой похожи! Сколько раз в моей жизни мне приходилось прикидываться дурочкой!

– Знаю, – сказал он, – потому мы с тобой и друзья… Но давай я отвечу и на другие вопросы, чтоб потом не возвращаться к этому; раз мы с тобой говорим начистоту, признаюсь тебе; не уверен я, хватит ли мне духу признаться в этом назавтра. Здесь, в туннеле, просто все как-то помогает быть откровенными…

Да и слишком мы оба потрясены, подумала Мария. В такие минуты сердца человеческие рвутся навстречу друг другу; затем наступают дни, и сердца вновь отдаляются.

– Не знаю, как быть сейчас, – продолжал меж тем Игорь. – Считаться ли дальше царевичем, нет ли? Если это был сон, значит, нужно бы пробудиться; а если наоборот (как я и думал), значит, нужно опять засыпать. А вместе с тем – если уж до конца! – еще час назад я знал, что это– настоящее, а сейчас я точно уже не знаю; это могло бы быть еще одной жизнью, не такой, какой я жил до того, но все равно не такой, какая должна бы… ну, в общем, еще одним сном. Другим, но все-таки сном.

– Понимаю, – сказала Мария. – Меня иногда тоже посещают подобные мысли. Например, что нас ждет там, на другом конце этого пути? Я не знаю…

– Как? – удивился Игорь. – Разве не станция?

– Я не об этом говорю.

Игорь помолчал.

– Как ты думаешь, – спросил он, – где мы сейчас? я имею в виду, географически?

– Понятия не имею. А как думаешь ты?

– Думаю, подъезжаем к границе. Ты обратила внимание, что боковые ветки совсем прекратились?

– Может, мы мчимся настолько быстро, что просто не успеваем их замечать?

– Хм… А знаешь, я никогда не был за границей.

– Я тоже в твоем возрасте не была.

– Давай поспим.

– Давай…

Мария достала из мешков тепленький плед из козьей шерсти. Экипаж мчался по траектории, все более погружаясь в глубину удивленных недр. Двое обнялись, укрылись, прижались друг к другу как можно плотней – беззащитная парочка, полностью вверившаяся судьбе, уже не имеющая ничего материального против целого мира.

– Я догадался, каков предел нашей скорости, – сонно пробормотал Игорь в ухо Марии.

– Ну, каков?

– Тысяча сто километров с чем-то. Потому что тысяча двести – уже звуковой барьер; вряд ли мы пробьем его в этом туннеле.

– Хорошо. Спи.

– Выключи фару. Вдруг мы проспим до замедления… она помешает…

– Все. Спи же…

– Я уже сплю…

* * *

Из-за плотных штор и ковра, гасящего звуки, Вальд не услышал с улицы ничего особенного. Даже шум бегущей по коридорам толпы практически полностью был поглощен тяжелыми двойными дверями; поэтому когда они распахнулись и множество людей с ружьями наполнило кабинет, для него это было скорее неожиданностью.

– А вот, братцы, и самый главный капиталист, – сказал веселый молодой голос. – Ишь, сколько всего нахапал… типа статуй! типа картин!

– Сейчас, – заговорила толпа, – мы его…

– Сейчас мы ему по ебальничку…

– Судить революционным трибуналом!

– Картины не трожь, братва!.. Картины в музей.

– Стол не повреди… старинной работы…

Несколько рук, как щупальца разгневанного осьминога, протянулись к Вальду, цепко схватили его, вытащили из кресла и поволокли на выход. Толпа неохотно пропускала тащивших его. Несколько человек плюнули на него по пути, кое-кто пнул со средней злобой и силой.

Его выволокли через приемную в холл и дотащили до лифта. Послышался нежный вздох лифтового колокольчика. Двери из нержавеющей стали разошлись.

Вальд услышал конское ржание и поднял голову. Звонко цокая подковами по полированному граниту, из лифта вышел конь под седлом, сопровождаемый сзади и с обеих сторон крадущимися в боевых стойках, облаченными в черное, низкорослыми азиатами, среди которых преобладали туркмены. Вальд перевел взгляд выше и увидел всадника. Он был одет в камуфляж, поверх него в кожаную куртку и с кепкой на голове. Куртка была крест-накрест перехвачена пулеметными лентами. Кривая казачья шашка болталась у всадника на боку. В руках он держал нагайку и маузер.

Вальд обомлел: это был Виктор Петрович. Он поднял коня на дыбы, нагайкой взмахнул, и толпа, держащая Вальда, вмиг расступилась. Воцарилось молчание.

– Бляди! – бешено крикнул Виктор Петрович. – Кто послал?

Никто ничего не ответил. Вальда перестали держать; в первый момент он чуть не упал, но овладел равновесием и выпрямился. Люди вокруг него хмуро смотрели в никуда или себе под ноги.

– По чьему приказу, я спрашиваю? – страшно крикнул всадник и выстрелил в потолок. – Кто старший? Не ответите – каждого десятого под расстрел!

Вокруг глухо зароптали. Со стороны приемной возникло движение, и толпа исторгла из себя двоих. Толпа толкнула их, плюнула в них, повалила на пол перед лошадью и вновь отступила, как морская волна.

– Вот они, суки, – сказал один из тех, кто минуту назад волок Вальда, и пнул лежащих по очереди. – Откуда же нам знать? У-у, провокаторы!

– Откуда знать, – зло буркнул всадник. – Так знайте теперь: здесь вам не шарашка, а Третье Главное Управление Наркомхоза, поняли? Извините душевно, товарищ начальник Управления, – мягко сказал он Вальду, – сами видите, какова обстановка… Ты, – ткнул он маузером в того, кто пинал провокаторов, – временно назначаешься начальником охраны здания и всего прочего, что здесь есть. Этих – в подвал… за мародерство и несанкционированные действия – расстрел на месте. Сформировать службу из личного состава и ждать указаний; а до того быть в подчинении товарища начальника. Исполняй!

– Есть, товарищ комиссар! – гаркнул назначенный.

Всадник спешился и отдал уздцы подобострастно взирающим на него людям. Он крепко пожал руку Вальду и, приобнявши его за плечи, увлек назад в кабинет. Вокруг сновали и коротко, внятно покрикивали. Вновь назначенный начальник охраны расставлял посты.

* * *

– Сьёкье!

– Вальд! Ты жив!

– Боже мой, наконец-то… Сьё, где ты?

– Дома. Вальд, я в порядке… лучше расскажи, как ты. То, что показывают по телевизору…

– Где ты была?

– В полете.

– Две недели в полете?

– Вальд, не кричи, хорошо? Я же не знала, что так сложится! Я была на воздушном шаре, с Сидом – решила испытать новые ощущения и заодно сэкономить на авиабилете; а шар летит медленнее, чем самолет…

– А почему твой телефон молчал?

– Потому что мы летели слишком высоко. Понимаешь, направление ветров в высоких слоях атмосферы…

– Сьё.

– Вальд, ты постоянно меня перебиваешь. Но расскажи, как у тебя? Тебе ничего не грозит?

– Не знаю. Ты не передумала выходить за меня?

– Нет. А ты?

– И я нет. А где страус?

– Знаешь, я его забрала. Сид собирался доставить его в Москву, но потом послушал новости и передумал.

– Я завидую страусу.

– Но в чем же дело, Вальд? Кстати, я уже договорилась с нашим посольством; тебе только явиться туда…

– Хм. Разве у тебя есть мои данные?

– Не нужно никаких данных. Ничего лишнего с собой не бери. Никаких бумаг никому не показывай. Не разговаривай с охраной, добейся встречи с любым чиновником… Просто скажешь – Вальд, еду к Сьёкье… Там все всё знают, там нам устроят телемост и тут же отправят тебя.

– Поразительно. Ты что, премьер-министр?

– Ты забыл. Нас всего четыре с небольшим миллиона.

– Да. Сьё!

– Да, Вальд.

– Извини… я накричал на тебя…

– Вальд, я все понимаю.

– Жди меня, Сьё. Я завтра же…

– Вот-вот. Жду.

Глава XLVIII

Под лопнувшею оберткой. – Чем кормят слонов. —

В слоях атмосферы. – Восточное слово. – О бритве

Оккама. – О посвящениях. – «Дух дышит, где хочет». —

Пути пилигримов

Им повезло, что трасса, вдоль которой лежал Оргас, была на ремонте. Лощеная, предназначенная для туристов обертка здесь лопнула, с жалобным треском поползла по швам, и из-под нее выглянула истинная страна – та, что многими постигается лишь с годами.

И уже на второй день своего тогдашнего путешествия они, вполне как вылезшие на природу обыватели маленького кастильского городка, под ласковый шум приютившей их сосновой рощицы вкушали хамон из недорогой лавки и запивали его местным красненьким за девяносто девять песет. Все было в кайф. Даже жирная пыль цвета охры, то и дело окутывавшая машину, была хороша, обещая скорый асфальт, а затем и прибрежные пальмы.

Ближе к вечеру мнения разделились. Он рассчитывал до полуночи достичь побережья, без сомнения полного отдыхающих, с массой больших и малых гостиниц, зазывающих клиентов наперебой. Она, после Толедо не так уж в этом уверенная, предлагала останавливаться по трассе, да побыстрей. Чика, от заднего своего сиденья унылая, в спор не встревала. Впрочем, спора и не было, так как трасса все никак не предлагала гостиниц; наконец, близ полуночи, фары высветили надпись «Велес», стрелу вбок и долгожданный иероглиф кровати. Филипп повернул.

Через десять минут, поднимаясь по горной дороге, они оказались в центре очередного маленького городка. Теперь стало ясно, почему те городки, что они проезжали днем, казались такими пустынными: они действительно спали, ведь стоял жаркий день; зато теперь, в полночь, настало самое время для развлечения. Главную улицу города запрудила веселящаяся толпа – народное гулянье в прямом, грамматическом смысле; этим людям было здесь хорошо. Машина пришельцев не вызвала ни умиления, ни настороженности. Справляясь у словоохотливых аборигенов через окно, Филипп доехал до гостиницы и остановился.

Гостиница была закрыта. Да работала ли она вообще? Окна были закрыты деревянными планками. «Скажите, – спросил Филипп, выйдя из машины, – эта гостиница будет открыта?» Его вопрос озадачил людей. Будто никто из них даже не знал, что вот этот респектабельный, двухэтажный, каменный дом называется «гостиница». А если они даже и знали название дома, то его назначение оставалось тайной для них. Они не могли взять в толк – как это? разве гостиница может быть открыта? Но они не решались поднять вздорного иностранца на смех и поэтому отвечали в осторожных, уклончивых формулах.

Вокруг звучала музыка и горел яркий свет. Вокруг ходили парочки и большие компании, ездили велосипедисты, с криком бегали дети, мамаши катали коляски с грудными младенцами. Все это было в полночь. Филиппу почудилось, будто он попал в сумасшедший дом. Слабая надежда, что портье запер дверь и пошел развлекаться вместе с друзьями, улетучилась.

В конце концов старая женщина, развлекавшаяся как могла возле церкви, сказала: ищите гостиницу дальше, за мостом. «Где мост?» – спросил Филипп. – «Там», – показала старуха. В ее голосе Филиппу послышалось что-то вещее. Он вернулся в машину и порулил куда было сказано. Моста не было, гостиницы тоже.

Через час они увидели с гор огни кораблей на рейде. Они спрыгнули вниз. Они покатились вдоль моря.

Они увидели пляжи и набережные, наполненные все тем же светом, все такой же громкой, веселой, досужей толпой. Запомнился огромный резиновый домик, разноцветный, надутый воздухом, настежь открытый с двух из шести сторон; внутри домика бесились детишки – прыгали, кувыркались, ходили на голове. Пухлые стены домика ходили ходуном. Было два часа ночи.

Толпы людей стали казаться Филиппу призрачными, как в детстве. Надежда найти ночлег исчезла полностью. Они смиренно прибились к какому-то кемпингу и задремали в своем авто, ожидая рассвета. Их разбудил сторож, чтобы взять за стоянку двадцать песет. Они осмотрелись. Кемпинг стоял у подножья горы. На вершине горы стоял старый замок.

Днем вновь стало реально и хорошо. Средиземное море начиналось за кемпингом. Оно приняло их в свои ласковые объятия, как родных. Они валялись на пляже. В полночь они влились в мир толпы, он перестал быть для них призрачным. На другой день они съездили вдоль побережья и в свете солнца осмотрели тамошние городки. В одном месте, где шоссе пересекало глубокий овраг, они узрели огромный, кружевной, многоярусный мост римской постройки. Два моста, каменный и железный, разделяли с километр расстояния и две тысячи лет; они шли параллельно друг другу. Филипп стал на обочине, чтоб сфотографировать изумительный вид. Перегнувшись через перила сегодняшнего моста, Глазки зорко увидели виноград, растущий прямо в овраге. Глазки с чикой полезли в овраг. Они вернулись наверх исцарапанные, но с огромным пакетом ничейного, крупного, очень вкусного винограда. Они поехали дальше.

Вечером близ их кемпинга появился бродячий цирк и развернулся прямо под окнами. Африканский слон снисходительно угощался травою из рук местных зевак. Чика презрительно фыркнула и принесла из кемпинга винограду. Слон оказался не дураком и немедленно проявил предпочтение. Никогда прежде Филипп не кормил слона; прикосновение его хобота вызывало умильное чувство. Когда виноград был доеден, слон вздохнул и разразился вертикальной струей толщиной с дерево. Струя с силой ударила в землю и рассыпалась множеством брызг.

Путешествие обрело ритм, сделалось дружелюбным. Они ехали дальше – в Малагу, где пробовали сладкие вина в погребке; в Гранаду, где на улочке, ведущей к Альгамбре, Филипп разговаривал с одноруким конструктором гитар; в Севилью, где в плавучем театре на реке Гвадалквивир они смотрели фламенко и общались с танцовщицей по имени Люпе, что родом из Африки. Они и позже много ездили по этим местам, то есть по югу пенинсулы да и по востоку. Только с Кордобой им не везло: всякий раз они попадали туда к вечеру; гуляли, конечно, по тому же Гвадалквивиру, заросшему и неширокому там, но главная ценность – Мескита, средневековая мечеть – рано закрывалась, а наутро дорога звала их вдаль. Не успели… Что ж поделаешь. Ну, и Аллах с ней, с этой Мескитой.

* * *

Большой, разноцветный воздушный шар медленно полз над цветущей пенинсулой. Прекрасные виды открывались с его высоты; однако единственный человек, находящийся в плетеной корзине, не любовался этими видами. Глубоко задумавшись, он сидел среди ящиков и мешков, громоздящихся там и сям в корзине, и перед взором его, устремленным вовнутрь себя, проплывали иные места и иные горизонты.

Он вспоминал последнее путешествие – друга, ставшего теперь из настоящего старым, норвежку и даже птицу, хоть он и не любил таких птиц. Как они, с двумя последними, летели в высоких слоях атмосферы, пересекая Атлантику с запада на восток по маршруту великого Фоссетта; как намертво примерзали к перистым облакам из-за каверзы ушедшего на континент антициклона, и лишь российский уполномоченный по Балканам, носившийся над водами туда и сюда, всякий раз вызволял их горячими струями своей мощной машины. Они помрачнели разом, завидев в тумане европейские берега. Там теперь шла война; там гибли живые люди, и воздухоплаватель, сам много страдавший и чувствительный к чужим страданиям, не удержался от слез. Ему полегчало, когда они, наконец, покинули трагические широты, сошли с маршрута предшественника и повернули к северу.