Текст книги "Испанский сон"

Автор книги: Феликс Аксельруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 77 страниц)

– Не знаю. Узнать?

– Не надо. Так ты пойдешь за меня?

– Ты смешной. Я же тебе сама это предлагала.

– Ты предлагала нам обоим и как бы шутя.

– Ничего себе шуточки…

– Но ведь мы были знакомы всего час… а как же любовь?

– А почему ты звонишь мне, Вальд?

– Потому что люблю тебя.

– Но ведь мы были знакомы всего час.

– Черт побери, ты права. Знаешь? когда я с тобой разговариваю, я ощущаю себя полным идиотом.

– Поэтому ты так редко мне звонишь?

– Извини. Да что телефон! одно расстройство. Я хочу быть с тобой, а не только слышать твой голос. От него еще больше тоски… Но мы будем обсуждать детали?

– Какие?

– Ну, не знаю. Я, например, католик – это важно?

– Нет. Я готова перейти в католичество… разве что…

– Ну!

– Церковь будет от нас далеко.

– Подумаешь, – с облегчением сказал Вальд.

– А католики сейчас имеют право развода?

– Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

– Ну мало ли. Вдруг ты просто ослеплен любовью.

– Да, – сказал Вальд. – Я ослеплен любовью и желаю оставаться таким до конца своих дней. И хоть я в жизни не видел твоего фьорда, но заранее люблю его и хочу, чтоб меня похоронили именно там и конечно же, рядом с тобой.

Сьёкье заплакала.

– Что такое? – всполошился Вальд.

– Я не верю… такое только в сказках бывает…

– Ладно, – сказал Вальд. – Давай сделаем паузу. Я теперь буду звонить тебе каждый день.

Сьёкье рассмеялась сквозь слезы.

– Каждый день не надо; ты занятый человек. Вдруг ты как-нибудь не сможешь и начнешь опять на себя наговаривать. То есть я буду рада тебе каждый день, но не превращай это в обязательство, ладно?

– Ладно. Я могу считать, что теперь мы обручены?

– Да.

– То есть, ты моя невеста.

– Да.

– Я целую тебя.

– Вальд!

– А?

– Береги себя. Я действительно иногда смотрю телевизор… в основном новости… мне кажется, у вас в Москве очень опасно.

– Ты тоже береги себя.

– Здесь ничего не происходит. А у вас, похоже, происходит слишком много всего.

– Сьёкье, до завтра.

– До завтра, Вальд. Я…

– Ну?

– Я целую тебя.

– Ты не то хотела сказать.

– Ты прав. Я…

– Ну же, Сьёкье!

– Я буду ждать твоего звонка.

Глава XXXVII

¡Je t’aime! – Пор фавор. – Будни Вероники. – Нелепая ошибка. —

Желание Вероники. – Об употреблении ругательных слов. – О

пользе большой уборки. – Урок рукоделия. – Характер страха. —

«Бля буду!» – Путеводная звезда

Какие сеньориты, восторженно думал молодой бармен, занимаясь ортодоксальным барменским трудом и исподтишка при этом поглядывая в сторону Марины и Вероники. Наверно, француженки: с каким вкусом одеты… Заняться бы с ними… по-французски… Какая грудь у молоденькой! Да и старшенькая хоть куда, ¡vaya, vaya! Прежде бы он не раздумывал… Подошел бы, поднес каждой по гвоздике, встал бы красиво, как Антонио Бандерас… пригласил бы на вечер… за счет заведения… А вечером – танцы, темнота и огни… они пьяны и веселы, и он ведет их гулять, ведет на пляж, и обнимает их за плечи, сразу обеих, и молоденькая говорит: «¡Je t’aime, Manolito!», и старшенькая говорит: «¡Je t’aime tambien!» И он доказывает им свою любовь… сразу обеим… Сейчас так не будет. Не те туристки, не та Испания… да и он, Манолито, нынче женатый мужчина: столько знакомых развелось… и непременно увидит кто-нибудь, скажет Хосефе… ¡Joder!

Две дамы тихо сидели за угловым столиком. Старшенькая была грустна. Какая жалость! Младшенькая была как будто веселей, но только как будто; серьезные проблемы – слишком серьезные для красивых женщин – витали в воздухе за этим столиком и были видны невооруженным глазом Манолито.

– Это продолжается, – сказала Вероника. – Несмотря ни на что… ни на все события…

Ну ясно, подумала Марина. Это страх.

– Но я все-таки постаралась бы выкарабкаться из этого сама; я сказала тебе только из объективности, для сведения. Если ты не возражаешь, лучше бы мы сегодня занялись другой проблемой, еще более свежей… тем более, что я чувствую непостижимую связь обеих проблем. Кто знает – может, минус на минус в итоге даст плюс?

– Может, – согласилась Марина. – Говори.

– Даже не знаю, как начать, – сказала Вероника и достала из сумочки носовой платок. – Это связано с моим мужем… а ты ведь не в курсе моих семейных дел.

– Так расскажи.

– Очень долго.

– Постарайся сконцентрироваться на самом существенном… разумеется, с твоей точки зрения.

Вероника слабо улыбнулась.

– Давай попробуем, – сказала она, – но тогда…

– Рижский бальзам? Ты думаешь, у них есть?..

– Н-нет, – Вероника поколебалась. – Бармен! Джин «Гордон»… двойной, пор фавор, и немножко тоника.

– А пара ми, – добавила Марина, – в таком случае уна сервеса негра с сухариками, да похолоднее.

– Муй бьен. – Бармен вышел из-за стойки и, улыбнувшись по очереди обеим, подал требуемое.

Вероника выпила джину и закурила.

– Помнишь ли ты, – начала она с лекторской интонацией, в то время как Марина превратилась в слух, – как десять лет назад жили простые люди? Возможно, и помнишь… Нет, мне не нравится, как я рассказываю. По правде сказать, так называемые простые люди уже и тогда жили всяко – некоторые создавали кооперативы, например. Мой муж, Валентин, никогда не был особенно удачливым кооператором; однако деньги были… и их количество медленно, но верно росло…

Вероника вздохнула.

– Я родила двоих детей, – сказала она. – Конечно же, я не работала и не собиралась работать; это был новый жизненный стандарт. Мы думали, что любили друг друга; мы были счастливы; мы думали, так будет всегда. Мы купили вещи – вначале видик, как у людей; потом стали копить на машину… Была эйфория. Мы поверили, что станем крутыми… даже начали брать уроки тенниса; кстати, именно там, на теннисном корте, мы и познакомилась с *овыми…

– Можешь опустить детали, – мягко сказала Марина, видя, что от воспоминаний Вероника расстраивается. – Если, конечно, во время этих уроков не стряслось чего-либо такого, что могло бы оказать влияние на твою сегодняшнюю жизнь.

– Именно во время этих уроков и стряслось, – покачала головой Вероника, – но это чисто хронологическое совпадение: теннис как таковой был здесь не при чем. В кооперативе, где работал Валентин, дела пошли хуже. Причина была ясна. Кооператив не делал ничего нового; это был просто заводской сателлит, один из немногих жизнеспособных участков, чей оборот был выделен из общезаводского, чтобы начальничкам было проще откачивать деньги. По мере спада государственных заказов и всяческой помощи завод слабел, и соответственно приходилось кооперативу.

– Попей воды, – посоветовала Марина, видя, что Вероника сильно волнуется.

– Спасибо, – сказала Вероника и рассеянно отхлебнула пару глотков «Гордона». – Работников кооператива стали увольнять, а оставшимся сокращать зарплату; о дележе прибыли уже и речь не шла. Дети меж тем подрастали, а мы уже привыкли одевать их прилично… в общем, деньги, отложенные на машину, пришлось проесть. Вначале мы крепились, считали это временными трудностями… ведь мы любили друг друга… или думали, что любили…

– В конечном итоге это одно и то же, – заметила Марина. – Не забивай себе голову проблемами мнимыми и привходящими; хватит на тебя и того, что есть.

– Хорошо, – кивнула Вероника. – Итак, мы крепились, но постепенно становилось ясным, что это не временные трудности… ведь это больно, Марина, когда рушатся мечты! Мне было легче; у меня были мои милые детки… мы гуляли с ними, ходили в кино… я наслаждалась их проделками, их новыми словечками – знаешь, какие они забавные в три, в четыре года! а что оставалось на долю Валика? Только хиреющая работа; только неуклонно падающая кривая выработки и так далее. Конечно, по вечерам мы были вместе, но… знаешь, есть базис и надстройка; так вот, наши вечера были надстройкой, в то время как базисные явления происходили днем. И Валик не выдержал… покатился по этой кривой, ведущей вниз…

Вероника всхлипнула. Марина промолчала.

– Постепенно у него развился комплекс неполноценности. У нас начались скандалы; Валик все чаще срывался на крик, рвал на груди рубашку, все чаще прятал глаза, когда я пыталась поговорить с ним откровенно, по-дружески; все чаще задерживался после работы, начал выпивать, а потом завел женщину… и не единственную… возможно, с ними он чувствовал себя уверенней и сильней… Послушай, – скривилась Вероника, – тебе, должно быть, скучно; я рассказываю такие неинтересные, банальные вещи…

– Я же не развлекаться с тобой пришла, – сказала Марина. – Продолжай; важно все, что ты считаешь таковым. Только, наверно, не пей больше.

– Как скажешь, – согласилась Вероника и вылила остаток джина из стакана в пепельницу. – В общем, из счастливой семьи мы стали просто семьей. Мы не были особенно несчастны (грех думать такое, когда дети хороши), но уже не были и счастливы… ну, стали как все. Были у нас более-менее светлые моменты – съездили как-то в Крым… но в общем все такое… надеюсь, что даже несмотря на недостаток у тебя соответствующего опыта ты понимаешь меня. Ты же понимаешь?

– Это неважно, – сказала Марина. – Вообще не рассчитывай на мое понимание, сочувствие и так далее; такие вещи скорее мешали бы здесь. Все, что я пытаюсь – это бесстрастно фиксировать в твоем рассказе моменты, существенные для последующих ремиссий. Продолжай.

– Как скажешь, – с тяжелым вздохом повторила Вероника. – Постараюсь держать себя в руках. Я описала как бы общий психологический фон, на котором произошло наше с Валиком разобщение. Постепенно все это как-то вошло в колею. Детки подросли; я научилась зарабатывать деньги; дела мужа тоже поправились, он нашел работу получше… да и женщины, кажется, прекратились…

– Что значит «кажется»? – спросила Марина. – Тебе сейчас так кажется или тогда казалось?

– Не знаю, – сказала Вероника. – По-моему, это не так уж существенно; главное то, что мы определили для себя некий новый жизненный стандарт. Мы мирно сосуществовали, постарались забыть о плохом…

– Но до конца не забыли, – подсказала Марина. – Правильно?

– Да. То есть, уже не стало так, как было вначале.

– Ты была удовлетворена этим?

– Нет.

– Ты пыталась обсудить это с ним?

– А почему ты не спрашиваешь, был ли онудовлетворен? – удивилась Вероника.

– Но я же не его психоаналитик, а твой, – удивилась Марина в свою очередь. – Что мне до него?

Она права, подумала Вероника; она просто делает свое дело… тем более, затеянное мной… И все-таки. Должен ли психоаналитик быть бездушной машиной? От нее иногда веет таким холодом… Как грустно!

Подошел бармен, недоуменно посмотрел на залитую джином пепельницу и забрал ее, а новую так и не принес.

– Ты не ответила, – сказала Марина. – Ты пыталась обсудить это с ним?

– Вряд ли, – покачала головой Вероника. – Я не верила, что мы можем дважды войти в одну реку… стена, разделяющая нас, только стала бы выше от таких бесед. К тому же я уже нашла другой способ восполнить недостаток удовлетворенности… ты догадываешься, какой.

– Ее?

– Конечно. Правда, мы еще не были сексуально близки… но ведь сексуальный момент не был у меня на переднем плане: мне нужно было в первую очередь взаимопонимание, душевное тепло… Она дала мне все это.

– Кстати, насчет секса, – сказала Марина. – Здесь у меня сразу несколько вопросов; ты могла бы, не отвлекаясь, отвечать быстро, точно и коротко?

– Постаралась бы.

– Во-первых. Были у тебя мужчины до замужества?

– Да, – сказала Вероника.

– Много?

– Один.

– Ага. Тогда следующий вопрос: не разочаровалась ли ты после свадьбы?

– Нет.

– Сравнивала ли ты в глубине души свою с Валентином сексуальную практику с тем, что у тебя было до него?

– Ты хочешь сказать, сравнивала ли я Валентина после свадьбы с тем, что было до? – уточнила Вероника.

– Да, ты правильно поняла мой вопрос.

Вероника задумалась.

– Так впрямую не сравнивала, – неуверенно сказала она, – но мы же в ту пору прогрессировали вместе… я хочу сказать, овладевали какой-то новой техникой, читали довольно много специальной литературы… Если сравнить, то конечно же, после свадьбы стало гораздо лучше. Хотя сама по себе свадьба, – добавила она, подумав, – здесь вроде бы не при чем.

– Не совсем поняла, – сказала Марина. – Более конкретный вопрос: ты кончала со своим мужем?

– Да… но, конечно, не так, как с…

– Следующий вопрос: сразу ли ты стала с ним кончать?

– Нет. После свадьбы научилась, довольно скоро.

– А с тем, до свадьбы?

Вероника озадаченно посмотрела на Марину.

– По-моему, это какое-то недоразумение, – сказала она. – С кем с «тем»? Валентин был первый и почти что единственный мужчина в моей жизни.

– А кто же был до свадьбы?

– Как кто? Валентин.

Марина нахмурилась.

– Я спросила тебя…

– Ты спросила, были ли мужчины до свадьбы… или до замужества, – поспешила подсказать Вероника, оправдывая себя, а в душе хихикая над этой нелепой ошибкой Марины и вместе с тем слегка побаиваясь, как бы эта ошибка теперь ей боком не вышла. – Да-с, именно так ты и спросила, притом велела отвечать быстро, точно и коротко. Но мы с Валентином начали встречаться задолго до свадьбы; я и ответила… неправильно, да?

– Это я виновата, – суховато сказала Марина, и Вероника порадовалась ее самокритичности. – О’кей, – продолжала Марина, – я поняла… кстати, ты заодно начала отвечать на мой еще не заданный вопрос о супружеских изменах. Ты упомянула выражение «почти что единственный»; поясни.

– Я изменила ему всего раз, и… – Вероника запнулась, подыскивая слова, – не намеренно, что ли…

– Изнасилование? – осведомилась Марина.

– Нет, сама отдалась… но это было с тоски и обиды, когда он не возвращался домой по ночам… Один раз он исчез на целую неделю – звонил, употреблял уже слово «развод»… я плакала…

– Ага.

– Мне привели мужика, чтобы я как бы утешилась. Не в сексуальном смысле, конечно – просто чтобы почувствовала себя уверенней… чтобы перестала так уж убиваться из-за говна…

– Кто привел?

– Неважно, – сказала Вероника и покраснела. – Не спрашивай, прошу… Это правда неважно.

– Ну ладно, – согласилась Марина, отмечая про себя такую несколько неожиданную реакцию Вероники.– Ты помнишь того мужика?

Вероника усмехнулась.

– Я ему стала рассказывать, какой у меня хороший муж и как ему трудно… дура была! Ну, трахнул он меня как попало… а потом всю ночь утешал.

– Ага. Значит, ты фактически верна Валентину.

– Да… конечно, если не считать…

– Ну разумеется, – развела Марина руками, – если не считать!

От ее едва ли не издевательского тона у Вероники испортилось настроение. Все было плохо. Красиво, а плохо. В игре имени Эриха Берна им с Зайкой не было продыху; Зайка еле отпросилась на несколько дней в Барселону… Как плохо без Зайки. Она подумала, что едва ли не боится Марины. Думала, сеанс их снова объединит… Ну и что ж, подумала она, что ты умная. А пизду выставляла мне навстречу… исходила запахами… стонала, кончала… Веронику передернуло от острого желания. Сопротивляться было невозможно.

– Хочу перерыв, – сказала она. – Мне нужно…

Она нервно огляделась. Марина молчала, уставивши на нее слегка потемневшие глаза.

– Кончить, – буркнула Вероника. – Разрешается?

– Почему нет, – хмыкнула Марина. – За столом?

– Не подкалывай; ты знаешь, что у меня это громко. Схожу в туалет, что ли…

– Давай.

– Не хочешь со мной?

– А там чисто?

– Откуда мне знать? Здесь везде чисто…

– Ладно, – решила Марина. – Пошли.

Они пересекли зал и проследовали по указателю.

– Смотри, как положено – мужской и дамский.

– А что, мог быть на всех один?

– В такой маленькой кофейне – запросто.

– Я редко бываю в таких местах…

Туалет между тем оказался не только отдельным, но и даже на две кабинки, обе пустые. Они заперлись в одной из них, и опять Вероникой завладела проекция – «Французские Линии»… Зайка, устилающая бумагой белоснежное сиденье… ее пальчики… ее пальчики! Спеша, Вероника взялась одной рукой за локоть Марины – просто для устойчивости, не желая опираться на стенку – а другой проникла к себе в трусы. Она представила себе, что это не ее пальчик, а Зайкин. Она прикрыла глаза и тихо застонала. Голоса за дверью… молодые девичьи голоса… ругались матом, и это было в кайф… так недавно…

Она представила себе, как те зашли, как заговорили о блядских туфлях и ноющих ноженьках… о бабе Наде… и пахнуло чем-то родимым, утраченным… Она почувствовала слезы в своих закрытых глазах. И, будто отзываясь на ее мысленную мольбу, дверь в туалет отворилась – точно так же, как и тогда… Это наши, мелькнуло в голове Вероники; ну – скажите же что-нибудь! Спиздите мыло!

Но молодой голос не нарушил тягостного молчания. Вместо него, будто в насмешку над Вероникой, извне кабинки до ее ушей долетел долгий, тоненький, жалобный, пропадающий в тишине вздох чьей-то задницы, после чего пожурчала вода и опять хлопнула дверь. Вероника скривилась от бессилия, от жажды оргазма.

– Скажи что-нибудь матерное, – попросила она Марину, не открывая глаз.

– Хуй, – моментально отозвалась Марина.

– Еще.

– Еще – хуй? или что-нибудь другое?

– Что угодно.. еще… ах… А-ах… Ну!

– Пизда… твояпизда! – внятно сказала Марина, довольная тем, что ее собственная низкая сущность, вовсе сейчас неуместная, слава Царю, не появилась. – Как радуется твоя пизда! – продолжала она на все лады, уже вполне уверившись в неприступности Царевны. – Ах, как хорошо твоей пизде, как ей сладко! Как облизывается твоя пизда! Она стонет от наслаждения, твоя пизда! Она вот-вот заплачет от наслаждения, твоя пизда… ну, открой краник своей пизды… такой чудный, заветный краник… дай своей милой пизде пролиться дождем… а, Вероника!

Вероника открыла требуемый краник.

Марина гордо выдержала не слишком сильную боль от ногтей Вероники, впившихся ей в предплечье, а вот рот ей прихлопнула – громкость стонов показалась ей чересчур. Вероника обмякла, навалилась на Марину, поцеловала ее ладонь, осторожно отвела ее от своих губ и расхохоталась.

– Что-то новенькое, – удивилась Марина, – после оргазма многие хохочут, но ты раньше как-то не… Может, это специфически туалетное?

– Твои реплики, – давясь со смеху, объясняла Вероника, – это вдруг напомнило мне знаешь кого? Футбольного комментатора. Ах, как хорошо играют наши! Ну давайте, ребята, еще пара минут в запасе, забейте же наконец!

Марина улыбнулась.

– Это было так классно! – сказала Вероника, успокоившись. – Это было… ужасно классно! Знаешь… давай повторим это перед ней, когда вернется, а?

– А кто так пукнет?

– Можно и без этого…

– Ну да! Без этого не тот кураж.

Они выбрались из кабинки и посмотрелись в зеркало над умывальником. Они были неплохи; Вероника разве что слегка подвела губы, оставившие свой отпечаток на ладони Марины. Марина рассмотрела этот отпечаток и приложила его к своим губам.

– Признайся, – сказала Вероника, – ты все же испытываешь ко мне влечение, а?

– Не такое, как ты к ней, – покачала та головой. – У меня сдержанная натура.

Вероника опять вспомнила, как Марина кончала. Хотела было дружески ее подколоть… но передумала.

– Я ничего не знаю о твоей интимной жизни, – сказала она и поправилась, не удержавшись хотя бы от намека, – почтиничего. У тебя есть любовник?

Марина опять улыбнулась.

– Вероника, – сказала она укоризненно, – как-то раз я назвала тебя не безнадежной… но все-таки ты, кажется, очень трудный и капризный пациент.

– Но у нас перерыв, – заметила Вероника.

– Тем более мы не должны обсуждать личные темы…

Они вернулись за стол и обнаружили, что пепельницы за время их отсутствия так и не появилось. Вероника хмыкнула и демонстративно закурила новую сигарету, но бармен и тут не обратил на них никакого внимания.

– Вот сволочь! – громко сказала Вероника. – Ему до нас дела нет.

– Оставь, – махнула Марина рукой. – Вернемся к делу. Все, что я хотела узнать, я узнала до нашего перерыва; теперь – если хочешь, конечно – возвратись к свободному повествованию и опиши мне свою проблему так, как ты ее понимаешь сама.

– Разумеется, хочу, – хмыкнула Вероника. – Если помнишь, в конце марта выдались очень теплые дни. Как бы предчувствуя наш грядущий отъезд, я решила устроить большую уборку. Окна, просушка одеял… и так далее.

– Ясно, – сказала Марина. – Но с наступлением теплых дней это вполне естественно.

– Я перевернула в квартире буквально все.

– Тоже пока не вижу ничего ненормального.

– Я обнаружила тайник. Ну, может, тайник – это громко сказано… в общем, укромное место.

– Ага.

– Там было… попробуй угадать, что.

– Деньги?

– Нет. Не деньги, не любовные письма…

– Вероника, – напомнила Марина, – у нас же не треп… не нужно этой драматургии. Это был тайник Валентина? Я хочу сказать… не кого-нибудь из детей?

– Валентина, – сказала Вероника медленно. – Там были принадлежащие ему вещи… ну, трусы. Это были именно его трусы, понимаешь? Три пары.

– Хм, – сказала Марина, стараясь уразуметь смысл сказанного. – Три пары трусов в тайнике. Это все?

– Нет, – сказала Вероника, – то есть кроме трусов, там ничего не было, но это не все про трусы. Дело в том, что они были не совсем обычные. У всех этих трусов… этих пар трусов…

– Ну?

– Я боюсь, – сказала Вероника и понизила голос почти до шепота. – У них были вырезаны те места, куда упираются его чресла.

– Не поняла.

– Чего здесь не понять? – разозлилась Вероника, после туалета опять вполне смелая. Она машинально поискала глазами пепельницу и, не найдя, стряхнула пепел на пол. – Ты представляешь себе трусы?

– Мужские?

– Да какая разница! – Вероника отшвырнула сигарету куда попало, раскрыла сумочку, нервно покопалась в ней, вынула карандаш для бровей и нарисовала им силуэт на бумажной салфетке. – Вот трусы. А вот так вырезано. Ножницами, должно быть.

– Хм. Извини, я плохо соображаю в рукоделии…

– Только без намеков! – обиделась Вероника. – Во время сеансов я не камеристка, а пациент.

– Какие еще намеки? Мне просто кажется, что трусы от такой операции должны развалиться.

– О Господи, – досадливо вздохнула Вероника. – Тебе показать?

– А они у тебя с собой?

– Что ты! Я же восстановила тайник, притворилась, будто ничего не обнаружила. Но я сделала модель. – С этими словами Вероника бросила карандаш во все еще раскрытую сумочку и достала оттуда бумажный пакет, покрытый черно-бело-зелеными треугольничками универмага «Английский Крой». Она положила пакет себе на колени, извлекла из него изуродованный аксессуар и развернула его перед Мариной, держа снизу и сбоку от столика и при этом беспокойно оглядываясь, как арбатская спекулянтка в прежние времена. – Вот, смотри. Специально купила такие же, чтобы было один к одному.

Марина посмотрела.

– Как видишь, они действительно распадаются, но лишь частично, – прокомментировала Вероника, с облегчением укладывая пакет назад и разрывая на части салфетку с изображением.

– Ты специально покупала и портила трусы, чтобы показать мне, как это выглядит? – изумилась Марина.

– Отнюдь, – сказала Вероника, – я делала это скорее для себя. Нет-нет, да и посмотрю на них, подумаю… Я все пытаюсь понять, зачем это. И не могу понять. Марина, мне страшно. Ты не смотрела фильм «Федора»? Старый триллер, с молодым Брандо… (Марина покачала головой отрицательно.) Одна сумасшедшая кинозвезда решила сохранить вечную молодость, заставила несчастную девушку выдавать себя за нее… В общем, герой делает обыск… открывает комод… а там…

Вероника передернула плечами.

– Там были сложены белые перчатки. Огромное количество белых перчаток. Зачем? На какой-нибудь перчаточной фабрике это было бы в порядке вещей… но дома, в комоде… и в сочетании с прочими жуткими деталями…

– Ну, и зачем они были? – полюбопытствовала Марина.

– Чтобы скрывать истинный возраст рук. Но сюжет фильма здесь не при чем… я просто хотела описать тебе характер своего страха. Мне непонятно, и я боюсь.

– М-да, – сказала Марина. – В этом смысле, пожалуй, твои две проблемы и впрямь связаны. Я установила, что фактическим зерном первой проблемы является именно страх.

И она коротко пересказала Веронике мысли, возникшие у нее в конце первого сеанса.

– Вот оно что! – сказала на это Вероника. – Теперь я многое вижу в другом свете. Но, к сожалению, моя вторая проблема не исчерпывается одним лишь страхом. Дело в том, что меня теперь тянет к нему.

– К чему – к страху? к тайнику?

– К Валику; притом здесь целый клубок ощущений. Хотела бы я, чтобы это было лишь любопытством! типа, объясни, зачем испортил три пары трусов. Нет, Марина; это гораздо глубже. Здесь и гибельная, влекущая тайна, и вина перед ней– я уже думаю о нем больше, чем о ней, веришь? да и перед ним что-то вроде вины – ведь я долгое время считала его серой, ничем не примечательной личностью. А видишь, как оно все повернулось, – грустно сказала Вероника и закурила еще одну, третью по счету.

– Бармен! – позвала Марина и открыла маленький словарик. – Уна сенисера, пор фавор.

Бармен вскинулся, засуетился за стойкой, присмотрелся к столу двух француженок и, вероятно, понял, чего они хотят. Через недолгое время он и впрямь принес пепельницу – и по пластинке жвачки каждой француженке в качестве regalo de casa.

За соседний столик сели двое русских – спортсменов, должно быть, судя по тому, какие они были могучие и как немедленно и вольготно принялись ругаться матом, предполагая, что никто вокруг не поймет. Две дамы понизили голос, чтобы спортсмены не догадались, что они тоже русские – и чтобы не стали поэтому приставать.

– Да-а, – протянула Марина, качая головой. – Озадачила ты меня, Вероника! Боюсь, однако, что это проблема вовсе не психоаналитическая, а в первую очередь детективная.

– Ты хочешь сказать, что пока не будет установлено истинное назначение этих трусов…

– Да, ты правильно поняла; может быть, все это настолько просто, что проблема отпадет сама собой. Может быть, он нуждался вовсе не в таких трусах, а в тех лоскутках, которые вырезал – тебе такое не приходит в голову?

– Но зачем тогда лоскутки?

– Да какая разница? – пожала плечами Марина. – Мужчины в основном идиоты; он мог использовать их, к примеру, для протирки очков или чего-нибудь вроде рыбной ловли. Не думаю, что это страшно или загадочно.

– Если ему нужны были лоскутки, – задумчиво сказала Вероника, – зачем он тогда трусы спрятал, а не выбросил?

– Может, просто забыл, – предположила Марина, – а может, жалко стало выбрасывать… Вижу, – добавила она недовольно, – зря я подала тебе мысль о лоскутках. Теперь будешь думать еще и об этом. Надеюсь, не купишь еще одни трусики, чтоб посмотреть, на что похож лоскуток?

– Дурацкий сеанс, – внезапно вспылила Вероника и едва не расплакалась. – Ты просто стебаешь меня… это что, норма такая – издеваться над пациентом? А как же врачебная этика?

Два спортсмена, заслышав русскую речь с соседнего стола, опешили от неожиданности и враз перестали материться.

– Петя, ё-моё, – тихонько сказал один из них, – сидим, выражаемся… а девочки-то все понимают.

– Ты думаешь? – засомневался другой.

– Бля буду! Надо бы типа извиниться.

– С х– ли? Всю жизнь при бабах матерюсь.

– То Кизлев, а то заграница. Чуешь разницу?

– Ага. Давай шампанское им пошлем.

– Еще подумают, что мы их типа снять хотим.

– А чего бы их, кстати, не подснять?

– А тренер что сказал? Режимим, Петя.

– На х– тренера и этот режим…

– Нет уж, Петя, – тихо, но решительно возразил первый спортсмен, – клеить девочек будешь у себя в Кизлеве. А здесь мы представляем свою страну! К тому же на это и денег не хватит: карты наши заблокированы, наличных с гулькин х–, а шампанское тут, браток, вовсе не дешево.

– Тогда лучше вообще не извиняться.

– Ты прав. Давай просто сделаем вид, типа смущены.

– Давай.

И они оба явно смутились.

Однако же, в свою очередь, смутилась и Марина.

– Бля буду, – пробормотала она с недоумением, – я не думала, что ты воспримешь это так резко… Видимо, случай более запущен, чем кажется… типа реактивный синдром… А почему бы тебе не задать прямой вопрос Валентину?

– Он не ответит. Или наврет. И будет гораздо хуже; так у нас с ним неинтересно, но по крайней мере устойчиво… говорю, стена поднимется еще выше.

– Ты могла бы превратить это в игру. Не вернуть трусы на место, но и ничего не сказать, чтобы теперь уже он задумывался… или, например, оставить в тайнике что-нибудь свое…

– Благодарю покорно, – сказала Вероника. – Я правильно понимаю, что сеанс психоанализа кончился?

– Успокойся, – скривилась Марина, – сказано тебе: вторая проблема для анализа не готова. Кстати! ты что-то говорила о непостижимой связи проблем. Выходит, ты тоже догадалась о страхе?

– Не совсем. Я просто имела в виду, что первая проблема возникла у меня из-за Зайкиных отношений с Филиппом. А ведь Зайка – это моя проекция… помнишь? Получается, что обе проблемы связаны с мужьями – с моим собственным мужем и с мужем моей проекции.

– Ну и что? – спросила Марина.

– Не знаю, – сказала Вероника. – Говорю же, непостижимая связь.

– Ладно, – вздохнула Марина и разочарованно посмотрела на часы. – Не очень-то утешает: два сеанса, а результата никакого.

– Ну, не совсем никакого, – примирительно сказала Вероника. – Установлено насчет страха; а что касается второй проблемы, то я согласна ее отложить.

– Может, ты пока подождешь бояться трусов? – с надеждой предположила Марина. – До выяснения…

– Ты думаешь, можно отложить страх на потом?

– А почему нет? Ребенок не смог бы; но ты же взрослый человек и хотя бы в какой-то мере вольна над своими эмоциями.

– Я подумаю, – медленно сказала Вероника. – Может быть, эта идея – самое важное, что прозвучало за оба сеанса… для меня, конечно, – поправилась она, – ты понимаешь… Может быть, это моя путеводная звезда.

Глава XXXVIII

Встреча во дворе. – Фокус с багажником. – Смертельный груз. —

«Надо отметить!» – В погребке. – Неудачные дни мальчика Леши.

– Желание сказать «да». – Стыд и радость

Тепло распрощавшись с Вероникой, Марина прогулялась по солнечной эспланаде, дала десять песет профессиональному нищему, за «Макдональдсом» свернула в сумрачный переулок и зашла во двор обветшалого, предназначенного на слом здания. Здесь она подошла к ожидавшему ее темно-серому «Сеату-Толедо», открыла заднюю дверь салона и уже вознамерилась сесть, как вдруг сцена, разыгрывающаяся в двух шагах от машины, привлекла ее внимание – она даже сама не смогла бы сказать, почему.

Сцена эта была совершенно обычная – облезлый, видавший виды «москвич» не заводился; хозяин или во всяком случае водитель открыл капот и шнырял между кабиной и двигателем, пытаясь устранить поломку, а справа от «москвича» стоял мальчик в курточке из кожезаменителя, взирая на усилия водителя молча и с выражением разве что легкой досады на лице.

Испытывая смутную тревогу от непонятности своего побуждения, Марина рассмотрела вначале водителя «москвича» и не нашла в нем решительно ничего примечательного. Он был средних лет и одет очень просто; лицо его, кроме непосредственных технических забот, отражало долгий трудовой стаж по рабочей профессии, в целом положительный моральный облик и, может быть, самую чуточку излишне позволенного накануне. Затем Марина рассмотрела мальчика и тоже не нашла ничего. Ему могло быть двенадцать лет, а могло и четырнадцать; он был скорее симпатичный, чем уродливый, и скорее упитанный, чем худой, но все это укладывалось в рамки чего-то среднего. Единственным в этой парочке, что могло тянуть хоть на какую-то оригинальность, было отношение мальчика к водителю да и вообще к происходящему: он вел себя так, будто водитель ему не родственник, а персональный шофер, который день изо дня копается в своей машине и никак не может починить окончательно; и полагалось бы его уволить, да жаль.