Текст книги "Невеста смерти (СИ)"

Автор книги: Елена Вихрева

Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 71 страниц)

Мужчина медлил раздеться, обессилено присев на широкую мраморную скамью и гладя на нее сквозь полуприкрытые длинные ресницы. Гайя подошла к нему и стала расстегивать пояс:

– Приподнимись, я сниму штаны с тебя, они все заскорузли от засохшей крови, – и присела на колени, развязывая ремешки, стягивающие странного для римского взгляда сапоги мягкой кожи, облегающие ногу.

– Гайя, – дернулся он. – Я сам.

– Вот уж не надо. Чего ты испугался? Что я ног не видела?! У меня тоже не плавники.

– Странно, – полусерьезно возразил Кэм. – Когда ты плаваешь, то мне иной раз кажется, что у тебя и плавники, и жабры есть.

– И чешуя?!

– Нет. Чешуи нет, – и он не удержался, провел рукой по ее обнаженному плечу, сотрясаясь от мелкой дрожи.

– Тебе холодно? – всполошилась Гайя. – Давай-ка в ванну. Не ложись, чтобы рану не мочить, присядь на колени и я тебя обмою.

Кэм опустился в теплую воду и закрыл глаза, положив одну руку на бортик, чтобы не рухнуть от нахлынувших чувств. Ее руки скользили по его телу, проворно и уверенно забираясь в самые укромные уголки – и он поразился той целомудренности, с которой она это делала. Окажись он сейчас в руках милосердных и непорочных весталок – и они точно также обмыли бы раненного воина, без тени намека на ласку или заигрывание, но очень бережно.

– Гайя, – прошептал он снова, наслаждаясь каждым ее прикосновением и все больше теряя присутствие силы воли.

Даже боль в ране отступила куда-то – только ее теплые нежные руки. Ненадолго ему показалось, что он проваливается в пропасть, наполненную сладкой темнотой, и назад вернул ее встревоженный голос:

– Что с тобой? Кэмиллус, держись, не теряй сознание.

Гайя с тревогой вглядывалась в глаза мужчины, которые он с трудом разлепил, и ей показалось, что в них светится то же самое выражение, что и у Лонгина перед смертью – бесконечная тоска и любовь уже без всякой надежды. Она испугалась – неужели и он уйдет к Харону сегодня у нее на руках. Гайя поняла, что смириться с потерей Кэма не сможет, что он ей необыкновенно дорог, что она, наверное, даже любит его. Но вслух этого не сказала:

– Никуда ты не пойдешь. Даже не собирайся. Остаешься у меня.

– Хорошо, но тогда с тобой и в твоей постели.

– Что ты говоришь? У меня тут места много.

– Нет, – с упрямством пьяного возразил он. – Если останусь, то только с тобой рядом…

– Хорошо, – согласилась она, понимая, что он начал бредить.

– И пойми, Гайя, любимая моя… Если я останусь, то не смогу уже совладать с собой… Я же предупреждал.

– Помню, – кивнула она, закусив нижнюю губу о напряжения и помогая ему вылезти из воды.

Гайя взяла свежую простыню из целой стопки, заботливо оставленной безмолвно исчезнувшими рабынями, которые даже среди ночи не отказали себе в невинном удовольствии пострелять глазами по великолепной фигуре гостя, но были остановлены одним лишь мимолетным взглядом хозяйки.

– Посиди, обсохни, я мигом.

– Не торопись, моя красавица… Я полюбуюсь на это великолепное зрелище, – прошептал Кэм, снова проводя рукой по ее обнаженному, в одном сублигакулюме телу.

Гайя с сожалением глянула на перемешанную с его кровью теплую воду и прыгнула в холодный бассейн, с наслаждением смывая пот и усталость. Она нырнула несколько раз, чувствуя, как проходит сразу головная боль.

Завернувшись тоже в простыню, она протянула руку Кэму:

– Идем, я отведу тебя в твою комнату.

– Э нет, – протянул он. – Ты же обещала… В твою.

Она сдалась – в конце концов, сейчас он не представлял для нее угрозы. Девушка уложила его в постель, достала небольшой запас лекарств и бинтов, которым снабдила ее Ренита, и принялась обрабатывать рану Кэма, даже не предлагая ему обезболивающего отвара или вина, потому что твердо знала, что он не просто откажется, а и обидится. Кэм не пил вообще, и, как он ей объяснил еще на триреме, потому, что насмотрелся в детстве на пьяных, живя в бедном квартале.

– Я люблю тебя, Гайя, – он накрыл своими руками ее пальцы, копошащиеся у его бока.

– Я тебя тоже, – вполне искренне ответила Гайя, разве что вкладывая в эти слова несколько иное чувство. Она была восхищена тем, как он стойко держится, потому что ей пришлось промыть рану жгучим настоем, встречу с которым и сама вспоминала с содроганием, зато можно было быть почти уверенной, что не возникнет воспаление. Ее испугали то лихорадочно блестящие, то затуманивающиеся глаза Кэмилуса и сотрясающая время от времени его крупное тело дрожь, поэтому она пошла на самые решительные меры в лечении и твердо вознамерилась завтра все же вызвать сюда Рениту, хотя и предвидела возражения Кэма. Она так до конца и не поняла, почему он так ее не любит, но спорить и доказывать что либо ему было бессмысленно, и Гайя решила, что время все расставит на места.

Она закончила перевязку и дала ему напиться воды, слегка подкисленной цитроном. Кэм снова обхватил ее руку с чашей – и снова очень чувственно и нежно, а не так, как хватался бы умирающий. Это ее немного успокоило, хотя она и сочла время для проявления ласк совершенно не подходящим.

Гайя укрыла его простыней и легким одеялом:

– Спи.

– А ты?

– Ты же хотел спать в моей постели. Так что я пойду в гостевую спальню.

– Нечестно. А еще трибун! А еще из такой когорты! – пробормотал Кэм, не выпуская ее руку. – Учти, уйдешь, и я сбегу. Конь-то тут. Его кстати, покормили?

– Естественно. И распрягли, так что далеко не убежишь. Спи.

Он обвил рукой ее талию:

– Милая моя, я же так люблю тебя! Не лишай меня хотя бы возможности полежать рядом с тобой!

И она сдалась, легла поверх одеяла и обняла его:

– Доволен? Спи.

Она проснулась под утро от того, что ее ночной очередной кошмар вдруг сменился необыкновенно приятным сновидением, в котором она купалась в каком-то необыкновенно теплом море, в бухте, сплошь заросшей нежными, тонкими водорослями, которые щекотали ей обнаженное тело, а маленькие пестрые рыбки касались ее своими круглыми жадными ротиками, и даже дотрагивались до лица, когда она погружалась под воду.

Сон был настолько приятен и так разительно отличался от ее привычных кошмаров, что Гайя открыла глаза. В полузанавешенном окне виднелся край неба, почти заслоненный окрестными домами, но уже начавший терять лиловую черноту июльской ночи. Ощущения, снившиеся ей, не прекратились – губы Кэма скользили по ее лицу и груди, а руки ласкали живот, спускаясь к бедрам. Оказалось, что она каким-то образом оказалась уже не на одеяле, а рядом с ним, укрытая простыней.

– Кэм, ты с головой не дружишь, – прошептала она, отстраняясь. – В твоем состоянии надо спать.

– С тобой, – таким же шопотом ответил он, но его голос был прерывистым, горячечным.

Гайя хотела потрогать его лоб – если началась лихорадка, то надо немедленно посылать за Ренитой, иначе Кэм может не дожить до утра. Но он перехватил ее руку:

– Губами…

– Что? – не поняла она, одновременно тревожась за его состояние и теряя контроль над собой под его ласками.

– Хочешь потрогать мой лоб, так потрогай губами…

Она послушно прикоснулась к его высокому, гладкому лбу, лишь слегка покрытому легкой испариной – никакого особого жара не было.

– Что с тобой? Что ты со мной делаешь? – она таяла под его ласками. – Разве тебе можно?

– Нужно, – Кэм ласкал ее кончиками пальцев, забираясь все дальше и дальше к самым укромным местам ее тела, заставляя Гайю стонать от наслаждения.

– Хорошо тебе? – заглянул он ей в глаза своими сияющими от глубокого блеска васильковыми глазами.

Гайя смогла только простонать в ответ что-то нечленораздельное, удивившись сама себе – она не издала ни звука, когда прижигали ей раны каленым железом, когда сирийская стрела с зазубренным наконечником пробила запястье. А сейчас с ней происходило что-то невероятное – все ее тело отказывалось повиноваться разуму.

Он отбросил простыню, и она увидела его тело во всей мужской красе – таким, каким никогда не видела его, с вздыбленным мужским достоинством, по размеру вполне соответствующим его размерам.

Кэм подтянулся на руках и накрыл ее тело своим, огромным и горячим. Гайя не посмела дернуться – она боялась причинить ему боль. Девушка вцепилась обеими руками в простыню, приготовившись к разрывающей боли – но то, что сделал Кэм, оказалось продолжением его ласк, и восторг, наполняющий ее тело, шел только по нарастающей. Гайя распахнула снова глаза – и встретилась с глазами Кэма, еще более счастливыми и восхищенными, чем мгновение назад. И единственное, чего она в них не увидела – это боли.

Когда Гайя проснулась второй раз, уже давно наступил рассвет. Она полежала несколько мгновений, пытаясь осознать, приснилось ли ей то, что произошло ночью. Ее тело было обессиленным и расслабленным, а бедра так и остались слегка влажными и скользкими – такое присниться не могло, хотя ей и доводилось после кошмаров просыпаться с ощущением избитого до темных синяков тела. Но сейчас ощущения были такими, как будто она провела ночь среди дриад и нимф, танцуя на венчиках цветков – но танцуя до упаду.

Она встревожено оглядела Кэма – мужчина спал, раскинувшись почти на всю кровать и обнимая ее левой рукой. Гайя убедилась, что повязка, несмотря на всю его ночную активность, осталась на месте и не промокла – она мысленно похвалила себя, потому что часто повторяла на тренировках новичкам, что воин должен уметь оказать помощь себе и раненому товарищу.

Гайя тихонько коснулась его лба губами – лоб был обычный, слегка прохладный, и она вздохнула с облегчением. Девушка завозилась, выбираясь из его объятий, боясь потревожить и так не спавшего почти всю ночь мужчину, да еще потратившего столько сил на ласки. К ее радости, Кэм спал глубоким спокойным сном и не услышал ее беззвучных шагов, когда она прокралась к выходу из спальни.

Ванна встретила ее безупречной чистотой – и она в очередной раз убедилась, что управляющий, несмотря на его потешные «доблестная матрона» и «прекраснейшая трибун», свое дело знает отлично. По привычке, сложившейся годами, она сначала ополоснулась, сгоняя остатки сна, и сделал несколько упражнений, помогающих разбудить каждую мышцу. Тело было гибким и послушным, как всегда, а после ночных событий даже более пластичным, чем обычно, и она легко перекувырнулась несколько раз вперед и назад, выгнулась спиной так, что ее руки оказались рядом с ногами, прошлась в такой позе туда-сюда по атриуму, а затем вывернулась на руки и стала отжиматься.

Единственное, что заставило ее огорчиться – это не проходящая уже много месяцев боль в запястье. Шрам давно спрятался под изящно нарисованным черной вязью «браслетом», а в жизни закрывался и наручем – но боль постоянно давала о себе знать, как только она перебрасывала отточенным движением меч в левую руку или брала второй. Больно было и отжиматься – она еле дотянула до пятидесяти, еще двадцать сделала на правой руке, закинув разламывающуюся левую на поясницу, и встала прыжком. Наверное, Ренита была права – стрела не просто повредила мышцы, а слегка раздробила край кости, и он сросся как-то неправильно…

Она тщательно вымылась, растерлась лотосовым маслом и оглядела себя в большом бронзовом зеркале – на нее глянуло незнакомое лицо взрослой женщины с правильными чертами лица и чувственным, слегка кошачьим и хищным оскалом, вот только слишком бледное и с залегшими вокруг глаз темными тенями. Гайя поняла, что сейчас, хоть и не во дворец, а в лагерь и в полной форме, но без косметики не обойтись – иначе ей будут смотреть в след, а Ренита наверняка кинется со своими отварами.

– Как быть с гостем? – поинтересовался управляющий, открывая ей дверь и выводя коня, уже даже взнузданного. – Я услышал, как ты встала, и позволил себе подготовить тебе коня.

– Спасибо, – искренне ответила Гайя, вскакивая на смирно стоящее крупное животное, привыкшее к обстоятельному Друзу и сейчас с опаской поглядывающее на нее, животным чутьем распознав за видом и запахом кожи и металла доспехов женщину. Он и вчера нес эту всадницу, но тогда с нею рядом был мужчина, а его самого пугал еще и запах крови, исходивший от них обоих. Сегодня же конь решил показать на всякий случай, что мужчина тут все же он, а не всадница, и встал на дыбы. Гайя удержала поводья, осадила упрямца и поймала еще один восхищенный взгляд управляющего, успевшего отпрыгнуть на верхнюю ступеньку крыльца.

– Вот только не заржи, – наклонилась она к уху коня, слегка погладила теплый бархатистый лоскут, и добавила уже коню и управляющему вместе. – Не будить, конечно. Проснется, предложи легкий завтрак. Ну и все, что попросит. Ванну. Но лучше, если в доме будет такая тишина, что он спокойно поспит. Поверь, сейчас он нуждается только в этом.

– Вот уж не сомневался, – пробормотал себе под нос управляющий, кивнув ей. Он примерно догадывался, чем занимались его хозяйка и Кэмиллус, к визитам которого управляющий успел привыкнуть, и не осуждал их. В конце концов, жизнь воинов скоротечна, а уж если судить по количеству шрамов, покрывающих тела их обоих, то явно становится понятно, что эти ребята не прятались за кустами. Так пусть хоть сейчас насладятся кусочком жизни, если даже с праздничного вечера умудрились вернуться изрубленными – он же видел, что ее стола не была разорвана жадными мужскими руками, а рассечена в нескольких местах клинками, да и чтоб кольчугу поддевали, идя на праздник, он тоже не встречал.

Она спрыгнула с коня у штабной палатки, бросив поводья молодому солдату из числа тех, кого еще не брали на боевые выезды и допускали только до тренировок и всей рутинной работы по лагерю, на которую у спекулаториев не хватало ни сил, ни времени, и прошла к Фонтею. Тот вместе с Друзом разбирал целую стопку деревянных навощеных табличек с записями допросов и очень образовался Гайе:

– Рад заметить, что не подвела и в этот раз. Хочешь взглянуть, что тут нам напели эти чижики?

– Хочу, – она взяла протянутый ей кодикиллус и стала всматриваться в скоропись дежурного скрибы. – Ого! Значит, Квинт с ребятами успели перехватить отряд наемников, который мог и пожар в городе устроить? Так это получается, что надо быть готовыми и к таким масштабным вылазкам?

– Выходит, так, – префект потер глаза, покрасневшие от чада светильников и бессонной ночи.

– Дарий вернулся? Во дворце все тихо?

– Дарий вернулся рано утром, когда поменялся караул и он сам лично еще раз проинструктировал ребят. Но…

– Что?! Опять ранен?

– Да нет, – нашел силы на улыбку сквозь наваливающуюся все больше усталость префект. – Но вляпался все равно. Думаю, он толком сам тебе расскажет, я так и не понял.

– Что с ним?

– Да все хорошо, – отмахнулся префект. – Молодо-зелено, какие еще ваши годы. Гуляйте, пока силы есть.

Гайя недоуменно пожала плечами и подумала, к чему бы заговорил префект про «гуляйте», уж не донесли ли ему про то, что Кэм ночевал у нее и сейчас, как она надеялась, там и находится? Она поспешила проинформировать его на всякий случай сама:

– Кэмиллус ранен. Я вчера взяла на себя смелость и отправила его не к Рените, а ко мне домой. Ребята сказали, у нее тут завал был? Как они?

Префект поморщился:

– Да ужасно… Вот Дарий потому и влип. А Кэм? Ну забрала Кэмиллуса и забрала. Тебе виднее. В конце концов, если уж будет тревога такая, что за тобой домой пошлют, так и он не отстанет, – и тут же спохватился, глянул взволнованно. – А он вообще в каком состоянии?! Ты его видела перед отъездом?!

– Да, конечно. Рана нетяжелая, я все сделала. Отсыпается. Хотела забежать к Рените, позвать ее вечером с собой, чтоб взглянула на упрямца. А что ужасного с ребятами? У нас вроде четверо только было раненых, и то, порезы пустяковые, их девчонка от дежурной декурии вигилов перевязала. Она там что-то начудила?! Придушу.

– Да при чем тут она, – отмахнулся Фонтей. – Там оказалось, что все оружие отравлено. И стрелы. И мечи. И на вилле, и у тех, кто полез на вчерашнюю вечеринку.

– И?

– И в результате все, кого Ренита осмотрела и даже спать по своим местам отправила, вдруг начали метаться среди ночи, нести бред и порываться куда-то бежать. Парни вскакивали и валились в судорогах. Весь лагерь вскочил. Их снова к ней оттащили. Ну а мы с Друзом и Таранисом вытрясли из них всю правду, что за дрянь на клинках. Да и Ренита догадалась уже по признакам. Вот она-то и отправила подвернувшегося под руку Дария в храм Флоры за противоядием. Трава какая-то редкая или семена какие ей понадобились. Вот он, не слезая с коня, и помчался. А что делать? Десяток парней в корчах бьется и околесину несет.

Гайя невольно зажала рот рукой – теперь она явственно поняла причину откровений Кэма и его странное поведение. Она вспомнила, как он в свое время небрежно упомянул, что яд скорпионов не особо повредил ему, когда они жалили его, валяющегося в пустыне израненным и без сознания, и что это дало ему особое положение среди суеверных кочевников – отношение как к «повелителю скорпионов», почему они и подобрали его, возились и выхаживали.

– Я тебе сейчас нужна?

– Ты мне всегда нужна, трибун Флавия, – совершенно серьезно ответил префект. – Но в данный момент не востребована. Не ожидал, что так легко справимся с допросами. Это все же твой конек. Но, как видишь, в твое отсутствие неожиданно открылся еще один талант у Тараниса. И еще тут парочка офицеров, выученики Друза, хорошо умеют разговорить даже самых упрямых.

Гайя представила, как это может происходить, и внутренне содрогнулась – она и сама была безжалостна к врагу, даже поверженному, но сейчас увидела выражение отвращения, мелькнувшее даже в видавших виды глазах префекта.

– Я тогда тренировку с молодыми проведу, раз уж у меня сегодня самые свежие силы среди остальных.

– Именно. Буду рад. Во-первых, ты хорошо обучаешь, а то некоторые наши офицеры сами превосходные бойцы, но знаешь, не в обиду им, как собаки… Все понимают, все умеют, но вот объяснить не могут.

Она рассмеялась:

– А я люблю собак. И они меня.

– Ты себя не равняй. Ты и дождь вроде останавливаешь.

– Если бы я была столь всемогуща, я бы изничтожила бы всю погань на корню.

– И что же ты тогда делала бы, воительница моя? – усмехнулся префект.

Она пожала плечами – вопрос застал врасплох, Гайя никогда не задумывалась, а что бы она делала, прекратись во всей Ойкумене литься кровь и стань ненужными солдаты, защищающие своей грудью мирных граждан Римской империи, чтобы они как раз и занимались тем, чем хотели. Ходили в театры, ваяли статуи, да просто детей рожали.

– Трудно сказать, чем именно. В жизни так много интересного. В детстве я мечтала стать танцовщицей. У меня вроде получалось…

– Ты же древней фамилии! – префект невольно плюхнулся на табурет, с которого встал, провожая ее к выходу.

– Вот, – грустно вздохнула она и тряхнула волосами. – Так мне все детство и юность объясняли. Нельзя то, нельзя это. И не потому, что плохо, а потому что я девушка и из благородной фамилии. Знаешь, я тебе бесконечно благодарна!

– За что это?

– А ты мне никогда не говорил, что нельзя лазать по деревьям, драться и ползать по калюжам. Ладно, я пошла гонять зеленых. Но сначала забегу к Рените, ребят проведаю.

Она бегом понеслась в сторону возвышающейся над лагерем аквилы со змеей Эскулапа. Ренита встретила ее осунувшейся, и это было особенно заметно с учетом ее состояния – в отличие от Юлии, расцветшей во время беременности, несмотря на огромный раздутый живот, в котором, как она шутила, вынашивается не двойня, а целая декурия для Рагнара, Рениту ожидание материнства не украсило.

И без того невзрачная, она стала снова кутаться в бесформенные плащи, стесняясь небольшого еще живота, а ее волосы утратили живой блеск, и Ренита снова стала их туго заплетать в гладкий пучок на затылке, норовя прикрыть платком, за который ей уже несколько раз попадало от префекта и дежурных офицеров, утверждавших, что военврач не должен походить на беременную торговку рыбой. Ренита обиделась – потому что она, хоть и не торговала рыбой, но была беременна, и расплакалась прямо посредине плаца. Хорошо, рядом оказался Друз, который за прошедшее время сменил свое подозрительное отношение к ней, и увел рыдающую женщину на ее место:

– Смотри, у тебя уже и нос распух от слез… Давай-ка завязывай с рыданиями. Платок там, не платок, но вот заливаться слезами точно не к лицу спекулаторию…

– Нос и так распух, – сквозь слезы проговорила Ренита. – И Таранису теперь противно ко мне подходить…

– Глупости какие, – ответил Друз, оглядываясь в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы дать ей вытереть слезы, но все куски полотна были так тщательно сложены и скатаны, разложены по полкам и корзинкам, что он не решился что-либо трогать в санитарной палатке и вытер ей слезы тыльной стороной руки.

– Он не заходит ко мне… И даже в своей палатке мы редко встречаемся…

– Погоди. Ты вот сейчас можешь со мной пойти в город? Например, посмотреть «Лягушек» Аристофана?

– Я? – она посмотрела на него круглыми и сразу же высохшими глазами. – С головой не дружишь? У меня трое сейчас придут на перевязки, надо приготовить порцию мази от ушибов и еще сделать массаж Ливию из второй декурии, это тот, который растянул плечо на днях на тренировке.

– Остановись, – прервал ее Друз, который совершенно не собирался выслушивать подробные диагнозы всей когорты. – Я лишь хотел тебе показать, что и у Тараниса может быть много дел. Я прекрасно знаю, где вы с ним познакомились. И я не считаю, что лудус был таким уж приятным местом для вас обоих. Но согласись, что там жизнь была все же монотоннее и обязанностей меньше. В особенности у него. Ешь, спи и тренируйся до потери пульса. Я не говорю об арене. Только о повседневной жизни. А здесь нет повседневной жизни. Здесь всегда опасность, всегда возможна вылазка врага. И мы все вместе должны делать все, чтобы задавить эту гадость в зародыше.

– Понимаю, – кивнула Ренита. – Вижу все это. Причем еще и с самой плохой стороны.

Она кивнула на груду полотна, которое собиралась на досуге порвать на очередные бинты.

– Вот. Ты же умница. Тогда о чем слезы? Таранис тебя любит. Он всегда спрашивает о тебе. И ведь с тобой же он ласков, когда все же доходит до тебя, а ты при этом не на работе?

– Он так устает, что уже не до ласк. И мне кажется, он… – Ренита едва не ляпнула Друзу о том, что Таранис некоторое время назад цеплялся к Дарию, ревнуя к ней, и даже как-то намекнул, что уверен, будто ребенок, которого она носит, принадлежит Дарию. И, хотя Таранис заверил ее, что сдержит свое слово и пирмет ребенка безоговорочно, царапина на душе у женщины осталась. А теперь и вовсе, когда заговорщики снова попытались поднять голову, а Гайе вместо отдыха пришлось ввязаться в новую спецоперацию, Таранис почти перестал с ней видеться.

– Ренита, ты взрослый человек, врач. Что тебе может казаться?! Ты должна верить фактам. Вот как я. И учи, привычка верить фактам, собирать их и находить к ним другие факты, доказывающие их подлинность, помогает мне и в жизни. Вспомни, я же сначала и правда заподозрил тебя в двурушничестве. Помнишь?

Она кивнула:

– Не ты один. Гайя тоже попервоначалу в лудусе сочла меня едва ли не главной поганкой.

– Но ведь разобрались же. Факты победили.

– Так.

– Вот и думай об этом. А не лей слезы. Ребята должны быть уверены, что ты все знаешь и всегда сохраняешь присутствие духа. Договорились?

Она кивнула, и Друз покинул ее.

А через несколько дней поздним вечером ее подняли по тревоге и велели быстро собраться, чтобы отправиться с отрядом Квинта на загородную виллу. Ренита с содроганием представила, что опять придется бежать в боевом снаряжении через какие-то кусты и колдобины, с бьющимися о бока мечом и медицинской сумкой, и снова едва не расплакалась. Но, когда она выбежала на плац, оказалось, что Квинт позаботился о лошади, и ее мелкую, смирную кобылку уже даже взнуздали и вывели к ней. Вариний передал ей поводья и подсадил:

– Осторожней там. А то Гайя нам всем за тебя головы открутит.

– Постараюсь, – ответила она, стараясь хотя бы внешне вид спокойный и уверенный иметь, хотя внутри ее трясло от страха.

Страх развеялся только тогда, когда полилась первая кровь, и к ней, ожидающей в отдалении от ограды виллы вместе с еще несколькими спекулаториями, в обязанности которых входило не штурмовать задние, а разбираться с задержанными, подбежал связной:

– Ренита, Квинт приказал срочно туда.

Она побежала, едва поспевая за молодым крепким воином, придерживая сквозь доспехи на ходу живот, который скоро уже перестанет помещаться под панцырь, хотя она и распустила все боковые ремешки. Парень заметил ее неловкость:

– Давай сумку. Слушай, ты что, беременная?!

Она кивнула, не желая тратить силы на слова. Парень присвистнул, сбавляя шаг:

– А что сразу не сказала?! Я бы не бежал так.

– Но там же раненые, – выдохнула она.

– Во всяком случае, никто не лежит. Я их видел, когда за тобой побежал. Не зря нас все же гоняют на тренировках. И новый трибун, Лонгин, тоже много интересного показал. Да и Гайя вернулась, а с ней заниматься вообще одно удовольствие.

Они наконец взбежали по крыльцу виллы, миновав длинную подъездную дорогу от ворот, и Ренита занялась пациентами. Шестеро ребят держались спокойно, подтрунивая над собой и друг другом – кого-то слегка задела стрела, остальные не смогли увернуться от касательных ударов. И пусть это были все же не совсем царапины, и Ренита нескольким уже пообещала наложить швы, когда вернуться в лагерь, но назвать их тяжелораненными язык бы у нее не повернулся.

И ужас начался только после возвращения в лагерь, уже совсем поздней предрассветной ночью, когда одного за другим ее пациентов, намытых, зашитых и перевязанных, до глаз напоенных всеми необходимыми лекарствами, стали притаскивать их товарищи в одном и том же состоянии – бредящих, выгибающихся в судорогах.

Такого у нее еще не было за всю ее карьеру врача, и Ренита сначала перепугалась, что ее обвинят в плохом, но тут же взяла себя в руки – сначала надо было помочь ребятам, которые стонали и пытались сорвать повязки. Ей пришлось призвать на помощь не только своих капсариев, но и всех, кто был свободен. Не успела она проверить раны – не вызвана ли горячка быстро развившимся воспалением и жаром, как прибежал Друз:

– Яд! Ренита, в ранах может быть яд. Нам сейчас признался один гад на допросе. Там все оружие отравлено. Не смешно, но я сейчас пришлю к тебе скрибу, который перекладывал привезенный с виллы нож и порезал палец. Яду меньше, конечно, получил, но трясется и выгибается тоже. Да я и сам не понял вначале, что произошло. Вроде серьезный парень, а как понес полную чушь, я ему чуть тубусом по бритой башке не вломил.

Ренита бросилась пересматривать папирусы – она смутно уже догадалась, что это могло быть, но противоядия у нее не было. Орешки, из которых надо было выдавить масло и сделать настой в вине, хранились плохо, прогоркали, а стоили безумных денег. И надежно сберечь их умели только в хранилищах храма Флоры тамошние жрицы, которые и проводили все время в основном в заготовке лекарственных растений, путешествовали в их поисках не только в окрестностях Рима, но и в дальние провинции и были готовы ради этого на любые подвиги.

Ходили слухи, что жрицы помоложе и покрепче не уступают в выучке воинам преторианской гвардии, и что их и тренирует отставной трибун. Во всяком случае, Ренита доподлинно знала, что девчонки из храма Флоры не побоялись впятером подняться в Альпы в поисках какой-то редкостной луковицы, но, добыв луковицы, потеряли в снежной лавине двоих подруг, а сами вернулись еле живыми, с изуродованными холодом лицами и руками – их долго выхаживали на острове Эскулапа и даже вернули отчасти былую красоту. Но это не укротило пыл отважных жриц, и спустя полгода Ренита случайно узнала на симпозиуме врачей, что девушки уже отплыли от Брундизия, направляясь к берегам Альбиона на военной биреме, и даже нашли себе еще таких же безрассудных подруг, согласившихся таким маленьким девичьим кружком путешествовать долгие месяцы среди грубых моряков императорского флота.

Ренита знала, что ей не откажут в храме Флоры, и быстро нацарапала записку на вощеной табличке, чтобы отправить вестового. Но нравы жриц Флоры она тоже знала, и отправлять того же Вариния было бессмысленно – могли и не доверить ему драгоценное снадобье. Тут в ее поле зрения и попал Дарий, едва не засыпающий на коне – он вернулся из Палатинского дворца, куда вывез Октавиана, как только началась заварушка на вечеринке. Дарий выглядел не самым лучшим образом – от тоги пришлось избавиться сразу, и теперь на нем была только тонкая нижняя туника, прикрытая сверху тоже очень тонкой, незаметной под тогой, кольчугой. Меча у него не было – только нож, закрепленный на бедре, что в целом тоже не было обычным видом не только для обычного римлянина, но и для военного. Он мечтал только об одном – ополоснуться и упасть на койку. Но отказать Рените не смог – тем более, что увидел, в каком состоянии его же товарищи.

Дарий развернул коня, и вот он уже взбегает по ступеням храма Флоры. Дежурная жрица, вышедшая на его отчаянный стук в дверь, с подернутыми дремой глазами, но в полагающемся венке из полевых цветов, украшенном на спине несколькими яркими узкими лентами, спускающимися до талии, босая, в легком, ниспадающем до пят хитоне, окинула его взглядом:

– Чем могу? Сила растений никогда не спит, но каждый цветок распускается в положенный ему час. Что же разбудило тебя так рано?

– Старший центурион когорты спекулаторум. Вот записка от нашего врача, – отрапортовал он и прибавил совсем простым голосом. – Помоги, а?

Девушка, высокая, почти такого же роста, как Гайя, но намного тоньше, почти ломкая на первый взгляд, и напомнившая Дарию морскую рыбку, такую же тонкую и востроносенькую, с изворотливым гибким телом, пробежала глазами табличку:

– Понятно. Конечно, дам сейчас. Поставлю в известность старшую жрицу на всякий случай.

– Это долго? И она может не позволить?

– Не долго, мы все живем в храме. А насчет не позволить? Я Рениту знаю, но подпись поставить на воске кто угодно может. Да и ты не слишком похож на преторианца. Форма твоя где? С алым плащом? То то и оно.

– Девушка, – начал терять терпение Дарий, и без того вымотанный за сутки. – Давай позовем первый попавшийся патруль урбанариев. Они подтвердят мою личность. Посылать сейчас кого-то в лагерь за моими фалерами и за письмом от Рениты на пергаменте и с печатью префекта некогда. Там умирают люди.

Она прикусила губку в раздумье – и Дарий совсем не к месту подумал, что и губы у этой Рыбки похожи на гайины, тоже розовые и пухленькие, даже на взгляд нежные и гладкие.

На их пререкания сама явилась старшая жрица, женщина лет тридцати пяти, крупная, красивая остатками красоты, но довольно крепкая и далеко не миниатюрная. Она выслушала Дария, кивая своей красивой лепки головой, украшенной толстой, уложенной короной косой: