Текст книги "Невеста смерти (СИ)"
Автор книги: Елена Вихрева
Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 71 страниц)
Дарий удивленно глянул на Рениту:
– Смеются же не со зла?
– Нет. Он и сам отшучивается, не злится.
– Вот видишь. Так что все не так страшно. Хоят я б, честно, не смог бы с такой косой, как у Тараниса и Рагнара. И Гайя тоже свою отрезала. Там же жара, пылища, воды мало. Хорошо, мы хоть в оазисе стояли, там колодец. А в других местах и месяцами не моются солдаты.
– Гайя без косы?!
– Да ей неплохо. Вернется, сама убедишься. Может, и сама тоже захочешь.
Ренита испуганно помотала головой с туго скрученным пучком на затылке:
– Неее. Не думаю, что Таранис одобрит.
– Да дело твое. Только вот сейчас весна придет, на учения будем выезжать в поля, в лес, на болото. Куда ты с такими волосами? Некогда будет причесать.
– А как же Гайя справлялась?
– Сам не знаю. У Марса лучше бы спросить, он с ней дольше служил, и как раз в лесах и болотах. Она шустрая. Хотя и мучилась тоже порядком. У нее же волосы густые, вьются. Их и промыть второпях трудно, и сохнут долго. Она же здесь их всегда с койки вниз свешивала. Мы еще с ребятами ее пугали, что мыши полевые взберутся по ним и качаться будут.
– А она?
– Да пусть, говорит, на здоровье.
– Ну да, что уж ей мышей бояться, если она ничего не боится, – вздохнула Ренита.
Она была готова говорить с ним обо всем на свете, лишь бы отвлечь мужчину от мрачных мыслей.
Дарий страшно злился на Рениту, что она затолкала его одного в пустую палатку, в то время как остальные находившиеся на ее попечении ребята лежали все вместе и могли коротать время за болтовней.
– Пойми, у тебя рана гноится пока что. Это заразно. Справимся с этой гадостью, тогда и успеете еще друг другу надоесть, – увещевала его Ренита, заставляя целыми днями есть и спать.
В первые дни Дарию, измотанному длительным путешествием по зимнему штормящему морю, в зловонии и тесноте, действительно хотелось только выспаться – наконец-то чистому и в чистой постели. Все ребята украдкой, невзирая на окрики Рениты и даже пинки особо ретивым, уже успели его навестить – иное было бы странным, учитывая умение спекулаториев проникать туда, где их совсем не ожидали увидеть. Так что пока Ренита старательно гнала в шею двоих отвлекающих, остальная когорта вполне спокойно навещала товарища. На вопросы о Гайе он лишь пожимал плечами – оставляя ответ на совести спрашивавшего.
Ренита, чтившая учение Гиппократа о том, что «еда должна быть лекарством, а лекарство едой», для своих пациентов не ленилась рано утром сбегать на ближайший городской рынок, купить то, чем не разнообразили довольно суровый паек воинов великой римской армии – яйца, молоко, яблоки и цитроны, а на обратном пути еще и забежать прямиком на бойню, где у нее уже была договоренность о свежайшей, теплой печенке.
Хозяйственный Друз, удивленный тем, что она ни разу не пришла к нему ни с какими просьбами, как-то поинтересовался:
– А ты каким образом продукты приносишь?
– Покупаю, – удивленно подняла на него глаза Ренита. – Неужели с прилавка ворую?! Как ты можешь?!
– Да успокойся ты, – сделал шаг назад Друз, уже пожалевший о неловко произнесенном вопросе. – Ты что, свое жалование тратишь?
– Ну да, – пожала она плечами. – А что такого? Это запрещено?
– Нет. Просто Кезон так не делал. Что приносили с общего котла, то капсарии и раздавали.
– Бред какой-то, – сжала виски пальцами Ренита. – Разве это трудно? Даже в лудусе я старалась убедить помощника ланисты, что мне нужны и мед, и молоко, и много чего другого.
– И как? Получалось?
– Со скандалом. Но получалось.
– Ты умеешь скандалить? – брови Друза взлетели вверх. – Ни разу не слышал. Ты ж тихоня. Или Таранис тебя держит в ежовых рукавицах? Не обижает? А то скажи.
– Да что ты! Когда ему меня обижать. Мы ж видимся мельком. А скандалить? Пока просто не с кем было.
– Так уж и не с кем?
– Все взрослые. И человеческую речь понимают. В лудусе я и с варварами управлялаь. Даже с африканскими. А тем, кто латынь понимает, просто обещала дать слабительное. Такое, что год не попустит.
– А такое есть?
– Нет.
Друз рассмеялся:
– Да уж… А ты не так проста, как я думал, пока все документы на тебя собирал. Не такая уж ты беззащитная дурочка, обманом оказавшаяся в рабстве.
Она пожала плечами:
– Какая есть. А что?
– Настораживаешь… Ты ж вовсе не глупа, Ренита. Так что тебя держало несколько лет на положении рабыни? Требоний что-то знал о тебе такое, что тебе было проще бесплатно и безропотно работать на него? Какие услуги еще ты ему предоставляла?
– Друз, – ее глаза были расширены от страха, а язык заплетался. – Друз, к чему ты ведешь?!
– Просто складываю факты.
– И?
– А это очень интересно, поверь. Это же моя работа. Врагов Рима не обязательно бить мечом или стрелять из лука. Они могут быть и вполне незаметными. Даже беззащитными внешне.
Ренита прижалась спиной к туго натянутому полотнищу палатки, ощущая спиной ее зыбкую упругость. А Друз, казалось бы, не замечая ее смятения, спокойно продолжал без тени злобы или ехидства – как будто разговор шел не о ней. Его негромкий голос звучал спокойно и дружелюбно:
– Вот смотри. То, что ты сдружилась в лудусе с Гайей, не удивительно. Две женщины, так что логично. Но вот ты тут, а Гайя… Сама понимаешь, если Дарий жив, как будто сожгли не его изрубленное тело. Ты тут руку на чьей стороне приложила?
– В смысле? – она понемногу пыталась взять себя в руки и понять, куда клонит Друз.
– Подумай. Не случайно Гайя самой первой подозревала именно тебя. Как ты сумела ее разубедить?
Ренита такого поворота мыслей не ожидала и оползла по стенке палатки, судоржно пытаясь сжать в руках туго натяную ткань.
– Да что ты? – подхватил ее под локоть Друз, и тут же негромко. Между делом, поинтересовался. – Тебе есть о чем плакать?
Она не могла вымолвить ни слова – Друз обвинял ее сразу во всем. Неужели он думает, что она прилагает все силы для исцеления своих пациентов только ради того, чтобы упрочить свое положение в когорте?
Ренита медленно поднялась, оперевшись на руку Друза.
– Зачем ты так со мной? Разве я сделала что-то плохое?
– Нет. Если б сделала, мы бы не тут бы разговаривали. Скажи, а тебе не обидно, что никто не пришел тебе на помощь в лудусе? Те же урбанарии могли бы разобраться в два счета. Ты обращалась?
– Нет.
– А Гайе сразу рассказала.
– Она спросила.
– Ренита, вот и я тебя спрашиваю. Просто спрашиваю. По-дружески. Все же Гайя и Марс, да и тот же Дарий мне не чужие.
– Мне тоже.
– Потому мне и интересно хотя бы то, на чьих руках оказался мой друг.
Он не договорил – плотно закрытый от прохладного утреннего ветра полог палатки с хлопком откинулся в сторону, обнаженный, лишь перехваченный широким бинтом в талии, Дарий стремительной молнией подлетел к Друзу и врезал ему в челюсть так, что Друз рухнул плашмя под ноги Рените. А Дарий шумно вздохнул, взглянул на женщину – и сам чуть не рухнул, вцепившись еще костистой ладонью в полог.
– Почему ты встал?! – первое, что смогла вымолвить Ренита, не зная к кому из них бросаться.
Друз медленно сел, поворачивая головой и потирая челюсь.
– Ренита…
– Не сломана? – она уже забыла о его жутких словах, опустилась на колени рядом и принялась ощупывать его лицо.
– Ренита, – отвел Друз ее руку, пораженный искренностью и неподдельным состраданием во взгляде и голосе женщины. – Я не об этом. Это ерунда и не заслуживает внимания. А вот я и правда скотина. И получил заслуженно. Прости. Дарий. Ты тоже прости. Наверное, тебе виднее.
– Да что там. – отмахнулась Ренита. – Мы все переживаем о Гайе… И вы тут только не подеритесь.
Она схватила поднявшегося на ноги Друза за руки и с опаской взглянула на медленно выпрямившегося, но все еще не отпустившего полог Дария.
– Я бы никогда б не поднял руку на раненого, тем более моего друга. Как ты могла подумать, что я дам сдачи ему сейчас?!
– Ну, положим, – вмешался Дарий со своей обычной усмешкой и вернувшимся в глаза лукавым блеском. – Я ж на тебя руку поднял, а ты явно по голове ударенный, если такое о Рените подумал.
– Так. Все, – успокоилась окончательно Ренита. – Марш в постель, защитник. Дай-ка руку.
Ее деликатно, но быстро отстранил Друз, легко подхватив друга на руки.
Но с этого дня Дарий начал потихоньку, несмотря на ворчание Рениты, подниматься. К тому же сделали свое дело и все ее примочки, и хорошая еда, и даже то, что Дарий был постоянно в кругу друзей – ребята забегали постоянно, и по одному, и целой кучей. Ренита перестала на них замахиваться полотенцем – опасности для больного уже в том не было. Дарий уже и смеяться стал, не хватаясь украдкой за живот.
А Ренита боялась спугнуть удачу – как-то постепенно разбежались по своим контуберниям все ее бывшие пациенты. Она тут же затеяла уборку и вместе с капсариями перетряхнула и перечистила все свое хозяйство.
– Ты б не накликала б беды, – заметил ей вскользь префект, проходя мимо санитарных палаток с высоко поднятыми для проветривания крыльями.
– Не волнуйся, мы же все равно готовы, если что, – заверила она его, не поняв до конца смысла слов.
– Не сомневался, – кивнул Фонтей. – Но как-то даже странно. Знаешь, говорят, свято место пусто не бывает…
– Ах, вот оно? Что ж, поправимо, – прищурилась она. – Пугает, что нет пациентов? Будут. Ложись на стол. Сделаю массаж.
Префект с сомнением покачал головой:
– Что, на виду у всего лагеря?!
– И что? Я же не жрица Прозерпины, и тайных обрядов не провожу. Тайн тут вообще нет. Они все что, не видят, что ты уже хромаешь от усталости?
Фонтей оказался в затруднении – их разговор слышали несколько человек, и уйди он сейчас, его воины бы решили, что он не доверяет их врачу. Это могло бы и осложнить жизнь когорты – он прекрасно помнил Кезона, тихо и незаметно восстановившего против себя почти всех, и легионеры просто стали скрывать мелкие повреждения, лишь бы не сталкиваться с равнодушным медиком. Он прикинул – особо спешных дел у него не было. Префект махнул рукой и отстегнул пряжки доспехов…
Они думали каждый о своем. Ренита, скользя руками по его еще крепким мышцам, пересеченным тут и там старыми и не очень шрамами, размышляла о том, что и ее Таранис тоже со временем превратится в такого же умудренного опытом седого воина, и что у них, как и у префекта с его милой улыбчивой женой, которую Ренита видела несколько раз мельком, тоже детей не будет. Хорошо хоть, племянница у него есть, да и внуки скоро пойдут один за другим. А в том, что Юлия и Рагнар всерьез возьмутся за то, чтоб заполнить большой полупустой дом префекта детским многоголосьем – она не сомневалась. Ренита уже водила Юлию к тому же самому знаменитому не только в самом риме, но и в его окрестностях врачу – и тот лишь улыбнулся и будушей матери, и своей коллеге:
– Если этой юной и здоровой особе кто и понадобится, то лишь самая обычная повитуха. Роды не болезнь.
– Но она такая маленькая и тоненькая…
– И что?
– Ты не видел ее мужа, – округлила глаза Ренита, тихо и быстро переговариваясь с врачом на греческом, чтобы не поняла Юлия, рассеянно поглаживающая заметно округлившися живот и улыбающаяся своим мыслям.
– Кентавр, что ли? – усмехнулся врач в седую бороду.
– Почти, – вздохнула Ренита.
– Ренита, какие-то глупые у тебя мысли. Была б ты торговкой рыбой, было бы естественно. Но ты же врач! Стыдно! Ты же ходишь на все лекции сюда.
Ренита пристыженно вздохнула:
– Хожу. На все, кроме женских и детских болезней.
– Напрасно. Самой скоро пригодится.
– Нет, – она потупила глаза.
– Очередная глупость. Уж тебя-то не били по животу, как твою подругу, старшего центуриона. Как она, кстати?
Ренита подняла на него глаза, полные слез. Старый врач понимающе вздохнул:
– Ясно… Что ж, жизнь воина чаще всего коротка. А она, судя по всему, воин-то лихой была. Тело как у мужчины. Хотя жаль, что матерью не стала. Все ж красавица редкостная, дети были бы тоже красивыми и здоровыми. Она ж сама-то здоровая была. А то, что израненная, так это по наследству не передается. Да что там говорить… Давай о тебе поговорим. Так что ты себе придумала?
– Дело не во мне.
– Муж? Да вы там что, в своей этой когорте, только и делаете, что лупите по животам и ниже?!
– Нет, у него с детства. Друидская отрава.
– Ого. – присвистнул врач. – С этим у нас никто не справится. В смысле, даже не возьмется.
– Я так и думала.
– А ложь во имя спасения? Вокруг тебя полно здоровых молодых мужчин. Роди от кого захочешь. А ему скажешь, что это ты его вылечила. Позваривай что-нибудь общеукрепляющее. Ванны поделай с ромашкой какой, так, тоже для общей пользы. Мне тебя учить, что ли? Заодно и ценить тебя будет больше.
Она испуганно посмотрела на старого знакомого, от которого не ожидала таких советов:
– Ложь… Строить жизнь на лжи… Не думаю, что мое желание стать матерью так уж велико, чтобы лгать любимому человеку.
– Как знаешь. Тут уж я точно не советчик. Я врач. А не философ.
– Но в любом случае спасибо, что нашел время на нас с Юлией.
– Заходи. И все же подумай.
Секст Фонтей, расслабившись под ее умелыми и чуткими руками, слегка задремал. И ему снилось, что он еще совсем молод, и впервые расстается с юной женой Гортензией, которую и не успел толком узнать. Он надеялся, что успел посеять в ее лоно свое семя, и к его возвращению из похода она уже будет матерью очаровательного кудрявого мальчишки с розовыми круглыми пятками. И все несколько лет, в которые растянулся тот год, молодой центурион, покачиваясь в такт шагам своего коня, погружался в теплые мысли о своем доме, где его ждут жена и сын. Он видел в мыслях, как приедет теплым и ясным весенним утром, как взбежит по мраморным ступеням, заставленным вазонами с диковинными яркими цветами, как Гортензия выйдет ему навстречу – с непременным сыном на руках.
Но все вышло не так. Промозглая декабрьская ночь. Темный и холодный дом, встретивший его идеальной чистотой и пустотой. И он сам себя почувствовал чем-то лишним в этой гулкой беломраморной пустоте – заросший, не мывшийся несколько месяцев, с полумертвой ногой, развороченной галльским копьем. Его привезли умирать…
Как он сумел тогда краем уходящего от запредельной боли и усталости сознания увидеть, как Гортензия бледнеет при виде него и летит, летит виском на угол имплювия, равнодушно поблескивающего подсвеченной факелами в руках у солдат, внесших его носилки в атриум? Но ведь успел, соскочил и поймал на руки это худенькое тело, такое странно и неожиданно узкое в бедрах для матери двухлетнего ребенка. Он даже успел подумать, что топот солдат, ржание коней возле дома, закудахтавшие при виде падающей госпожи и его коричневых от гноя повязок – все это разбудит сына. И он выйдет, увидит и испугается.
– Ребенка не пускайте сюда…
– Какого? Ты привез ребенка, господин? – переспросила старая рабыня, и он едва не уронил свою ношу, бессильно присев с ней на руках прямо на пол, опустившись на одно колено, неловко пристроив рядом почти не слушающуюся поврежденную ногу.
– Гортензия…
– Прости, – она залилась слезами, уткнувшись в его грязную тунику. – Не знаю, за что нас наказала Диана. Просто не дала мне понести от тебя, вот и все. Прости меня…
– Ты ни в чем не виновата. Он же не умер в младенчестве от твоего недосмотра. Его просто не было. Значит, будет. У нас впереди еще много времени.
– Ты не уедешь?
– В ближайшее время вряд ли.
Он слышал за спиной отчетливый плаксивый шепот все той же старой рабыни: «…если только в хароновой лодке» и вскинул голову:
– Вот так вы тут встречаете своего господина? Готовые разве что похоронить?
Стайка немногочисленных, разбуженных среди ночи домашних рабынь испуганно вылетела из атриума, и через какое-то время они уже предлагали ему горячую ванну и поздний ужин. Гортензия, оправившаяся от первого испуга, но все же с опаской заглядывающая ему в глаза, хлопотала с перевязкой:
– А утром я приглашу врача.
Он до сих пор сохранил в душе это чувство благодарности к своей Гортензии – она возилась с ним полгода, и это не мешало им позаботиться и о наследнике. Но наследника так и не было…
Он еще пару раз, возвращаясь из походов, надеялся все же увидеть ее с ребенком на руках. Но увидел с испуганно прижавшейся девочкой, до ряби в глазах похожей на его брата и довольно большой, чтобы быть его собственной дочерью. Так в их жизнь вошла Юлия.
А теперь Юлия готовилась исполнить то, что не сумели сделать они с Гортензией. Вот только мысль о новоиспеченном зяте заставляла Фонтея кряхтеть и стонать, оставаясь наедине со своими мыслями. Эти русые косы почти до пояса, эта разрисованная до плеча рука…
Но Рагнар быстро перестал раздражать его своей такой неуставной внешностью – живой ум и природный такт помогли мужчине найти общий язык с родней своей жены. А вскоре нашлось применение и необычной внешности Рагнара – причем совсем перед тем, как северянин, чтобы не служить бельмом в глазу ни у родственников, ни у товарищей по когорте, уже было решился отрезать свои золотые волосы и ходить с обычной армейской короткой стрижкой, лишь бы Юлии было хорошо. Хотя как раз Юлии его волосы и нравились. Если у них выдавался свободный вечер, она усаживала его на кровать после ванны и сама причесывала, заплетала ему косы.
Такая вот необычная внешность Рагнара натолкнула однажды вечером префекта, уныло наблюдающего из своего кресла над обнимающимися в дальнем углу атриума за колонной зятем и Юлией. Он, может, и рявкнул бы на них – но его любимая девочка выглядела такой счастливой, такой вдохновленной и успокоенной, что он не решился.
Префект надсадно размышлял, как ему выполнить срочное задание Октавиана – спасти от нескончаемой череды покушений одного из тех немногих сенаторов, которые сохраняли верность не деньгам и даже не ему, императору, а самому Риму. Самое простое, что мог сделать префект – это приставить хоть половину центурии, чтобы караулили круглые сутки под каждым кустом, на крыше и даже в ванне. Но это означало признать на государственном уровне, что император не в состоянии управлять порядком в своем же сенате. А еще – привлечь лишнее внимание к фигуре и так уже порядком запуганного, но еще не сдающегося сенатора, упорно накладывающего вето на все попытки протащить поблажки сторонникам культа пресловутой Исиды. А вот нанять варвара-охранника – для этого и не нужна настоящая угроза. Это просто модно. Сам префект не брезговал появляться вне службы под охраной не своих молодцов. А четырех темногокжих рабов-африканцев.
И полуобнаженный, в длинных кожаных штанах тонкой выделки, с золотистой косой почти до пояса, многочисленными ножами в ножнах на поясе, бедрах и даже голенях – Рагнар был еще и украшением, забавным зверем, которого сенатор к всеобщему удовольствию брал с собой и на пиры, и в баню. Естественно, что караул преторианской гвардии в алых плащах и суровыми лицами, с мечами и щитами, с развевающимися на начищенных шлемах конскими хвостами в тепидарии бани смотрелся бы даже не смешно, а просто глупо. К тому же абсолютно все, кто его видел, даже предположить не могли, что этот варвар, покрытый татуировками и шрамами, способен не только понимать латынь, но и писать и читать…
Юлии было в любом случае не до смеха – она только теперь до конца поняла, какой мучительной жизнью прожила ее всегда добродушная и готовая дать совет и одолжить пол-амфоры масла всем обратившимся к ней соседкам. Теперь они по-прежнему коротали вечера и ночи вместе – иногда даже не ложась спать, а так и обнявшись вместе под одним теплым плащом, мучительно прислушиваясь к каждому звуку на улице, к каждому стуку копыт по мостовой. А дождавшись – с затаенным испугом выбегали на крыльцо, тревожно вглядываясь в лица своих мужей: все ли в порядке?
– Юлия, иди спать. Тебе вредно сидеть по ночам.
– Тетя, я еще немного подожду. Почитаю. Он же обещал.
– Обещал, – проворчала Гортензия, поправляя непослушные ветки миртового кустика в вазоне. – Обещал, значит придет. Только может, поверь мне, завтра придет. А ты невыспавшаяся и в плохом настроении. А ему надо смотреть на твои надутые губки? Он и так устал. Так что давай, дитя мое, умывайся и спать.
– А если…
– А если, то я тебя подниму. Не буду же я кормить сама этого варвара. Еще скажи, что я его купать должна. А рабыня у нас старая. Ей уже это не под силу. Надо тебе в помощь молодую купить. Будет ребенок, и нянька понадобится.
– Не понадобится. Рагнар сказал. Что у них матери сами кормят и воспитывают детей. И при этом работают по дому и по огороду сами.
– Деточка, где ж я тебе огород-то возьму?! Ну вот разве что в вазонах порыхлить можешь, если так тянет… – рассеянно ответила Гортензия, занятая своими мыслями.
Женщина размышляла, что приболела совсем не вовремя, и совершенно не собиралась показывать ни Юлии, ни супругу, что последний месяц еле встает по утрам, с трудом справляясь с накатывающей серой тяжелой волной тошнотой и головокружением. Сначала она думала, что съела какой-то залежавшийся кусок по давней привычке подъедать самой то, что уже не дашь ребенку, а выбрасывать жаль. Но дни шли, а легче ей не становилось. И удивляло, что ничего другого у нее не болело – разве что стали отекать ноги, и утром, вставая на пол, она ощущала, что ее ступни как будто припухли. «Не иначе рассказы Юлии о своем самочувствии так меня затронули», – подумала она. – «Надо же. Как я уже подготовилась стать бабушкой. Даже женские недомогания исчезли. Это боги мне показывают, что все, стала окончательно старухой. Бабка Гортензия…»
Хлопнула дверь. Что-то радостно-удивленное крикнула беззубым ртом старуха-рабыня. Пролетела ураганом Юлия. Гортензия присела на кушетку: «А что я побегу? Варвара приветствовать в собственном доме? Парень он неплохой, Юлию любит. А что мне еще надо? Меня не трогают. И ладно».
– Рагнар, – Юлия повисла у него на шее, не забыв по уже выработавшейся привычке предварительно окинуть немаленькое тело своего мужа цепким взглядом, ища глазами следы крови и прикрытые одеждой повязки. – Что сегодня пожелает мой супруг? Ванну? Ужин?
– Всего лишь поцелуй моей маленькой красавицы. И больше мне ничего не надо.
– Так уж и ничего? – лукаво прищурилась она, уютно устраиваясь на его мощных руках.
– Совсем ничего, – ответил он, целуя ее губы. – Ну разве что кусок мяса побольше, и пару лепешек с хорошим куском сыра… А так, да, ничего, кроме твоего поцелуя.
Юлия хохотала у него на руках, наполняя своим счастливым смехом каждый уголок дома, даже заставив старую сову недовольно ухнуть где-то под стропилами.
– Ты надолго? – шепнула она любимому, сразу посерьезнев.
– До утра. Это же целая вечность, – таким же жарким шепотом ответил он, целуя ее глаза и распущенные по плечам волосы.
Но вечность эта пролетела как один вздох – и на рассвете он проснулся первым, выскользнул из-под одеяла так тихо, как только мог, чтобы не разбудить Юлию, безмятежно раскинувшуюся на подушках с детской счастливой улыбкой на разрумянившемся лице. Но Юлия почувствовала его отсутствие и тут же завозилась. Провела рукой по опустевшей половине кровати, сонно сморгнула:
– Ты надолго?
– Нет, конечно. Разве я могу надолго тебя оставить? Посторожу немного сенатора, и сразу же к тебе.
Она засмеялась, понимая, что он просто шутит, а вернется тогда, когда сможет – через день, через два, декаду… А ей остается сидеть и молиться Виртуте, богине воинской доблести, чтобы привела его снова живым и невредимым назад.
* * *
– Ренита, да присядь. Не суетись, – Таранис обнял Рениту за плечи, наслаждаясь прикосновениями к ее волосам, распущенным по плечам, что она, вообще-то, делала крайне редко, всегда готовая вскочить и бежать оказывать помощь.
Но вот сейчас на выезде никого не было, разве что стояли обычные патрули на Палатине, но если бы там что и произошло, то, пока вестовой бы долетел до лагеря, а ребята кинулись бы на выручку своим и вернулись бы – она бы успела бы не только причесаться, но уже и приготовить горячую воду. Ренита горестно вздохнула при этой мысли – при возгласе «Тревога!» у нее каждый раз обрывалось все внутри. И, когда ребята возвращались назад, она точно также, как выбегала несколько лет к Воротам жизни – неслась им навстречу, чтобы как можно скорее остановить кровь, разобраться, кому ее помощь нужна в первую очередь.
Таранис расправил пальцами ее волосы, такой же длины, как и у него самого, но значительно мягче и тоньше. Распущенные волосы Рениты не лежали одной волной, как у красавца-кельта, а тут же разлетались во все стороны по плечам и спине, и она раздраженно сдувала их со лба и отбрасывала со щек.
– Что с тобой? Устала? – он заглянул в ее глаза, пытаясь в очередной раз найти там ответ на свои вопросы.
А вопросов у него накопилось много, и самым главным был тот, который он не решался задать Рените – а счастлива ли она с ним? Или просто поменяла одну неволю на другую? Жизнь в преторианском лагере была тяжела для нее точно также – бесконечная работа, удушливый запах пота и крови, с трудом сдерживаемые стоны. К тому же здесь не было даже того подобия жилища и жалкого удобства, к которым она привыкла – не было своей, пусть и крошечной, комнатки, не было водопровода, являющегося неотъемлемой частью римской жизни. Но Ренита ни разу ему не пожаловалась ни на что… Таранис подумал, что она, наверное, никак не может оправиться от потери подруги – все же общение с Гайей придавало сил Рените, и во многом он видел в интонациях, движениях своей любимой то, что она невольно переняла от Гайи.
Он осторожно, чтобы не спугнуть ее хрупкое спокойствие, коснулся губами лица женщины, поцеловал усталые морщинки в углах глаз:
– Ты сегодня снова занята?
– Нет, – рассеянно ответила она, но все же прижалась к его груди, едва доставая кончиком носа прямо между его сосками.
Он наклонился и поцеловал ее макушку, снова расправил непослушные пушистые волосы:
– Мне бы хотелось пригласить тебя просто прогуляться вдоль берега Тибра. Надо же, провел год в этом городе, и даже не знал, что тут может быть красиво.
– Да? – удивилась она. – Я родилась здесь. И тоже не знаю, что здесь может быть красиво. И Тибр видела только в городской черте и то, только потому, что иначе на остров к храму Эскулапа не попасть. Он мутный, пахнет фуллоникой и заполнен отбросами.
– Тут выше по течению.
– А что там делать?
– Просто гулять. Посмотреть вокруг себя. Я сегодня там прошелся…, – он замялся, поняв, что ни к чему рассказывать Рените про то, что ему пришлось пройтись от палатина вдоль всего Марсова поля, пытаясь понять, где бы мог засесть кто-нибудь, кому взбредет в голову засесть с дальнобойным луком на пути Октавиана, решившего лично посетить не так давно отстроенное здание вигилии на Марсовом поле за театром Помпея.
– Ты гулял? – удивленно подняла она глаза, и он солгал:
– Выбирал место для нашей прогулки. Так что решайся. Там красиво, уже вовсю вылезли какие-то первые цветы.
– Какие?
– Желтые. И белые.
Она рассмеялась, легонько проведя по его носу кончиком пальца:
– Желтые и белые… ты же друид! С закрытыми глазами должен каждую травинку знать.
– Не переоценивай. Меня с малолетства готовили защищать святилище, а не служить в нем. И трав я не знаю. Может, покажешь какие?
Ренита с недоверием скосила на него глаз:
– Ну ладно. А зачем вдруг так?
Он подхватил ее на руки:
– Приворотное зелье сварить для одной постоянно убегающей и прячущейся красавицы. Чтобы замечала среди всей этой толпы мужчин одного-единственного, который ее любит настолько безумно, что даже свою жизнь перевернул.
– Ты о чем? – она испуганно обхватила его шею обеими руками.
– Ренита, если бы не ты, вряд ли я бы согласился служить Риму.
– Понимаю. Но я думала, это из-за Гайи.
– И из-за нее. Но это разное. Вы с ней разные. Она воин. Воин, прекрасный во всех отношениях…
– Была, – уронила Ренита, и две слезы скатились по ее щекам, упав на его грудь.
Таранис жестоко боролся с собой – сказать ли ей? Вернулся же в открытую Дарий. И все сделали вид, что так и должно быть. В этой когорте не принято ничему удивляться и задавать лишние вопросы.
Он мысленно вернулся к той ночи, когда сидел в засаде на крыше инсулы, расположенной очень удобно, почти у верхнего изгиба Целия так, что с нее открывался вид сразу на несколько улиц, и ему оставалось только успеть переместиться по покатой, покрытой глиняной хрупкой черепицей крыше или проползти под стропилами. Он выбрал путь под стропилами – не потому, что боялся соскользнуть вниз, а потому, что это исключало опасность случайного падения черепицы, что невольно заставило бы поднять голову наверх проходящие мимо друг за другом патрули урбанариев и вигилов. Таранису сверху было не только хорошо их видно, но и слышно – мужчины, утомленные бесконечным ежедневным кружением по улицам города в поисках тех, кто так или иначе может нарушить ночной покой его жителей. Впрочем, нарушить покой – дело относительное в Риме, по которому всю ночь, строго соблюдая закон, установленный Юлием Цезарем, сновали груженые повозки. Они громыхали обшитыми металлом деревянными больними колесами, но хотя бы не сбивали своими бортами людей с узких переходных проходов на низко опущенную, всегда заваленную отбросами и навозом мостовую. Мостовую постоянно чистили государственные рабы, подчиненные курульным эдилам – но скорость, с которой жители заваливали улицы, превышала скорость, с которой вывозили мусор. Опять же, даже сам Цезарь решил, что днем могут проезжать беспрепятственно наравне с вигилами и весталками – повозки мусорщиков.
Таранис притаился у слухового окна, выбирая себе позицию для стрельбы и прислушиваясь к тому, что делалось на улице.
Урбанарии вяло переговаривались с каким-то загулявшим, судя по речи, вольноотпущенником:
– Так живешь ты где?
– В доме.
– Хорошо, что не в фуллоновой нише за чашей. Дом-то на какой улице?
– Ну такой… Как эта… Но не эта…
Урбанарий хмыкнул:
– И вот куда тебя? Пойдем-ка, проспишься, – урбанарии хотели отвести гуляку в помещение при своем отряде, где префект урбанариев принимал решения о наказании доставленных воров, разбойников и прочих возмутителей спокойстия, а у входа висели для острастки покрытые засохшей кровью плетки, которыми наказывали тех, с кого штраф взять не получалось, а сажать на казенные хлеба в Маммертинскую тюрьму было много чести.
Но пьяница имел свое мнение на тему, где ему проводить эту ночь, и стал отчаянно сопротивляться урбанариям. Те сначала попытались увещевать:
– Придурок, себе же хуже делаешь! Добра же желаем! Наказывать еще вроде не за что. Отсидишься до рассвета, а так попадешь в руки не нам, а разбойникам, будь они прокляты.
А затем, устав препираться, все же скрутили, наподдав для острастки пару раз и удалились вместе с возмущенно что-то бормочущим дядькой.
