Текст книги "Невеста смерти (СИ)"

Автор книги: Елена Вихрева

Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 71 страниц)

– Добей, – прохрипел он, тщетно силясь пошевелиться.

– Ты восстановишься. Я точно знаю, – глядя ему в глаза, раздельно ответила Гайя. – А если нет, то обещаю в присутствии императора. Сама добью. А пока лежи. Все будет хорошо.

– Что тут у вас?! – в приемную ворвался Кэмиллус с мечом наготове.

Увидев императора, спокойно стоящего на своих двоих, он смутился и приложил руку к груди. И тоже опустился возле Волка:

– Эх ты, дружище. И как же тебя снова угораздило вляпаться?

Веки мужчины дрогнули, и он с трудом сфокусировал взгляд на Гаей и Кэме.

– Август…

– Лежи. Император цел. Поганку повязали, – ответила на все его вопросы Гайя.

– Что со мной? Рук и ног не чую, – заплетающимся языком проговорил Волк, силясь поднять голову.

– Призвать моего личного врача? – предложил Октавиан.

Гайя отрицательно качнула головой:

– Нет, наш врач справится. И ни к чему привлекать внимание к событиям.

Кэм осторожно, с помощью Гайи поднял его на руки товарища и понес к потайному выходу через таблиний – тому самому, через который выводили Октавиана Гайя и ребята во время массовых беспорядков в городе.

– Ты хочешь тащить его на руках через подземный ход? – посомневалась Гайя. – Не следовало бы. Не выдержит. Ему покой нужен.

– Нет, – мотнул головой Кэм, ухватываясь за бессильное и сползающее тело поудобнее. – Я выйду раньше, на Квиринале, в самом начале длинной улице, она как раз паралелльно Виминалу идет. Там в лавке пекаря явочная квартира. Сможешь туда отправить повозку?

– Лектику. Она не трясет. И ребята наши. Стой. А почему не отсюда сразу? Лектика же моя. И занавески задвинуты.

– Ты гений! – воскликнул Кэм. – Организуй, чтобы к дальнему выходу лектику твою ребята подали.

– Им придется и обратный путь проделать. Забрать меня и поганку.

– Я распоряжусь выделить тебе лектику, – вмешался император, остававшийся все это время в приемной. Он действительно был обеспокоен состоянием Волка, и не держал на него зла, что так близко пропустил наемную убийцу – если она сумела свалить такого воина, значит, враг действительно стал еще сильнее.

Когда Гайя добралась с задержанной египтянкой до лагеря, то, оставив ее под надежной охраной, она сразу побежала в госпиталь.

Рените уже удалось раздеть мужчину, бестрепетно срезав с него невольно промоченный сублигакулюм. Она лишь шепнула Кэму:

– Поговори с ним, – и Кэм, поняв все, наклонился к другу, опершись локтями о край операционного стола и заслонив происходящее своим телом, давая Рените возможность раздеть и обмыть раненого.

– Да что со мной? Хоть ты скажи, – ему все еще было трудно говорить, а шевелиться и вовсе не получалось, но он пытался осознать случившееся и принять решение.

– Ничего необычного для нашей службы, – улыбнулся Кэм, давая ему воду так, как велела Ренита, слегка отжимая на пересохшие приоткрытые губы мокрый лоскуток. – Мы все время от времени не даем скучать нашей Рените. Так, Ренита?

Женщина что-то пробурчала, внимательно осматривая все его тело, сгибая и разгибая каждый палец на ногах и руках.

Кэм чувствовал, что Волк буквально разрывается от злости – он рухнул от укола тонкой иголки в то время, как другие сами доходили своими ногами, простреленные насквозь, как Дарий со своим плечом. Да еще и увидев Рениту, Волк окончательно обозлился – он не особенно доверял женщине-врачу не потому, что она женщина, а потому, что работала она до этого всего лишь в лудусе. И истинный римлянин и воин Волк не особенно был склонен всерьез воспринимать ни самих гладиаторов, ни их врача.

Гайя неслышно прошла в палатку и встала тоже у изголовья Волка, уже осмотренного Ренитой, растертого какой-то душистой мазью и перенесенного на постель.

Он нашел ее глазами и попросил снова:

– Добей. Это необратимо. Я едва языком ворочаю. И все… больше ничего нет…

– Вот как? – подняла бровь Гайя. – Добить? А всю работу нам? Нет, так не выйдет. Давай лечись. Неделю полежать придется. И слушайся Рениту. Она не навредит.

– Эта мышка? – прошептал Волк. – Легионных врачей у нас нет…

– Нет, – кивнула Гайя. – И мне она помогла неплохо. Так что лежи спокойно, если хочешь вернуться на службу.

– Да перестань ты паниковать раньше времени, – вмешался Кэм. – Видел я такое. И ты, кстати, в Египте этом гадостном тоже видел. И сам знаешь, что восстановишься. Так что наслаждайся отдыхом.

Они оставили Волка на попечение Рениты, которая с жаром взялась за своего нового пациента – благо, госпиталь в эти дни пустовал.

Гайе на следующий день снова пришлось вмешаться – когда она забежала проведать товарища, то застала Рениту рыдающей в одном углу, а силящегося подняться и кряхтящего от ярости Волка в другом.

– Что? Ренита, честно… – Гайя устала, допрашивая второй день подряд египетскую танцовщицу, оказавшуюся опытной жрицей Изиды, причем почти вдвое старше Гайи, чего нельзя было определить по ее внешности.

– Он отказывается есть.

– Ты лучше меня знаешь, что ему трудно жевать и глотать, – осторожно напомнила она Рените.

Та кивнула:

– Конечно. И я сварила совсем жидкую кашу. С молоком, медом и маслом. Попыталась кормить с ложки. Я всех так кормлю. Никто не отворачивался. Я не девочка, и не могла сунуть в ухо или дать кипяток какой пересоленный! – врач уже была готова взорваться и взволновано положила руки на свой слегка выпирающий под форменной туникой живот.

– Верю. Успокойся. Идем, если каша еще не остыла. Попробуй при мне.

И, как только Ренита склонилась над замершим напряженно при ее приближении Волком и произнесла:

– Ну-ка, мой хороший маленький зайчонок, открывай-ка ротик, – Гайя подскочила и выхватила ложку и котелок.

– Ренита. Иди отдохни. А мы тут сами, – она давилась от смеха. Но не хотела обидеть Волка еще и своим хохотом, да и не особо умела смеяться вслух.

Скормив Волку весь котелок, Гайя подмигнула ему:

– Пригляди тут за Ренитой. Она тяжело носит, все же возраст дает себя знать.

– Сколько ей? – Волк приподнял бровь, и Гайя улыбнулась, видя, что к нему постепенно возвращается способность управлять телом, пусть и такими воробьиными шагами.

– Двадцать восемь. Многие римлянки в ее возрасте задумываются о будущем женихе для своей дочери.

– Ты ненамного ее моложе…

– На год.

– И женихов не ищешь даже самой себе.

– Не ищу. А надо? Или напрашиваешься?

– Я развалина. И мне не свататься надо, а найти нож и попытаться надеться на него горлом.

– А для чего я тогда теряла время и кормила тебя кашей? – всплеснула руками Гайя.

– Зов материнства.

– Ты пытаешься сделать мне больно? – Гайя недоумевала, с чего это Волк, который и здоровым-то не особенно вступал с ней и с остальными в разговоры, вдруг так решительно бросился ей напоминать о том, в чем она порой чувствовала себя ущербной.

– Ты же солгала мне. Это навсегда.

– А Кэм? Уж он бы не стал лгать.

– Точно, не стал бы и не стану, – раздался громкий и бодрый голос Кэма, незаметно для них обоих вошедший в палатку. – А вы что, оба что-то наврали Рените?

– При чем тут Ренита?

– Во-первых, она надутая. Во-вторых, она там отгоняет целую толпу желающих тебя. Волк, проведать.

– Посмотреть и посмеяться над моей беспомощностью?

– Нет. Не угадал. Пожелать тебе выздоровления. Сказать, как им тебя не хватает.

– Правда? – очень тихо вымолвил мужчина, силясь приподняться и сам удивился, что его руки сумели напрячься и слегка приподнять грудь над койкой.

– Конечно, правда, – повел плечами Кэм, едва не разрывая тунику напрягшимися мышцами. – Скоро сам убедишься, когда они сметут весьма условную преграду в виде полотенца.

– Она вывесила в дверях полотенце? – не поняла Гайя, решив, что Ренита перегородила вход в палатку натянутым полотенцем, как бы говоря всем любопытным, что проход закрыт.

– Она им машет, – и Кэм изобразил то, что видел у госпитальной палатки.

Волк невольно улыбнулся – одними уголками губ и глаз. Но и это для него было неожиданно.

За пологом палатки явственно слышались голоса, причем выделялся женский, убеждавший несколько молодых мужчин в том, что раненому нужен только покой, тишина, полутьма и сон.

– Так мы ж без факелов и букцин, – отвечали ей ребята, и Гайя прекрасно представляла себе их выражения лиц.

– Одни ваши голоса… – бурчала Ренита.

– Ренита, нам безопасность всего Рима доверяют! Неужели мы другу своему можем быть опасны?

Кэм прислушался к голосам и перевел взгляд на друга:

– Ты-то сам хочешь их увидеть?

– Да. Но не сейчас. Пойми…

Кэм кивнул и неспешно вышел из палатки. Даже Гайя не слышала, о чем он говорил с ребятами, но голоса стихли.

Гайя нагнулась к Волку, взглянула в его напряженно сощуренные глаза:

– Давай, лежи, выздоравливай, – и поцеловала его в твердо очерченные губы, побледневшие и искусанные.

Она нарочно вложила в нежный, ласковый, бережный поцелуй всю чувственность, на которую была способна, представив на месте Волка Кэма и Марса одновременно с Дарием впридачу. Гайя слегка даже коснулась его рта кончиком своего языка и пощекотала его, ощущая, что суровый Волк отвечает ей и даже дрогнул рукой, до этого безвольно лежавшей на одеяле – он явно силился ее обнять. И вдруг она заметила то, ради чего и проделала столь неожиданные вещи – мужчина замер, прислушиваясь к себе, и вдруг расслабленно вздохнул с огромным облегчением. Она скосила глаза – тонкое одеяло было вздыблено там, где вырисовывались его длинные мускулистые бедра.

– Ага, – тихонько с лукавой улыбкой ответила она на его безмолвный вопрос и провела его рукой по одеялу. – Раз уж там ожил…

– Ну ты и хулиганка, – только и выдохнул Волк.

– Отплатила той же монетой…

– Но я твой должник. Вот встану…

– Встанешь. А куда денешься? Главное, чтоб Рениту на клочки не порвал, когда сила в руки вернется. А я так понимаю, ей недолго осталось. Ты уж поосторожнее! Она моя подруга все же.

– Постараюсь, – улыбнулся Волк.

– Все, я побежала.

– Завтра зайдешь?

– Надеюсь.

– Буду ждать.

Гайя вышла из палатки и увидела там Кэма.

– Ты меня ждешь?

Он кивнул.

– А где ребята?

– Спровадил. Попросил подождать до завтра. Объяснил им, что Волк хочет их видеть, но сейчас слишком беспомощен и это его убивает. Знаешь, я бы тоже не хотел в таком виде показываться кому-то на глаза.

– Понимаю.

– Ты там как с этой египтянкой, столковалась?

– Немного. Она взрослый человек, яростно верит в учение Изиды, прожила с ним жизнь.

– Жизнь это сколько?

– Ей сорок три.

– Ого, – присвистнул Кэм. – Это же старуха! А на взгляд так девчонка моложе тебя.

– На лице слой грима. А фигура да, молодая. Она же профессиональная храмовая танцовщица.

– И что? Это обещание вечной молодости?

– Это гарантия стройности, гибкости и осанки. Пока продолжаешь ежедневные упражнения.

– А ты откуда знаешь?

– Я занималась с подобной танцовщицей лет с четырех и до самого дня, когда удрала в армию.

– Неожиданно! Ну. С упражнениями-то ясно, ты ими и так занимаешься, той же борьбой. А вот музыка, движение вместе с ней… Не тянет снова?

– Боюсь, я многое подзабыла. Больше восьми лет прошло… Движения помню, конечно. Иной раз в зале у императора так и хочется подойти и ноги поправить какой-нибудь девчонке-танцовщице. И показать, как надо…

– А мне?

– Что тебе?

– Мне покажешь? – он остановился так, что оказался с ней совсем близко и заглянул в ее глаза. – Станцуешь для меня?

Он спросил хрипловатым шепотом, едва удерживая ровное дыхание – уж танцовщиц он навидался в своей жизни предостаточно, и представив Гайю полуобнаженной, двигающейся в такт музыке, сам едва не рухнул так же беспомощно, как и Волк.

– Не уверена, что решусь. Но по крайней мере, знаю, чем займусь сегодня днем.

– И чем же?

– Попробую все же вспомнить танцы. Интересно, мои рабыни умеют играть на флейте? Мне же надо себя чем-то занять. Фонтей отстранил меня пока что от работы во дворце. Слишком много сплетен там на мою голову.

В глазах Кэма мелькнули озорные искры.

– Не возражаешь, если вечером навещу?

– А Рагнар?

– Марциал болеет, и сегодня никуда не идет.

– Что ж, буду рада. Может, и Марс заглянет на свежую ягнятину.

– Не заглянет. Квинт уехал к родне, урожай капусты в этом году безумный, помогает собирать. Так что Марс с Дарием сегодня надежда всего Рима.

* * *

Гайя действительно ждала Кэмиллуса. Она даже ощутила странное волнение – оно было не таким, как перед боем.

Гайя весь остаток дня после того, как вернулась домой из лагеря, закончив с допросом египетской танцовщицы и навестив Волка, провела одна. Она так и не решилась узнать, умеют ли играть на музыкальных инструментах ее рабыни – не хотелось лишних разговоров и лишних глаз. Почему-то после месяца работы во дворце она полюбила быть одна, хотя никогда раньше ее не тяготило то, что в подразделении все были всегда на виду друг у друга – вместе на тренировках, вместе ели и спали.

Она действительно постаралась вспомнить все танцевальные движения, которые помнила с детства. Хотя и не танцевала на службе, но послушное, тренированное тело легко справилось с задачей – каждая ее мышца смогла вспомнить упоительное ощущение танца. Музыка звучала у нее в голове, гладкий, идеальное вычищенный мраморный пол не был холодным в середине лета, и ее босые ноги скользили по нему, едва касаясь пальцами.

Девушка поддалась настроению и решила дополнить танец соответствующей одеждой – выбрала из своих домашних хитонов самый тонкий и легкий, едва достигающий середины бедра и ниспадающий вниз глубокими складками. Она надела на руки по несколько браслетов, тонких и легких, вместо того широкого, который закрывал иногда от посторонних глаз ее татуировку на запястье. В последнее время она уже не носила его – общество уже привыкло к вязи узора, охватывающего ее левую руку выше кисти. По сложившейся уже привычке она провела легкими мазками краски по векам, зрительно поднимая их к вискам, что придало ее точеному лицу с правильными чертами несколько хищное выражение, напоминающее гибкую золотистую кошку.

Ближе к вечеру ее снова охватило волнение – настолько сильное, что девушка невольно прижала смоченные в фонтане ладони к пылающим щекам. Ей стало казаться, что все, затеянное ею – нелепо, а Кэмиллус только посмеется. Но она тут же гнала от себя такие мысли – ведь сложилось же так, что именно Кэм помог осуществить ей мечту с татуировками, и при этом ему еще и пришлось видеть ее совершенно обнаженной, и не один раз.

Кэм пришел, как и обещал, когда уже начало окончательно смеркаться. Он привычно взбежал по крыльцу открыл тяжелую дубовую дверь, ведущую в атриум – управляющий молча склонился в поклоне и запер за ним, потому что больше никого сегодня в гости не ждали. Он прошел мимо недвижно-прозрачной воды бассейна, в котором плавали неповоротливые золотые рыбки, и остановился как вкопанный – Гайя вышла ему навстречу, и Кэм забыл обо всем. Она была настолько не похожа на нею самою – совершенно другая, воздушная, легкая, в полупрозрачном тончайшем хитоне, сквозь ткань которого просвечивали драконы, вольготно расположившиеся у нее на теле.

Он протянул было руки, чтобы обнять ее, но не решился – она была слишком загадочна и прекрасная в этот вечер.

– Гайя, – у Кэма перехватило дыхание. – Ты и правда…. О боги, я уже счастлив….

Она смущенно улыбнулась:

– Что же ты встал? Я помню о своем обещании. Но не пущусь же в пляс прямо у порога перед тобой, голодным и усталым? Пойдем, я тебя накормлю ужином.

– Да честно говоря, я и не вспомнил бы ни об ужине, ни о чем другом. Понимаешь, вроде ведь и не мальчишка, но как тебя вижу…

– Да ладно тебе, – Гайя мягко увлекла его за собой, и остановилась, разглядев у него за спиной странной формы сверток. – Это какое-то новое оружие?

– Увидишь, – Кэм поцеловал ее в висок легким и нежным поцелуем. – И ты же обещала покормить. Я и правда проголодался.

Он с аппетитом поужинал, недоумевая, как это Гайя не проглотила ни кусочка.

– Давай-ка я тебя покормлю сам, – решительно взялся он за ломтики фруктов, очищенных и нарезанных так, чтобы не пришлось возиться со стекающим по рукам сладким липким соком.

Он пересел ближе и поднес ломтик сочного фрукта к ее губам. Под его горячим взглядом она замерла, а потом медленно открыла рот и прихватила кусочек, чуть коснувшись при этом губами его пальцев. Замирая от восторга, Кэм скормил ей еще кусочек, но против третьего она запротестовала.

– Неужели наелась?

Она кивнула – Гайе не хотелось наедаться сейчас, перед танцем. Она и так волновалась неимоверно, и кусок не лез в горло.

– А еще по глазам вижу, – не унимался Кэм. – Что тебя разбирает любопытство, что же я принес.

Она снова кивнула, а он развернул мешок и извлек оттуда музыкальный инструмент, один из тех, что перенял Рим у завоеванной им Греции. Гайя сразу узнала кифару – считалось, что на ней, в отличие от самбуки, играют мужчины. Ей осталось только гадать, где и как сумел этому выучиться Кэмиллус, которого растила одна мать, да и то без таких излишеств, как музыка и развлечения. Тем более, даже если Марциала и умела играть, то на самбуке, а принесенная Кэмом кифара явно не была новой, и от такого инструмента следовало ожидать глубокого, устоявшегося звука. Но и играть на таком инструменте, привыкшем, что его плектром водит по струнам рука мастера, надо было уметь. Кэм бережно провел рукой по потемневшему тяжелому деревянному корпусу, на котором были натянуты струны, поймал висевший на шнурке плектр, сделанный из тонкой костяной пластинки, и осторожно извлек звук.

Мелодия сразу заворожила Гайю – это была именно та музыка, которая кружилась у нее в голове целый день. Она тихонько приподнялась, сделала шаг на свободное пространство триклиния. Пальцы Кэма как будто следовали за ее ногами – извлекаемые им звуки совпадали с ее сердцебиением и послушно ложились под каждое ее движение.

Кэм чувствовал, что его руки сами ткут музыку, а глаза неотрывно следят за каждым движением Гайи.

В рисунке ее танца были гибкость и томность соблазна, а потом резкие всплески, мах ногой с прогибом, прыжок, вращение и снова соблазнительные волны. Завораживающая гибкость заставляла кружиться голову Кэма. Прогиб почти до пола, и снова взрыв с прогиба, вот Гайя резко вытянулась верх, на одной ноге сделала мгновенный шаг, скорее, выпад в сторону… И снова гибко-резкое скользяще движение и сумасшедшее вращение по кругу, и опять медленные и тягучие соблазняющие движения. Под тончайшей тканью были видны драконы, котторые при вращении ее гибкого тела тоже шевелились.

Перебор струн и танец Гайи слились воедино, и Кэм не мог остановиться, хотя и понимал, что девушка уже, наверное, устала. Гайя же усталости не чувствовала – к ней вернулось то удивительное чувство полета, которое она помнила с юности. Но вот музыка стала все более плавной и, наконец, остановилась. Васильковые глаза Кэма сияли от восхищения, он отложил кифару и подошел к замершей посреди зала девушке, словно присевшая на ветку маленькая птичка.

Не в силах что-то сказать, он обнял ее, вдохнул усилившийся от движений запах ее благовоний – и пропал. Он целовал ее так, как будто за ними гналась армия Спартака или Везувий уже начал извержение. Гайя, ошеломленная натиском его страсти и не ожидая такого бурного проявления чувств от всегда сдержанного Кэма, невольно начала ему отвечать – ведь в ее крови еще бурлило упоение танцем и музыкой.

– Я люблю тебя, Гайя… – выдохнул Кэм, глядя ей в глаза, сам похолодев от своей смелости. Он не боялся ничего, мог стрелу на лету поймать – а вот признаться в любви этой красавице с кошачими глазами смог только сегодня, да и то опьяненный без вина, потерявший разум от ее танца.

Гайя не ответила словами – но ее поцелуи и объятия стали не такими целомудренными как раньше, она перестала бояться его и вложила в свои ласки все то, что хотела бы сказать ему в свою очередь.

Кэм, не переставая целовать ее, осторожно освободил девушку от туники но не стал рвать нежную ткань, а на оборот, бережно и аккуратно, наслаждаясь самим действом, развязал пояс, расстегнул фибулы на плечах и невредимым отбросил невесомый нежно-розовый лоскуток. Гайя чуть слышно простонала в его объятиях, выгибаясь навстречу поцелуям, прижимаясь своей роскошной упругой грудью к его, широкой и твердой. Кэм только еще сильнее прижал ее гибкое тело к себе, продолжая целовать жадно и страстно, но в тоже время невыразимо нежно. Он только хрипло выдохнул, когда ее ноги обвились вокруг его талии и прерывистым голосом шепнул:

– Ты сводишь меня с ума, – замерев за миг до этого момента и награждая ее головокружительным поцелуем. Она улыбнулась и уже сама поцеловала его, зарываясь пальцами в его короткие и на удивление невероятно мягкие волосы. Эта ее улыбка и этот невероятный поцелуй окончательно заставили его потерять голову, и он уже не помнил как сумел добраться до ее спальни. Он не помнил ничего кроме нее – его Гайи – такой сильной, такой страстной и такой нежной. И снова головокружительный поцелуй и еще более головокружительный древний танец.

Гайя проснулась в объятиях Кэма – он прижимал ее к груди, словно боялся, что она сбежит или ее унесет Геката. Она открыла глаза и поняла, что разбудил ее нежный поцелуй:

– Прости, – прошептал Кэм и потерся носом о ее волосы, еле слышно пахнущие лотосом, вдохнул этот запах, словно пытался запомнить его навеки. – Прости, что разбудил. Но мне пора, а я не мог просто так уйти, не попрощавшись с тобой.

– Я провожу тебя, – она тихонько заворочалась в его руках.

Но Кэм остановил ее так, как останавливают просыпающегося не вовремя котенка – погладил по спинке, расправил волосы на голове, убрал со лба и шеи непослушные пушистые кольца:

– Не надо. Отдыхай.

– Но я не могу допустить, чтобы ты ушел голодным!

– Нас с Рагнаром кормят у Марциала. А промчаться верхом мне приятнее на пустой желудок. Ванной твоей воспользуюсь, если не возражаешь.

Он осторожно переложил ее голову со своей руки на подушку:

– Спи, красавица. Отсыпайся. Тем более, что завтра у нас всех непростой день.

Он ушел, а Гайя успела вспомнить, что завтра, на четвертый день после июльских ид, отмечаются Лукарии, праздник в честь освобождения Рима от нашествия галлов. И все те, кто защищает Рим ныне, соберутся в храме Беллоны на торжественную церемонию. Придется и ей там присутствовать – храм Беллоны небольшой, и пригласили по традиции только офицеров, начиная со старшего центуриона. Она вздохнула с облегчением – большинство ее друзей будет там.

* * *

Церемония в храме Беллоны, богини войны, почитающейся в качестве то матери, то сестры, а то и вовсе кормилицы бога войны Марса, как и ожидалось, тянулась долго. Гайя и Кэмиллус сумели отрешиться от происходящего, и, сохраняя безупречную выправку, с выражением проникновенности таинством момента на лице и с начищенными шлемами на сгибе левой руки думали каждый о своем, а точнее, друг о друге. Более горячие и подвижные Марс с Дарием уже извелись от необходимости слушать мерный речитатив жрецов, повторяющих слова ритуала, сложившегося сразу после того, как «гуси Рим спасли». Но гуси и те жили при храме Юпитера, а небольшой двор храма Беллоны, построенного почти пятьсот лет назад, когда и Форум-то представлял собой заболоченную низину, и не рассчитанного на такое количество людей, с трудом вместил всех если и не особо желающих участвовать в церемонии, то хотя бы обязанных делать это. Единственным из спекулаториев, кто откровенно наслаждался происходящим, был Квинт. Он вырос в деревне, с трудом поступил в армию в самую легковооруженную пехоту, то есть на верную смерть, и за свое первое жалование не мог даже расписаться, неумело вертя стило в черных заскорузлых пальцах, еще не отмывшихся от въевшейся с детства земли. И вот он центурион элитной спецкогорты, и этот путь проделал совершенно самостоятельно – а кто мог бы порадеть сыну крестьянина, выращивающего всей семьей капусту?

Префект спекулаториев в это время вместе с императором, сенаторами и высшими военачальниками – легатами и префектами – участвовал в такой же церемонии, но в храме Марса.

Но вот наконец, беллонарии в черных одеяниях и своих несуразных колпаках, потрясая двойными секирами, исполнили заключительный гимн, пронесли по кругу атрибуты богини, меч и бич, возложили на место, возле ее же колесницы, на которой рона и изображалась на многочисленных фресках, причем все время в центре битвы.

Некоторые офицеры, знавшие Гайю, заметили это совпадение и стали подмигивать ей по-дружески, показывая глазами на изображение статной женщины, управляющей бешено мчащейся в гущу сражения колесницей. Девушка слегка зарделась, улыбнулась и предпочла отвести от них глаза.

Но тут к ней, стоявшей в кругу друзей и среди других офицеров, не торопившихся расходиться в этот праздничный день, подошел один из старших центурионов легиона, лишь месяц-полтора назад вставшего под стенами города на отдых и переформировку. Офицеры этого легиона уже успели познакомиться поближе в основном с товарищами из когорт урбанариев и вигилов, потому что их отправляли дежурить в патрулях, а с кем еще можно поболтать по-свойски на ночной улице? Только с таким же патрулем.

Довольно молодой, чуть старше Кэма, который в компании друзей Гайи был по возрасту самым взрослым, старший центурион был бы красив, если бы не наглое, развязное выражение лица и кривящая большой рот самодовольная усмешка. Он уверенно, в развалочку прошел через двор, заполненный группками офицеров, оживленно обменивающихся новостями и вспоминающих общих знакомых – воюющих на всех пределах Ойкумены или уже охраняющих поля асфоделий в царстве Аида.

– А сегодня кто с тобой? Стоишь, выбираешь? – обратился он к Гайе, удивленно поднявшей на него глаза, не понимая, о чем вообще речь.

– Ты о чем?

– О празднике Венеры, вообще-то, – ответил нахальный офицер. – О нем как-то незаслуженно забыли из-за каких-то галлов, когда-то припершихся в Рим. Или вы тут все такие правильные, что вам не до любви?

На него уже смотрели и Марс, и Дарий, и все остальные. Кэм сложил руки на груди, чтобы не пнуть наглеца сразу – он догадался уже, о чем думает этот дорвавшийся наконец до столичной жизни парень. Затевать ссору не хотелось первым, утащить по-тихому не получиться, но того, что за этим последует, не мог предугадать и Кэмиллус.

– Да брось, – подмигнул он остолбеневшей Гайе. – Не строй невинную овечку. Я ж как с патрулем мимо твоего дома ни пройду утром, так от тебя новый ухажер выползает. Кстати, ребята, я ж вас узнал! Вы как ее делите? По дежурству?

Марс схватился за меч, но не успел его выхватить:

– Замолчал. И отошел со мной за угол.

– Не надо, – Гайя его руку накрыла своей, удерживая и проговорив это совершенно не изменившимся, негромким и бархатистым голосом. – Он же не тебя оскорбил. Я и сама способна постоять за свое доброе имя.

– Но не здесь же? – все еще не продолжая гнуть свое, насмешливо произнёс офицер, растянув в ухмылке выразительные крупные губы. – Я готов к неплохому поединку с тобой, лапушка. Но ты же вроде всех к себе домой зовешь? Что ж для меня исключение делаешь? Или не терпится?

Гайя молча вытянула меч из ножен:

– А я тут дома, – ее взгляд, пересекшийся с его, заставил поблекнуть в глазах у мужчины радость предвкушения развлечения.

К ним неслышными шагами приблизился беллонарий, чьи глаза и верхняя часть лица были скрыты капюшоном, а сильная челюсть, покрытая хоть и свежевыбритой, но темной щетиной, выдавала в нем каппадокийца – в жрецы Беллоны специально приглашали чужеземцев.

– Мы будем только рады, если на плиты нашего двора прольется свежая кровь. В нашем храме всегда объявляли войну, но обагрить его кровью не удосуживались уже пару столетий, как стали строить амфитеатры.

– Что это значит? – встревоженно в полголоса переспросил Кэм у жреца, ощутив неприятный холодок по спине. Он уже раздумывал, как ему уволочь уже без всякого стеснения испортившего всем праздник похотливого козла, но не делал этого только из уважения к Гайе – наказать его самим означало им всем признать его правоту, и Дария он тоже успокоил неумолимым взглядом. А Дарий уже был готов не только меч вытащить, но и вынул уже откуда-то сзади доспехов свои парные кривые ножи.

– Мы не будем мешать поединку… – прошелестел беллонарий и отошел.

Постепенно все оглянулись на них, поняли. В чем дело и образовали широкий круг, внутри которого остались Гайя и легионный офицер с обнаженными мечами.

Спесь немного сошла с мужчины – он не того ожидал, хотя сам по себе поединок на мечах его не особенно пугал.

– Девчонка, а ты не погорячилась? Отлюбил бы я тебя наедине, а тут придется личико-то твое ненароком попортить хорошенькое, или чего хуже, тунику твою в пыли извозить. Все равно же ляжешь под меня, но не такая красивая… Может, не надо?

Гайя улыбнулась нежной улыбкой, отдавая тяжелый парадный шлем Дарию и встряхивая собранными в короткий пушистый хвостик на затылке волосы, гладко убранные с высокого лба.

Она встала в позицию, и все замерли. Большинство собравшихся офицеров знали ее хотя бы отдаленно, а уж урбанариии и вигилы сталкивались на выездах, наблюдая за виртуозной работой отважного спекулатория, не боящегося спуститься на веревке с крыши пятиэтажной инсулы в окно, где засели очередные поганцы. Они уже привыкли, что у командира прибывшего отряда спекулаториев могут и рыжеватые кудри из-под маски на плечо выпасть после жаркой схватки, и глаза в прорези черной ткани сверкают не только праведным гневом, но и безупречными мазками черной и синей краски.

Гайя не успела даже сбить дыхание – она улучила момент, когда вояка отвлекся на ее глаза, и отправила его на землю даже не ударом меча, а простым ударом кулака в челюсть.

– И ты его не стала убивать? – раздул ноздри Дарий, искренне сожалея о происшедшем, он бы лучше перехватил бы поединок и не просто убил бы, а порезал бы ломтиками, как вареную колбасу, щедро нашпигованную чесноком и сельдереем.

– А зачем? – снова улыбнулась Гайя, вкладывая меч в ножны и пробегаясь тонкими пальцами по выбившимся из гладкой прически едва отросшим прядям челки. – Зачем своих-то убивать? Пусть за Рим жизнь кладет, а не в глупом споре. Он воин хороший, да только с головой не особо дружит, вот и попыталась мозги немного вправить.

– Похоже, ты их ему не вправила, а выбила окончательно, – опустился на одно колено Квинт, проверяя пульс на шее у лежащего в пыли офицера. Как ни старались беллонарии перед церемонией навести порядок в храмовом дворе, но ветер в этот день был сильный, и пыль невольно витала над всем городом.

– А было что выбивать? – громко спросил Марс, подходя ближе к Гайе и чувствуя себя виноватым даже не в том, что не смог сам покарать пошляка, а в том, что невольно стал причиной его гнусных идей.