Текст книги "Невеста смерти (СИ)"
Автор книги: Елена Вихрева
Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 71 страниц)
На улице ненадолго воцарилась тишина, но затем проехала большая, запряженная четырьмя попарно поставленными быками, груженая целой горой толстых дубовых бревен. Края бревен на поворотах задевали края пешеходных дорожек, расположенных как раз у верхнего края колеса, а на особо узком повороте даже снесли неловко поставленную или уже кем-то сдвинутую фуллонову чашу, и глиняный сосуд с оглушительным хлопком свалился на мостовую. На крышу шестого этажа, где притаился Таранис со своим луком, запах накопленной за день мочи не проник, но мужчина явственно ощущал ту уже готовую смесь запахов большого города.
Снова тишина. Шаги подбитых металлическими гвоздями кальцей на двойной деревянной подошве кальцей вигилов. Вот грохнуло, упав на камни, опоясанное двумя железными кольцами деревянное ведро, следом раздался звонкий голос молодого вигила, пославшего вслед ведру пугающее проклятие, причем с заметным германским акцентом. Его спутники расхохотались, но спохватились, что уже глубокая ночь. И торопливо удалились.
Вот снова кто-то появился на перекрестке, и Таранис тоже выругался – совсем не слышно, себе под нос. Его терпение тоже подходило к концу – все, что он хотел, это удобное место, где можно взять на прицел каждый шаг небольшой улицы, по которой иногда проносили лектику Октавиана. А ночью он занимался этим потому, что днем слишком много глаз могли бы его заметить. Но, как оказалось. Жизнь этого безумного города не затихает и ночью. Таранис устало растянулся на пыльных досках – опять не дают работать. Но вот что-то его насторожило – шаги были слишком осторожными. Он выглянул в щель между рассохшимися досками, прикрывающими небольшое пространство между вертикальным срезом стены и наклоном стропил крыши. Мужчина, закутанный в темный плащ, что-то разливал по мостовой и пешеходной дорожке, брызнул темной жидкостью из небольшого бурдюка на беленую стену дома. Его спутник развернул мешок, вынул оттуда какие-то сверкнувшие в свете едва проглядывающей луны вещи и бросил в лужу жидкости, разлитой товарищем. А затем они сделали и вовсе малообъяснимую вещь – извлекли из ножен мечи и ножи каждый, сделали несколько ударов, причем даже не друг с другом, что-то крикнули. Один издал полный боли и ужаса крик, похожий на предсмертный стон, и они тут же бросились наутек.
Ошеломленный Таранис подполз еще ближе к щели, наблюдая, что же будет дальше и к чему все это представление. В том, что это именно представление, он уже не сомневался. Но для кого? Он видел, что в инсуле напротив кто-то поплотнее задернул тряпкой окно на третьем этаже. Еще в нескольких окнах промелькнули темные силуэты – но позже, чем начались странные действия мужчин. И те, кто что-то и видел – видели убегающие вооруженные фигуры, растворившиеся в переулке.
Загрохали по мостовой кальцеи и доспехи урбанариев, с другого угла неслись вигилы, громыхая ведрами. Улица и ближайшие переулки заполнились криками:
– Лови!
– Перекрой переулок!
– Гоните за нарядом с Виминала! Нам надо подкрепление!
– Что горит?!
И все перекрывающий истошный женский крик из окна:
– Убили!!!!!!
Во всем этом гвалте, скупо освещенном факелом вигилов, Таранис увидел слишком знакомый блеск кровавых пятен на стене и камнях, и еще – наруч с перерубленным ремешком, валяющийся в этой луже. Зрением боги не обидели Тараниса – и он увидел со своего шестого этажа то, что могли бы не разглядеть люди с высоты собственного роста: чеканный узор, рассказывающий о похищении Елены Прекрасной. Он похолодел – это был наруч Гайи, причем сделанный специально для нее, от наградного, недавно врученного торжественно перед строем комплекта, куда входили такие же поножи и бальтеус.
С удивительной скоростью ворвались на белых горячих конях спекулатории, разом заполнив собой всю улицу:
– Всем оставаться на своих местах. Граждане Рима, все спокойно. Возвращайтесь к своим постелям.
И под их уверенными голосами окна тут же опустели и закрылись еще плотнее – не потому, что люди так уж были послушны. Просто связываться с когортой спекулаториев почему-то никто не хотел, и даже само название произносили шопотом и с придыханием. Таранис увидел, как двое прискакавших воинов спешились, поставив коней так, что даже шустрые вигилы не успели подойти поближе к разлившемуся на улице кровавому пятну.
– Спасибо, – энергично кивнул один из спекулаториев вигилам. – Возвращайтесь на свой обход.
Вигилы кивнули и удалились – они не особо старались вмешиваться во все, потому что и своих дел хватало. А так еще и заставят водой из ближайшего водоразборника замывать пятна крови – мол, у вас ведра в руках, а эдила еще будить надо.
Урбанарии о чем-то негромко переговорили со спеклаториями. И Таранис уловил лишь обрывки их слов:
– Ну не успели. Да все мы понимаем! А пьянь куда? Мы и пьянь должны собирать, и повозки проверять и еще ваших же охранять? Где трупы-то кстати? Мы прибежали, вроде не увидели.
– А глаза не пробовали на дежурство брать с собой? И голову? – рыкнул второй спекулаторий, наглухо закрытый черной маской, подходя к ним с телом, завернутым в плащ, на руках. – Почему я нашел сразу, едва сделал два шага за угол?
– Да мы ж там были! – залепетал урбанарий, совсем как недавний задержанный им пьяница.
– В прошлой жизни? – с холодной я звительностью осадил его спекулаторий. – Так, парни. Вы влипли. Наряд ваш не пойми чем занят, кроме охраны порядка. Понятно, пьянь ловить легче и штрафовать поутру, чем разбойников с мечами.
Второй вступил в разговор:
– Ну ты совсем их запугал. Ребята все ж с нами одно дело делают. Верно же? Тем более нам сейчас не до разборок. Погибли наши друзья. Так что мы тела сразу к себе заберем. Мы и с конями. А вы пешком. Так что вы уж тут место происшествия сами опишите, префекту своему доложите.
– А имена? Раз ваши. Вы же их опознали?
– Ах, имена… Да, конечно, опознали. Наши центурионы. Гайя и Дарий. Так и запишите в протокол. Ладно, бывайте.
– А наруч?
– Наруч вносите в протокол. Но мы его изымаем.
Простучали мимо копыта двух лошадей, несущих двойной груз. Вздыхали и бормотали урбанарии, вынужденные теперь до рассветного часа выписывать круги вокруг подсыхающих на булыжнике пятен.
Таранис откинулся на спину, мучительно составляя в единое целое увиденное и услышанное. Наруч Гайин. Тело на руках у спекулатория, имени которого не знал никто, разве что прозвище, внушавшее страх и очень подходящее воину – Волк, а Таранис узнал его по голосу и фигуре, явно было женским. Но не могло принадлежать Гайе – цепкий взгляд лучника видел грубые изгбы уже закостеневшего тела, которые никак не могли принадлежать недавно убитой девушке. Тем более и фигура Гайи была совсем другой, более узкой в бедрах, с выразительной грудью и широкими тренированными плечами, и даже отпечаток смерти не заставил бы ее талию там мгновенно расплыться, а груди стать жалкими и бессильно повисшими даже под толстой тканью накинутого плаща.
Плащ! Тараниса осенило: плащ был не тем, что накинут на плечах у Волка. И у второго тоже плащ остался на плечах, когда он вынес из подворотни в переулке второй труп, с выглядывающей из-под накинутой ткани армейской кальцеей. Тогда что же? Трупы там уже были? Таранис усмехнулся – во всяком случае, Гайю лично он мертвой не видел, как и Дария, несмотря на то, что уже не сомневался в том, что утром что-то последует за всем этим.
И точно – когда он вернулся в лагерь с единственным желанием смыть с себя голубиный помет, густо заваливший лаги, по которым он ползал все ночь, там уже стояло мрачное, полное мужской глухой ярости молчание.
– Вырезать их, гадов. Под корень, – бросил один из спекулаториев своему товарищу, проходя мимо Тараниса и даже не заметив его.
– Да вместе с Изидой ихней и дурью сжечь, – отозвался второй.
Он прошел дальше, и в уши вливалось одно – слаженное желание отомстить за Гайю, смыть каждую каждую каплю так нелепо пролитой крови девушки реками крови тех, кто наполнил город безумием.
Таранис шел и не верил сам себе – неужели и правда? И префект, мрачный и молчаливый, стоящий перед скорбным строем. Почерневший, обезумевший Марс. Бессильно лежащая на койке, свернувшись клубочком, Ренита. Костер. Ребята с ввалившимися щеками и горящими злым огнем глазами, методично и уверенно вычищающие от человеческой плесени каждый подвал и куникул. И вместо привычного: «За Рим!» в эти дни звучало: «За Гайю!»
А дальше – дальше жизнь не остановилась…
– Так что, Ренита? – он пробежался по ее спине пальцами, ощущая каждое ребро заметно осунувшейся женщины.
– Идем, – она встряхнула волосами и быстро сплела их в косу. Причем такую, как плела Гайя, плотно прилегающую к затылку и тугую.
Они вышли из лагеря, и только тут она заметила, что Таранис не взял с собой свой лук, с которым, как она грустно шутила, он скоро в постель ложиться будет.
– Ты безоружен?
– А тебе страшно, моя милая трусишка? Вообще-то у меня два ножа. А ты вот что ничего не носишь? Тебе же и меч выдали. И нож.
Она смутилась:
– Да мне и скальпеля хватает… Не могу… И не хочу. Что мне толку стать еще одним посредственным воином, когда на меня не жалуются как на врача?
– Наверное, ты права, – у него не было сил спорить с ней, и он просто обнял ее за плечи, стараясь впитать в себя каждый миг наедине с ней, на этих покрытых зеленой травой мягких отрогах тех холмов, на которых стоял город.
Они брели едва протоптанной тропинкой между невысокими кустами.
Наконец, впереди заблестел Тибр, еще не успевший напитаться тающими ближе к середине лета ледниками, и от этого кажущийся ленивым и слегка коричневатым от взмученной подводным течением глины. Таранис сбросил с плеч плащ и расстелил на свежей, еще не успевшей ни пожухнуть, ни попасть под копыта прожорливых коз, траве.
Ренита послушно опустилась на плащ, устало вытянув ноги.
Он присел рядом, развязав ремешки ее обуви:
– Дай подышать свои ножкам.
Таранис провел по ее изгибу ее узкой, хоть и не такой ровной и красивой, как у Гайи, ступни с круглыми пятками.
Она смутилась:
– Что ты делаешь? Это же все таки ноги… Они же пыльные.
– И что? Ну если тебе не нравится… – он мгновенно разулся сам и подхватил ее на руки. – Можно и помыть. Река же рядом. Не боишься холодной воды?
Она доверчиво прижалась к нему:
– Боюсь.
– Вот как? А ванны всем прописываешь.
– В ванне не страшно и вода теплая. А тут плавать надо.
– А ты не умеешь?!
– А зачем? – пожала она плечами, еще крепче вцепляясь в него, и таранис почувствовал дрожь, сотрясающую девушку.
– Замерзла? Да я ж еще тебя в воду не опустил! Смотри, я сам выше колен в воде, и ничего. Она теплая. Теплее, чем у нас дома в это время года.
Мужчина слегка присел, опуская ее ноги в воду, и Ренита забилась у него в руках:
– Не надо! Таранис, прошу тебя! Не надо, мне страшно!
– Хорошо, хорошо, – он вынес ее из воды. – Зато ножки чистенькие, и я могу их целовать сколько угодно, хотя мне и пыль не мешала.
Он опустил ее на плащ, встал на колени и стал согревать каждый пальчик своим дыханием и ладонями. Она наклонилась к его голове, пропуская в ладонях гладкие как сирийский шелк черные волосы.
Таранис и Ренита и сами не заметили, как прикосновения стали все более откровенными и жаркими, как уже ее руки расстегивают его бальтеус – благо она умела делать это быстро и наощупь, годами раздевая раненых в сполиарии. А вот Таранис снова запутался в завязках ее хитона – но не решился разрезать их взмахом ножа.
Ренита, не отводя своих глаз от его, ставших от еле сдерживаемой страсти еще более густо-синими и мерцающими в глубине, сама распустила завязки. Таранис осторожно снял с нее хитон, понимая, что если разорвет сейчас тонкую ткань, то Ренита тут же встрепенется и пропадет очарование этого дня.
Она поежилась на прохладном ветру, зябко поведя худенькими плечами, и он поспешил накрыть ее собой:
– Я согрею тебя, моя любимая.
Его тело, упругое и горячее, дарило ей удивительное чувство покоя и безопасности. И Ренита прижалась к нему, обхватила руками – наконец-то просто ощущая руками его гладкую кожу и это потрясающее тепло, а не отыскивая по привычке раны.
Таранис чувствовал, что у него начинает кружиться голова от ее близости, от пьянящего запаха нагревшейся под солнецм еще влажной земли, от торчащих повсюду мелких желтых цветов и негромкого журчания Тибра.
– Ренита, любимая…
И луговина закружилась в их глазах, наполнившись тысячью звуков и брызг света.
Они полежали какое-то время, завернувшись в плащ, и обмениваясь нежными поцелуями.
– Знаешь, а вот теперь я и сама хочу в воду, – прошептала она, и он снова подхватил ее на руки.
А после они до самого вечера гуляли по прибрежному лугу, собирая какие-то побеги, которые заметила Ренита.
– Куда тебе столько? – удивился Таранис, безропотно стягивая тунику и связывая ее мешком, чтобы она могла сложить туда свои находки. – Смотри, у тебя уже все руки зеленые.
– И что? – улыбнулась она. – Побеги-то зеленые, а не синие.
– А что ты с ними будешь делать?
– Сушить. Заваривать, – она виновато улыбнулась. – Прости. Ты хотел погулять, отдохнуть. А теперь тащишь этот мешок.
– Он не такой уж и тяжелый. Могу и тебя на руки взять.
– Не надо. А как же я буду собирать хвощ?
Он рассмеялся:
– Да ты не о лекарствах можешь думать?
– Могу. Но когда лекарства понадобятся, то начинать думать о них будет слишком поздно…
– Ты не голодная?
– Немного, – она вспомнила, что ушли они с самого утра, и не могла сообразить, успел ли поесть Таранис, потому что сама даже не пошла получать свою порцию каши, торопять закончить стирку бинтов, чтобы не упускать такой погожий день для просушки.
– Тогда нам придется пройти еще чуть-чуть.
– И что? Дай угадаю. У тебя там охотничьи силки?
– Лучше. У меня надежные друзья.
– Ты их съесть собрался, что ли?
– Увидишь.
Таранис знал, что Рагнар, тоже освободившийся от дежурства при сенаторе в это утро, уже отнес и поставил в оговоренное место корзину с едой.
– Ну-ка. Приглядись к тому кусту.
– Ничего не вижу, – она закрутила головой. – Ой, корзинка. Это же чужое, не трогай!
– Ренита, это наше. Ну хорошо, если ты так не боишься всего неожиданного, придется признаться, что ее недавно Рагнар принес.
– Откуда ты знаешь? Я вот Рагнара бы заметила. Тут же только кусты и луг. А он огромный.
Таранис искренне рассмеялся, снова пользуясь возможностью прижать ее к себе:
– Рагнар воин. И пройти тихо и незаметно для него не сложно.
– Тогда ладно. Ой. Подожди-ка. Так вы с ним все заранее задумали?! А если бы я не пошла?
Он замер – и ведь действительно. Они с Рагнаром даже предположить не могли, что Ренита категорически откажется.
– А если бы тревога? – выкрутился он.
Ренита вздохнула:
– А и правда? Если тревога? А нас нет.
– Услышим. Кони пронесутся.
– Точно? Ой, но тогда и нас заметят?
– Нет. Нас не видно за холмом и кустами. Так что мы один в этом мире.
– А пастух какой?
– Впреди него будут козы, Ренита. Их ты точно услышишь. Это не Рагнар.
Он закрыл ей рот поцелуем. Она рассмеялась – наконец-то спокойно и искренне.
– А я и правда голодная…
– А я-то как!
– Так ты не ел?
– Побеги твои?
– Нет, утром, в лагере.
– Нет. Тебя пошел уговаривать прогуляться.
– Ой, мне так стыдно… Я даже не спросила. Ты же ослабеешь.
– И упаду. К твоим ногам, – и он действительно рухнул в траву у ее ног, схватив ее за лодыжки так, что она не удержала равновесие и села на его подставленный бок. – Так что не покормишь если, так и буду тут лежать.
– В смысле покормишь?
– А у меня нет сил даже руками шевелить. Ты мой лук пробовала натянуть?
– Нет, конечно.
– Попробуй. А я еще и мешок волок.
– Да сдался тебе этот мешок! Хочешь, сама понесу дальше…
– А хочешь, я и тебя понесу? Предлагал же. Но хорошего коня кормить полагается, – и он извернулся своим большим гибким телом так, что его голова оказалась на ее коленях.
Она порылась в корзинке и достала сыр, лепешки, миску с жареной рыбой и пучок свежего весеннего латука.
– Готов?
Он прикрыл ресницам глаза, исподволь наблюдая за ней.
Ренита клала ему еду в рот, и он с каждым кусочком захватывал слегка губами ее пальцы.
– Давай-ка я теперь тебя покормлю.
– Нет, я так не сумею…
– Научу, – и он обнял ее, затащил к себе на колени. – Ну-ка, открывай ротик.
– Ох, Таранис, чем же мы занимаемся… – прошептала она.
– Мы всего лишь любим друг друга. И целый мир сейчас для нас с тобой.
Боги были к ним благосклонны – и день тихо перешел в вечер, такой же тихий и спокойный. Они снова ласкали друг друга – на этот раз в небольшой роще пиний, и терпкий запах прогретой солнцем молодой хвои пьянил и заставлял забыть о повседневных хлопотах. И, наконец, счастливые и усталые, вернулись в лагерь, ловя по-доброму завистливые взгляды, то Ренита тихо шепнула Таранису:
– Спасибо. Я так счастлива. Так счастлива с тобой…
* * *
Гайя устало присела на край корта триремы. Она только сейчас почувствовала, как болит натруженная левая рука, как разламывается грудь после долгого ныряния и борьбы с волнами, пока она распутывала Марса и пока они плыли, удерживаясь за веревку. Она взглянула на свои ладони – и удивилась, каким образом смогла удержать в них оружие: кожа была содрана грубой пенькой до крови.
– Дай-ка, – рядом оказался Марс. – Гайя, милая моя…
Он смотрел на нее так, как будто сам ощущал всю ее боль и усталость – впрочем, он тоже все это прошел вместе с ней. И действительно мог представить, насколько тяжело сейчас Гайе, если и он еле стоит на ногах после боя с пиратами.
– Может, притащить сюда этого сирийца? Он вроде ребят неплохо перевязал.
– Нет. Никаких сирийцев. Со ссадинами к врачу? Я в детстве хуже руки сдирала. Когда по деревьям лазила. И ничего. Поплюешь. Лист подорожника приклеишь. И все.
– Мы в море. Тут нет подорожника, – вздохнул Марс, бережно беря ее руки в свои. – Вот если бы я мог полечить твои руки поцелуями…
Она посмотрела на него с легкой насмешкой:
– Марс. Тогда бы ты составил бы конкуренцию сирийцу… Перецеловал бы всю команду…
– Ты неисправима, – он сделал попытку ее обнять, но Гайя отстранилась и резко поднялась на ноги.
– Что ж, предлагаю еще раз пройти по кораблю. Если ребята отыскали этого сирийца в углу под тряпками. То кто его знает, сколько тут углов и сколько тряпок. И кстати, о тряпках. Надо все тут перестирать и ребятам раздать. Они ж голые совсем.
– А ты не знала, что гребцов держат полностью обнаженными?
– Зачем?
– Они же отливают прямо в отверстия весельные. Чтоб времени не теряли, развязывая набедреник. Они ж скованы по рукам и ногам. Сама видела.
– Ужас, – прошептала Гайя. – Бедные ребята. Но вроде не сломались. По крайней мере, в большинстве. И хорошо, что среди них оказался хоть кто-то, кто умеет управлять кораблем.
Она окинула взглядом палубу, на которой уже по-хозяйски распоряжались те освобожденные ими гребцы, которые до плена были моряками на военных кораблях Римской империи. Некоторые мужчины изъявили желание помогать им на тех работах, где не требуется особых знаний, но нужна толковая голова и крепкие руки. Гайя разрешила – понимала, что этим уже невмоготу снова спуститься в темноту и духоту весельной палубы. Но кто-то должен был оставаться и на веслах – хотя даже на военных кораблях использовали труд приговоренных к галерам преступников. А здесь людям, прошедшим уже все мыслимые и немыслимые муки, она была вынуждена предложить вновь вернуться к этому выматывающему и отупляющему труду. Не надо было особо вдумываться, чтобы понять – раз часть людей поднялась к парусам и веревкам, то на оставшихся гребцов резко возрастет нагрузка. Для себя она решила, что тоже будет спускаться к гребцам и отрабатывать свои часы на веслах – чтобы избежать роптаний.
Им предстояло пройти вдоль береговой линии мимо Кипра, Крита, берегов Греции, миновать Сицилию – и бросить якорь в Остии. Все они знали, что уже у греческих берегов будет легче – там стоят на страже римские корабли и исправно горят маяки, а в каждом порту они могут остановиться. Гайю успокаивало, что пираты не успели как следует прорыть их вещи, и у нее на руках был приказ за подписью Октавиана, который послужит им всем охранной грамотой, пропуском и правом получить помощь от первого же встреченного римкого корабля или берегового форта.
А вот изрезанные бухтами берега Галатии, возле которых громоздились друг на друге острова и островки, действительно пугали ее – по рассказам товарищей, воевавших в тех краях, пираты обитали там практически безнаказанно, взимая дань с проходивших торговых кораблей.
Гайя знала, что времени на подготтвку к встерче с пиратами у нее и ее экипажа чрезвычайно мало.
– Марс, ак я пройду по нижним помещениям, еще раз по весельной палубе. На тебе порядок наверху.
– Гайя, это опасно.
– Корабль наш.
– В углах может притаиться тот, кто так не думает.
– Корабельные крысы?!
– Гайя… – Марс шагнул к ней и заглянул в непокорно горящие глаза и только тихонько вздохнул, исчерпав все аргументы, а давить на нее он откровенно боялся – она и так еще не вернулась к нему. – Ты хоть меч не забудь.
Она вскинула на него огромные на еще больше загоревшем за эти дни лице глаза:
– А когда я его забывала? – и легким прыжком скрылась внизу.
Марс сжал кулаки, чтобы не устремиться за ней…
Гайя неслышными шагами шла по кораблю, спустившись туда, где от моря ее отгораживали только досчатые стенки. Она не пожалела, что ни под каким предлогом так и не разулась – ступать босыми ногами по затхлым лужицам было бы неприятно. Она поморщилась – под ногами прошмыгнуло несколько откормленных крыс. Ее ухо, помимо крысиных лапок, уловило еще какое-то шевеление впереди. Глаза девушки, отлично видевшие в темноте, выхватили тяжелый кованый замок на небольшой двери в самом носу корабля, где борта неумолимо сжимались с обоих сторон, преврашая проход в узкий лаз.
Она услышала звон цепей, несколько глубоких вдохов.
Держа меч наготове, она пригляделась к замку и пожалела, что волосы еще не отросли настолько, чтобы вернуть на место свои любимые шпильки. Выпрямилась и с размаху выбила дверь ногой, держа наготове меч.
Хорошо, что Гайя, одинаково владея обеими руками, в самый крайний момент перебросила меч в левую руку – когда правой осматривала замок. Потому что навстречу ей полетела прямо влицо ржавая цепь, которую она едва успела перехватить и намотать на руку.
Гайя выдохнула и подняла голову – на нее сверху смотрели светло-синие ясные глаза. Мужчина, стоящий перед ней и одетый только в разорванные цепи на руках и ногах, был на пару дигитусов выше Рагнара и чем-то неуловимо похож на него: сильная линия челюсти, высокие скулы, волевой подбородок, завораживающие глаза василькового цвета в обрамлении на удивление черных пушистых ресниц под резким изломом таких же черных бровей и невероятно светлые коротко стриженые волосы…
Он оглянул девушку с головы до ног и прищурился:
– Ты кто?
– Старший центурион преторианской гвардии.
Мужчина вздрогнул и на мгновение его взор затуманился, но тут же снова стал холодным и ясным:
– Может, отпустишь цепь тогда? Или ты продалась сирийцам?
– Сирийцы на дне моря.
– Вот как? И кто им помог?
– Мы. Все. А ты кто такой? – поинтересовалась она. Но цепь выпустила, потому что все равно было бессмысленно надеяться удержать такого гиганта за одну руку. Если бы он захотел, то уже давно бы мог бы ее отбросить в сторону – Гайя прекрасно чувствовала, что он рассматривает ее, как мелкую козявку. Впрочем, рядом с ним, высоким, широкоплечим, сложенным из одних только натренированных мускулов, она и правда выглядела хрупким подростком.
Мужчина перевел взгляд на ее доспехи – и снова как будто обжегся, провел рукой по коротким, пепельно-белым волосам.
– Я должен тебе сказать… – его голос, с легкой хрипотцой, мужественный и выразительный, звучал слегка неуверенно. – именно тебе… Что-то очень важное…
– Я слушаю, – она заглянула ему в глаза, стараясь говорить как можно мягче.
– Не помню… Цербер и все приспешники Аида, – мужчина с такой силой ударил в деревянную переборку кулаком, на запястье которого болтался обрывок цепи, прикрепленной к широкому наручнику, что две доски проломились.
– Эй, – остановила его Гайя. – Хорошо, не борт проломил.
Он с досадой глянул на нее…
Женщина, да еще такая потрясающе красивая. Ошибка первого мгновения, когда он принял ее за молодого новобранца, тут же сошла на нет. Такой гордой осанки, такого пронзительного взглда не бывает у юнцов.
Да и голос ее – негромкий, но бархатистый, обволакивающий, ласкающий и манящий, никак не вязался с доспехами, украшенными на груди знаками отличия старшего центуриона. Он не настолько давно покинул рим и не настолько выжил из ума, чтобы не понимать, кто перед ним. Но вот почему все это было так ему знакомо? Почему вид этой хрупкой девушки в боевых доспехах так подталкивал его что-то сказать ей?
Он мучително размышлял, чувствуя, как поднимается по затылку снова разламывающая и нудная боль, от которой его не смогли избавить знахари египетских пустынных кочевников.
– Как ты оказался именно здесь? Ты такой огромный, что даже странно, что не посадили на весла.
– Им виднее.
– Ты наказан?
– А сама как думаешь?
– Но ты не избит. Значит, у них был резон не портить тебе шкуру.
– Продавать везли.
– Кому? В лудус? Но ты же очень чисто по-латыни говоришь. Ты римлянин?
Он кивнул неопределенно. Да и что сказать ей? Он уже и забыл, как мальчишкой бегал босыми ногами по нагретым камням бесконечных лестниц и взвозов родного города. Он помнил себя и молодым солдатом – совсем зеленым, со сбитыми ногами и ноющими от тяжести доспехов и груза плечами.
Что-то попытались еше на привале легиона сказать его товарищи про мать, которая, мол, не погнушалась переспать с каким-нибудь гладиатором или вольноотпущенником-охранником. И он ринулся в драку не оглядываясь – и, наверное, убил бы голыми руками, если бы не растащившие их взрослые легионеры. У хмурого от усталости врача оказались все четверо – он и его обидчики. Пока заживали рассеченные лица и сломанные ребра, они успели сдружиться… Мужчина вздохнул – он прекрасно помнил, что из их неразлучной четверки жив только он… В своих несущихся воспоминаниях он шел военными лорогами, теряя друзей и приобретая ярость воина.
Помнил, как учился говорить с незнакомым выговором, целые дни проводя с высокими, светловолосыми пленниками из далеких сесерных стран, расположенных еще дальше Альбиона, за землями пиктов и бриттов. И оказался в жаркой и лживой стране, уставленной треугольниками молчаливых пирамид – в длинных кожаных штанах и плаще из волчьего меха, с отросшими ниже лопаток волосами, которые, по мнению его командиров, были совершенно такими же, как у северных варваров.
А вот дальше… Что он там делал? С чужим именем, чужой жизнью. Торговал оружием, украшениями – это ли занятие для воина. Что же заставляло?
А после – жестокая, унизительная в своей беспомощности боль, терзающая его спину, грудь, плечи, налипший на открытые раны песок. Пропахшая верблюжьей мочой кибитка. Верблюжье молоко у рта, и он тянется за этим бурдюком, пытаясь сделать хоть один глоток разбитыми губами. И мучительная не менее, чем физическая боль, мысль – а что он не успел? Что-то важное. Но что?
Это «что-то» заставило его, как только ноги начали держать, уйти через пустыню – вперед, туда, куда его гнала мысль о чем-то незавершенном.
И вот он здесь, на триреме, стоит перед юной красавицей в доспехах старшего центуриона. Она острижена… Он снова провел рукой по отросшим волосам – длинные казались ему чужими, как и штаны, и он был даже рад, когда кочевники обрили его наголо, чтобы добраться до страшных ран на его голове, скрытых сейчас под оставшимися все такими же густымии волосами. «Неужели девчонка тоже валялась вот так, с окровавленной головой, не в силах подняться, чтобы отлить не под себя, захлебываясь собственной рвотой? Да что же ты, Арес, творишь, если таких девчонок посылаешь под вражеские мечи… Но вроде волосы-то у нее ровно лежат, шрамов особых не видно на голове. Хотя брови-то надсечены. И не раз» – он цепко оглядывал девушку, собираясь с мыслями.
– Идем наверх, – махнула она ему головой. – Цепи снимем. Ключи мы захватили. А не подойдут, я и так раскрою, наконечником стрелы или ножом. Пошли.
Он стоял соляным столбом, не в силах заставить себя пошевелиться – не хотел, чтобы она почувствовала зловоние, исходящее от его много дней немытого тела, насквозь пропотевшего в узкой каморке на самом носу триремы, прогревающимся на палящем солнце подобно метрету с вином, выставленным перебраживаться в уксус. Он знал, что весь загажен, потому что руки были скованы так, что он не мог дотянуться до укромных мест своего тела – и вот только тут и оценил традицию держать гребцов и прочих пленников на кораблях полностью обнаженными. Щетина, которой он зарос, раздражала его не меньше – все же годы службы в римской армии приучили его к определенному порядку.
Гайя взглянула на мужчину еще раз – и все поняла. Ей не надо было растолковывать его страдания – помнила и Рагнара, выброшенного из карцера и обмывающегося у водоразборника.
– Знаешь, все отмывается. Думаешь, остальные выглядели лучше? В конце концов, и я могла бы оказаться на их месте.
Он с благодарностью взглянул в ее понимаюшие глаза, поразившие его своими кошачьими переливами в полутьме трюма.
– Как тебя звать? – она шла впереди узким коридором, перешагивая через ребра корабля и шлепая по лужам.
– Кэмиллус. Можно просто Кэм.
– Откуда? Ты так и не сказал.
– Родом из Рима. Про выговор ты права. А вот так? – и он произнес крайнюю фразу так, что Гайя явственно услышала Рагнара.
– Британия? Что-то северное. У нас есть оттуда парень в когорте. Ты там воевал? Или мать оттуда? Отец?
Кэм молчал, и она обернулась, снова встретившись с его светло-синими глазами. Они вышли уже на свет, и тут Гайя увидела, что его волосы не просто светлы – они были абсолютно седыми.
А тело было не столько грязным, как ей показалось в полутьме, сколько покрыто густой вязью татуировки, но с совсем иным узором, ничем не напоминающим письмена на руке Рагнара или замысловатый узор на щеке Тараниса.
– Что означает твоя татуировка?
– Повелитель скорпионов.
– В смысле?
– У некоторых народов считается почетным быть укушенным скорпионом.
– Ты сам прошел такое испытание? Дал себя укусить скорпиону?
– Я похож на умалишенного? Они сами пришли. Много. И кусались, как хотели.
– Что не прогнал? Они же боятся верблюжьей веревки. Можно просто ночевку этой веревкой окружить и все.
– Откуда познания? Читаешь много?
– Не очень. В основном приказы. А веревка… Ну в рейдах же ночевали. Ребята, те кто дольше моего в Сирии пожил, подсказали.
