Текст книги "Невеста смерти (СИ)"

Автор книги: Елена Вихрева

Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 71 страниц)

– Марс! – она бросилась к нему, вышедшему к ней в сопровождении одного из подручных Друза.

Он улыбнулся ей:

– Видишь, все хорошо, – и слегка пошатнулся, вдохнув свежий воздух после ямы и смешавшийся с легким ветром запах духов Гайи.

– Вижу, – она подхватила его под руку, заглянув на его обнаженную спину и содрогнувшись при виде коричневого от крови сублигакулюма.

– Ренита там уже возилась, – успокоил ее Марс.

– Вижу, – успокаиваясь, проговорила она, убедившись, что все рассечения аккуратно промыты и смазаны. – Командир разрешил отвезти тебя ко мне домой. Долечиваться. Хорошо, Кэм настоял на колеснице. Куда тебе верхом сейчас…

Она накинула ему плащ на плечи и, когда он неожиданно легко вспрыгнул на колесницу, хотела обхватить его рукой за талию, но быстро поняла, что спина рассечена до самого низа:

– Возьми меня за талию. Сам знаешь, я медленно ездить не умею. А они, – она кивнула на двух крупных белых жеребцов той же породы, что использовались у них в когорте. – А они не любят. Так что держись!

Едва оказавшись дома, она загоняла рабынь приказами – и устроила Марса с всеми возможными удобствами.

– Вот мазь, Кэм для тебя передал. Кстати, этой мазью мне удалось легко залечить все татуировки. Она снимает всю боль и не оставляет следов от повреждений. Ложись поудобнее на животе, разотру.

– Можно подумать, я могу на чем-то другом сейчас лежать, – проворчал Марс, с наслаждением подставляя ей спину.

Он лежал совершенно обнаженный, потому что окровавленный сублигакулюм Гайя с него сорвала, когда отмывала от засохшей крови и той грязи, в которой он успел измазаться в яме, несмотря на заботы Рениты, которая примчалась сразу же со своими корзинками и фляжками.

Марс слышал, как она попререкалась с Друзом, настаивая, чтобы его отдали ей на лечение, а не бросали в яму, но Друз был непреклонен:

– Да пойми! Есть приказ! Положено так. На нас же смотрят все! Велено так поступить. Неужели ты думаешь, что я столб соляной?! И сам его туда засунул?

– Лоб ты точно твердокаменный! – шипела врач.

– Ренита, – с угрозой, но тоже негромко отвечал ей Друз. – При всем уважении и к тебе, и твоему состоянию… Еще слово, и я тебя отправлю восвояси. А спину ему промыть и смазать сам сумею.

– Нет! – отчаянно выдохнула врач, и вот уже она накрывает его горящую спину чем-то влажным и прохладным.

Марс даже забылся под ее умелыми руками, а после и заснул.

И проснулся, когда Друз окликнул:

– Эй, счастливчик! Кажется, тебе отпуск выпал вместо хорошего урока. Да ладно, заслужил. Видел бы ты все, что мы нарыли на эту Луциллу. Я б лучше козу своей бабушки бы поцеловал.

Марс нежился под руками Гайи:

– Еще немного, и я замурлыкаю от счастья.

– Да уж, счастья у тебя мешок.

– Гайя, родная моя Гайя! Я жив, я с тобой, и ты меня всего ласкаешь! Да что еще желать?!

– Наверное, и правда нечего, – насмешливо сказала она и протянула ему чашу. – Разве что молока и выспаться.

– А ты?

– На работу. А ты спи и выздоравливай. Мне придется уладить все, что мы с тобой натворили.

Дворец встретил ее новой волной сплетен – там не теряли времени даром.

– Этого красавчика старшего центуриона ликторы иссекли розгами.

– Да что ты? Старшего центуриона? Героя войны?

– Он что-то там нарушил. У меня двоюродный племянник знаком с сестрой одного из ликторов. И то рассказывал. Что мол, у них в когорте все так строго, все так по закону, что уж если кто виноват, то накажут, будь он сам префект спекулаториев.

– И что, и префекта отлупили?

– Нет, на него не хватило розг. Об Марсиуса Гортензия обломали все! Все четыре связки фасций!

– Неправда, восемь!

– Постойте, как как бы префект спекулаториев бы отдал приказ о лупке самого себя?!

– А и правда…

– Ой, да что вы все говорите!

– Он и Марсиуса не он приказал.

– А кто же? Сам попросил?

– Октавиан! Только я вам ничего не говорил!

– Из-за того, что позволил себе выходку на празднике?

– А ты что, не видела. За кем он погнался? За это самой Гайей Флавией!

– Бесстыжая! Все ей мало. Она же с самим императором ночь накануне провела!

– А при чем тут она? Не она ж за Марсиусом бежала.

– И все равно, почтеннейшие квириты! Прыгать с парапета это так не женственно!

– А что ж мы все хотели…

Гайя повела плечами, как будто слова падали на нее мокрыми липкими осенними листьями. Отыскала глазами Луциллу, или правда потерянную и раздавленную случившимся, или умело изображающую горе. Женщина была окружена целой толпой сочувствующих женщин, сокрушавшихся по поводу непостоянства красивых военных.

Гайя была готова завести с действительно вызывающей жалость женщиной заговорить как можно теплее и даже попытаться подружиться с ней, чтобы довершить начатое Марсом расследование. Но едва Луцила увидела ее, как выражение вселенской скорби сошло с ее заплаканного личика и выглянула истинная фурия:

– Ты!!! Дрянь! Мало тебе мужиков в когорте! Ты увела моего милого, дорогого Марса!

– Успокойся, Луцилла, – протянула к ней руки и улыбнулась Гайя. – Все не так, как ты думаешь…

– Нет! Не подлизывайся! Лошадь ломовая! И зачем ты вообще во дворце оказалась? На тебе же воду возить! Из твоего паллия три моих можно сделать! И как такие маленькие ножки такую тушу воловью таскают?

Гайя приобняла Луциллу:

– В тебе сейчас говорит гнев. А он плохой советчик. Ты же сама устыдишься своих слов. Не надо, милая Луцилла. И ведь Марсиусу пересскажут все твои слова. И даже гримасы покажут, – она, все понижая голос, пыталась уговорить Луциллу.

Но та что-то увидела и услышала свое:

– Ой, да ты же Невеста смерти! Та гладиаторша! О которой гудел Рим! Это тебя Марс, мой Марс унес с арены прошлой осенью!

– Успокойся, – не на шутку перепугалась Гайя. – Ты что-то путаешь. Я долго воевала в Сирии, и вернулась в Рим совсем недавно.

– Лжешь, – зашлась в истерике Луцилла.

Гайя обвела собравшихся плотным кольцом людей своим чарующим взором и сказала как можно более сочувственно:

– Бедняжка! Она тронулась умом. Потеряла мужа. А тут такое досадное происшествие. И, может, она пила частенько неразбавленное, пока грустила о безвременно ушедшем супруге?

И языки заработали крепче мельничных жерновов:

– Больна! Точно больна!

– И пила! Метретами!

– Рехнулась с горя, бедненькая.

– Столько горя, а после столько радости, и снова удар по нервам. Вот и не выдержала.

– А женский мозг вообще слабый.

К ним уже пробивался личный врач Октавиана, пощупал пульс у бьющейся в истерике Луциллы:

– Разлитие черной желчи. Идем, голубушка, я займусь тобой.

– Куда он ее увел? – возник новый шквал обсуждений, и Гайя, никогда с этим не сталкивавшаяся, с содроганием услышала о способах лечения буйнопомешанных…

Единственное, на что надеялась она – это то, что мнения людей о медицине несколько не точны, как, например, о ее личной жизни и императора… Ей искренне не хотелось, чтобы Луциллу обрили наголо и держали в холодной ванне.

Луцилла удалилась, и о ней тут же забыли. Теперь уже жалели Марса – известие о том, что ему выдали сорок розг, невероятным образом переплелось с новостью о сумасшествии Луциллы. И все судачили:

– Одна невеста удрала прямо накануне свадьбы. Вторая рехнулась, и тоже внезапно. Что-то с ним не так. Может, они обе что-то увидели и узнали? Да уж, никто теперь не решится стать его невестой. Так смерти в женихи и достанется где-нибудь в бою. Говорят, воин он отчаянный, каких поискать…

Гайя едва сдержала усмешку – свое прозвище Невеста смерти она помнила хорошо. Да и странный сон про то, как едва не вышла замуж за Аида – тоже.

Терять Луциллу было не с руки – они с таким трудом установили благодаря дотошности Друза, что Луцилла была не столь невинна. Милая вдовушка не стеснялась брать наличные, и не только в сестерциях, но в динариях за то, что не возражала, что «друзья» ее покойного мужа продолжали беспрепятственно пользоваться ее виллой. Что особенно покоробило всех спекулаториев, это то, что супругу-то как раз Луцилла представила наемников как своих дальних родственников, приехавших из Остии и решивших открыть в Риме свое дело, да вот только что-то не складывается…

Гайе и самой стало интересно пообщаться с кареглазой красавицей – как у внешне недалекой молодой женщины хватало ума и такта, житейского чутья так искусно лгать супругу, которого, судя по успехам его торговли, особо дураком-то и язык не поворачивался назвать. У Гайи закралось подозрение, что Луцилла при всей ее житейской хватке и сообразительности, смешанных с природным обаянием, все же имела хорошего наставника, который вовремя подсказывал ей, кому и что проворковать. И лично ей самой было больно за Марса – Луцилла не любила его, а просто хотела получить его высокий статус, а с ним и деньги, которых ей отчаянно не хватало на привычный образ жизни – ее «друзья» стали достаточно скуповаты.

Гайя еле дождалась конца праздника – она помнила все время, что дома ее ждет Марс, и волновалась, как он там. Девушка знала по своему опыту, что мазь Кэма действует безупречно, и вряд ли Марс мучается от боли, но на душе все равно было тревожно. Опять же по себе она знала, как мучительно беспомощное состояние сразу после ранения, когда вдруг внезапно становишься зависим от помощи извне в самых простейших мелочах – а это унизительно. Гайя всегда старалась, сжав зубы, рискуя потерять сознание от боли, но доползти самой до каких-нибудь кустов… Марс тоже был гордым и выносливым – но там были и девчонки-рабыни. И мысль о них тревожила Гайю особенно – она помнила, как липли они и к Дарию, и к Кэму.

Наконец, она смогла вырваться из душного зала на ночной воздух, который тоже нельзя было назвать особенно свежим – Рим стоял на бывшем болоте. Кое-где сохранялись чрезмерно влажные участки, а дальняя оконечность Эсквилина вообще представляла собой трущобы, заканчивающиеся огромными ямами, куда сваливали трупы рабов и животных, присыпая их негашеной известью.

Она предпочла бы промчаться на коне или в крайнем случае на колеснице – но пришлось покорно заползать в лектику, которую несли присланные ей огромные нубийцы, готовые выступить и в роли телохранителей. Поближе познакомившись с этими уравновешенными, умными и слегка насмешливыми ребятами, прекрасно изъяснявшимися не только на родном языке, но и на хорошей латыни, Гайя лишний раз убедилась в прозорливости Фонтея, не стеснявшегося принимать в когорту не только римских легионеров, зарекомендовавших себя в легионах и имевших безупречное происхождение. Нашлось место и Рагнару и с Таранисом, и этим африканцам. Пока что из них всех в строю и в форме стоял только Таранис. Гайя как-то поинтересовалась у нубийцев – а не больно ли им, что новая родина, дав им свободу и гражданство, требует оставаться под маской рабов? Они только невозмутимо повели мощными эбеновыми плечами:

– Но это же лучше, чем наняться в подручные фуллона? У себя на родине мы были воинами, воинами служим и здесь. А воин не выбирает.

Они доставили ее домой и отправились ужинать и спать – пока что они жили в ее доме, где пользовались достаточно хорошими условиями. Гайе просто не позволила бы совесть и у себя дома за закрытыми дверями продолжать заставлять их исполнять отведенные роли. А вот к общению с остальными спекулаториями нубийцы и не стремились, предпочитая проводить время в своем тесном кругу. Исключение они составили только для настойчивых девчонок, искренне считавших их своими товарищами по несчастью – домашними рабами. Гайя, безусловно, знала, что твориться у нее в задней части дома – но не возражала, только удивлялась: нубийцев четверо, а девчонок двое.

Она прошла не в свою спальню, а сразу к Марсу – так хотелось его увидеть. Марс дремал, но на ее беззвучные шаги все же приподнял голову:

– Знаешь, я тебя кожей чувствую.

Она подсела к нему:

– Болит?

– Нет. Разве что плечи затекли лежать на животе весь день. Неудобно просить, но, может, разотрешь?

Она глянула на его плечи – хвататься там было не за что, вся кожа в неглубоких, но длинных порезах от ивовых прутьев, вымоченных в морской воде.

Гайя помолчала в оцепенении, но нашла выход – сбросила мешающий ей паллий, сняла кольца, взяла со столика сосуд с мазью. Марс вздрогнул от первого прикосновения – а затем расслабился, уронил голову на подушку и пробормотал чуть хрипло:

– Да я бы согласился, чтоб они меня на ломтики покромсали, лишь бы ты со мной вот так возилась, милая моя Гайя…

– Не надо, – совершенно серьезно и встревоженно оборвала она его.

– Ну хорошо, – согласился он, слегка поводя мышцами под ее руками, словно пробуя их.

Марс дождался, пока она вотрет всю мазь ему в спину и плечи, и схватил ее руки своей ладонью, когда она поправила ему подушку, стал покрывать поцелуями, подтягивая к себе так, чтобы подниматься губами к локтям, а затем и плечам.

– Гайя… – его голос стал низким и хриплым, полным чувственности.

– Марс, что ты творишь, – она попыталась освободиться от его цепких и сильных рук.

– Ничего. Просто люблю тебя, красавица моя, и хочу быть с тобой прямо сейчас.

Он приподнялся на постели, слегка поморщившись от боли, но не оставляя рвения, и стал расстегивать фибулы ее столы, обнажая плечи и грудь. Гайя не стала сопротивляться, боясь причинить ему лишние страдания – так же, как совсем недавно уступила Кэму перед тем, как окончательно потерять голову. Она запоздало подумала. Что теряет ее и в этот раз, и не готова к тому, чтобы не контролировать ситуацию – но голова закружилась от усталости и небывалых ощущений, которые дарил ей Марс своими прикосновениями и поцелуями…

И он утянул ее на постель, а затем накрыл своим большим и сильным телом, спеленал по рукам и ногам нежными объятиями. Гайя хотела было ухватиться за его плечи – ей хотелось слиться с ним в едином движении – но вовремя спохватилась, что плечи Марса все изранены, и обвила ногами его бедра, отвечая на каждое его движение.

Забывший уже о собственных ранах Марс еще долго благодарно ласкал и целовал любимую и все шептал:

– Гайя, моя милая и родная… да я благодарен командиру и ликторам, что они подарили мне этот день рядом с тобой…

Замечательная мазь Кэма, хороший уход и природная живучесть Марса сделали свою работу – пролежав у Гайи дома пару дней, он на третьи сутки все же встал.

Марс боялся спугнуть свое счастье – он дожил до того долгожданного момента, когда Гайя сама первой обняла его и поцеловала, а затем робко юркнула к нему под простыню, вернувшись из дворца. Он спал, хотя и вполглаза – Марс безумно мучился оттого, что он вынужден прохлаждаться обнаженный по пояс и натертый мазью от шеи до ягодиц, в то время, как Гайя вынуждена одна продолжать выполнять задание, которое они едва не провалили из-за его горячности. Но он проснулся, едва заслышав ее легкие шаги на крыльце и в атриуме – и даже не ее скорее, а носильщиков-нубийцев, а ее негромкий усталый голос, отдающий распоряжения управляющему, чтобы он как следует покормил ребят и проследил, чтобы они спокойно отдохнули.

– Ты не поторопился? – осторожно поинтересовалась Гайя, стараясь казаться как можно спокойнее, чтобы не показать Марсу, как же ей не хочется отпускать его.

– Это же такая ерунда, – с таким же напускным равнодушием ответил ей Марс, которому тоже не хотелось покидать дом Гайи, а еще меньше хотелось покидать ее объятия, которыми она вознаграждала его за все страдания.

Они оба были слишком гордыми – и каждый не мог вымолвить такую простую фразу: «Останься со мной!»

Гайя с тоской смотрела, как он затягивает подпругу своего коня – и не могла разрешить себе кинуться к нему, схватить за взбугрившиеся от напряжения предплечья, посмотреть в глаза – и пропасть окончательно. Она лишь кивнула ему:

– Осторожнее там.

А Марс ждал, что она сама его окликнет, предложит остаться – ведь это был не его дом, и он не мог напрашиваться.

– Ты тоже, – посмотрел он на нее, а про себя подумал: «Дожить бы нам обоим до рассвета…»

* * *

Гайя в очередной раз окинула наметанным взглядом дворцовый триклиний. Все шло, как обычно – собравшись на пиршественных ложах в компании по интересам, цвет Рима ел, пил и судачил. Все эти люди были неплохи сами по себе – кто-то родовит так, что его предок чуть ли не из одной миски ел с Нумой Помпилием, а кто-то пробился наверх исключительно своим неимоверным усилиям в торговле, политике или на полях сражений. Гайе повезло – она была и родовита, и отмечена боевыми заслугами, как и Марс.

Но вот послать ей в помощь никого, кроме Марса, префект и не смог:

– Да пойми ты, почему я так озверел. Сам себя, честно говоря, клял… не хотел тебе признаваться. Да ты ж в душах читаешь, – он нервно вышагивал по штабной палатке. – Жалко мне этого Марса стало еще в тот момент, когда он попросил тебя не наказывать и обещал вынести все кары мира.

– Что? – выдохнула одними губами Гайя.

– Да что слышала, – рыкнул он беззлобно, сам не понимая, чего же хочет лично он, видя и понимая, как мучаются два его лучших офицера.

Фонтей заметил взаимную симпатию Гайи и Марса несколько лет назад, когда понял, что их армейская дружба перерастает в нечто большее, вместе с тем, как из ободранного сорванца прорезается потрясающей красоты и совершенных форм девушка. Но Гайя, так и не осознав до конца своей привлекательности, была со всеми ровна и приветлива, а ничего лишнего никому не спускала – и била без слов, но с таким взглядом, что надолго охлаждала горячие головы во всем легионе. И только в Риме, надев впервые на его памяти женское платье, и входя в роль племянницы императора, она позволила своей женственности выйти наружу – что и скосило Марса окончательно. Сначала Фонтея это позабавило и обрадовало – и он послал в лудус на ее прикрытие именно Марса, рассчитывая, что тому будет легко показать свою к ней симпатию и даже вожделение, даже изображать ничего не придется. Но в декабре он чуть не лишился Гайи – до сих пор перед глазами ее белоснежное ледяное лицо и запавшие глаза: «Да я на любое задание готова, командир! И чем дальше отсюда, тем лучше! А стреляют там, так это вообще прекрасно!»

– Хорошо, я и сама понимаю, что Марсу сейчас лучше не показываться в обществе. Луцилла в глазах женской части Рима пострадала по его вине. Сошла с ума от любви…

– Луцилла… А кстати, как она? Ты справлялась?

– Да, – просто ответила Гайя, понимая, что Фонтею Луцилла интересна вовсе не как женщина, а как объект, который они так удачно разрабатывали и вдруг едва не упустили. – Я посетила ее дом. Пообщалась с врачом и заплатила ему. И что самое удивительное, нашу бедняжку Луциллу испугала даже не ванна с ледяной водой водопровода!

– А что же? Перспектива пообщаться с тобой?

– Бритье, – Гайя недоуменно провела рукой по своим волосам, уже падавшим ей волной на плечи после того, как Дарий своим ножом смахнул их начисто в Остийском порту еще перед отправкой их в Сирию. – Она сочла, что самым страшным будет потеря волос.

– И прям удивительно. Марс вот был готов ради тебя голову потерять. Да и потерял в некотором смысле. Но он и к ликторам не дрогнув шел. А она ради него пару локонов пожалела?

Гайя пожала плечами:

– При чем тут ради Марса? Ей же не обещали его вернуть после того, как ее обреют наголо.

– А ты пообещала ей Марса? – прищурился префект, понимая, что Гайя просто так не пошла бы к Луцилле и уж тем более не ушла бы с пустыми руками.

– Пообещала спасти ее красоту. Не дать побрить. Я вовремя пришла.

– У тебя вообще редкий дар появляться вовремя, девочка моя.

– Да? – она приподняла бровь, слегка изломанную давним шрамом, но от этого ставшую более привлекательной своим прихотливым изгибом. – Как бы то ни было, Луциллу не побрили. И не сунули в холодную воду, хотя я тоже там ничего страшного не вижу. И она готова выполнить мою любую просьбу. Она и правда была напугана.

– И как ты думаешь ее использовать?

– Все так же. Вилла. Мы сняли вершки. Но если вилла использовалась как перевалочная база ползущих в Рим со всех концов Ойкумены и всеми способами поганцев, то приползут еще.

– Логично. Тогда наблюдай за этой Луциллой.

– Уже. Я с ней подружилась. Но она чувствует себя опозоренной и правда больной. Пусть отсидится дома. Общаться с безумицей никто особо не рвется. Так что я поскрашиваю ее одиночество.

– Давай. Но учти. От дворца это тебя не освобождает, – он сурово взглянул на свою любимицу, которую был готов прижать к сердцу и расцеловать за ее удивительную сметливость.

– Поняла, – ссутулила на мгновение плечи Гайя и снова распрямилась с гордо вздернутым подбородком. – Одна?

– А кого?! Квинта? Этого круглолицего с веснушками сына огородника?

– Он отважный воин. Умелый. Толковый командир. Ребята за ним в огонь и в воду, – обиделась Гайя за товарища, потому что Квинта она уважала еще и за то, что он прошел свой путь с самого простого пехотинца без доспехов, а к двадцати пяти годам стал центурионом, подарив своим родителям радость до конца дней. Гайя видела их как-то, когда они приехали навестить сына – свободные римские крестьяне откуда-то из Лукании, где сами под стенами города Грумента всей многочисленной семьей с какими-то бесконечными братьями, племянницами, их мужьями, женами и детьми выращивали капусту на продажу. Квинт в них и пошел – трудолюбивый до упрямства, самостоятельный и отдающий всего себя делу, за которое взялся. Но при всем уважении к отважному парню, во дворце бы Квинт потерялся…

– Я не о ребятах. И не о его толковости в бою. Сам видел. А ты слышала, что он говорит, когда в бой идет?! – снова рыкнул Фонтей.

Гайя хихикнула – действительно, та брань, которой Квинт сквозь зубы осыпал и веревки, по которым слетал с крыши в окно, и самих поганцев, слышать было невозможно. А еще более интересно ей становилось, когда Квинт, высказав все свои познания о мужской любви фавнов, вдруг замечал ее взгляд – и тогда его покрытое веснушками скуластое круглое лицо с немного вздернутым чуть закругленным носом становилось пунцовым, как полосы на тоге сенатора.

– Поняла… Разрешите идти?

Фонтей махнул рукой, отпуская ее, но в дверях окликнул:

– Ты бы время выбрала, к Юлии бы зашла. Она там совсем истосковалась. И перед ней я тоже, получается, виноват. Рагнара-то я по службе гоняю.

– Так он вроде не жаловался, – поспешила уточнить Гайя, которая Рагнара и Кэма видела во дворце и на других увеселениях почти ежедневно, и даже успевала быстро перемолвится с ними парой словечек, причем с Рагнаром в первую очередь, потому что его-то в гости и не дождешься обстоятельно поговорить.

– Он не жаловался. А Юлия мне всю плешь проела, какой я безжалостный. Это еще хорошо, его тогда не подстрелили! А то б она меня бы и укусила бы.

– Это заслуга Кэмиллуса. Он закрыл и сенатора, и Рагнара собой.

– А ты его прикрывала. Думаешь, если я с вами не выезжаю, то не знаю подробностей?!

Гайя улыбнулась и посмотрела ему в глаза – она любила своего командира прощала его ворчание и верила ему бесконечно.

– Я обязательно зайду к Юлии, да и почтеннейшую Гортензию тоже рада буду видеть. Но не сегодня точно. Мне уже пора.

Фонтей взглянул на клепсидру, в которой капли воды отмечали прошедшие часы.

– Иди. И береги себя.

– Это уж как получится…

И вот теперь Гайя снова сидела в триклинии, вертя в руках серебряную чашу с разбавленным цекубским. Она мило поболтала с несколькими матронами, улыбнулась легату Клавдию и снова сделал вид, будто захвачена выступлением танцовщиц. Девушки были родом откуда-то из Африки, темнокожие, гибкие, с длинными гибкими шеями, увенчанными маленькими вытянутыми к затылку головами – и тоже обритыми, отчего Гайя порадовалась даже, что нет под боком Луциллы, которая так страстно была уверена, что волосы являются ее главным украшением.

Гайя подумала мимоходом о Рените – та особо и не задумывалась, закручивала в тугой узел на затылке свои длинные, но довольно тонкие и какого-то неопределенно коричневого цвета волосы, такие же, как и ее глаза, похожие цветом и формой на желуди. И все равно невзрачная Ренита казалась Гайе намного привлекательнее ухоженной, завитой и накрашенной Луциллы – хотя бы тем, что в глазах Рениты светилась доброта. И когда она наклонялась над раненым со своим уже вошедшим в поговорку в когорте очередным «маленьким зайчиком», то думала не том, сколько сестерциев ей положено за очередную бессонную ночь.

Гайя отхлебнула из чаши, в которую проскользнувший мимо юноша-виночерпий подлил вина из кратера, которым обносил всех гостей. Она не заметила никакого подвоха – он почтительно налил вина и ее соседям по столу, и дальше отправился, как ни в чем не бывало. Но девушка почувствоала, как ее бросило сначала в жар, а заме в холод и снова обдало даже не просто жаром – все ее тело горело в ожидании прикосновений. Она сначала даже подумала, что на нее напала хворь, которая как-то в лесу подстерегла некоторых ее товарищей по легиону – они набрели на огромный малинник, и принялись есть ягоду прямо с куста. Железные солдатские желудки приняли бы ягоду и с листьями, и даже с ветками, и все остались сыты и довольны, и друзьям набрали в оказавшиеся под рукой котелки – но несколько ребят, переусердствовавших у малинника, кожа пошла красными пятнами и стала страшно чесаться. Они промучились так пару дней, а затем все прошло бесследно, но врач их легиона, к которому Гайя оттащила упирающихся ребят, опасаясь заразы, которая расползется по всем, успокоил, сказав, что бывает так, что не всякая пища нам оказывается полезна. Но за собой Гайя подобного никогда не наблюдала – и уж покрыться почесухой, похожей на следы крапивы, с пары глотков вина точно не могла.

А между тем голова кружилась все сильнее, во рту пересохло, и она отхлебнула еще несколько больших глотков, не в силах видеть перед глазами прохладную розовую влагу и томиться от жажды.

Кэм, стоя позади Марциала, наблюдал исподволь и за Гайей. Он получил указание префекта прикрывать и ее по возможности. Сам он, будучи восстановлен негласно, на уровне документов, в наследных правах и принадлежности к фамилии, пока что не мог в открытую заявить о том, что он Кэмиллус Марциал. И был вынужден охранять своего родственника, прикрываясь личиной воина-северянина, соотечественника Рагнара и собрата по плену.

В самом начале вечера он просто откровенно любовался грациозной, нежной и уверенной в себе девушкой, с удивительной легкостью и остроумием поддерживающей беседу на любую тему и при этом действительно являющуюся украшением зала. Он изящно ела, охотно бросала темно-красные лепестки троянды своего венка в чаши с вином, которыми обносили гостей. Кэм видел, что ее глаза, полуприкрытые густыми и слегка потяжелевшими от краски ресницами для того, чтобы спрятать пронзительный жесткий взгляд, делают свою работу – Гайя внимательно наблюдала за гостями. Но вот Кэм заметил нечто странное – ей как будто перестало хватать воздуха, она приспустила паллий с плеч, а затем попыталась ослабить фибулы столы так, чтобы и она соскользнула по спине так, чтобы открыть ее почти до талии.

Многие знали уже после того купания Гайи в бассейне в термах, о том, что на ее теле нарисованы драконы – но большинство решило, что это сделано временно, и смоется через пару посещений кальдария и очистки кожи стригилисом с хорошим оливковым маслом. О драконах поговорили, а затем и забыли – столько новых впечатлений приносила жизнь дворца, да и сама Гайя дала повода для разговоров своим прыжком с террасы. Теперь уже поговаривали, что и прыгала она прямо на спину коня, и удивлялись, как не переломила ее – все же по сравнению с большинством знатных римлянок, Гайя была высокой и широкоплечей. Это рядом с Рагнаром и Кэмом, да и вообще среди ребят казалась иногда, в особенности без доспехов, совершенно крошечной и тоненькой. Тот же Рагнар мог посадить ее себе на ладонь и поднимать на разминке вместо гири – он проделывал это как-то и в лудусе, но Кэм об этом узнал, естественно, только из рассказов друзей. А вот навещая его, когда он отлеживался после ранения у Гайи дома, Рагнар как раз и развлек его таким фокусом, даже перебросив гибкую девушку с руки на руку над головой. Гайя только посмеивалась счастливым смехом, делая стойку на руках, опершись на огромные мощные ладони Рагнара:

– Твоей будущей мелюзге можно позавидовать! Вот уж не будут гулять сами по себе. Будут лазить по отцу.

Кэм тогда помрачнел, но постарался не показывать друзьям боли, которая полоснула его в душе – он слишком хорошо помнил свое детство безотцовщины. Потому и оттолкнул, не раздумывая, Рагнара, принял в тело предназначенную ему стрелу.

Кэм с возрастом и сам стал задумываться о продолжении рода – тем более, теперь он был не уличным щенком, пробившимся наверх зубами и лапами, а еще и наследником древнего рода римлян, увенчавших себя многовековой славой. Но если он и хотел подарить свое семя, то только в такое лоно, которое сможет выносить ему достойных сыновей – выносить и воспитать. А кроме Гайи, смешивать свою кровь ни с кем он и не хотел пока что – чем дальше наблюдал за жизнью дворцовой знати, ровни себе, тем меньше хотел найти невесту среди них. Да и не был уверен, что юная невеста, в оранжевой фате, осыпанная зернами пшеницы и слегка сбрызнутая на счастье по подолу кровью невинно пострадавшего на празднестве гладиатора, оказавшись с ним наедине в кубикуле, не вылетит с криком о помощи в атриум нагишом, увидев его татуировки.

Он в своей жизни познал много женщин, и далеко не всех по своему желанию выбирал – была и жрица Изиды, да и просто надо было в определенный момент поддерживать репутацию повесы, красавца-варвара, нахального торгового гостя. И только Гайя смогла затронуть его душу, только с ней он вновь ощутил себя сбросившим коросту с души. Умная, сильная и при этом потрясающе красивая, свободная, не боящаяся ничего в жизни – такой он ее узнал в первый же момент их встречи, когда она перехватила рукой цепь, летящую ей же в лицо, а затем и вовсе кинулась за ним в море, решив, что он покончил с собой от пыток. Кэм помнил ее и взбирающейся вместе с ним по снастям к самому верху главной мачты, и беспомощно мечущуюся в жару у него на руках, стянутую бинтами и кашляющую кровью. Помнил он и ее нежные руки, когда настал ее черед врачевать уже его рану.

Кэмиллус продолжал наблюдать за Гайей – и уже с тревогой в душе. Уж очень свободно она раскинулась на пиршественном ложе, задевая обнаженным плечом спину сидящего рядом немолодого, красивого статью состоявшегося и уверенного в себе человека, известного юриста и оратора, часто и помногу выступающего на Форуме с пламенными речами, прославляющими Октавиана и мудрость его решений.

Вот она повернулась так, что он смог увидеть ее лицо – и ему все стало понятно. Не случайно он несколько лет посвятил тайной страже императора, мотался по Египту и Сирии – видел, что может сделать с женщиной невинный внешне яд, практически не заметный в вине, не выдающий себя ни запахом, ни вкусом, но сводящий женщину с ума, превращающий ее в обезумевшую вакханку, жаждущую животного плотского наслаждения. И без того бледная, сейчас Гая была совершенно мраморной статуей, и лишь на скулах играли пятна яркого румянца, такого же цвета, как и троянда в ее венке. Ее глаза уже не были прикрыты ресницами, да и не смотрели тем самым ее знаменитым взглядом положившего стрелу на тетиву лучника. Они были широко распахнуты, мерцали зеленоватым огнем и влажным блеском. Ноздри тонкого, слегка вздернутого носика девушки трепетали, как у хищной пантеры или тигрицы, почуявшей добычу.