Текст книги "Невеста смерти (СИ)"

Автор книги: Елена Вихрева

Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 71 страниц)

Глава 4

– Это тебе, – протянул Рените Таранис душистый цветок, похожий на тот, что дарил в прошлый раз, но другого цвета, более яркий.

– И что мне с ним делать? Он не того сорта.

Кельт озадаченно взглянул на нее:

– Тебе не нравится? Но у нее такой нежный цвет! Совсем, как у тебя…

Она посмотрела на него из-под свисающего на лоб покрывала:

– При чем тут я? Просто отвар лепестков белой троянды считается неплохим слабительным, а красной закрепляет желудок. А масличные сорта бывают только светло-розовыми, но не все розовые цветки годятся на то, чтобы из них отжать масло, да и много их надо, несколько корзин.

– Тебе принести три корзины этих цветков? Пять? – он совершенно не шутил.

– Не надо. Это масло проще купить готовым, его сложно получить, это же не оливки.

– А просто так тебе цветы не нравятся? – Таранис осторожно приблизился к ней, поднеся душистую и прохладную шапочку цветка к ее груди. – Она правда на тебя похож. Сверху прикрывается шипами и зубчатыми листьями, а на самом деле нежная и красивая.

– Она и правда красивая. И пахнет хорошо, – она послушно вдохнула аромат цветка, ткнувшись кончиком носа во влажные и густо переплетенные лепестки.

– Как и ты, – он обнял ее и, не почувствовав сопротивления и осмелев, провел лепестками по ее груди, шее, пощекотал ухо.

Она засмеялась очень тихо, но искренне и доверчиво прижалась к его обнаженной груди.

– Знаешь, меня так еще никогда не благодарили за лечение.

– Ты неподражаема, – рассмеялся он, продолжая целовать женщину и как бы невзначай распутывая ее покрывало. – Что же ты снова так укуталась?

– Прохладно…

– Да? Тогда я согрею тебя. Своей любовью.

– Не надо, – вдруг, как вспомнив что-то, вздрогнула она крупной дрожью.

Он остановился:

– Хорошо. Если тебе все это неприятно, я не буду тебе мешать. И на боях буду еще осторожнее, чтобы не досаждать своим присутсвием.

– Мне кажется, что беречь себя тебе надо в любом случае. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело, видеть ваши страдания, боль, кровь? Я же не мраморная! Я же всю эту боль чувствую как свою, – она в сердцах бросила на стол пестик, он покатился к краю, но Таранис успел подхватить медную вещицу и не дал ей загреметь на весь валентрудий.

– Знаю, любимая. Не думай, что если я по римскому мнению, дикарь, то я дикарь на самом деле. У себя на родине я был командиром отряда, защищавшего нашу священную дубовую рощу.

– И как роща? – вздохнула она, не подумав, и тут же осеклась. – Прости. Прости, пожалуйста.

Она спрятала лицо на его груди, прижимаясь к его прохладной после умывания ледяной водопроводной водой коже, неровной от старых и новых шрамов, пересекающих друг друга.

– Прости. Раз ты здесь, то… – и она неожиданно для себя стала целовать эту грудь, такую широкую и такую надежную, чувствуется, как он тоже согревается под ее губами и как его руки снова смыкаются на ее спине.

– Нет. Это не одно и тоже…

Таранис обнимал любимую, но в его памяти одна за другой всплывали картины, которые он старался забыть эти годы.

Безумная, продымленная, в сполохах пламени душная летняя ночь. Подступающий к священной роще огонь, летящий по сухой траве выжженного солнем луга. Хлопанье крыльев и испуганное ухание обитающих в дуплах сов, не желающих покинуть своих совят, еще не вставших на крыло. Суровая решимость старцев-жрецов, намеренных сгреть вместе со своим святилищем, но не оставить свои знания чужеземцам в блестящих шлемах и кроваво-красных плащах.

Он тогда с отчанием смотрел, как один за другим падают на сухую, вдыбленную ногами подстилку из ломких дубовых листьев и желудей его воины, пытаясь обломить древки римских дротиков. Те, кто еще оставался на ногах, в основном были ранены, и не по разу, как и он сам. Они на ходу перевязывали наскоро друг друга и продолжали отстреливаться. Таранис понимал, что запаса стрел им хватит – было бы, кому стрелять. Но, к сожалению, римлянам удалось пробить стену из толстых бревен, которой было прикрыто святилище, и теперь его защитники были просто как на ладони, в отличие от успевших окопаться римлян. Поэтому стрелы кельтов не всегда достигали цели – несмотря на то, что его воины могли поразить в глаз ястреба-стревятника, собирающегося покуситься на совенка-подлетка.

Он раздраженно обломил очередную стрелу, зубами выдернул из предплечья наконечник и ругнулся – теперь будет чуть сложнее удерживать тяжелый тисовый лук. Окинул взглядом своих ребят – как же мало их осталось. Но роща еще стояла и огонь к ней пе подобрался, потому что часть его воинов сбивала пламя с травы пучками веток этих же дубов – святотатство, но шанс сохранить всю рощу.

Они и правда ее отстояли – как, он бы и сам не смог рассказать: шатаясь от дыма и усталости, они встали плечом к плечу на черной, кое-где дымящейся луговине, сами такие же черные от дыма и крови. И слаженыыми залпами своих луков заставили римлян отступить, согласиться на переговоры.

Предутренний туман, подаривший ему желанную прохладу. Осознание того, что надо пройти еще несколько шагов, и впереди криница, полная свежей воды, родная хижина, где ждет его мать, которая обмоет и перевяжет раны – чтобы завтра он снова заступил на охрану рощи, откуда его только что сменил товарищ, подоспевший со свежими силами. Таранис передал ему пост только после того, как удостоверился, что уцелевшие воины его отряда в надежных руках двух немолодых, но еще крепких и рассудительных женщин, специально пришешедших сюда с новым отрядом, чтобы помочь раненым.

Стрела пропела так тихо, что он даже не понял, что вдруг ткнулось в его грудь, только увидел совсем близко-близко колпачок от прошлогоднего желудя и успел подивиться, какой он ребристый и шишковатый… А очнулся уже в клетке, которую сопровождали римские солдаты.

Рените он всего этого не сказал. Только обнял покрепче и прошептал:

– Роща и сейчас стоит. Наши жрецы пообещали слишком страшные проклятия тем, кто ее тронет.

* * *

Гайя с наставником, чтобы не терять драгоценное время тренировок, решили использовать хотя бы те возможности, которые у нее есть сейчас, и отправились метать ножи. Присоединился к ним и Рагнар, который тоже снова не мог участвовать в тренировках полноценно.

Марс время от времени бросал на них через весь двор ревнивый взгляд – как бы ни заверял его друг, но Марс все равно был уверен, что потрясающе зеленые глаза северянина, его разрисованное тело и длинные светло-пестрые волосы могут свести с ума любую девушку.

Гайя раз за разом посылала ножи точно в цель, обогнав даже наставника, хотя она бросала левой рукой и не могла даже как следует развернуть корпус.

– Как ты умудряешься точно направить нож, бросая снизу и даже не напрягая руку выше локтя? – удивился Рагнар.

– Могу показать.

Они наслаждались каждой возможностью поделиться друг с другом своими знаниями – потому что понимали, что другого шанса может и не быть. Гайя так увлеклась, что забыла о вывихнутом плече, но попытка бросить нож в кувырке отозвалась нещадной вспышкой боли, несмотря на очень прочную повязку, сделанную Ренитой перед тренировкой.

Рагнар заметил, как дернулась девушка, хотя она не издала ни одного звука.

– Все же больно?

Она промолчала, отрицательно мотнув головой, заставляя рыжие кудри, собранные на макушке, окружить ненадолго ее голову целым солнечным диском. Рагнар наклонился к ней с высоты своего роста:

– Ты такая гордая, что не можешь признаться даже мне. И напрасно. Я и сам не люблю звать на помощь, но это не значит, что сам ничего не чувствую. Давай слегка разомну плечо.

Она согласилась и присела по его настоянию на выступ стены. Он оглянулся по сторонам и как бы невзначай проговорил так, чтобы слышали его только Гайя и наставник:

– Когда шел сюда, случайно слышал разговор оружейника с кем-то. Голос не узнал. Но вот сам разговор…

– А оружейника ты хорошо узнал? Уверен? – переспросила Гайя.

– Не удивлен, – хмыкнул галл.

– Или я что-то не понимаю, может, это просто нехватка знаний латыни. Но мне показалось, что гость говорил оружейнику, чтобы тот передал ланисте, что тот, – он осекся, натолкнувшись на внимательный и ставший непривычно жестким взгляд Гайи.

– Продолжай, – кивнула она, не отстраняясь от его рук, и замечая, какие бешеные взгляды метает Марс в их сторону через весь тренировочный дворик.

– Понимаешь, – тщательно подбирал слова Рагнар. – Если я правильно понял, то ланиста должен позаботиться о том, чтобы подготовить гладиатора, способного устранить цезаря.

– Как? Где гладиаторы, где цезарь? – скептически заметил наставник. – На арене метать хоть копье, хоть те же ножи в ложу цезаря бессмысленно. Там же преторианцы стоят выученные, они собой прикроют. А солдаты охраны расстреляют из луков. Это же не первый раз, насколько я знаю, идея возникает.

– Нет, – покачал головой северянин, и серебряные подвески на кожаном шнурке, стягивающем его волосы в косу, скользнули на грудь и сверкнули в лучах солнца. – Там что-то другое имелось ввиду, я не расслышал дальше. Они вроде собирались бунт поднять и под шумок проникнуть в его покои и убить. Или отравить?

– Проникнуть в покои императора? – тут уже стало весело даже Гайе, представившей одинокую фигуру даже такого могучего воина, как сам Рагнар, пытающуюся пройти через несколько контуров безопасности, обеспечиваемых ее же ребятами.

– Но разговор был вполне серьезным, – заметил Рагнар в ответ на ее сомнения.

– Не сомневаюсь, что ты все правильно услышал, – поспешила она его успокоить. – Но вот теперь надо разобраться, что к чему. А ты случайно не видел, как выглядел человек?

Рагнар сокрушенно покачал головой:

– Судя по голосу этого человека, если б я попался ему на пути подслушивающим, то вряд ли бы стоял тут перед тобой.

– Дела, – протянул наставник, тоже присевший рядом с Гайей, исподволь наблюдая за выражением глаз Марса, продолжавшего сражаться в учебном поединке с только что вышедшим на занятия мальчишкой, с лица и тела которого еще не сошли следы жутких побоев и плетки. – Да, кстати! Я же, когда шел сюда, видел уходящего человека. И еще удивился. Почему так неплохо одетый человек уходит через заднюю калитку, ту, через которую фуллон забирает свои чаши из отхожих мест.

– Неплохо одетый, это как? – уточнила Гайя.

– Не, я не так выразился. Одежду он как раз натянул хуже, чем Ренита. А вот меч у него из-под рваного и замурзанного плаща высовывался не какой-нибудь меч. Да я и потому не особо забеспокоился, как раз увидев меч.

– Интересный ход мыслей. На человека, испугавшегося меча, ты никогда не сможешь быть похож, – усмехнулась Гайя, ловя взгляд галла, но он смотрел куда-то вдаль.

– Испугался? При чем тут? К нашему оружейнику ходят и частные клиенты. Ланиста вроде как в курсе, но делает вид, что не замечает.

– И не запрещает?

– Оружейник больно хорош. А лишить его приработка, это значит, лишиться и его самого. Хотя он тоже гусь тот еще. Он же не платит ланисте за аренду мастерской, инструмента. Пойди разберись, где он делал свое налево, а где для лудуса.

– Странно, – пожала плечами Гайя и невольно поморщилась о боли.

– Гайя, – укоризненно протянул Рагнар, снова принимаясь растирать ей плечо. – Ну что тебе не сидится спокойно!

Она презрительно фыркнула:

– Да прекратите все из меня делать калеку! Еще одно слово, я сниму эту удавку. Хватит!

– Да делай, что хочешь, – наставник невозмутимо затянул ремешок сандалия. – Откажет рука на арене, и мне придется напиться…

– А когда на арену снова? – искренне обрадовалась Гайя и заинтересованно повернулась к наставнику.

– Через четыре дня. А разве не знала?

– Ой. А у меня к тебе просьба.

– Опять новая идея? Три меча вынесешь, один в зубах? Стрелами плеваться затеешь? Ты можешь…

– Нет. Смотри. Я же с мечами. Значит, моим противником может быть и ретиарий.

– Да.

– А Марс как раз ретиарий.

– И что? Тут таких ретиариев, хоть их же сетью собирай. Выбирай любого.

– А мне с Марсом хочется.

– Ну, давай сейчас на тренировочный поставлю, – и он осекся, глядя на ее повязку.

Но она уже зубами дернула крепкий ренитин узел.

Марс, фехтуя с Варинием только на мышечной памяти, мыслями был от своего партнера – он пытался понять, о чем Гайя так вдумчиво и долго беседует с Рагнаром, почему она так оживилась.

Ему уже сообщили – с ухмылочками и прищуриванием наглых глаз – что Гайя целовалась с Рагнаром поздним вечером в портике. Он даже не винил уже друга и не пытался с ним объясниться и уж тем более, поколотить, как едва не сорвался вначале. Но вот Гайя… Может, она потому и не согласилась отдаться ему, что в душе успела полюбить Рагнара? Он все же красив. И если в него влюбляются молоденькие патрицианочки, то что говорить о Гайе.

Он вспомнил, что она ему торопливо рассказала про племянницу командира – и он еще подивился, как же повезло Юлии, что она не нарвалась на обычного обитателя лудуса, который был бы раз бездумно отработать деньги, полученные ланистой, а себе оставить невинное удовольствие забавы с девственницей.

Он содрогнулся – Гайя была девственна, и сомнений у него в том не было. Если только…

В ушах зазвенел голос Тараниса: «Если бы сам ее взял, а не только целовался бы по углам». Мужчина не заметил, как меч выпал из его руки и воткнулся в песок.

– Я тебя победил! – радостно вскрикнул Вариний.

А Марс посмотрел на него невидящим взором, словно не понимая, кто это вообще рядом с ним и чем они заняты.

– Гайя, да погоди ты, – Рагнар своими ладонями накрыл ее руку, терзающую туго затянутый вокруг торса и через плечо широкий бинт, прижимающий другую, поврежденную, плотно к телу. Со стороны показалось, что он обнимает ее.

– И я не договорил, – так, как будто ничего не произошло, продолжил наставник. – Этот человек, тот, который с хорошим мечом, он вовсе не старый, а спину держит как-то странно, то ли горбится, то ли болит она у него. А если болит, то зачем ему такой меч, он же с ним не совладает.

Гайя затихла, впитывая каждое слово наставника. Образ рождался в ее голове, всплывал в памяти – и она невольно взрогнула.

– Погоди, а волосы? Какого цвета, не заметил?

– У него плащ был наброшен на голову, и капюшон закрывал пол-лица.

– А походка?

– Торопливая, даже суетливая, – наставник прищурился. – У нас про таких говорили, что как будто кур воровал.

Рагнар подавил короткий смешок.

– Знаешь, а было кое-что. Он капюшон-то свой поправил, а на руке, на левой… Или на правой? Нет, на левой. Точно, на левой руке нет двух пальцев в середине.

Гайя втянула воздух через плотно сжатые зубы – она вспомнила того, кто подходил под это описание.

* * *

…Мерзавец Публий пришел в их когорту уже в Риме, причем не успев отслужить в маршевом легионе. Его отец, даже не патриций по присхождению, а самый обычный ростовщик, сделавший свое богатство на умелой торговле рабами, а после переключившийся на «более чистое» дело, сумел каким-то образом обеспечить своему сыну не только спокойную службу в столице, но и подсуетился пристроить в новое подразделение.

– У нас тут масса новых возможностей! – разглагольстовал среди новых товарищей Публий, являя собой настоящий образец молодого офицера римской армии.

Красивый, ухоженный, подтянутый и всегда улыбающийся, он выгодно отличался на парадных построениях от большинства воинов только сформированной когорты спекулаториев – еще не отмывшихся от въевшегося годами полевого загар, не привыкших к тому, что есть под боком водопровод и горячая ванна, не умеющих спать двумя глазами и видеть сладкие сны. Их глаза смотрели настроженно, с привычным прищуром – не показались ли вражьи всадники там, на краю пустини или горного перевала, не крадется ли враг лесной тропой? А Публий смотрел на мир, впитывая все новые впечатления и умело отыскивая самое теплое и удобное место под солнцем. Он щеголял отличной строевой выправкой – но, стоило Гайе отвести свою центурию на несколько миль от города к Помптинским болотам, и нарядный красавчик Публий, не стесняясь, стал проклинать черную липкую грязь, комаров, отсутствие дороги и обеда.

Гайя тогда впервые столкнулась с подобным явлением, и не знала, как себя вести. В недоумении поглядывали на своего товарища и остальные воины – все уже закаленные боями мужчины, в своих прежних подразделениях в остновном занимавшиеся разведкой и участвовавшие в сложных боевых операциях. Для них такой выход за пределы городских стен, подальше от душного императорского дворца, был настоящей радостью, а заодно и возможностью ощутить всю полноту жизни своими натренированными телами, пробежать по бездорожью, развернуться цепью в мелколесье – словом, вновь окунуться в привычные дела.

И такое повторилось несколько раз: великолепно выглядящий на посту в импрераторском дворце или в других местах, где появлялся цезарь – в Сенате, на Форуме, в Большом Цирке – Публий терялся там, где надо было приложить физические усилия, проявить инициативу или просто измазаться. Ему не нравилось проверять вместе с урбанариями чердаки и подвалы, спускаться в подземные коммуникации – зато он с удовольствием отправлялся наводить порядок на какой-нибудь храмовой церемонии, которых в Риме проводилось бессчетное множество. И никогда не отказывался от угощения, которое после окончания праздников от щедорот и из элементарного чувства благодарности за тихо и спокойно прошедший день предлагали жрецы тем, кто обеспечивал их безопасность – нарядам урбанариев и преторианцев.

Многие ребята, да и Гайя с Марсом в том числе, избегали таких, пусть и кратковременных, посиделок с посторонними людьми, придерживаясь убеждения, что спекулаториям совершенно ни к чему позволять себе вольности на глазах у гражданского населения – причем не только пить, что даже и не подразумевалось, но и просто сидеть за одним столом, если только это не продиктовано серьезными соображениями.

Сама Гайя, конечно, могла бы использовать такой момент для сбора важной информации о том, чем и как живет жреческая коллегия, но присутствие Публия было при этом совершенно ни к чему. Всегда напыщенный, произносящий к месту и ни к месту заученные слова о судьбах великой империи, он безумно раздражал Гайю, первой по долгу службы столкнувшейся с ним, а затем и всех ребят ее центурии тем, что сам не желал лишний раз шевельнуть пальцем для этой самой империи, когда приходилось делать что-то, не входящее в заранее оговоренные обязанности их подразделения.

Когда до нее стали доноситься слухи о том, что Публий во время поголовной проверки всех лавок и лавчонок Субуры, когда каждому из них, чтобы обеспечить одновременность и скорость, пришлось действовать по одному или по двое, согласился взять небольшое подношение от лавочника, чтобы не перерывать ему все дальние полки и складские помещения, обрекая на долгую и утомительную уборку после ухода солат, а посмотреть быстро и аккуратно – Гайя не поверила. В голове такое не укладывалось – это же их город, они его защищают, и если сами же пропустят гнездо поганцев с припрятанными запасами дури, то себе же обеспечат еще более тяжелую и опасную работу.

Но такие сигналы пришли к ней и второй, и третий раз, причем слишком часто и из разных источников, чтобы оставить место для сомнений. И она вызвала парня для беседы в свою палатку в постоянном лагере Преторианской гвардии – собственно, лагерем это называлось уже чисто формально, стояли они там прочно и уходить не собирались, а палатки были укреплены деревянными настилами, между ними проложена хорошая дорога, позволяющая колесницам с огромной скоростью сорваться с места и оказаться в любой точке города даже быстрее, чем это умели делать вигилы.

Спать на земле, завернувшись в плащ, как привыкли они в большинстве своем, уже не было необходимости. В палатке центуриона была не только складная узкая кровать, но и даже вполне основательный письменный стол, на котором в идеальном порядке были разложены чистые и исписанные кодикиллусы и пергаменты, стояли принадлежности для письма, чернильница, коробочка с песком и все прочие атрибуты штабной жизни. Смотреть в эту сторону Гайя терпеть не могла. Она с удовольствием бы сгрузила бы все на полагающегося ей скрибу, но вот только не все документы разрешалось ему доверять. Девушке легче было пробежаться с дежурным отрядом до города и обратно хоть пешком, хоть верхом, спрыгнуть с крыши по веревке куда-нибудь в окно четветртого этажа, где засели тщательно выслеженными ими поганцы с очередной порцией дури или готовыми идеями по уничтожению режима Октавиана, чем обо всем об этом подробно написать тому же Октавиану после победно завершившейся операции.

– Ты догадываешься, почему я тебя сюда пригласила? – спросила она, откинувшись на стуле, которым ее заботливо обеспечил скриба.

Она безумно устала в том день, потому что тренировка внезапно перетекла в боевой выезд, и они, не успев даже переодеться, так и рванули в город – в старых, посеревших от неотстирывающейся грязи, разъеденных потом туниках, да еще и с лицами, закрытыми от пыли и дыма, которые застилали в том день их тренировочную площадку в преторианском лагере. Этим приемом поделились с остальными те свежеиспеченные спекулатории, которых перевели служить из легионов, воюющих в Сирии и Иудее, с тамошней сплошной пылью и песчаными бурями. Гайе идея понравилась сразу – ни к чему лишний раз показывать себя населению Вечного Города. Да, пусть знают и боятся когорту в целом, но не надо, чтобы узнавали в лицо каждого из них, особенно, после того, как на счету когорты, и особенно ее центурии, которой поручались самые жесткие и опасные операции, оказалось несколько разгромленных поганских логовищ, а за их головы были объявлены награды в преступном мире не только самого Рима, но и Империи – так как интересы были затронуты весьма глубокие. К тому же римский армейский шлем, прекрасно защищавший в открытом бою, со всеми своими чеканными нащечниками и налобниками, металлическим гребнем, ощетинившийся конским волосом, гасившими удары мечей и стрел, оказались малопригодны в тесноте лавчонок и темных подвалах. Так что в ход пошли полотнища хлопковой, окрашенной в черный цвет ткани, которой они закутывали голову так, что оставалась лишь узкая полоска глаз.

Зато граждане Рима реагировали на закрытые до глаз лица спекулаториев с самыми смешанными чувствами – от животного ужаса до насмешки, которую, впрочем, не решались высказать вслух. Лишь однажды у Гайи, так и не осознав, что перед ней такая же женщина, поинтересовалась сердобольная жительница инсулы, стоящая в толпе зевак, сдерживаемой выстроившимися плотной цепью урбанариями – чтобы никто из мирных сограждан не пострадал, пока внутри здания несколько обезумевших от страха, накачанных дурью по самые уши злочинников удерживали в заложниках совершенно случайно оказавшуюся под рукой мать с двумя детьми.

Гайя тогда была злая до глубин души тем, что по ее недосмотру ребята промедлил таки, не успели упредить негодяев и взять их до того, как они, подстегивемые погоней, ворвутся в незапертую дверь одной из нескольких съемных комнат, расположенных на том же этаже, что и лавка частного юриста, за умеренную плату составлявшего любые заявления в суд для тех, кто не был сведущ в законах. Но, видать, помимо такой неплохой в целом деятельности, кому-то еще, кроме оспаривающих скудное наследство вдов или закрепляющих свои права вольноотпущенников, помогал этот ученый муж – как-то же оказались у него, как после выяснилось, не только сами злодеи, которые могли и правда зайти к любому юристу, прочитав его объявления на альбуме возле Бычьего рынка. У горе-юриста нашли и поддельные пергаменты о предоставлении свободы хорошо зарекомендовавшим якобы себе прилежной многолетней работой рабам разного пола и происхождения. Впрочем, происхождение в основном было из южных провинций, и префект тогда все качал головой: «Ну надо же, откуда, оказывается, самых трудолюбивых рабов в Рим везут! А я и не знал!».

Центурион стояла и ломала голову, как лучше им попасть в ту злосчастную комнату на высоком втором этаже инсулы, с третьего этажа которой начинались сплошные ветхие латанные и по несколько раз оштукатуренные плетеные стены, а два нижних были добротными, каменными, построенными из хорошего кирпича на розовой пуццолане. Она боялась, что пусти она ребят с крыши – и стена может просто рухнуть под их сильными, активно двигающимися телами, погубив штурмующих и дав поганцам шанс обраться безнаказанно в той завесе известковой пыли и шума валящихся деревяшек пополам с ломтями штукатурки. А заходить снизу – это фактически отдать себя на расстрел – потому что гады были вооружены небольшими луками, которые использовали сирийские кавалеристы, и прикрывались толстыми оконными проемами с деревянными ставнями.

И вот в тот самый момент, когда она в уме решала сложную задачу, ценой ошибки в которой могли быть жизни ее ребят – полнеющая женщина, уже заскучавшая от того, что вроде напряжение есть, а ничего не происходит, в кокетливо накинутом на голову пестром покрывале, обмахивающаяся двумя руками от жары, вдруг решила поинтересоваться у Гайи:

– Как же жарко! И как же ты дышишь, солдатик, если все лицо черной тряпкой закрыто?

– Как все. Вдох, выдох, – спокойно проговорила Гайя и ошарашила встречным вопросом собеседницу, только начавшую осознавать, что голос-то у «солдатика» странный. – А ты?

Женщина забыла думать о тембре голоса этого необычно хрупкого и тонкого в талии молодого офицера с большими серо-коричневыми глазами в прорези черной ткани – задумалась о том, как дышит и замолчала.

К слову сказать, поганцев они тогда все же взяли. Да, один из ребят, помоложе и погорячее, все же подставился под шальную стрелу в узком коридоре инсулы, но не остановился, не дрогнул и ворвался в дверь, валя своим тело в отчаянном прыжке обоих гадов на пол, в то время как его товарищи, воспользовавшись позаимствованной у вигилов узкой легкой приставной лестницей, взлетели один за другим с окно вертикально по стене. И надо ли говорить, что Гайя перемахнула подоконник первой, успев выбить ногой из руки злочинника лук с уже натянутой тетивой.

И вот теперь она сидела, вытянув гудящие от усталости ноги в обычных форменных кальцеях, едва успев умыться и расчесать свалявшиеся после целого дня под черной повязкой волосы.

– Так ты догадываешься, почему я тебя сюда пригласила? – повторила она свой вопрос Публию, стоящему перед ней свежим и нарядным.

В отличие от штурмовой группы, успевшей набегаться до ломоты в костях, та группа, в которую она включила Публия, занималась бесконечными рутинными проверками меняльных лавок и частных писцов. Конечно, назвать эту задачу спокойной и безопасной Гайя бы не решилась – и только что удачно завершившаяся операция по поимке сбившегося с пути знатока рисского права тому подтверждение. Но, похоже, у Публия были и свои соображения по этому поводу.

– Молчишь? – взглянула на него прищуренными глазами Гайя. – Хорошо, тогда я поговорю. Ты использовал оперативную информацию для шантажа?

– Прости, командир, но я не понимаю, о чем речь, – постарался сохранить невозмутимость Публий, но его темные блестящие, слегка выпуклые глаза беспокойно забегали.

– Да? – почти рассеянно осведомилась Гайя, давая ему мгновение, чтобы перевести дух.

И тут же пружинисто, но очень плавно вскочила на ноги:

– Я хочу понять, это было случайной ошибкой по недомыслию, жаждой быстрого приработка или это твои взгляды? Скажи, на что ты тратишь свое жалование?

Мужчина замялся, а она подошла к нему вплотную и заглянула в глаза:

– Лично мне, как и многим другим нашим ребятам, вообще некогда это жалование не то что тратить, получить его! Где уж там думать о том, чтобы приторговывать сведениями, добытыми нашими же товарищами. И зачастую заплатившими за них кровью.

Публий приподнял красивую, темную и шелковистую бровь – и она невольно позавидовала ему, внезапно мысленно сравнив свои, рассеченные за годы тренировок по рукопашному бою и реальных рукопашных схваток в нескольких местах, да еще и припаленные с утра на тренировке, когда они учились проходить сквозь дым и пламя, не снижая темпа и не теряя друг друга в едких клубах горящего влажного можжевельника, щедро набросанного приглашенным для такого занятия вигилом.

Вигил, вольноотпущенник-балканец, успевший дослужиться до командира декурии фалькариев, то есть тех, кто первыми идут в огонь с топорами наперевес, находя и обрушивая очаг пожара в горящем здании, откровенно удивился решительности и отваге спекулаториев:

– Ребята, а оно вам надо? Давайте каждый свое делать. Будет гореть, мы же быстро прибываем. Затушим, а там уж и вы пойдете.

– Не совсем так. У вас только ваши топоры, багры, ведра. Вы безупречно готовы к борьбе с вышедшей из-под контроля стихией и готовы спасать попавших в огненную ловушку людей. Но вы же не готовы к тому, что эти люди вместо криков «Спасите, помогите!» начнут в вас стрелять или метать ножи, – доказывала ему Гайя. – Так что мы должны быть готовы действовать сами в любой обстановке.

– Как хотите, – пожал плечами вигил. – Нам не жалко, покажу все как есть. Хотите, и вовсе к нам приходите на тренировки в вигилию, мы же постоянно бегаем. У нас и дом выстроен специально, чтобы на нем учиться по лесницам вверх, по веревкам вниз, да еще и с детьми и старухами на руках.

– Спасибо, – поблагодарила его Гайя. – Это тоже для нас интересно, не можем же мы просто так вот на улице где-нибудь в Целии подойти к дому и сказть: «Вы тут, жители, не волнуйтесь, сохраняйте спокойствие, а мы немножно попрыгаем с вашей крыши».

Вигил хохотнул:

– Ну, мы так иногда и правда делаем. Еще и жителям показываем, куда хоть бежать, если пожар случился ночью.

– Помогает?

– Нет, – честно признался ладно сложенный, но не особенно высокий вигил, на обнаженном плече которого Гайя заметила неровный и уродующий бархатистую смуглую кожу желто-красный след от зажившего ожога, начинавшийся у коротко остриженного затылка и сбегавший под наискось закрывавшую спину тунику.

Вигил перехватил ее взгляд:

– Страшно?

– Нет. Смотреть не страшно. Но вот, наверное, получить такое…

– А в тот момент не думаешь о страхе и боль не чувствуешь. Это балка горящая прошлась.

– Что не увернулся?

Он посмотрел на нее с некоторым удивлением:

– Думаешь, я неповоротливый? Да нет, просто далеко не все могут на пожаре крутиться так, как мы. Дети, например. Пацаненок не мог бежать быстрей меня, пришлось накрыть, – он сказал это так спокойно и естественно, что Гайя невольно прониклась к нему уважением.

Ей самой довелось испытать на своей коже прикосновение раскаленного железа, когда прижигали сильно загрязненную, с неровными краями рану от копья у нее на бедре. Вспоминать о той дикой боли она не хотела – и осекала, когда кто-то из товарищей пытался ей напомнить, как она возле госпитальной палатки во время прижигания раны пальцами левой руки переломила как щепку древко другого копья, которое почему-то оказалось под рукой, оставшееся лежать после перевязки кого-то из солдат, доставленных сюда вместе с оружием. Оружие, видимо, осталось без хозяина, иначе бы не лежало просто так – владевший им легионер или был в глубоком забытьи среди других раненых, не вмещавшихся в палатки и лежавших рядами прямо на расстеленных по вытоптанной после сражения твердой и сухой земле плащах, или умер от ран.