Текст книги "Невеста смерти (СИ)"
Автор книги: Елена Вихрева
Соавторы: Людмила Скрипник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 71 страниц)
– Все вопросы к старшему.
– Где он?
– На той стороне, – неопределенно махнул рукой урбанарий.
Наставник увел Гайю, надеясь если не уговорить упрямицу принять услуги врача, то хотя бы согласиться на его помощь.
И, уходя вместе с наставником, Гайя еще какое-то время слышала это бесконечную перебранку, удивляясь тому, как девочка не понимает главного – так паникуя, она никогда никого не сможет убедить в своей правоте.
Юлия, а это она, назойливо молила урбанария пропустить ее во внутренние помещения под ареной, расплакалась от отчаяния. Она сбежала от тетки, отпросившись якобы по нужде. И теперь ее трясло от страха, что время невозвратно потеряно, и она не увидела Рагнара, и задержалась вернуться. И теперь попадет от Гортензии, причем совершенно справедиво попадет – девушка искренне любила тетку и огорчать ее не хотела. Но вот загадочная встреча лишила ее разума и покоя – она не могла понять, каким образом человек из ее снов смог воплотиться так, до мельчайшего завитка на расписанной черными узорами руке, до удивительного цвета волос, в которых как будто перемешалась солома пшеницы, ячменя и овса.
И вот сегодня она, пользуясь бесконечной добротой родственников, для которых она была единственным близким человеком, упросила сводить ее на градиаторские бои – зная, что Рагнар будет там. Об этом она услышала вчера от своей так называемой подруги Друзиллы, ровестницы Юлии, но удивительно осведомленной обо всем, происходящем в Городе.
– Юлия, ты не представляешь, какой это восторг! – закатывала подведенные синей краской глаза Друзилла. – Про этого воина с черной рукой написано на всех альбумах!
– Друзилла, а ты откуда знаешь? Ты проверяла стены во всем городе? – попыталась поиронизировать Юлия.
– Зачем? И так все говорят. Он красавчик и сражается красиво. Двумя руками. А представляешь, – Друзилла отправила в рот сразу несколько виноградин. – Представляешь, как он обнимает?
Юлия почувствовала, как заливается густой краской – она и правда знала, как обнимает Рагнар. Но ничего подружке не сказала, сделав вид, что покраснела от того, что ужаснулась таким словам.
– Друзилла, но ты же не замужем! И даже не помолвлена еще! Это же неприлично даже обсуждать!
– Милая наивная Юлия! Обсуждать, может, и неприлично, но вот я просто купила его ночь.
– И как?
– Сегодня. После боев.
Юлия сглотнула вмиг загустевшую во рту слюну – представила Друзиллу в объятиях Рагнара. Решение созрело мгновенно, а дядя дал деньги, даже не уточняя, зачем его любимой племяннице за декаду второй раз такая солидная сумма. Юлия остро испытала искреннее угрызение совести – дядя и так был замучен, почти не ночевал дома, и Гортензия рассказывала ей, что ночами он мучается от разболевшихся старых ран, полученных в боевых походах. Но желание проникнуть в тайну своих снов перевесло чашу весов ее совести.
Но как бы то ни было – она еще полчаса назад была как никогда близка к своей цели. Сидя на соломенной подушечке рядом с теткой, юлия жадно смотрела на арену. Ей было интересно все, и даже первые, так называемые утренние бои, которые показывали еще совсем необученные гладиаторы, скражающиеся деревянным учебным оружием, почти не причиняя вреда дург другу, если не считать ушибов и ссадин. А вот выступления бестиариев показались ей слишком жестокими. Схватка вооруженного человека и беззащитного перед ним на огражденной со всех сторон арене тигра, с точки зрения Юлии, была нечестной – животное не могло убежать и вынуждено было отчаянно защищаться. Нельзя сказать, что девушке не было жаль и молодого темнокожего гладиатора, которого уволокли с арены с распоротой когтями спиной, но все же у него изначально шансов было больше – хотя бы на одно копье.
Юлия впервые оказалась в такой толпе, и была захвачена общим настроением – ей тоже хотелось вскакивать, кричать, размахивать руками и успевать при этом грызть соленые бобы, которые продавали снующие между зрительскими скамьями мальчишки-разносчики. Но у ее тети было другое мнение:
– Деточка моя, сиди спокойно. Девушке не пристало так прыгать. Вспотеешь, растреплешь волосы. Ни к чему.
Юлия попыталась послушаться тетку, но хватило ее ненадолго, и Гортензия махнула рукой, предпочтя просто зорко наблюдать за разгулявшейся в общем азарте племянницей. Гортензия большую часть жизни прожила одна в пустом и гулком доме, ожидая если не мужа из похода, то хотя бы виатора с коротким письмом, в котором он из самых разных мест Ойкументы больше двадцать лет заверял ее, что любит, помнит и обязательно вернется с победой.
Справедливости ради надо заметить, что ее почтеннейший и доблестный супруг, в день свадьбы блиставший только что полученными фалерами центуриона, все же несколько раз возвращался домой – с новыми фалерами и наградами, которых Гортензия и не замечала, потому что к ним прилагались и новые раны, о некоторых их которых она узнавала по уже зажившим шрамам, а некоторые приходилось помогать ему залечивать. И все это только ради того, чтобы, едва окрепнув и смыв в римских банях свой коричневый полевой загар, ее муж снова затягивал на широкой груди доспехи, расправлял конский хвост на шлеме и возвращался в легион. А ей оставлись ближайшие годы с бессонными ночами, молитвами перед Ларами и Пенатами и горькими слезами о том, что боги снова не сделали ее счастливой – не вселили в ее постепенно стреющее тело новую жизнь.
Единственной для нее радостью стала племянница. Наверное, это было первое ее самостоятельное решение… Больше десяти лет назад, когда ее супруг доблестно сражался где-то в Галлии, в их дом неожиданно приехал его брат, тоже офицер Римской Армии, которого она мельком видела пару раз в жизни – на своей свадьбе и на похоронах их отца. Он был расстроен и встревожен, на лице проступила двухдневная щетина, а под глазами залегли темные тени:
– Вчера Ливия отправилась в хароновой лодке…
– Сочувствую, – Гортензии было искренне жаль невестку, но она сама ее никогда не видела, довольствуясь тем, что знала о об этой семье как о хорошей и благополучной. В отличие от нее самой, у Ливии был ребенок, хоть и девочка, но все же лучше, чем ничего.
– Меня отпустили из легиона ненадолго, когда пришло известие о ее тяжелой болезни. Еще хвала богам, что недалеко было добираться, с Сицилии. Туда я б и Юлию взял бы с собой. Но пока пробыл декаду в Риме, получил назначение в Сирию. А туда с ребенком… Сама понимаешь…
Гортензия решительно выпрямилась:
– Где девочка сейчас?
– Рассматривает золотых рыбок в твоем бассейне.
– Ты согласишься оставить ее мне?
– Думаю, брат не станет возражать. Потому и пришел просить тебя об этом, но не решился навязываться.
– О чем ты? Мужу я напишу сегодня же. Но через сколько дойдет письмо? Наверное, только в следующем месяце. Это между городами виаторы летят как в крылатых сандалиях Гермеса, а искать легион в чистом поле…
Мужчина простился с невесткой и дочерью и ускакал в ночь. Больше они его не видели – только пара писем за долгие годы, одно из которых затерялось в пути и пришло позже, чем привезли урну с его прахом. Четырнадцатилетняя Юлия тогда даже не смогла сразу заплакать – никак не могла связать этот бронзовый сосуд с вычеканенными на нем сценами сражения, в котором геройски погиб ее отец, в его смутным образом в памяти. Осознание пришло к ней позже.
Они с Гортензией за десять лет привыкли быть вдовоем, привыкли делиться своими переживаниями. У Юлии долго не было подруг – ей хватало общения с теткой, тихих домаших занятий рукоделием и чтения. Она читала запоем и все подряд – тетка не возражала, но и не пыталась регулировать этот процесс, только умоляла:
– Юлия, не сожги глаза! А то начнешь щуриться, будут морщины возле глаз, замуж не возьмут!
Юлия только посмеивалась – замуж она и не собиралась. Прожить жизнь так, как ее тетка? Вроде все есть, а нет ничего. В книгах она читала про приключения отважного Одиссея, вернувшегося к своей жене через долгие годы странствий – эта история казалась ей созвучной тому, что происходило у нее на глазах в семье дяди.
А Гортензия, радуясь все хорошеющей племяннице, часто задумывалась – а правда ли все то, что спешно и сбивчиво поведал ей тогда ноябрьским вечером деверь? Может, он был пьян после похорон или ненадолго тронулся рассудком от горя? Ей показалась совсем неправдоподобной история про встреченных им в бою с сицилийскими пиратами воинов дальних северных стран, про их вождя, спасшего жизнь командира римского отряда, назначенного охранять ценный груз на триремах. И уж вся эта история с помолвкой только что-то рожденной Юлии с мальчишкой, сыном северного конунга – это история, по мнению Гортензии, не годилась даже в греческие поэмы, которыми зачитывалась Юлия.
И она давно выкинула все это из головы, но вот девочка стала с затаенной улыбкой рассказывать ей свои чудесные сны, в которых фигурировал огромный светловолосый воин, почему-то с черной от рисунков рукой. И Гортензия задумалась. Она потому и согласилась даже пойти с ней на эти дурацкие гладиаторские бои – лишь бы отвлечь Юлию от ненужных мечтаний. Потому и согласилась с мужем, распорядившимся, чтобы Юлия дружила со своими ровестницами из тех семей, что были им ровней. «Мы не весталку растим. Не этого хотел мой брат. Хотел бы, сам бы отвез в храм Весты, а не тебе», – веско и беаппеляционно заявил префект за ужином, так, как будто не каплуна ел в кругу семьи, а отдавал боевой приказ о наступлении.
Гортензия задумчиво смотрела на арену, хотя больше всего ей хотелось закрыть глаза и уши. Она в своей жизни видела только обратную сторону сражений – и деньги, доставляемые ей все эти годы резулярно из казны, сначала жалование ее мужа, а затем и полагающуюся Юлии пенсию за погибшего отца, она воспринимала осторожно. Ей казалось, что эти сестерции, такие серебристо-блестящие в кожаном мешочке, на самом деле покрыты липкой, густой кровью – за которую их и платили мужчинам ее семьи. Она сразу вспоминала, как все короткие возвращения ее супруга и были связаны с его тяжелыми ранами, долечивать которые его и отправляли легионные врачи к своим столичным коллегам.
Гортензии было восемнадцать, и с их свадьбы прошло три года, когда она увидела своего мужа второй раз в жизни – и с копошащимися в глубокой ране на ноге белыми толстыми червями, выползающими даже из-под пропитанной темной зловонной жижей повязки.
Придя в себя на полу в атриуме под охания и причитания немногочисленных домашних рабов и своей личной рабыни, ставшей ей почти второй матерью, первое, что она увидела – это полные любви, заботы и сочувствия к ней глаза мужа, вскочившего с носилок, на которых его доставили в дом, чтобы подхватить ее и не дать расшибиться о мраморный бортик бассейна. Она посмотрела в эти глаза, потряслась его мужеству – и влюбилась навсегда.
Теперь, казалось бы, можно было и вздохнуть спокойно – ей тридцать семь, умирать от болезней она вовсе не собирается, муж наконец-то в Риме, на хорошей должности, и у них теперь новый просторный дом, красавица и умница племянница на выдании. Но вот пока что покоя и полного счастья не получалось – вся та малозаметная война, что шла в Городе, не останавливаясь, но и не трогая саму Гортензию, ее размеренный уклад жизни, разве что в сплетнях и слухах соседок, с возвращением мужа и его назначением на малопонятную ей должность – ворвалась в дом. Бесконечные ночные гонцы, вырывающие ее мужа то из ванны, то из постели. Его возвращения домой намного позднее часа первого факела…
Он спохватилась, что задумалась и перестала следить за происходящим на арене.
– Тетя, можно мне…, – Юлия подергала ее за край столы, выводя из задумчивого оцепенения.
– Ты не потеряешься? Сходить с тобой?
– Тетя Гортензия, – с улыбкой протянула племянница. – Неужели я в уборной не справлюсь? Не провалюсь же я туда, и не унесет меня водой в Тибр.
– Сорока ты балаболка, – проворчала Гортензия. – Иди, и я смотрю за тобой отсюда.
Юлия проскользнула туда, где в проходах между трибунами были небольшие просторные коридоры, ведущие к водоразборным фонтанчикам и отхожим местам. Римляне проводили в цирках и амфитеатрах почти по целому дню, когда шли представления, активно ели принесенную с собой и купленную тут же на лотках и у разносчиков снедь – конечно, им требовалось и нужду справить.
Она оглянулась на трибуны, нашла глазами теткин зонтик, которым она закрылась от солнца, не надеясь на веларий, который все еще не раскрыли над головами зрителей моряки императорского флота, специально прикомандированные управляться со сложной системой канатов и суконных полотнищ.
И проскользнула в сторону малоприметного служебного входа. Что ее вело, что придавало решимости, Юлия и сказать бы сейчас не могла. Как она могла сама организвать себе покупку времени с Рагнаром, ошеломившим ее своим видом на вечеринке друзиллиных родителей – Юлия и сама удивлялась. Все вышло так, как будто на флейте играла – ноту за нотой. Все согласились, все поддались на ее улыбки, и никому правды она не сказала…
Девочка содрогнулась, физически почувствовав ту паутину лжи, которая опутывала ее все больше и больше. Может, стоило рассказать все тетке как есть? Что она увидела наяву мужчину из своих снов? Но тогда придется рассказать, что на вечеринке у Друзилл они вовсе не играли в шарады и не смотрели новые сорта масличной троянды в саду…
Она подхватила полы длинного паллия и побежала по пустому коридору – не хотела терять ни мгновения. Юлия видела, как в бок Рагнара вонзился дротик, как мужчина продолжал сражаться, лишь обломив древко, и как переводил дыхание, опустившись на одно колено, пятная песок своей кровью и даже не пытаясь зажать рану. Девочка умом понимала, что гладиаторов пользуют врачи, причем неплохие, а она и не смогла бы ему ничем помочь – но все равно хотела вблизи удостовериться, что с ним все в порядке и он не умер за Воротами жизни от потери крови.
Неподкупный и невразумляемый урбанарий сбил все ее планы. Заплаканная и взъерошенная от быстрого шага она вернулась под крыло уже порядком взволнованной тетки.
– Где ты пропадала? Там что, отдельное зрелище показывали? Хлеб в уборной раздавали?
– Народу много было, – солгала Юлия. – И все неповоротливые такие матроны, они пока рыбыне зонтик отдадут и паллий, пока столу поднимут, пока сядут…
– Ой, избавь меня от подробностей, – остановила ее Гортензия. – Если устала, можем пойти домой.
– Пожалуй, я согласна, – даже обрадовалась Юлия, удивляясь тому, как все вновь складывается в ее пользу.
Ей было важно опередить Друзиллу, которая важно сидела в кругу многочисленной родни на другой трибуне и пока не собиралась уходить. И суметь уговорить ланисту перепродать ночь Рагнара. Юлия призадумалась.
Она умудрилась столкнуться с ланистой в коридоре под ареной, когда пробиралась назад. Но он был занят своими мыслями, и разговор не получился, хотя ланиста и узнал ее, оклабившись в подобострастной улыбке:
– Ждем-ждем, прекрасная госпожа. И можешь ни о чем не беспокоиться. Все будет шито-крыто, в моем лудусе умеют держать язык за зубами.
Ренита возилась со сквозной раной на боку у Рагнара, развлекавшего ее какими-то забавными, но мало понятными ей байками про морских чудовищ и дальние острова, покрытые снегом, как те вершины гор, с которых текла водопроводная вода в Рим.
– Тебе повезло, – она бросила в ведро с соленой водой очередной кусок полотна, которым промывала его рану. – Мышцы почти не задеты, только кожу пропороло. Заживет быстро. И крови много вытекло, так что всю грязь вымыло оттуда. И ты молодец, терпеливый, дал мне все очистить и зашить как следует.
– А надо было покапризничать? – мужчина буквально опалил ее темным огнем своих изумрудно-зеленых глаз.
Она удивленно взглянула на него – такого тона с нотками лукавства не ожидала от сурового северного воина.
– Разве тут кто капризничает? – вздохнула она, затягивая широкий бинт на его торсе чуть выше пояса. – А вот добить просят иногда…
За ним зашел надсмотрщик:
– Все? Вставай, тебе еще предстоит приятное свидание с юной красоткой.
– Какой красоткой?! – возмутилась Ренита. – Хотите, что б он на ней умер?
– От такой царапины? Кого ты пытаешься и в чем убедить? – рыкнул на нее заглянувший в дверь следом ланиста. – Мое дело делать на них деньги. А твое, помочь мне в этом. Ясно?
Он проходил по коридору и услышал сварливый голос Рениты, снова спорящей с его людьми. Ланиста давно бы выгнал бы или перепродал противную во всех отношениях, включая убогую внешность, врачиху, если бы не ее мастерство. Та скорость, с которой она ставила в строй его бойцов, удерживала ланисту от крутых мер в отношении нее и даже провоцировала его на новые поблажки – отпустить в город за снадобьями, отпустить в храм Эскулапа на лекцию.
Рагнар, уходя, подмигнул ей, оставив женщину в полном недоумении.
Северянин видел, в какое замешательство привел врача. На самом деле, он сделал это совершенно сознательно – хотел отвлечь ее от мрачных мыслей о возлюбленном. Он прекрасно знал, а, принеся Вариния в валентрудий в неурочный час, лишний раз убедился, что его друг сумел найти какие-то ключики к ее спящему естеству.
На арене Рагнар, несмотря на то, что и самому досталось, по привычке командира, видел и всех своих товарищей, и догадывался, как тяжело пришлось Таранису. Какой бы легкой Гайя не была, все же бросить ее на щите одному потребовало усилий, и, выскакивая из колесницы уже за Воротами жизни, Таранис закусил губы, опершись рукой на высокий борт. Тем не менее, к Рените его не отвели – может, не заметили ничего опасного, потому что грудь мужчины как раз с поврежденной стороны была скрыта маникой.
Услышав про юную гостью, Рагнар мысленно воззвал к Фрейе, чтобы это снова оказалась та девочка, хотя его рассудок молил о другом – чтобы Юлия и думать забыла о гладиаторах и сомнительных приключениях. Попадись она Вульфрику или многим другим из Лудус Магнус – не ушла бы целой.
Ренита, вытерев начисто стол после Рагнара и вымыв в очередной раз руки, выбежала из валентрудия – судя по гулу толпы, заканчивался следующий бой. К тому же ей не удалось повидать Тараниса – видела только, что крови на нем не было – а та, которой он был забрызган, не оставляла сомнений в ее происхождении. И тут же, нос к носу, столкнулась в Вульфриком. Конечно, не носом – ее нос разве что уперся бы в его волосатую грудь, котрую германец, вопреки римским правилам приличия, не потрудился избавить от растительности, в отличие от остальных гладиаторов.
– А, мышь! Не пустили тебя еще на арену? Жаль, а то мне просто таки не с кем сразиться тут! Слабаки сплошные. На тебя, мышь, одна надежда, – он откровенно издевался над ней. – Не хочешь заранее попробовать мой бархатный меч? Чтобы было что вспомнить, принимая в свой живот стальной?
Ренита заметалась глазами по мужчинам, стоящим неподалеку, но все они – и наставники, и надсмотрщики, и урбанарии, и даже Требоний – все они или правда были увлечены происходящим на арене, или сделали вид, что не слышат и не видят того, что их не касается. Она не нашлась, что возразить, лишь из служебного долга окинула быстрым оценивающим взглядом сплошь забрызганного кровью германца:
– Не ранен? Тогда не мешай, дай пройти.
– Куда собралась, мышь-трупоедка? Нет там для тебя ничего. У меня живыми не уходят.
– Так уж и не уходят, – выпалила со зла Ренита и крепко пожалела, но было поздно.
Вульфрик Безжалостный упер руки в бока и захохотал:
– Ты про любовничка своего и рыжую сучку? Так им просто повезло! В следующем бою я не просто прирежу твоего кельта, я еще ему и причиндалы отрежу. Тебе на память. Высушишь и будешь любоваться, когда я не буду спать с тобой. Потому что чаще буду спать с рыжей сукой. В ней есть огонь, о который я хочу погреться.
– Ты не посмеешь, – прошептала Ренита, вжимаясь в стену.
Он склонился над ней, обдав жарким запахом резкого, звериного пота:
– А кто мне запретит? Ты, мышь? С каким оружием? Ночной вазой? Да до этой рыжей я доберусь уже сегодня ночь, раз не удалось в прошлый раз. А после упокою твоего ненаглядного галла и покажу тебе, что такое настоящий мужчина.
Ренита оползла по стене под ноги Требонию.
– Это еще что за представление? – рявкнул помощник ланисты. – Вставай! Или, хочешь, пока валяйся тут. Все равно этот Вульфрик вырезал всех, а следующий бой только начался.
Он переступил ноги полулежащей женщины и удалился.
Она пришла в себя от нескольких ощутимых оплеух. Возле нее на колене стоял немолодой урбанарий:
– Ты чего? Беременная?
– Неееет, – протянула она. – Просто жарко.
– Ну-ну, – усмехнулся солдат. – Воды тебе принести? Или проводить до фонтанчика?
– Я сама. Врач, исцелись сам. Спасибо, – она неловко поднялась на ноги, боясь следующего приступа слабости, но голова полностью прояснилась, и она ушла к себе, так и не найдя Тараниса.
* * *
– Нет, ну ты подумай! – Марс со всей силы и злости ударил кулаком по известняковой стене коридора казармы, оставляя кровавый след от сорванной кожи. – Молодой! Гаденыш! Подкараулить его…
– И что? – пытался успокоить друга рассудительный Таранис. – Прирежешь патриция? И куда дальше?
– А дальше арены все равно не пошлют!
– Ошибаешься. Так ты выходишь с оружием против оружия, а бросят голым к тиграм, запоешь по-другому.
– Да за Гайю…
– Понятно, что за Гайю ты согласишься, чтоб тебя запинал и заклевал африканский воробей. Но ты сам на него сейчас похож, голову в песок прячешь.
– Я? Ты считаешь меня трусом? – Марс даже остановился, а надсмотрщик, сопровождавший их, отвлекся от своих мыслей и посмотрел укоризненно.
– Тише, – хлопнул его по спине кельт. – Ты не трус, просто не видишь очевидного выхода.
– Какого? Разнести этот балаган до основания? Унести ее отсюда на руках куда глаза глядят? – он взмахнул рукой и сморщился от боли, все же растревоженная едва зажившая рана на ребрах давала о себе знать.
– Да, далеко донесешь ее, – усмехнулся Таранис, тоже растирая ладонью ноющую грудь.
Мужчины понимающе преглянулись и криво улыбнулись друг другу.
Они дошли до камеры Марса, и Таранис попросил надсмотрщика:
– Дружище, я точно не сбегу никуда. Слишком мне хреново. Позволь с товарищем немного поболтать.
Надсмотрщик кивнул, погрозил им обоим кулаком на всякий случай и удалился.
Марс мерял шагами камеру.
– Хватит уже мельтешить! Сядь. А то у меня самого голова кругом пойдет. Уймись. Ну, выскочишь ты сейчас. Добежишь до гостевых покоев. Там охраны полно. Схватят, в карцер, к столбу, плетка.
– Мне не страшно.
– А о Гайе ты подумал, дурья башка?! Ее принесут истерзанную, а тут еще и ты после сорока плеток? И что ей делать?
– Как… истерзанную…, – у Марса подкосились колени и он буквально упал на солому. – Это мне больно думать, что она в чьих-то руках. Но женщины, которые были в моих руках, всегда благодарили. И просили еще… У меня и девственницы были.
– В твоих, – заметил кельт. – И в моих. Рагнар наш вон на пирушке этой на днях, говорит, пятерых ублажил. А попадись она такому гаду, как Вульфрик?
Марс сжал голову руками и застонал в голос:
– Нет. Не могу. Тогда ее точно надо спасать!
– Думать раньше надо было. И не только головой, но и даже головкой. Если бы сам ее взял, а не только целовался бы по углам, ей бы не так больно было бы принять другого мужчину.
– Прекрати! – Марс вцепился в плечи друга всеми пальцами, позабыв, что у того болит рана.
Таранис зашипел от боли, и это отрезвило Марса.
– Прости.
– Забыли. Успокоился?
– Да.
– Сиди и жди ее спокойно. Ей твое утешение понадобится, а не сцены ревности. Хочешь поревновать, так ревнуй меня к Луцилле, она ж не тебя в конце концов выбрала для постоянных встреч.
Марс расширенными глазами посмотрел на друга:
– А врач?
– Вот тебе и ответ. Рениту я люблю, как ты свою Гайю. А Луцилла? Все мы тут что-то делаем не по своей воле. Думать-то о хорошем даже в этот момент никто не запрещал.
И он побрел в валентрудий, чувствуя, что поднять рук почти не может.
Рениту он застал заплаканной и усталой, снова в серой хламиде и с убранными под туго завязанное покрывало волосами.
– Любимая, что случилось? – он хотел ее обнять, но с трудом сомкнул руки на ее талии.
– Ты как? – она бросилась его осматривать и ощупывать. – Болит?
Он прикрыл ресницы, не в силах лгать, но и не желая ей жаловаться.
– Ложись, – она показала ему на стол. – Ты же мылся уже?
Он кивнул и легко запрыгнул на прохладный мрамор.
– Что ты собралась делать? Ран же нет. Я старался поберечься, чтобы не нагружать тебя работой.
Она вздохнула:
– Вульфрик тоже старался. Не нагружать меня работой. Он опять троих убил. Насмерть.
– Что поделать. Это арена. Мы все убиваем друг друга там.
– Он наслаждается, – прошептала со слезами в голосе Ренита, поливая его теплым маслом, от которого тут же поплыл запах укропа и чеснока.
Таранис закрыл глаза и впитывал каждой клеточкой тела прикосновения ее рук, бережно растирающих его саднящую грудь, уносящих боль и усталость. Он чувствовал, как руки скользят все увереннее, спускаются все ниже, и провалился в глубокий и спокойный сон – ему снились дубовые рощи его родины.
* * *
Рагнар, стараясь держаться ровно, несмотря на стянувшие кожу крепкие нитки, вошел в одни из гостевых покоев. Сердце его глухо колотилось в груди от волнения – он сам не определился, хочет ли увидеть сейчас Юлию.
– Ты жив? – девочка бросилась к нему с широко распахнутыми глазами.
– Как видишь, – усмехнулся он. – А вот ты опять зачем здесь?!
– Увидела, как тебя ранили. И не могла успокоиться. Хотела увидеть тебя.
– Спасибо. И чем займемся? – он не решался присесть при ней, чтобы не выдать себя неловким движением или вырвавшимся стоном.
Но девочка, которая и так видела все с трибун, была обеспокоена не на шутку, и это его удивляло – даже его мать так не беспокоилась и о его более серьезных ранах. Как-то не было принято у его народа, чтобы мужчина оказывался слабым. То, что он здесь вынужден был безропотно принимать помощь Рениты, сначала выбивало его из колеи, постепенно принял это как еще одну неприятную неизбежность лудуса. Гайя – это было совсем другое: в походах его воины его дружины не полагались на целителей, а умели и помогали друг другу сами.
И вот теперь он был в очередной раз озадачен этой девочкой – что она добивается?
– Тебе очень больно? – она легко коснулась пальчиками его туго забинтованного торса.
– Нет. С чего ты взяла, что вообще может быть больно?
Она призадумалась и посмотрела на него совершенно детским наивным взглядом:
– Знаешь, а мне больно даже палец иголкой уколоть. Или когда плетешь венок из троянды…
Он взял ее пальчики своими руками и удивился тому, какими тонкими и прозрачными они показались на его широких, иссеченных шрамами и покрытых мозолями ладонях.
– Разве такие ручки можно колоть хоть иголками, хоть шипами? – и он коснулся губами кончиков ее пальцев.
Юлия перевела дыхание – она и сама не заметила, как перестала дышать, едва он коснулся ее рук своими, такими жесткими на ощупь и такими нежными.
– Мне все же не спокойно на душе, – она оставила его вопрос без ответа, напряженно взглядываясь в его лицо своими широко распахнутыми глазами. – Тебе не тяжело стоять? Может, ты присядешь? Или ты хочешь лечь?
Он качнул головой, отбрасывая за плечи свои длинные светлые волосы, и все же решился ее обнять:
– Для чего ты сегодня пришла снова? Ну что я буду с тобой делать?
– Ничего, – прошептала она еле слышно. – Наверное, я пойду.
И вдруг спохватилась:
– А тебе не попадет, что я так быстро уйду? Вдруг они решат, что ты мне не угодил? Побьют?
Он пожал плечами – обсуждать с Юлией такие вещи соврешенно не хотелось, да и будут ли наказывать, Рагнар и правда не знал. На самом деле ему хотелось после тяжелого боя и какой-никакой кровопотери завалиться хоть на кучу соломы в камере, хоть на эту пышную постель с кучей подушек, и просто выспаться.
Но девочка уже опередила его мысли:
– Я придумала. Моя тетя всегда говорит дяде Секстусу, чтобы он наконец выспался как следует, и тогда все пройдет. Может, ты хочешь поспать? А я просто посижу рядом. Можно?
Он кивнул:
– Можно. А тебе не будет скучно?
– Нет. Я буду смотреть на тебя. Ложись, – и она потянула его к резной кровати, сделанной в нарочито-греческом стиле.
Он подчинился, не в силах спорить с ней. Юлия неожиданно взобралась к нему и легла поверх одеяла, не забыв тщательно укутать его:
– Спи.
Она принялась осторожно перебирать его волосы, распущенные и едва просохшие после мытья.
– А тебе удобно с такими длинными? В Риме принято, что настоящий мужчина носит короткую стрижку. Он воин. А отращивают кудри всякие музыканты и вообще порочные люди.
Он уже засыпал, но постарался ответить на ее вопрос:
– Удобно. Они же не мешают быть мужчиной и воином, не на ладонях же растут. А вообще-то я их заплетаю перед боем. А если некогда, то связываю на затылке шнурком.
Последнее, что он почувствовал – это попытки Юлии тихонько заплести ему косу…
…Расставаясь, он совершенно искренне, но очень целомудренно поцеловал девочку в висок:
– Спасибо тебе. Это правда необычно, что кто-то обо мне позаботился.
– Можно, я приду еще.
– Нет. Ты же тратишь деньги, взятые у дяди и тети?
– Это мои деньги, мне государство платит пенсию за отца, да и его жалование все копилось, тетя очень экономно вела дом, мы и рабов почти не держали. Много ли нам с ней надо было?
– Тем более. Не глумись над памятью отца, он воевал не за то, чтобы ты бегала по лудусам.
Юлия выдернула руки из его рук и разрыдалась. Рагнар понял, что перегнул палку и прижал ее к своей груди, не замечая, что снова бередит только едва успокоившуюся после сна в удобной постели рану:
– Прости. Прости меня. Я не умею разговаривать с девушками. Ты славная. Добрая, милая. И у тебя замечательные родные. Вот и держись за них. Ты не представляешь, что значит остаться одному и в чужом краю.
Она затихла в его руках и уже спокойным голосом, подняв снова на него покрасневшие от слез глаза, сказала очень тихо:
– Представляю. Я благодарна своему дяде Секстусу Фонтею, но моего отца, Квинта Фонтея, никогда не сможет заменить.
– Зато ты можешь заменить им дочь. Сама же говорила, у них кроме тебя, никого нет.
Она кивнула, закусив нижнюю губу. И вдруг спросила:
– А мы увидимся еще?
– Не знаю. Обещаю, что если завоюю на арене свободу, то сам тебя обязательно найду. Договорились?
– Я буду ждать.
Она оглянулась на подошедшего ланисту – он намеревался проводить лично выгодную посетительницу, и дотронулась до витого кожаного шнурка с небольшими серебряными уголками на концах, который вплела в косу Рагнару, пока он спал:
– А это тебе от меня на память.
