Текст книги "Чужая в чужом море"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 88 страниц)

– Деятельность Линкса расследовалась экспертным советом «United Nations Environment Programme» (UNEP), – сообщил Монтегю, – это подразделение в структуре ООН, которое занимается охраной окружающей среды. Отчет о расследовании опубликован в «UNON Reports». Это – официальное издание центрально–африканской экологической комиссии ООН в Найроби, оно заслуживает не меньшего доверия, чем основной бюллетень UN.

– Да, действительно, – согласилась она, – И какова оказалась сумма роялти, на которую Линкс кинул британцев?

– Роялти? – удивился Второй секретарь.

– Ну, да. Ведь британцам полагались выплаты от использования триффидов в Африке, а они ничего не получили, и у них, как вы сказали, претензии по патентному праву.

– Разве я так сказал?

– Вы сказали, что Линкс украл этот проект у британского университета, продал результат меганезийцам, и они сняли сливки, – напомнила Жанна, – Суд, в таком деле, сдирает с виновника роялти и пени в пользу владельца патента. Иначе, какой смысл судиться?

– Видите ли, мисс Ронеро, триффиды не должны были использоваться из–за той огромной угрозы экологии, которую они несут. Экология Центральной Африки уже нарушена из–за триффидов, которые культивируются в Мпулу, вопреки строгому запрету, наложенному на эту разработку советом UNEP, и утвержденному Британской комиссией по биоэтике.

В глазах спецагента Босуорта вспыхнул профессиональный интерес.

– Ах вот как! Значит, это совет UNEP, вступив в сговор с комиссией по биоэтике, кинул британских налогоплательщиков. И здорово кинул! На месте британской MI–5 я бы уже взял чиновников этой комиссии за вымя на предмет того, сколько они получили от UNEP за поддержку таких вот запретов. Кстати, центральный офис UNEP дислоцирован в Нью–Йорке, там же, где все структуры ООН. Если бы мне пришел запрос из Лондона, я бы с большим интересом посмотрел на их финансовую отчетность. Ничего себе, бизнес…

– На самом деле, – сказала Жанна, – все, что тут говорилось про доктора Линкса – ложь от начала и до конца. Правда в том, что Линкса вышвырнули из университета за два года до того, как меганезийцы заинтересовались триффидами. А все потому, что он предложил организовать в Африке эффективное сельское хозяйство вместо гуманитарных поставок.

– Это действительно так? – спросил Босуорт, пристально глядя на Джентано.

– Видите ли, Гарри, – сказал Второй секретарь, – ученые очень остро реагируют на такие вещи, как расизм, и нет ничего удивительного в том, что они изгнали из своего общества человека, выступившего с подобными заявлениями…

– Расизм?! – переспросила Эстер, – Вы сказали: «расизм»?

У молодой американки из Аризоны был такой удивленный вид, словно ей сообщили о крокодилах, страдающих от засушливой жары в джунглях Гренландии и Шпицбергена.

– Позволю себе повторить, мисс Блэйз: ученые чутко реагируют на любые проявления расизма, – пояснил Джентано, – Тот факт, что Линкс призывал лишить население черной Африки продовольственной помощи, оказался для них достаточным основанием…

– Если вы когда–нибудь приедете в Мпулу, – перебила Эстер, – то упаси вас бог назвать доктора Мак Лоу Линкса расистом. То самое население черной Африки разорвет вас в клочья прямо на улице и вас никто не спасет, понимаете? Когда док Мак прилетел в Мпулу, люди ехали за сто миль, только чтобы увидеть его. Его фото стали продавать на рынке, как амулеты. Когда Мак Лоу пообедал в кафе в Макасо, то монеты, которыми он рассчитался, тоже стали амулетами, а ложка, которой он ел, висит над стойкой бара, и рядом табличка: «Этой ложкой ел сам док Мак Лоу, тот который накормил страну».

– Я видел эту ложку, – добавил Босуорт, – Не знаю, Джентано, кто загрузил вам дезу на счет Линкса, но советую не пользоваться этим источником. А вашим умникам из UNEP лучше не появляться в Мпулу в ближайшие 10 лет. Эстер права: их там линчуют.

– Местные жители не понимают многих вещей, – заметил Второй советник, – Сегодня у них появилась еда. А что завтра будет со средой их обитания? По прогнозам UNEP, еще несколько лет, и естественная флора и фауна исчезнет, а зона аномальной влажности вокруг триффидных плантаций уничтожит лесо–саванну во всем регионе. Что тогда?

– Действительно, и что тогда? – спросила Эстер, – Все Мпулу зальется слезами от горя?

– Вы действительно не понимаете? – спросил он.

– Я действительно не понимаю, – подтвердила она, – А мпулуанцы тем более. Их, знаете ли, больше интересует наличие еды, а не наличие лесо–саванны.

– Варвары, – с сарказмом добавила Жанна, – Вандалы. Они отнимают у замечательной и гуманной греко–римской цивилизации ее исконную африканскую лесо–саванну. Какая черная неблагодарность: вместо того, чтобы как культурные люди стоять в очереди за миской бесплатного греко–римского супа, эти негры… Ой, простите, вандалы, воруют с помойки выброшенных триффидов и начинают сами себя кормить! Какая наглость! А этот предатель доктор Линкс? Вместо того, чтобы цивилизованно умереть под забором, куда его выбросили гуманные греко–римляне, он бежит к папуасам, а потом тянет свои грязные гитлеровские руки к африканцам, являющимся греко–римской собственностью.

Жанна перевела дух, и одним глотком допила свой кофе.

– Очень верное замечание, – сказала ей Эстер, – Ты только забыла про приправу к супу.

– Ах да! Героин. Как же без него? Мистер Монтегю, помогите мне решить одну дилемму. Вот две культуры. Одна привезла в Африку голод, войну и бесплатный суп с героином, а другая – безопасность, сытость и кое–какое образование. Какая из них более варварская, а которая – менее? Вы сказали, что греко–римская культура создала какую–то уникальную среду для интеллектуального творчества, но почему доктор Линкс в этой среде жил под забором, а в среде, которую вы назвали варварской, он работает в науке, имеет хороший заработок, и у него достойное место в обществе? Кто кого обокрал? К чему вы вспомнили 10 заповедей, и Гитлера, который возник в греко–римской, Европе, а не в варварской Океании и не в Центральной Африке? По–моему, у вас серьезные проблемы с логикой.

– Конечно, наша культура тоже не идеальна, – ответил Джентано, – тут вы правы. У нее есть свои ошибки. Возможно, история с доктором Линксом – одна из них. Но вы же не будете спорить, что эта культура создала институт защиты нематериальных ценностей, право, в т.ч., на интеллектуальноый продукт. Ученый, изобретатель стал собственником продукта свего разума. Это – основа прогресса и процветания, вы согласны?

– Сильно сказано, – прокомментировала Эстер, – А где можно увидеть реестр великих ученых – миллиардеров? А то, что не миллиардер, то торговец арабской нефтью, или биржевой жулик с Уолл–стрит, или сенатор, поделивший деньги налогоплательщиков таким образом, что треть попадала в его карман. Жанна тут очень кстати сказала про роялти. Где роялти тех ученых и инженеров, которые изобрели вот этот самолет с его начинкой, этот ноутбук с его software, ваш спутниковый телефон, и тот космический аппарат, который вывел на орбиту спутник. Где роялти ученых, которые придумали спутниковую связь? В лицензионных соглашения я не вижу никаких следов ученых. Деньги за их изобретения получает кто–то другой. Может быть, какой–то вандал?

Второй советник улыбнулся и развел руками.

– Я же сказал: наша греко–романская культура далеко не идеальна. Но на ее почве вырос потенциал будущего благосостояния человечества: т.н. научно–техническая революция. На африкано–китайско–меганезийской почве ничего подобного не возникло.

– Агитка, – спокойно сказала Эстер, – Этот потенциал вырос на плечах ребят, которые сто тысяч лет назад пришли в Евразию из Африки и расселились от Китая до Биская. Иногда их называют кроманьонцами или первыми людьми современного типа. Потом, в разных местах, они придумавали разные полезные вещи. В Египте – геометрию и химию, в Китае – земледелие, в Индии – цифры, в Малой Азии – металлургию, и т.д. И вы сейчас взяли, и приписали все это оптом какой–то «греко–романской культуре», которой никогда не было. Сказали бы: культура Ренессанса, это было бы честно. Но ей всего 500 лет, и у нее все заимствованное. Современной китайской культуре – 50 лет. Современной меганезийской – 20. С исторической точки зрения это одинаково скороспелые побеги на общем стволе. Ни у кого нет ни приоритета, ни особых прав на общее наследство.

– Вы прекрсно образованы, мисс Блэйз, – сказал Джентано, – мне просто страшно с вами спорить, я сам себе кажусь недоучкой.

– То, что я сказала, можно прочесть в учебнике для средней школы, – отрезала она.

– Да, я помню, там что–то было про египетские пирамиды, – поддержал Босуорт, – вроде как, они изобрели треугольники раньше греческого Пифагора.

– Тем не менее, Гарри, вы, я думаю, не хотели бы жить в Египте, – сказал Джентано.

– Да уж, наверное, – буркнул спецагент.

– … А вы, мисс Блэйз, вряд ли захотели бы жить, например, в Китае.

– К чему это вы? – спросила она.

– К тому, что вы возвращаетесь домой, в Аризону, – пояснил он.

– Во–первых, мы летим не из Китая. А, во–вторых, я не возвращаюсь, а еду навестить родителей. Через пару недель я возвращаюсь домой, в Мпулу.

– Как вы сказали? – изумленно спросил Второй советник.

– Я сказала: домой, в Мпулу. Что тут непонятного?

– У Эстер и Наллэ очень симпатичный дом в Макасо, – вставил Босуорт.

– И очень уютный и классный, – добавила Жанна, – И с балкона 3–го этажа прекрасный вид.

– А… – протянул Джентано, – Значит, вы – жена Наллэ Шуанга?

– Vahine, – с легкой улыбкой, поправила она, – Так будет точнее.

– Ну, да… Разумеется… Это меняет дело… Гм… Но это – исключительный случай. Так бывает очень редко… Гм… Вот вы, мисс Ронеро, возвращаетесь в Канаду, не так ли?

Жанна кивнула.

– Да, я возвращаюсь домой, в Галифакс. И что из этого следует?

– Только то, что вы не остаетесь в Меганезии, социальные ценности которой вы с таким жаром защищали. Вы предпочитаете жить в Канаде, в стране с… гм… греко–романской культурой, в адрес которой вы так негативно высказывались в дискуссии.

– Я просто еду домой, – ответила она, – Не в Грецию и не в Рим, а в Новую Шотландию. Если вы приедете туда и заявите простым парням, сидящим в пабе на Кэйп–Форчу, что они – греко–романцы, то, боюсь, вам бабахнут по голове пивной кружкой.

– Знаете, в чем ваша ошибка, мистер Монтегю? – вмешалась Эстер.

– Гм… Интересно… Так в чем?

– Вы пытаетесь запугать собеседника выдуманными страшилками или запутать его в красивых, но бессмысленных сочетаниях слов. А надо просто назвать вещи своими именами, и обозначить реальные проблемы, если они действительно существуют.

– Они действительно существуют, – сказал Джентано, – Если говорить кратко, то в мире есть три системы. Одна – уже взрослая и проверенная временем. Я назвал эту систему греко–романской. Вторая, более молодая и агрессивная – коммунизм. Не буду повторять страшилок Холодной войны, но коммунизм в его самой динамичной, китайской версии, конкурирует за жизненное пространство с нами. Третья, самая юная, и агрессивная – это анархизм в его технократичной меганезийскй версии. Она тоже претендует на большую долю жизненного пространства, которую может отнять только у нас. Речь не о военном конфликте. Будем считать, что его никто не желает. Экспансия молодых систем идет формально–мирным путем – через экспорт идеологии и образа жизни.

– Ясно, – с некоторым облегчением произнес Босуорт, – Так всегда было. Даже еще до человека. Трилобиты конкурировали с динозаврами. В общем, все по Дарвину.

– Это уже другое дело, – заметила Эстер, – Если не трогать 10 заповедей и не поминать Гитлера, то все становится на свои места. Настольная книга моего faakane – Адам Смит «Исследование о природе и причинах богатства народов». Она вышла в 1776 – тогда же, когда декларация независимости США. Легко запомнить. Конкуренцию выигрывает та система, в которой эффективнее устроено производство и распределение.

Второй советник задумчиво потер лоб ладонью.

– Интересно, а «Протестантская этика и дух капитализма» Макса Вебера не является ли также настольной книгой вашего… э… faakane?

– Угадали, – сказала она.

– Значит, дело не только в производстве и распределении, а еще и в этике, не так ли?

– Этика как раз содержит модель производства и распределения, – ответила Эстер, – вот это, как говорит Наллэ, и есть открытие Вебера. Выводы, которые сделал Вебер из этого своего открытия – фэйк, попытка подогнать факты под апологию пуританства. Научный вывод был в том, что этика это часть технологии. Тот же промышленный software, но только не компа, а для людей, для общества, для тех, кто принимает ключевые решения.

– Чистейшей воды тоталитаризм, – прокомментировал Джентано.

– С каких это пор Вебер считается тоталитаристом? – спросила она.

– Вебер не тоталитарист. Это вполне либеральный социолог. Но вы–то переиначили его выводы и объявили, что людей надо ре–программировать под нужды производства, как делали в СССР при Сталине и в Китае при Мао.

– Разве я сказала, что нужно ре–программировать?

– А разве нет? Раз этика – это software, значит, ее надо загружать в голову.

Эстер покачала головой.

– Вы рассуждаете, как Вебер. Он предлагал загружать в головы протестантскую этику ради стимулирования капиталистического производства и распределения. Именно так делается во многих странах. А я сказала, что этика – это программа, которая определяет характер производства и распределения, но не говорила про загрузку.

– Она действительно этого не говорила, – поддержала Жанна.

– Тогда что имела в виду мисс Блэйз?

– Я имела в виду, что какой–то набор программ непременно будет загружен, потому что человек – существо социальное и обучающееся. А теперь берем ваши, мистер Могтегю, три системы. В первой системе людям загружают в мозг буржуазную этику, во второй – коммунистическую, а в третьей, соответственно, анархистскую. Вопрос в том, какой получается экономический результат.

– Впервые слышу про анархистскую этику, – заметил Босуорт, – что это за зверь такой?

– Хартия, – лаконично ответила Жанна.

– И все?

– Ага.

– Я об этом упоминал, – напомнил Джентано, – 10 заповедей, вывернутые наизнанку.

– Черта с два, – возразила канадка, – Попробуйте кого–нибудь ограбить в Меганезии. Оглянуться не успеете, как окажетесь на каторжных работах.

– Полиция там неплохо работает, – согласился с ней Босуорт, – а опыт привлечения армейских резервистов к охране порядка вообще можно бы и перенять.

– Похоже, вы оба просто в восторге от Меганезии, – желчно заметил Второй советник.

Спецагент Босуорт фыркнул.

– Ничего подобного. Мне совсем не нравятся тамошние порядки. Мне нравится, как они их охраняют, но это совсем другое дело, Джентано. Совсем другое.

– И мне многое не нравится в Меганезии, – добавила Жанна, – Что–то для меня просто непривычно, против некоторых вещей у меня есть принципиальные возражения, а ряд артикулов Хартии для меня вообще неприемлемы. Но это мое мнение и я никому не намерена его навязывать.

Монтегю улыбнулся.

– Рад слышать, мисс Ронеро. Здоровая критичность оценок всегда была отличительным свойством… Не буду говорить, какой культуры, а то вдруг вы стукнете меня кофейной чашечкой по голове, как принято в пабах Новой Шотландии.

– Не стукну, – пообещала она, – Во–первых, кофейная чашечка для этого не годится, а во–вторых, я не люблю применять силовые аргументы в споре.

– Браво. Тогда я наберусь смелости и спрошу: что конкрентно вам не нравится в Хартии?

– Как вам сказать? – Жанна сделала паузу и покрутила в руках чашечку, – не так–то легко найти грань между «не нравится» и «непривычно». Например, секс, семья, дети. Что–то вызывает тревогу просто с непривычки, как незнакомая еда. Но, к примеру, артикул об изъятии ребенка из семьи, где его опекают по принципам, несовместимым с Хартией… Вот с чем я категорически не согласна. Можно говорить о качестве нового поколения, о том, что оно получается счастливее, разумнее, здоровее – все равно, это на мой взгляд, слишком жестоко по отношению к родителям. Эта мера применяется, насколько я знаю, очень редко – но это Дамоклов меч. Что–то вроде селекции, как у древних спартанцев – только применяется она не к детям, а к родителям. Я считаю, что это унизительно. В общем, я не согласна. Второе – это удивительная легкость, с которой там отнимается человеческая жизнь. Я не о криминальных убийствах – их там, как раз, меньше, чем в большинстве западных стран. Я о самом отношении. Из–за этой системы резервистов, которая, кстати, нравится Гарри, как полисмену–профессионалу, Меганезия крайне милитаризована. Люди смотрят на боевое оружие, как на привычный предмет обихода. Сковородка и автоматическая винтовка – вещи из одного бытового ряда. Одна – чтобы жарить яичницу, другая – чтобы, убивать людей. Иногда меня это даже пугало.

Спецагент Босуорт шутливо погрозил ей пальцем.

– Это не по–добрососедски. Говорите про Меганезию, а ругаете США. Это из нашей Конституции, во 2–й поправки: «Поскольку, для безопасности свободного государства необходима хорошо организованная милиция, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничению». Это хорошее правило, которое обеспечивает безопасность не только тем, кто носит оружие, но и всем безоружным мирным гражданам рядом с ними. Ума не приложу – что вас в этом пугает?

– Пугает не в прямом смысле, – уточнила она, – Я там чувствовала себя в безопасности. Пугал механический подход к уничтожению человека. Не знаю, как объяснить…

– Я знаю, – перебила Эстер, – Это иное отношение к жизни и смерти. Наверное, дело в религиозной культуре. Культура Tiki не особо выделяет смерть из цепи повседневных событий. Люди рождаются, живут, куда–то уходят, и как–то живут там…

– Загробный мир, рай, ад и все такое? – уточнил Босуорт.

– Нет. Проще. Наллэ говорит: это как если человек ушел на лодке в море, и не вернулся. Наверное, он пристал к какому–то берегу, в этом мире или в другом. Знаете, у древних океанийцев каждый островок считался, в каком–то смысле, особым миром.

– Я читал статью о культуре Tiki, – заметил Второй советник, – Примитивные пещерные суеверия. Духи людей, животных и стихийных сил. Тотемы. Амулеты. Магия. Полная противоположность мировым религиям, на которых базируется современная культура. Так что, Жанна, если меганезийская система победит у вас в Новой Шотландии, то вы можете проститься со всеми формами культуры, кроме языческих ритуальных плясок.

– В каком смысле она победит? – спросила канадка, – что–то типа десанта марсианских боевых треножников из «Войны миров» сэра Уэллса?

Монтегю медленно покачал головой.

– Это не шутки, мисс Ронеро. Я уже говорил про агрессивную культурную экспансию. Никаких треножников. Но приходит день, и вы видите, что вокруг вас люди иной культуры, а признаки вашей культуры стремительно тают. Вы перестаете понимать собственных соседей и даже собственных детей. А они не понимают вас, и удивляются: зачем вы так сложно и неудобно живете? Зачем ищете какой–то смысл в жизни, думаете над умными книгами и сложными моральными проблемами? Станьте яркой коралловой рыбкой, птицей летящей над морем, кошкой на крыше. Мы вам поможем. Мы устраним вредных субъектов, которые мешают вам жить простой, счастливой животной жизнью. Мы применим высшую меру гуманитарной самозащиты к священникам–монотеистам, философам–идеалистам и правозащитникам–алармистам. Мы вышвырнем их из страны, вместе с их книжками, учебниками и проповедями. Мы сотрем даже память о том, что они были. И вот тогда настанет полное и окончателное счастье.

– И что из этого следует? – спросила Жанна.

– Мы должны, – ответил он, – вспомнить устои нашей культуры и научиться определять, что – свое, а что – чужое и смертельно–опасное для нашей цивилизации. В противном случае, мы погибнем, растворимся, как Рим растворился в толпах варваров.

– И как вы намерены определять, мистер Монтегю? По какому критерию?

– Пока что я лишь назвал проблему. Согласитесь, она имеет место быть.

– Если нет критерия, то это все пустой звук, – заметил Босуорт.

– Есть понятие: традиционные ценности западной цивилизации, – пояснил Монтегю.

Спецагент скривился и почесал подбородок, став на секунду похож на трогательного доброго орангутана, озадаченного извлечением банана из запертого ящика.

– А нельзя ли конкретнее, Джентано? Для простых парней вроде меня.

– Если в общих чертах, – сказал Второй секретарь, – то вспомнить устои, значит найти точку, после которой наша толерантность превратилась во всеядность. Эту ошибку надо аккуратно исправить.

– Как далеко эта точка? – поинтересовалась Эстер, – До II мировой войны или после?

– Помилуйте, мисс Блэйз! Это вопрос к историкам, а не ко мне.

– Не скромничайте, – подзадорила она, – если вы уверены, что эта точка есть, то можете назвать время хотя бы с точностью до эпохи.

– Видите ли, эта точка лежит не совсем во времени. Она, так сказать, условна. Мы же не хотим повторить ошибки прошлого, такие, как расовая дискриминация. Я имею в виду, что надо вернуть в нашу жизнь некоторые неоправданно забытые ценности.

– Да назовите же их, наконец! – взорвался Босуорт.

– Ответственность, – спокойно сказал Монтегю, – Ответственное отношение человека ко всему, что его окружает. К семье, к соседям, к работе, к своему дому, к своей стране. К планете, на которой он живет и к человечеству, как, опять же, к семье, в неком смысле…

Жанна посмотрела на него с некоторым беспокойством.

– Мистер Монтегю, вы не забыли тему своего выступления? Я имею в виду: вы начали с зациты Рима от варваров, а сейчас цитируете манифест планетарного гуманизма.

– Э… Видите ли, мисс Ронеро, я имел в виду не просто ответственность, а именно такую ответственность, которая исходит из стремления к определенному идеалу. Я назову этот идеал иудео–христианским, не в религиозном, а в культурно–политическом смысле.

– Так бы сразу и сказали, – Босуорт облегченно вздохнул, – Ясное дело, что исламистов надо гнать в шею из западного мира. Хватит разводить толерантность, а то они совсем обнаглели, скоро на голову сядут.

– Гарри! Я совершенно не имел в виду мусульман.

– Ясно, – сказал спецагент и хитро подмигнул Второму советнику, – Не беспокойтесь, Джентано, тут все свои. Не заложат. Верно, девушки?

– Не заложим, – подтвердила Жанна.

– Я вообще скажу, что мы дискутировлпи об экологии и меганезийцах, – добавила Эстер.

– Ну! – весело согласился Босуорт, – Меганезийцы, если говорить про семью, ни черта не соответствуют христианскому идеалу. Многоженство, шведские тройки, и все такое. На счет экологии тоже… Засадили всю Центральную Африку своими мега–бананами…

– Ну, уж не всю, – возразила Эстер.

– …И пол–горы взорвали водородной бомбой.

– Это не доказано. Кроме того, при взрыве никто не пострадал.

Второй советник грустно вздохнул и констатировал:

– По–моему, вы так ничего и не поняли.

– Я, и правда, не поняла, – согласилась Жанна, – Допустим, меганезийская культурная экспансия угрожает тому образу жизни, который мне нравится. Давайте с этим бороться. Давайте опираться на наши современные достижения, на принципы свободы и развития личности, на мультикультурное разнообразие, разностороннее образование, на научное сообщество, на экономическую и социальную организацию и на мечту о будущем! ОК! Почему вы, мистер Монтегю, хотите опереться не на современность и не на будущее, а непременно на какие–то штучки в нашем прошлом, которые выглядят так паскудно, что вы даже боитесь их назвать своими именами?

– Потому, – ответил он, – что идеологическую атаку можно отразить только с помощью сильной собственной идеологии. У меганезийцев есть сильная идеология. У китайцев тоже есть сильная идеология. А на современном Западе ее нет, и ее надо найти.

– Допустим, – снова согласилась канадка, – но почему вы ищете в прошлом?

– Жанна права! – поддержал Босуорт, – Любой дурак знает: современному оружию надо противопоставлять современное, а не допотопное, а то охнуть не успеешь, как из тебя сделают решето с вот такими дырками (спецагент свернул из пальцев колечко калибром примерно 45 миллиметров, показывая размер дырок).

– С идеологией все наоборот, – возразил Монтегю, – она как вино, от времени становится только сильнее. Слово «традиция» звучит основательнее, чем слово «мечта».

Жанна равнодушно пожала плечами.

– Если даже и так – кто мешает придумать что–то новое и назвать словом «традиция»?

– Но это же будет… Э… Обман.

– Традиция – это всегда обман, – отрезала она, – Идеология тоже обман. Если вы решили мобилизовать общество путем тотального обмана, так, по крайней мере, не делайте вид, что вас заботит честность. Врать надо смело и нагло, как учил доктор Геббельс.

– И вы согласны с Геббельсом? – спросил Второй советник.

– Я согласна с фактами. Они говорят, что общество с легкостью верит в наглое вранье. Я не одобряю ложь, как метод управления, но раз вы этот метод выбрали, так будьте, хотя бы, последовательны.

– В точку, – поддержал Босуорт, – Меганезийцы так и делают. Они придумали Гавайику, которой никогда не было, и Мауна Оро, защитника людей и проводника прогресса. Все работает. Геббельс, конечно, был фашист и сволочь, но уж точно не дурак.

– Да что вы такое говорите! – возмутился Монтегю, – Нацизм осужден международным трибуналом как преступление против человечности! Псевдонаучные нацистские теории признаны позорной страницей в истории Европы…

– Это потому, – перебил спецагент, – что мы, американцы, вместе с Дядей Джо, надрали Гитлеру задницу. Если бы не мы, то вся Европа до сих пор лизала бы нацистам сапоги, а нацистские теории изучались бы в европейских университетах, как самые научные. В Европе, у кого есть покровитель с дубинкой, тот и ученый. Это у них повелось еще со времен инквизиции. А у нас в Америке тот ученый, у кого результат. Фон Браун сделал ракету, которая летает, а Оппенгеймер – атомную бомбу, которая взрывается. И плевать, что первый был нацист, а второй – наоборот, еврей. Вы, Джентано собираетесь делать военную идеологию? ОК! Но делайте ее по науке. Я вот совершенно не против такой идеологии, по которой всю цивилизацию придумал Том Джефферсон. «Все люди созданы равными и наделены их Творцом неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми создаются правительства, черпающие законные полномочия из согласия управляемых». Умри – лучше не скажешь. А эти ваши греко–римляние – да пошли они на хрен…

Второй советник изобразил на лице улыбку – она получилсь какой–то неуверенной.

– Вы, конечно же, шутите, Гарри.

– Черта с два, – брякнул Босуорт, – Вы подсказали отличную идею. Будьте уверены, я ей поделюсь с кем надо. Хватит уже европейцам задирать нос, а то мы припомним, как они хотели сделать нас своей вечной колонией, и как Римские Папы лизались с Гитлером, с Муссолини, а недавно – с аятоллой Наджаи, который назвал Америку адским отродьем. Когда у нас будет хорошая идеология, мы быстро отучим обоих старых маразматиков открывать пасть! И поставим на место охамевших арабов и кокаиновых латиносов. Мы, что, бедные родственники на планете? Между прочим, ваша ООН живет в нашем Нью–Йорке и, в основном, на наши деньги. Пора бы вбить это в башку вашему генеральному секретарю и шайке его болтливых холуев – чтоб не забывали, кто в доме хозяин!

– Знаете, – сердито сказал Монтегю, – наш разговор, конечно, неофициальный, но…

– Что – но? – поинтересовался Босуорт, – Хотите наябедничать? Пожалуйста! Девяносто процентов американцев думают то же самое, что я сейчас сказал!

Эстер подмигнула ему и трижды хлопнула в ладоши.

– Браво, Гарри!

– Вы сейчас рассуждаете, как меганезиец, – проворчал Второй советник.

– Нет, я рассуждаю, как американец. Меганезийцы хозяйничают в своей части океана, и черт с ними. С китайцами, конечно, сложнее, их такая прорва… Но, ничего. Если у нас будет хорошая идеология, мы им быстро объясним, за какую линию нельзя заступать…

– Открытая сила решила больше проблем, чем любой другой фактор, – вставила Жанна.

– Отлично сказано! – поддержал спецагент.

– Это не я сказала, это Эд Ньюмер.

– Он американец?

– Да, он из Калифорнии – ответила она.

– Я так и думал.

Книга 5. Биомеханический гуманизм.

=======================================

84 – ЕСЛИ у человека мания преследования –

ЭТО еще не значит, что за ним не гонятся.

Дата/Время: 23 февраля 23 года Хартии.

Место: Центральная Меганезия, остров Футуна,

Kolia village, fare Carpini.

=======================================

Люси опустила 80–кратный морской бинокль (несколько тяжеловатый для 11–летней девочки), демонстративно–тяжело вздохнула и объявила:

– Это «Abrirador» Оскэ. Сейчас нашу принцессу выбросят за борт.

– Что за черт? – поинтересовался Микеле Карпини, подходя к бордюру террасы.

– Вот увидишь, па, – ответила Люси, – Он всегда так делает, когда утром опаздывает.

– А почему я впервые об этом слышу? Вообще, что за обращение с женщиной?

– Фи, тоже мне, женщина, – Люси изобразила пару волнообразных движений бедрами, выглядевших достаточно комично с учетом ее возраста и комплекции.

– Детка, не выделывайся, а лучше принеси мне свежую зелень! – крикнула Чубби Хок.

– Ага, Флер, значит, женщина, а я, значит, выделываюсь!

– Вот что, детка… – в голосе капитана Хок появилась обманчивая мягкость, – …из того, что у тебя переходный возраст, еще не следует, что я должна повторять дважды.

– Ладно, ма, – девочка еще раз вздохнула и, спускаясь по лестнице в сад, добавила, – па, возьми бинокль и посмотри. Это познавательно, как ты любишь говорить.

Микеле Карпини покачал головой, взял бинокль и поймал в поле зрения снижающуюся флайку, похожую на гротескную бабочку с неподвижными, поднятыми под небольшим углом вверх, скругленными крыльями. В качестве тела у бабочки имелся прозрачный угловатый контейнер, позади которого сверкал радужный круг вращающихся лопастей пропеллера. В контейнере виднелись две еле втиснувшиеся туда человеческие фигурки.

– По–моему, это одноместная машина, – поделился Микеле своим наблюдением.

– Полутора–местная, – уточнила Чубби с кухни, – Я смотрела user–info.

– Полтора человека не бывает, – возразил он.

– Как видишь, милый, бывает.

– Мало ли, что написал какой–то кретин. Кто делает эти летучие china–food boxes?

– Маленькая семейная лавочка «Retiair» на Арораэ в Вест–Кирибати. И, кстати, они не кретины, а очень толковые ребята. Просто они ориентируются на low–budget consumer.

– Тогда какого черта Оскэ ориентируется на эту фирму? – проворчал Микеле, – Флер же говорила, что он неплохо зарабатывает. Зачем летать на таком птеробастарде?