Текст книги "Чужая в чужом море"
Автор книги: Александр Розов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 77 (всего у книги 88 страниц)
…
За четверть часа Пума нарисовала здоровенную таблицу, заполненную значками «rapik» (которые ей нравились больше, чем латинский алфавит). Убедившись, что все готовы ее слушать, она начала свой доклад.
– Я смотрела интернет. Про эмира Аккана много написано. Это хорошо. Потом я думала так. Я эмир Аккан. Я живу во дворце в Сарджа. Вокруг охрана. Ко мне ездят разные мои люди и гости. Охрана смотрит, чтобы они меня не убили. Тайная охрана смотрит, чтобы эта охрана меня не убила. У меня есть комплекс ПВО «Argus». Это чтобы соседи меня не разбомбили. Если я еду на автокаре, то всех выгоняют с улицы, и убирают все машины. Это чтобы меня не взорвали и не застрелили из окна. Еще я держу армию на границе, но это не важно. Я иногда летаю на самолете. Тогда со мной летит два F–35 и один AWACS. Это чтобы меня не сбили. Я хожу в море на яхте «Lurssen Ultra Luxury» 70 метров. Такой же, как у короля Сауда. Тогда я беру эскорт, два патрульно–тактических катера «Sirocco». На них есть комплекс ПВО и ПКО. Это чтобы меня не потопили. Есть человек, который проверяет еду, чтобы меня не отравили. Есть шпионы в городе и в разных других местах Сарджа, и еще в некоторых странах. Они ищут, кто делает планы, чтобы меня убить или сделать революцию. Я думаю, что я все предусмотрел, и меня невозможно убить. Да?
– Значит, покушение на Аль–Аккана действительно невозможно, – заметил Штаубе.
– Что ты, – возразил Рон, – Это очень слабая система безопасности. Вся дырявая. Вопрос только в том, что у нас мало ресурсов. Нас устраивает только простой дешевый способ.
– Да, – сказала Пума, – Очень простой и дешевый. В учебнике написано: параноик часто сам подсказывает способ, как его убить. Эмир Аккан – параноик. Он подсказал сам.
– О, черт! – воскликнул Штаубе, – я, кажется, догадался.
– Это понятно. Ты знал. Теперь: что для этого надо. То, что у тебя есть здесь. Это можно юзать. Еще семья, которую я нашла по объявлению. Ты хочешь войти в эту семью. Пока у тебя дела в Шонаока, ты make–communicaton по интернет. Хорошая легенда.
– Толково, – оценил резерв–сержант, – Осталось доработать технические детали.
– Что вы задумали, а? – поинтересовалась Брют.
– Потом мы тебе расскажем подробно, – пообещал Рон.
Штаубе нервно закурил, и негромко сказал.
– Меня смущает вот что. Придется обманывать этих ребят. Я бы не хотел….
– Обманывать своих не надо, – согласилась младший инструктор, – Мы не будем. Ты еще не знаешь, что получится у тебя с этой семьей. Ты пока пробуешь с ней работать. Потом будешь решать. Это честно, да? Поэтому, я сейчас make–communication для тебя с ними.
– Подожди! Я не могу!
– Ты не знаешь net–communicate? – удивилась она, – Aita pe–a. Я тебя научу.
– Нет, не в этом дело! Я не могу это с женщинами, которые с другими в том же доме…
– Я услышала, – перебила Пума, – Aita pe–a. Я тебе объясню. Ты взял комнату в отеле. Ты захотел make–love и пригласил девушку из Y–club при баре отеля. Тебе с ней хорошо. Ей тоже хорошо. Потом она вернулась в бар. Мужчина из комнаты, которая рядом с твоей, захотел make–love, пошел в Y–club, и пригласил ту же девушку. Ему с ней тоже хорошо. Теперь ты думай: стало тебе плохо от того, что им стало хорошо? Да? Нет?
– Ну, как ты не понимаешь! – импульсивно воскликнул Штаубе, – Вот представь, что бы почувствовал Рон, если бы узнал, что ты, в его отсутствие, make–love с вашим соседом.
– Почувствовал бы, что мир перевернулся, – сказал резерв–сержант, – Дяде Еу изрядно за сто лет. Мы за ним присматриваем, а если нас нет, то этим занимается констебль Крэгг.
– Не обязательно с соседом, – уточнил Штаубе, – Просто с другим мужчиной.
– А что я могу почувствовать от такой абстрактной информации?
– Как – абстрактной?! Это же твоя жена!
– Да. И что дальше?
– Герхард имеет в виду то, что в Европе называется «Adultere», – вмешалась Брют.
– Это что? – заинтересовалась Пума.
– Обычай про эксклюзивного мужчину, – ответил Рон, – Брют уже объясняла. Помнишь?
– Да. Если женшина make–love с мужчиной, который ее не купил, то ее убьют. Шариат. Я не знала, что в Европе так же. Герхард, ты не беспокойся. У нас нет такого говна. Люди make–love, если они хотят. Никто не может заставлять или запрещать. Защита Хартии.
Младший инструктор коснулась ладонью своей штурм–винтовки, став на секунду живой иллюстрацией к формуле Хартии: «любыми средствами без всякого исключения».
– Ты не отвлекайся, – продолжала она, – Я задала интересный вопрос про отель, да? Стало тебе плохо от того, что другим стало хорошо? Ты не торопись, подумай спокойно.
– Даже не знаю, – сказал он, – Если это девушка по вызову, то мне это, скорее всего, будет безразлично. Но если это моя жена то… Мне будет неприятно, что это происходит.
– Тогда все просто, – заключила Пума, – это нейролитическое программирование.
– Нейро–лингвистическое, – поправил Рон.
– Да. Слово длинное и угловатое. Всегда путаю. Герхард, ты не говори «моя жена», иначе программа будет тебя иметь. Говори, как у нас: «vahine–i–au». Тогда тебе будет хорошо.
– Но это просто перевод, – возразил Штаубе.
– Нет. Не просто перевод. Это другие слова, они значат другое. Они правильно значат. Те слова, к которым тебя приучили, значат неправильно. Они как ботинки, которые фигово сделаны и везде жмут и натирают. Тебе от этого плохо, вот от чего. Выбрось их на хрен. Возьми удобные ботинки и ходи в них. Попробуй подумать про то же самое удобными словами. Сделай это прямо сейчас. Ты увидишь: тебе в голове не жмет и не натирает.
Штаубе закурил еще одну сигарету, вытер ладонью вспотевший лоб и углубился в себя. Перед его мысленным взглядам, какая–то безликая «vahine–i–au» с фигурой фотомодели, скучно и лениво совершала механический половой акт со здоровенным негром, похожим на декуриона Таши Цамбва. Когда такие сцены шли по TV, Штаубе обычно, посмотрев минуту, и поняв, что это надолго, шел на кухню за чашечкой кофе. Наблюдать движения этого шатунно–кривошипного механизма ему было не интересно. Прикладную механику он и так отлично знал – как и положено авиа–эксперту высшего класса.
– Ты, наверное, права, Пума, – согласился он, – в таком варианте, мне это безразлично. Но это же подмена понятий, самообман, психологический трюк…
– Нет, Герхард! Это в неправильных словах был психологический трюк. Они тебя имели. А в этих, правильных словах, нет трюка. Трюк исчез, и тебе кажется, что это трюк. Я не очень толково сказала. Могу подумать и сказать лучше, если получилось непонятно.
– Почему же, ты очень понятно сказала… Но мне кажется, тут есть что–то неправильное…
– Это к тебе липнет плохое igbekela, – авторитетно сообщила она, – сделай вот так.
Младший инструктор сложила левую ладонь трубочкой и энергично дунула сквозь нее, как будто стреляла в невидимого врага из древнего духового ружья. Штаубе послушно повторил это действие, хотя понятия не имел, что такое «igbekela» и как оно «липнет».
– Вот. Теперь хорошо. Оно разрушилось, – констатировала Пума, укладываясь рядом с ноутбуком, – Теперь я сделаю тебе net–communication, ты познакомишься с семьей из Кирибати, поговоришь про флайки и про всякие планы по бизнесу. Ты мастер–пилот, ты это понимаешь, а я нет. Я просто посижу и послушаю. Буду учиться, да?
Штаубе заятянулся сигаретой и кивнул с отсутствующим видом. Пума поиграла минуту на клавиатуре, а потом радостно крикнула в микрофон ноутбука:
– Aloha, foa! Мы читали fare–invito. У нас тут классный toro–a–roa raatira pairati.
– Ia orana, glo, – ответил возникший на экране заспанный креол, – А у нас, по ходу ночь.
– А мы, по ходу, сейчас в Африке, – ни чуть не смутившись, ответила она, – Такие дела.
– А… – отозвался он, – А где сам супер–авиа–эксперт?
– А вот, – сказала Пума, дернув Штаубе за рукав, – Герхард, сядь сюда, мы on–line!
– Э… Hello, – сказал он, усаживаясь по–турецки, – В смысле, aloha.
– Y una polla! – выдохнул пораженный креол, – Ты – Герхард Штаубе?
– Ммм… Да. А мы где–то уже виделись?
– Ну, ты даешь, бро! Тебя второй день показывают по TV! – креол повернулся так, что web–камера показала его стриженый затылок, и крикнул, – Hei foa! Все сюда! Viti–viti! У нас Герхард Штаубе online, по нашему invito! Секунду, Герхард, сейчас все подползут. Дики, не тормози! Рали, Лаго, мне за ноги вас тащить? Меня зовут Томо…
– А меня Дики, – пискнула девушка–маори, вклиниваясь между ним и web–камерой.
– Э… Очень приятно, – сказал Штаубе.
На заднем плане возникли парень–метис и девушка–melano. Поcыпались вопросы.
– Ia orana, Герхард! Как ты там? Тебе чего сначала показать? Motu, fare, или фабрику? А можем показать пару флаек. По ходу, они готовые. Стоп, ты скажи сам, что показать. А может, покажем все подряд? Герхард, тебе видно? Ага, ну, значит, это второй этаж. Тут всякое барахло, не обращай внимания. Тут, типа кухня. Это лестница. Томо, смотри не грохнись. А ты не говори под руку. Рали, включи свет, не видно ни хера. И прожектор включи. Так, это терраса первого этажа, вон там – ангар. Это – пирс, лодки, все такое…
Штаубе кивал в камеру и говорил что–то вроде «ну, ясно…» или «спасибо, мне видно». Как выражаются в таких случаях эксперты–политологи: «процесс пошел».
…
=======================================
79. КАМИКАДЗЕ в процессе реинкарнации.
Дата/Время: 22 – 23 сентября 22 года Хартии.
Место: Транс–Экваториальная Африка и Кирибати.
Шонаока, озеро Удеди, лагерь экспедиции.
=======================================
Первое знакомство продолжалось часа три. Еще часа два Штаубе и оба Батчера что–то увлеченно рисовали на ноутбуке, а потом был объявлен перерыв до завтра, и Штаубе, в полной прострации, отправился в президентский лагерь (его ребята уже несколько раз заглядывали, поинтересоваться, как себя чувствует министр, и не слишком ли он много работает – время–то уже к ночи). Рон вызвался организовать чай (якобы, по секретному танзанийскому методу заваривания). Пума занялась подаренной стреляющей игрушкой «Mobitir». Брют распечатала данные рентгено–флюоресцентного анализа, и посмотрела, что получается. По всему выходило, что добывать титановую руду со дна озера Удеди не менее выгодно, чем высокочистый кварц. Впрочем, на таком количестве образцов точно не скажешь. Вот завтра прилетит команда с тяжелой техникой, и можно будет заняться этой темой по–настоящему… Брют сунула листы в папку и невзначай спросила:
– Пума, ты понимаешь, что ты грубо изнасиловала того парня?
– Я изнасиловала? – возмутилась младший инструктор, – Это ты мне говоришь, да?
– Тут другое дело, – пояснила геолог, – Я проводила психологический эксперимент.
– И нарушила VI международную биомедицинскую конвенцию, – вставил Рон.
– Ты–то откуда знаешь про эту конвенцию? – поинтересовалась она.
– Мы про нее учили в сержантской школе, а у меня хорошая память.
– На кой черт, если верховный суд даже запретил за нее агитировать?
– Потому и учили, – пояснил экс–коммандос, – Поиск и задержание агитаторов.
– А… Ну, да. Логично. А что я нарушила?
– Ты оскорбила интимные чувства и причинила неоправданные психические страдания. Дословно по тексту VI конвенции. Оцени, какая память! А по протоколу UN мы сейчас находимся на территории Конго, которое присоединилось к этой конвенции. Прикинь?
– Ого! – игриво воскликнула Брют, – Власти Конго имеют право меня арестовать?
– Пусть они придут и попробуют, – флегматично отозвалась Пума, разбирая механизм ультракомпактного пулеметика, – пуля в лоб и мясо в воду.
– Ты с ума сошла! Нам в этом озере еще неделю работать!
– ОК. Не учла. Оставим на берегу. И еще. Ты, Брют, просто баловалась, а я для дела.
– Ты про что?
– Про Штаубе, конечно.
Брют понимающе–выразительно кивнула головой.
– Ах, про Штаубе. И для какого дела ты запихнула его в групповую семью?
– Ты меня сама просила найти такое объявление. Не зря же я искала.
– В смысле, все, что выловлено, должно быть сожрано, невзирая на вкус?
– Мы друзья и партнеры, да? – уточнила Пума и нарисовала пальцем в воздухе кружочек, перечеркнутый сверху вниз вертикальной линией – знак пиратской клятвы молчания.
– Без сомнений, – подтвердила геолог и нарисовала «небо и море»: прямую линию сверху и волнистую – снизу (думая, как странно обернулась детская игра в пиратов Дрейка).
Тут же, Пума молча что–то нажала на клавиатуре ноутбука и развернула экран к ней. На экране был эскизный чертеж несколько необычной авиетки длиной 4,5 метра с размахом крыльев 5, и H–образным хвостом, похожим на чуть укороченную вторую пару крыльев. Бросались в глаза предельно–простые геометрические формы и то, что крылья сдвинуты вплотную к тупому носу, как бы обрубленного, цилиндрического фюзеляжа. Надпись гласила: «Concept–flyka «Vitiare» designed by «Retiair» fare–fabric. Basic configuration». После базовой конфигурации, были представлены еще несколько эскизов. На одном из них, к обрубленному носу флайки был приделан контейнер обтекаемой формы, метра полтора в длину. Надпись сообщала, что это «reserve fuel tank1000 litres, or cargo–module 1200 kg». В этой конфигурации флайка «Vitiare» гротескно напоминала торпеду.
– Смешная штука, – высказала Брют свое мнение, – Такие широкохвостки называются «тандем», их использовали для шоу по аэробатике в конце того – начале этого века. А резервная бочка горючего, видимо, для дальней перегонки. И сколько это будет стоить?
– Смотря кому, – лаконично ответил Рон.
– Герхард верно сказал, – добавила Пума, – За столько лет все забыли. Не догадаются.
– Я не поняла, в чем прикол, – сердито проворчала Брют.
– Глянь в интернет учебник экоистории для 7–го класса, – посоветовал экс–коммандос.
– Ты что, совсем меня за дуру держишь? – возмутилась она.
– Нет. Там интересные картинки. Посмотри. Честное слово, не пожалеешь.
– ОК. Но если ты меня напарил, я тебе устрою, – сказала она и углубилась в интернет и школьные воспоминания.
Последний класс базовой школы, перед годичным дипломным классом. Первый парень. Подружки гуляли с мальчишками на три–четыре года старше, а она почему–то выбрала одноклассника. Его звали Тараи, и с ним она первый раз make–love. Он с ней – тоже. В пособии «Практическая биология» говорилось, что такой обоюдный дебют не считается оптимальным, но добавлялось, что при внимательном отношении друг к другу, доверии, открытости и взаимном желании… В общем, все получилось хотя и не идеально, но так, что чувство общего удачного эксперимента и нескольких общих маленьких, но важных тайн, более, чем компенсировали кое–какие ляпы… Через какое–то время, они с Тараи разбежались – так происходит почти всегда, это они знали заранее. Но, вопреки общей закономерности, разбежались не совсем. Когда что–то в этой жизни идет не так, Брют садится за штурвал флайки (непременно сама – никаких аэро–шаттлов, никаких авиа–рикш), и летит в Порт–Вила на Вануату, где живет веселый дядька, техник монтажной бригады по имени Тараи. И на пару дней все идет на фиг. А потом, как по волшебству, оказывается, что в жизни ничего страшного не произошло. Так, мелкие неприятности, легкая депрессия, но не переживать же из–за такой ерунды. И она возвращается домой.
Но сейчас вернемся туда, в 7–й класс, к пособию «Экоистория». Краткая хроника фигни, сделанной человеком с тех пор, как он взял в руки камень и треснул им кого–то по башке (как шутил по этому поводу Тараи). Экоистория не интересуется именами правителей и полководцев. Ее предмет – история технологий. Всех, в т.ч и социальных. Если идти от палеолита к постиндастриалу, то начиная с империй Древнего Востока, натыкаешься на все более отвратительные приемы социального регулирования. Сначала они редки, но к средневековью сливаются в одно огромное, непрерывное свинство, которое известно, как расцвет системы всевластия оффи. Агония этой системы, начавшаяся в конце XVIII века, длится до сих пор. Кланы оффи ведут себя, как огромные голодные крысы, загнанные в угол. Даже подыхая с переломанным хребтом и распоротым брюхом, они еще опасны.
Имперская Япония XX века приводилась в пособии, как один из самых ярких примеров того, в чем состоит социальная технология оффи. Можно ли привести людей к такому дегенеративному состоянию, в котором они, массово, добровольно и радостно отдают жизнь за оффи, обосравших им жизнь с самого рождения, опустивших их в физическую и психическую неполноценность, бесправие, нищету, рабство и ежедневный страх за свою жизнь и жизнь своих близких? Оказывается, можно. Феномен камикадзе разбирался в пособии подробно, с примерами и фотографиями. Было там фото мальчишки–пилота рядом с «Ohka», выпускавшейся в конце войны пилотируемой планирующей бомбой, планером для самоубийства во славу оффи. Симпатичный мальчишка улыбался, стоя рядом с орудием собственной смерти, за штурвалом которого ему предстояло пике на американский крейсер. Пике во славу кучки подонков. Это пике и его результат были на следующих фото. Здравый смысл не хотел верить в то, что это – не кадры из какого–то идиотского триллера. Но тот же здравый смысл говорил: эти фото – документальные…
Перед экзаменом Брют и Тараи валялись у самой полосы прибоя, на косе, выдающейся далеко в море от города Нумеа, и запоминали определение, в рамке рядом с этими фото.
«Государство: преступное устройство общества, в котором людей заставляют умирать в гуманитарно–нецелесообразных войнах, ради амбиций государственных деятелей–оффи. Согласно Великой Хартии Меганезии, попытка создать государство – это особо опасное преступление, пресекаемое высшей мерой гуманитарной самозащиты (расстрелом), т.е. мерой ликвидации убежденных преступников, ставящих насилие своей главной целью».
Самым сложным было понять, на кой черт это надо самим оффи. Почему они занялись этим безобразием, в то время, как могли бы заняться бизнесом, нажить денег, хорошо устроиться и никому при этом особо не насвинячить (коммерческое жульничество не в счет – это дело обычное и неустранимое, да и черт с ним, от него никто не умирает). В ходе долгого спора, состоящего из самых разных аргументов – от строгих логических построений до тычков локтем в пузо оппоненту и шлепков по заднице, сошлись на том, что кланы оффи как–то концентрируют внутри себя людей с опасным для окружающих психозом на фоне унижения и сексуальной несостоятельности. Понять мотивы оффи невозможно. Людей, стремящихся стать оффи, надо гасить, и точка. На то и Хартия…
Вернувшись в настоящее, где была экваториальная африканская ночь (уже довольно прохладная – здесь после заката температура быстро падает), Брют сделала глоток горячего ароматного чая из кружки, дальновидно поставленной Роном на некотором расстоянии от ее правого локтя, и еще раз посмотрела на фото мальчишки–камикадзе. Была здесь какая–то беспокоящая деталь, которую Брют совершенно точно не видела раньше, хотя, с другой стороны, фото, безусловно, было тем же самым… И тут до нее внезапно дошло. «Ohka» была почти один в один, как флайка с эскиза Штаубе, в том варианте, где в носовой части фюзеляжа прикреплен контейнер. Впрочем, какой, на хрен, контейнер? Ясно, что это – заряд взрывчатки, как у «Ohka»…
Брют в невероятном, чудовищном изумлении подняла глаза на Батчеров, которые уже вдвоем возились с аккуратно разобранным на детальки мобайлом–пулеметиком.
– Ребята, вы что совсем охренели? Вы долбанулись на голову?
– О! – сказал Рон, подняв палец к небу, – ты догадалась! Умница.
– Joder, conio! Ты что, маньяк? Что за говно вы задумали?
– Брют, ты хорошая, – серьзно сказала Пума, – Очень–очень. Ты друг.
– De puta madre… Ты тут еще… Юное дарование… Короче, я жду объяснений.
– Давай так, – предложил Рон, – Я объясняю по порядку, а ты отвечаешь да или нет.
– Начинай, там посмотрим, – хмуро ответила Брют.
– Начинаю. Пункт первый. «Vitiare» в базовой конфигурации, без носового контейнера – это дешевая, простая в управлении, надежная и безопасная флайка. Ты согласна?
– Да, черт возьми, но контейнер…
– Пункт второй. Навесной носовой контейнер делает «Vitiare» самой дальней или самой грузоподъемной авиеткой в истории. Ты согласна?
– Да, если там не…
– Пункт третий. Простота пилотирования дает определенные возможности обеспечить безопасность экипажа независимо от того, чем загружен контейнер. Ты согласна?
– Какие? Прыгать с парашютом, когда пикируешь почти со скоростью звука?
Резерв–сержант вздохнул.
– Знаешь, Брют, мой первый инструктор по пилотированию, классный дядька, был при Конвенте оператором ночного говновоза. Так вот, по рассказам, его механик, малаец с тремя классами образования, никак не мог понять, где прячется маленький человечек, который рулит говновозом в полете, и как он каждый раз спасается из машинки. Этот малаец был убежден, что маленький человечек спасается. Он твердо верил: оператор – правильный канак, он никогда не отправил бы маленького человечка на смерть. Увы, такое доверие к партнеру в наши времена встречается гораздо реже, чем тогда.
– Знаешь, Рон, я дура, – со вздохом, сообщила Брют, – Извини, ладно?
– Аita pe–a, – ответил он и подмигнул, – Ты умница, как я уже сказал. Ты почти угадала.
– Ты сейчас похож на Пуму, которая хвалит Штаубе за отличную стрельбу.
– Человека надо хвалить, когда он делает успехи, – ответил Рон.
– Ну, разумеется. А ты не думаешь, что в эмирской охранке тоже есть люди, умеющие читать учебники и делать успехи? Тем более, здесь все так в наглую. И конструкция, и даже название, которое читается или как «Viti–are» (быстрая волна), или как «Vi–tiare» (цветок манго). Аллюзии с «Ohka» (цветок сакуры) как–то слишком бросаются в глаза.
– Так и должно быть, – сказал резерв–сержант, – Аль–Аккан – параноик с острой манией преследования. Он помешан на своей безопасности, он предсказуем, как и полагается параноику, и он ни хрена не понимает в военно–диверсионном деле.
– Я тоже в нем ни хрена не понимаю, – заметила Брют.
– Зато ты разбираешься в геологии и сексуальной психологии. Разделение труда между партнерами – основа дела. Ты вскрыла мозги Штаубе, Пума их загрузила и придумала план, а я кое–что доработал в последовательности мероприятий и технике исполнения.
– Что значит «загрузила»?… Подожди, не отвечай, я хочу догадаться сама… Минуту… Ага, я поняла. У Штаубе даже мысли не было убивать Аль–Аккана! Он просто хотел удрать от эмира, а эмир хотел его поймать и шлепнуть. Теперь все наоборот. Штаубе хочет шлепнуть эмира. Если следовать логике ролевой игры, то теперь эмир захочет удрать от Штаубе, потому что Штаубе хочет его поймать и шлепнуть.
– Молодчина! – сказал Рон.
– Уф. Я вернула своим мозгам некоторое самоуважение. Ребята, а откуда тогда вообще взялась эта идея, убить Аль–Аккана? Если у Штаубе и мысли об этом не было, то кто?..
– Я, – спокойно сказала Пума, не поворачивая головы и не отрываясь от своего занятия (она собирала миниатюрный пулеметик, механизм которого они с Роном, до этого, так тщательно разобрали и исследовали).
От удивления, Брют чуть не выронила кружку с чаем.
– Ты? На кой черт тебе это надо?
– Это просто, – ответила младший инструктор, – Ты мне рассказала про шариат, ты мне объяснила, как все устроено. Я поняла про тех маленьких женщин, которых эмир дал Герхарду. Он их убил, потому что они были уже использованные. По шариату так. Их продали одному мужчине за его работу. Он отказался работать. Тогда получилось, что этих женщин можно только убить. Никак иначе. Я правильно поняла, да?
– Правильно. Но ты к этому каким боком…
– Таким. Мой мужчина много мне объяснял про Хартию. Теперь я поняла, почему оффи так делают с людьми. Потому, что они параноики. Они верят: можно так делать, потому что там, наверху, на небе, – Пума ткнула пальцем вверх, – есть главный оффи. Он им так приказал, и он обещал их защитить, чтобы их за это не убили. Если их действительно не убьют, то нормальные люди будут верить, что главный оффи есть, он так приказал, и он защищает всех оффи. Тогда люди будут слушаться оффи и всем будет херово.
– Значит, ты хочешь убить его по идеологическим мотивам, – констатировала Брют.
– Если тебе нравятся длинные умные слова, пусть будет так.
– ОК. А почему именно его? Что, свет клином сошелся на Аль–Аккане?
– Сошелся, – спокойно подтвердила Пума, – Я читала статью. Ее написал док Мак Лоу.
– Мак Лоу, биолог, разработчик триффидов? – уточнила Брют.
– Мак Лоу. Тот, кто дал еду людям мпулу, – поправила Пума, – Двум миллионам людей или примерно так. Он великий человек. Понятно пишет. Он рассказал, как делают trick с миссией. Ты взяла одного такого голодного ребенка, которого проще всего было найти. Ты его показала по TV. Все увидели, какой он голодный. Ты его накормила. Его одного. Все видят. Все думают: какая у тебя сильная миссия, кормит всех голодных детей. Ты получила PR, ты собрала много денег, тебе хорошо. Да. Теперь ты поняла про Аккана?
– Боюсь, что не совсем.
– Не бойся. Я объясню. Есть много исламистов, римокатоликов, пуританистов, всякого такого говна. Есть большие, средние и маленькие. Аккан, он маленький, если сравнить. Его показали по TV, как он имеет ЕС, как все испугались, и стали от испуга делать ему oral–sex прямо при репортерах. Он – как тот голодный мальчик. Он нужен оффи для PR. Чтобы все думали: ему все можно – значит, другим оффи тоже все можно. А таким, как Штаубе – ничего нельзя делать против оффи. Штаубе должен терпеть, когда Аккан его имеет. Если Штаубе не хочет терпеть, то сидит в маленькой нищей стране, и не может оттуда вылезти, иначе его отдадут Аккану, и тот его повесит. Это тоже для PR. Теперь делаем PR наоборот. Штаубе напугал Аккана, а потом убил. Все видят. Все думают: да, Аккану было нельзя. Значит, другим, таким, как Аккан, тоже нельзя. А Штаубе можно. Значит, другим людям тоже можно напугать и убить таких, как Аккан. Такой PR, да!
Младший инструктор резко замолчала, как будто у нее выключили звук, дособрала пулеметик–мобайл и положила его на середину столика.
– Отморозки вы оба, вот что, – тоскливо сказала Брют.
– Что мы делаем неправильно? – поинтересовался экс–коммандос.
– De puta madre! В том–то и дело, что я не знаю. По ходу, вроде все правильно… Но… Joder, почему всякая такая фигня происходит именно со мной!
– Так ведь все люди равны перед Паоро, – ответил он, – А если фигня должна с кем–то происходить, то почему бы ей не произойти с тобой?
– Засунь этот прикол себе в жопу, – обиделась геолог.
– Ругаешься, – сказала Пума, – Зря. Мы хорошие партнеры. Ты с нами наживешь деньги.
– Откуда? С вашего сраного планера–камикадзе? Там одни неприятности.
– Во–первых, там будут и деньги тоже, – возразил Рон, – а, во–вторых, для начала, мы все наживем денег, продав вот это (он постучал пальцем по корпусу пулеметика). Твоя тут треть. Все по–честному.
– А я думала, Пума захочет оставить его себе.
– У–у! – недовольно промычала младший инструктор, – Его нельзя юзать. На нем плохое igbekela. Ты думаешь, Ндунти это купил? Нет. Где бы он купил такую штуку? Значит, он это отнял, а владельца… (она сделала красноречивый жест ладонью поперк горла). Если неправильно убил кого–то и взял его оружие, то igbekela прилипло. Юзать опасно.
– А… – потянула Брют, – Ну, тогда лучше не рисковать. Только я не поняла, откуда здесь моя доля? Эту пушку подарили тебе.
– Во–первых, – вмешался Рон, – Мы партнеры. Во–вторых, нам с Пумой как–то неудобно самим сдирать со своего работодателя большую сумму. Брать мало – тоже не хочется. В этой пушке несколько know–how, на этом «Taveri» сделает хорошие деньги. На Западе такую технику разрабатывают и производят для спецслужб, неофициально, секретно, малыми партиями. На этот механизм, видимо, нет патентов, и «Taveri» может выйти с этим дивайсом на мировой рынок без дрязг с интеллектуальной собственностью. Мы могли бы продать это другой меганезийской фирме, например «Bikini Fuego», но мы с Пумой – корпоративные патриоты, и хотим, все–таки, продать это нашей «Taveri».
– То есть, вы хотите ободрать своего работодателя, но культурно. А при чем тут я?
– При том, – вмешалась Пума, – что ты добыла эту пушку. Показала ее нам. Мы сказали: Ого, какая пушка! Давай мы тебе поможем ее продать? Ты сказала. Ага! Но я хочу вот столько денег. Мы сказали: ну, попробуем. Ты сказала: только чур не обманывать. Мы дали слово, что не обманем. Тогда ты нам дала пушку, мы принесли ее в «Taveri», нам дали денег. Мы отдали тебе, как бы все, но по жизни треть, как партнеру. Еще «Taveri» дала нам бонус за инициативу. Может быть. Тогда мы его тоже поделим на троих.
Брют задумчиво коснулась кончиками пальцев пулеметика–мобайла.
– Ладно. Будем считать, я это добыла. Должна же я как–то компенсировать себе всю эту нервотрепку. О, Мауи и Пеле держащие мир! Ну, почему я опять куда–то влипла?
– Не грусти, Брют! – сказала Пума, похлопав ее по плечу, – Зато ты нашла себе хороших друзей. В смысле нас. С нами интересно. С нами весело. Да?
– Это точно, – вздохнула Брют, – С вами не соскучишься. Знаете, foa, давайте мыться и ложиться спать. Ночь на дворе. Птички уснули в саду, и все такое.
– ОК, – согласился Рон, – Девчонки, идите мыться. Пума, ты отвечаешь за безопасность при водных процедурах. Я пока поставлю сторожевик.
– Что? – спросила Брют.
– Акустика такая, с компом, – пояснил резерв–сержант, – Если что–то ходит или ездит, то она начинает пищать. Не выставлять же нам часовых с пушкой и разинутым ртом, как в боевиках про II мировую войну. XXI век. Hi–Tech пришел в армию. Прогресс.
…
В шатре Брют была уложена между Роном и Пумой – с армейскими шутками на ночь:
– У тебя как с сексуальной ориентацией? Гетеро-, гомо– или би-?
– Гетеро-.
– Уу… Что, совсем гетеро-, или есть хоть чуть–чуть немного би-?
– Ну, по ходу, чуть–чуть есть…
– Хей! Тогда тебе чуть–чуть повезло!
– Что, прямо сейчас будете домогаться?
– Нет, мы так, на будущее…
– Тю… А я–то размечталась…
– А ты посмотри эротические сны. В Экваториальной Африке, они знаешь, какие яркие?
– Пока не знаю.
– Ну, тогда спи, увидишь.
А потом она как–то легко и незаметно заснула. Правда, без эротических снов, но зато крепко, и проспала часов до 10 утра. К моменту ее пробуждения, исполинская сарделька грузового дирижабля уже стояла на трех тонких опорах, а из широких ворот подвесного грузового модуля выезжали по транспортеру 20–футовые контейнеры. Вокруг суетилось полдюжины полевых техников, покрывая местность трехэтажным слоем отборного мата. Полувзвод обманчиво–флегматичных рейнджеров военного прикрытия, заняв ключевые позиции, откровенно скучал. Ромсо Энгвае уже приставала к ним с глупостями (так, из спортивного интереса). Лейтенант рейнджеров что–то живо обсуждал с Ндунти, Штаубе, Дуайтом и обоими Батчерами. Предмет обсуждения Брют рассмотрела только подойдя поближе – и от изумления выругалась так, что удивила даже техников. Переглянувшись между собой они хмыкнули пару раз, а их бригадир находчиво ответил:
