Текст книги "Чужая в чужом море"
Автор книги: Александр Розов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 88 страниц)
– Ну, и черт с ними, – она махнула рукой, – Давай лучше поймаем большую и вкусную рыбу, и после заката запечем ее на углях! Но чур, ловлю я, а ты только помогаешь!
…
=======================================
36 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ.
Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии.
Место: Меганезия, округ Ист–Кирибати.
Хотфокс «Фаатио» в зоне циклона Эгле.
=======================================
*********************************
Obo Van Horn. «Autodefenca».
Политическое завещание Йори Накамура.
*********************************
О гуманитарных исследованиях Иори Накамура написано гораздо меньше, чем о его деятельности, связанной с бизнесом и инжинирингом. Многие историографы вообще пишут, что, после ухода в отставку, первый экс–координатор занимался технологией суборбитального транспорта, а остальное время посвящал семье и молодым людям из дайверской школы (которая, впрочем, уже занималась космосом больше, чем морем). Далее историографы сообщают о том, что Накамура вел рабочий дневник, который впоследствие был опубликован с согласия его близких. Такое впечатление, будто речь идет просто о мемуарах ставших бестесллером, а не о систематическом научном труде, который, увы, не был завершен. Возможно, из–за этого и возникает двусмысленность в трактовке значения этих записей. Попробуем внести некоторую ясность в этот вопрос.
…
Атомный координатор Иори Накамура совсем немного не дожил до своего 60–летия. Он умер ранним утром, сидя с ноутбуком в своем саду камней. Говорят, что у него просто остановилось сердце – как будто села батарейка. Книга, над которой он работал со дня отставки и до последней минуты жизни, была озаглавлена «Трактат о садоводстве». Во всех изданиях, однако, оригинальный заголовок стоит в скобках, после редакционного заголовка: «Гуманное управление социальными ценностями. Культура Tiki». В Японии, Британии, Евросоюзе и некоторых странах Латинской Америки, эта книга запрещена к продаже. В исламских странах за ее хранение можно угодить в тюрьму или на виселицу.
Композиционно «Трактат о садоводстве» представляет собой набор записей из рабочего дневника, который Иори Накамура вел с тех пор, как стал консультантом по реновации Таити, и до того момента, как ушел с поста координатора правительства. В трактат были включены те записи, которые связаны с применением 9–го артикула Великой Хартии:
«Культура это все множество стилей и приемов жизни, созданных в разное время разными племенами одной человеческой семьи. Культура принадлежит каждому человеку по праву рождения, и каждый сам для себя определяет, что в ней более ценно, а что менее. Человек ограничен в своем культурном выборе только правами окружающих людей на равенство, свободу, безопасность и собственность. Любая попытка ввести иной порядок или иные границы культурного выбора, пресекается высшей мерой гуманитарной самозащиты». (Текст 9–го артикула вынесен в эпиграф ко всему трактату).
Каждая рабочая запись, относящаяся к какому–либо случаю вмешательства Верховного суда или правительства, снабжена более поздним комментарием (судя по датам, все эти комментарии Накамура составлял уже после отставки). Некоторые пометки указывают на то, что окончательный вариант трактата должен был состоять только из комментариев, причем скомпанованных уже не хронологически, а тематически – но это уже область догадок.
Между эпиграфом и основным текстом есть вот такое ориентирующее предисловие.
Иори Накамура «Трактат о садоводстве».
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —
Практически каждый взрослый человек имеет одну или несколько профессий. Если вы спросите его – он вам перечислит все, кроме одной: той общей для всех нас профессии, которая называется «жизнь». Каждый осваивает эту профессию с самого рождения, и занимается ею до своего самого последнего дня. Из здравого смысла следует, что все взрослые люди должны в совершенстве владеть этой профессией, т.е. прекрасно уметь жить. Но, из повседневного опыта известно, что большинство людей совершенно не умеют этого делать, и тратят жизненный ресурс бездарно и неприятно для себя и для окружающих. Видимо, этот феномен требует какого–то объяснения.
Когда человек длительное время профессионально работает в какой–то сфере, у него в сознании возникает модель предметной области, т.е. упрощенный виртуальный образ системы объектов, событий и отношений в ней. Были попытки создать универсальный алгоритм перевода таких внутренних моделей на общедоступный язык символов – есть целая наука об этом: теория экспертных систем. Мы пока не обладаем универсальным алгоритмом такого рода, но можем сказать, что у экспертов, в ходе обучения, общения с коллегами и наработки личного опыта, формируется общее представление о решении задач в предметной области, называемое или «профессиональным мастерством», или «интуицией», или «эвристикой». Будем называть это словом эвристика, имея в виду не выражаемый словами способ получать готовые решения задач, без экспериментов и расчетов, просто посмотрев на начальные условия. Фермер способен «на глаз» оценить плодородие почвы, металлург – качество отливки, а конструктор – свойства машины.
Эвристики, к сожалению, не безошибочны. Известно, что врачи эпохи Ренессанса, из эвристических соображений, обрабатывали открытые раны горячим маслом, причиняя вред своим пациентам. Французские академики, из тех же соображений отрицали саму возможность падения метеоритов. Агрономы XIX века, пользуясь своими эвристиками, применяли режимы полива, приводящие к засолению и полной деградации почв. О том, какие абсурдные эвристики существовали в сознании средневековых ученых, написаны целые тома – и нет необходимости их пересказывать. Сейчас нам важны не конкретные ошибки, а общий принцип: ошибки и противоречия эвристически нельзя обнаружить и исправить средствами самой эвристики. Это – принципиально неустранимый дефект. Эвристика опирается не на реальный мир, а на его образ, сформированный в сознании профессионального деятеля, и этот образ –стабильная система, которая слабо связана с реальным миром. Этим объясняется замедленное ступенчатое развития европейской науки: грубые научные ошибки устраняются только после того, как уходит поколение, породившее эти ошибки, и уносит с собой свою эвристику, свой вымышленный мир.
Принцип сохранения системных ошибок называют еще «правилом цехового маразма», поскольку впервые он проявил себя в средневековых ремесленных цехах. Технология ремесла там определялась авторитетной коллегией, состоящей из людей, длительное время работавших в отрасли, и лояльных к стереотипным эвристикам (виртуальным матрицам, подменяющим реальный мир), которые застыли в сознании лидеров цеха. Оперативное устранение ошибок возможно только там, где существует конкуренция независимых профессиональных групп, работающих в одной области, при наличии арбитра–потребителя, оценивающего только практический результат работы группы. Отрасли технологии, где применялся такой способ корректировки (т.е. где не было «цехового маразма»), показали колоссальный рост в конце XX начале XXI века.
Перейдем теперь к профессии, которая называется «жизнь». Здесь тоже существуют эвристики, и они накапливаются в некотором информационном континууме, который носит название «культура». Предметной областью культуры является жизнь, поэтому эвристики культуры содержат принципы морали, права, религии, науки, образования, воспитания, семейных отношений, экономики и эстетики. Эвристики культуры имеют дело не с реальным миром, а с идеальными объектами в пространстве «универсалий культуры» (виртуальной матрице, функционирующей по правилу цехового маразма).
Культура в ее классическом виде полностью воспроизводит принципы средневекового цеха. В цехе объявлялись неприкосновенными представления старейшин о свойствах материалов и принципах их обработки. Происходила фиксация дегенеративных форм производства и организации труда. В культуре классического вида неприкосновенны универсалии и принципы морали. Происходит фиксация дегенеративных стилей жизни.
Деятели культуры, равно как и старейшины цехов, опираются на власть оффи. Цеха сушествовали потому, что феодалы подавляли ремесленную деятельность вне цеха. Социальный институт деятелей культуры существует потому, что современные оффи подавляют альтернативные культуры в подвластных им странах. Разница только в том, что цеха поддерживали власть оффи опосредованно (через товарное производство), а деятели культуры поддерживают ее непосредственно – через диктат стилей жизни. В обоих случаях, благополучие старейшин цехов и их покровителей–оффи достигается ценой искусственно созданного неблагополучия продуктивной части общества.
Вроде бы, отсюда логически следует вывод Угарте Армадилло, который толковал 9–й артикул так. Фольклорные культуры (т.е. альтернативные культуры, созданные людьми для регулирования собственной жизни) – находятся под защитой Хартии. Но культура, как особый политический институт, созданный оффи для унификации гуманитарных отношений в своих интересах – подлежит тотальному уничтожению. Она попросту не имеет права на существование «Ni bu yao, bu yao» (что не нужно, то не нужно).
Армадилло и его единомышленники, занимаясь своего рода «культуроцидом», не учли того, что природа (в т.ч., социальная природа) не терпит пустоты. Едва оффи–культура была уничтожена, как на вакантное место унифицирующей эвристики (определяющией систему гуманитарных отношений) стали претендовать разные фольклорные культуры, каждая со своими мифами, обычаями и стремлениями. Конвент ввел бы новую общую эвристику (культуру) – так делали все революционные власти: пуритане Кромвеля, французские якобинцы и советские большевики), но 9–й артикул Хартии содержал абсолютный, ультимативный запрет на подобную унификацию.
Тогда Конвент уточнил толкование 9–го артикула. Фольклорная культура – под защитой Хартии, но лишь в той части, в которой она, по смыслу, не противоречит самой Хартии. Новое толкование было применено к лидерам национальной батакской партии (т.е. к бывшим союзникам Конвента) – за то, что они потребовали учета в артикулах Хартии специфики своей социальной структуры. Лидеры НБП были расстреляны, а Армадилло сказал по этому поводу: «Кусты в парке – это прекрасно, но если они разрастаются и мешают ходить по тропинкам, то приходит садовник с секатором». Сразу встал вопрос: какой регламент у садовника? Допустим, он бездельничает, пока пользователи парка не придут с жалобами на неудобства, а потом берет секатор и учиняет расправу над самым зловредным кустом. Парк, где кусты подстригают по этому принципу, будет выглядеть ужасно. Хороший парковый садовник не дожидается жалоб. Он замечает, где проходят тропинки, любимые пользователями, и регулярно подрезает ветки, растущие в опасном направлении. Ему не приходится выслушивать жалобы, а затем калечить кусты. У него получается красивый парк в английском стиле: тропинки проходят там, где люди любят ходить, а вокруг остается нетронутая природа, которую люди любят созерцать.
Мы приходим к необходимости двух эвристик «садовника». Первая отвечает на вопрос: «Где тропинки, любимые людьми?» вторая: «Где опасные направления роста кустов?». Конвенту не надо было долго искать такие эвристики: они уже содержались в культуре «Tiki». В неоколониальный период, Tiki была сформирована так, чтобы максимально удовлетворять потребности туристов в комфортной социальной среде, ограничиваясь минимально–необходимыми воздействиями на исходную фольклорную среду Океании. Tiki не стала новой общей культурой (это было бы недопустимым нарушением Хартии). Tiki стала регламентом садовника в парке, где растут тысячи разнородных культур.
Мы часто говорим «культура Tiki», но нам надо четко понимать отличия Tiki от любой классической культуры. Tiki не создает универсалий (т.е. понятий добра, зла, ценности, морали или долга), и не предписывает людям программ, опирающихся на универсалии. Tiki лишь сортирует уже созданные культурные феномены, превращая одни из них – в тропинки, а другие – в зеленые насаждения (разумеется, срезая с них лишние ветки).
Часто приходится читать, что Tiki враждебна и абсолютно нетерпима по отношению к любой классической культуре. Это не вполне верно. Tiki едва соприкасается с любой отдельной культурой (когда оценивает эту культуру с позиции человека – потребителя, когда применяет к ней свои эвристики, и когда аккуратно подрезает на ней ветки). Но, если толковать выражение «любая классическая культура», как общее понятие, то это высказывание о враждебности и нетерпимости станет истинным – и вот почему:
Снова обратимся к аналогии с парком. Допустим, садовник, руководствуясь личными представлениями об эстетике, сделал дорожки там, где считал нужным, а вокруг них посадил живую изгородь из колючих кустов, чтобы при попытке ходить как–то иначе, люди в кровь обдирали себе кожу. Люди пытаются ходить там, где им удобнее, и садовнику приходится все время восстанавливать растоптанные колючие кусты, а на входе в парк обыскивать посетителей, чтобы они не пронесли сюда защитную одежду, секаторы или гербициды, и не истребили ненавистные колючки, мешающие отдыху.
Этот парк показывает общий принцип устройства классических культур, со времен Древнего Египта и до современности. Любая классическая культура – это, во–первых, культ иррациональных запретов, во–вторых, культ бескредиторных обязательств, в–третьих – культ бессмысленного дискомфорта. «Нельзя!» без объясний, почему. «Ты должен!» без сообщения кому и за что. «Страдание возвышает» без указания, над чем. Колючие кусты с обеих сторон от неудобных дорожек, по которым неприятно ходить.
Tiki заимствует из классических культур практически все, кроме их общего принципа (ради которого оффи и изобретали все эти социальные конструкции). Нам не следует удивляться ненависти т.н. «западных политиков» к культуре Tiki. Это понятная обида охотника, увидевшего пустой капкан, из которого лиса стащила куриную печенку.
Мы говорим о капкане (о тайном, а не об открытом насилии над существами, которых охотник считает законной добычей), потому что от капкана исходит большая угроза. С культурами открытого насилия (такими, как ортодоксальные библейские культуры в их римской, женевской, баварской и мекканской версии) все просто. Они говорят: мы вас изнасилуем, ограбим и убьем – если только сможем. Тут нет психологического барьера. Они не оставляют вам никакого выбора, и вы убиваете их в ходе прямой самозащиты.
Иное дело – представитель христианских демократов или исламской реформации. Он приходит к влиятельному лидеру и говорит: мы несем вам только добро. Мы научим вашу жену верности, ваших детей – почтительности, ваших работников – дисциплине, ваших граждан – самоограничению ради общего блага. Для этого надо будет ввести в Хартию несколько дополнений, отражающих общепринятые в мире нормы морали. В такой ситуации, даже понимая, что миссионер обманом склоняет вас к предательству ваших близких, коллег, и граждан, которые платят вам деньги за выполнение важных социально–управленческих функций, вы, как правило, испытываете психологические трудности перед тем, как отдаете приказ о применении силы.
Разумеется, есть люди, которые таких проблем не испытывают. Угарте Армадилло, в таких случаях, не только отдавал приказ о взятии под стражу и применении пыток, но даже сам присутствовал при «допросах 3–й степени». Его не следует осуждать за это, поскольку жестокость была оправдана необходимостью выявить и нейтрализовать все миссионерские сети на уже тогда огромной акватории, а химические средства допроса еще не были отработаны в достаточной степени, чтобы применять их во всех случаях подобного рода. Но, следует отметить, что подобые репрессии негативно влияют на состояние общества и граждан, интересы которых – под защитой правительства.
Чтобы найти достойный выход из этого технического противоречия, надо тщательно исследовать тот опыт, который оставили нам предыдущие поколения. Ведь проблема связана не с какими–то новыми явлениями, порожденными НТР, а с психикой людей, которая остается практически неизменной уже многие тысячелетия. Здесь нам может помочь древняя дзенская притча, опять возвращающая нас к аналогии с садовником.
Однажды, Бодхидхарма на год остановился в неком городе и, не считая сообразным обременять кого–либо потребностями своего тела, устроился работать садовником в общественный парк. Парк очень быстро стал уютным и ухоженным. Тогда ученики спросили Бодхидхарму: «учитель, не слишком ли много драгоценного времени тебе пришлось потратить на такую огромную работу?». Тот ответил: «Совсем немного. Я просто рассказал людям, что такое равновесие их истинной сущности, и попросил их приносить маленькие ножички, и подрезать веточки, нарушающие это равновесие. Я немного обременил каждого, и они не заметили, как вместе сделали большой труд».
Бодхидхарме было не сложно рассказать людям об их собственной (а не навязанной внешней силой) потребности в гармонии, и об эвристиках, полезных для принятия решений, ведущих к этой гармонии. Сделать что–то подобное методами социальных технологий – значило, построить систему базового Tiki–образования (т.н. экоистории), сделать эту систему интересной и полезной в повседневной жизни, и обеспечить ее доступность всем людям на всей акватории страны.
Такая система не могла не вызвать сопротивления в некоторой части общества, но это было даже полезно. По силе и направлениям сопротивления, можно было судить об эффективности созданной системы и проводить соответствующие корректировки.
***
После этого предисловия, как уже было сказано выше, идут фрагменты из рабочего дневника Накамуры. Примерно 2/3 записей снабжены комментарием, связывающим конкретное событие или действие с экоисторической концепцией. Кто, кроме самого «атомного координатора» участвовал в этой социально–технологической программе, владея полным пониманием ее принципов и целей – так и осталось неизвестным.
Зачем Иори Накамура занимался этой книгой? В 10–м году Хартии экоистория и «Tiki» уже стали стабильной социальной реальностью. Не было ни малейшей необходимости делать что–либо еще в этом направлении. Возможно, Накамура предполагал вывести какой–то общий рецепт подобных реформ для других стран? Не исключено. Возможно, ему хотелось оставить потомкам более полную историю становления Меганезии? Тоже возможно, хотя – Накамура должен был понимать: никакая новая информация уже не повлияет на сложившийся в обществе исторический миф об Эре Атомной Самозащиты.
Так или иначе, Накамура ушел из жизни, не завершив «Трактат о садоводстве». Его похоронили в океане, в горящей лодке – в соответствии с обычаем, который, якобы, восходит к временам ariki–roa Мауна Оро – мифического объединителя Гавайики.
В следующем году, Рокки Митиата собрала блестящую команду менеджеров из числа товарищей Иори по таитянской после–революционной эпопее, и выиграла социальный конкурс на правительственный подряд (со значительным отрывом от других команд -претендентов). Она стала 4–м по счету координатором Меганезии. О ее деятельности в этом качестве можно написать отдельную книгу, но это совсем другая история. После окончания срока координатуры, она с сыном вернулась на Таити, и вошла в правление партнерства «Fiji Drive», созданного Накамурой в 1–й год Хартии. На атолле Улиси она бывает от случая к случаю – что и понятно: все–таки расстояние более 4000 миль.
По некому неофициальному соглашению с семьей Митиата и с мэрией атолла Улиси, партнерство «Ulithi Nami Airspace» (бывшая «Freediving School «Ulithi Nami»), со дня отъезда Рокки, поддерживает в идеальном порядке маленький сад камней, созданный Накамурой. Сохранено даже любимое бамбуковое кресло «атомного координатора» и простенький солнцезащитный зонтик. Возможно, в этом есть что–то символическое.
*********************************
…
Эти последние страницы Жанна дочитывала уже с некоторым трудом, поскольку качка усилилась. В кают–компании автоматически включились люминесцентные лампы. Это значило, что через иллюминатор проникало уже слишком мало света. Предполуденное солнце вдруг оказалось полностью скрыто тяжелыми грозовыми тучами. Было слышно, как вдалеке грохочут почти непрерывные раскаты грома. Струи дождя вперемежку с клочьями морской пены уже заливали иллюминатор так, что сквозь него невозможно было разглядеть, как выглядят волны и что вообще происходит снаружи. О силе шторма можно было судить по тому, что пустая кофейная кружка как будто ожила и принялась самостоятельно ездить по столу. Канадка убрала книжку в сетку сбоку от сидения, затем встала, с трудом удерживая равновесие, доблестно сполоснула свою кружку в маленькой мойке, и поместила в пластиковую сетку, где лежали все кружками этого типа. Она уже собиралось вернуться на сидение, как вдруг «Фаатио» как будто встал на дыбы. Его нос разко пошел вверх, палуба оказалась наклоненной градусов под 30, и Жанна полетела на пол, чуть не врезавшись головой в заднюю переборку кают–компании. Успев выставить вперед ладони, она избежала крупных неприятностей, и уже начала подниматься на ноги на этом перекошенном полу, когда сверху ударило что–то тяжелое, так что весь корабль вздрогнул, и зазвенел, как жестяной барабан. Жанна упала на колено, и тут наклон вдруг начал резко меняться – теперь нос опускался вниз, а корма задиралась вверх. Не успев понять, что происходит, Жанна прокатилась по полу в сторону передней переборки, но успела ухватиться рукой за круглую центральную ножку крайнего правого сидения, и ее развернуло на полу, так что ноги чиркнули по правой переборке. «Фаатио» теперь был сильно наклонен на нос и скользил куда–то вниз. Понимая, что это добром не кончится, она ухватилась второй рукой за ножку соседнего сидения – и очень вовремя. Корабль будто наткнулся на вязкую преграду. Последовал толчок назад, а затем нос вдруг резко оказался на одинаковой высоте с кормой, и начал задираться все выше и выше…
В этот момент кто–то схватил Жанну за плечи и, казалось, почти без усилия, поднял ее на ноги. Она не сразу сообразила, что это Пак Ен. Капитан что–то говорил ей, но она могла сразу сообразить, что от нее хотят ответов на какие–то вопросы. Потом до нее дошло:
– Ты цела? Ничего не повредила? Ты нормально себя чувствуешь? Ты меня слышишь?
– Вроде бы цела. Да, кажется, нормально… Что это было?
– Просто волна, – сообщил он, не обращая внимания на все сильнее наклоняющийся пол (канадка повисла на капитане, как белочка на ветке), – извини, мы мудаки, что тебя не предупредили. Ты точно в порядке?
– Да…Какой же высоты эта волна?
– Всего метров 10, не больше. Мы же еще не подошли близко к зоне критического ветра.
– Всего? – переспросила она, вцепляясь в капитана изо всей силы (потому что «Фаатио» снова испытал удар сверху и, качнувшись с носа на корму, заскользил вниз), – вы хотите сказать, что они станут значительно больше?
– Да, раза в четыре примерно. При ветре 200 узлов…
– O, shit! То есть, скорость ветра будет 100 метров в секунду, а волна – 40 метров?
– Да, поблизости «глаза циклона», – уточнил он, – но мы туда не полезем. Для испытаний нам заказывали ветер 100 узлов. Это удовольствие у нас будет уже в 70 милях от «глаза», как сообщила разведка. Там волна метров 25. Пошли на PuCo, сами увидите на дисплее.
– PuCo? – переспросила Жанна
– Puente de comando, – пояснил он, – Знаешь что, пожалуй, я тебя там и пристрою, в кресле оператора оружия. Стрелять мы сегодня ни в кого не будем, так что оно свободно. И мне будет спокойнее. А то здесь ты опять долбанешься, и получится непорядок. Логично?
Канадка тут же согласилась, что это логично, и через полминуты они уже были на PuCo, как раз под башенкой, которую она разглядела еще в самом начале. Башенка почему–то была прозрачной, хотя снаружи казалась сделанной из того же материала, что и корпус. Заметив недоумение гостьи, штурман Паола Теваке (занимавшая сейчас правое из двух центральных кресел), между делом объяснила:
– Это плексиглас, прозрачный только в одну сторону. Классный фокус. Я читала, что в старой Европе была мода на такие стекла в шкафу: снаружи – зеркало, а изнутри – окно. Типа, если у девчонки два мужчины, то она сначала с одним make–love, потом он лезет в шкаф, и смотрит, как она с другим make–love. По ходу, это их заводит. Прикинь: они в зеркале видят себя в процессе, и знают, что оттуда их видит первый мужчина девчонки.
– Ага! – подтвердил разведчик Ион Валле, сидящий в правом–боковом кресле, – в старых европейских кино про любовь это козырная тема. Типа как наш трио–сноркелинг.
– Интересно, кто с кого слизал? – задумчиво произнес кэп, помогая Жанне устроиться в левом–боковом кресле и добавлил уже для нее, – Ты только вот этот ключик не крути, а то автомат управления оружием включится, а на фиг он нам сейчас…
– По ходу, мы с них слизали, – решил, тем временем, Ион, – Ты сама прикинь: для трио–сноркелинга нужен прозрачный надувной матрац, а их придумали не раньше середины прошлого века. До того даже и пластиков таких не было.
Тем временем, «Фаатио» стремительно взлетел на следующую волну. Ее закрученный гребень, едва различимый сквозь сплошные струи ливня, обрушился на башенку. Затем корабль, вылетев по другую сторону гребня, заскользил вниз, к подножию новой волны, вздымающейся, как огромное, выгнутое ветром, свинцово–серое полотнище.
– Можно без матраца, просто на поверхности, – заметила Паола, – На матраце, конечно, удобнее, но все–таки…
Корабль врезался носом в воду, зарываясь по самую башенку (так что перед глазами оказался бешено бурлящий поток), и вынырнул, снова начиная задирать нос.
– Сказки, – отрезал Пак Ен, – ты сама–то пробовала трахаться на поверхности?
– Почти, – ответила штурман, – В смысле, у самой поверхности и без маски с трубкой.
– Это уже не то, – констатировал Ион.
– Почему не то? Очень даже заводит.
– Есть другая тема, – продолжал он, – наоборот: двое под водой, а третий на плотике.
– Horo–a–here в аквалангах это fiu–fiu, – авторитетно заявил Пак Ен, – разве что на спор.
– Пробовал? – поинтересовалась Паола.
Капитан кивнул:
– А то! На первом гиперфесте на Кваджалейне, мы выдумывали, что бы этакое залепить. Ну и залепили с одной девчонкой – haenyo, из фирмы «Playa Artificial», которая делает искусственные острова. Ящик пива мы с девчонкой выиграли, но так, технически. Без удовольствия от процесса. Хотя в другие разы у нас с ней ого–го что было…
– Надо было без акваланга, – перебил Ион, – тем более, если та девчонка – хэньо…
– Что значит «haenyo»? – спросила штурман.
– Ныряльщицы старой корейской школы, с острова Чечжу, – ответил Пак Ен, – Моя мама тоже оттуда. И два дяди. Я тоже там родился, но совсем не помню. Мы переехали сюда, когда я был маленький. Так повелось, что парни идут в foa–fleet, а девчонки – в busyness–diving. А тебе, Ион, неуд по биологии. Человек так устроен, что без акваланга под водой трахаться не может.
– Кэп, да я сам проверял! – возмутился разведчик, – На атолле Вахага, в прошлом году!
– Вахага, – повторила Паола, вызывая дополнительное окно на компе и набирая название на клавиатуре, – Ага. S21.33 –W136.65. Кольцевой атолл со сплошным барьером, лагуна две с четвертью мили в диаметре и мелкая. Вода, наверное, там просто горячая.
– Точно! После полудня +35 Цельсия, потому все и получается. Если хорошо разыграться на лодке, то потом под водой, 150 секунд – и termina. Синхронный экстаз. Вот и биология.
– Все равно, ни фига не верю… Кэп, у нас на Таити сколько holidays?
– По плану четыре дня, – ответил Пак Ен.
– Ага! От Таити до Вахага 800 миль. Что, Ион, забьемся на двадцатку и слетаем?
– Легко, – ответил разведчик, – Только чур у меня три попытки.
– Годится, – согласилась она, – кэп, дашь флайку ради такого случая?
– Берите, – сказал Пак Ен, – Только не RedYeti, а Orivaa.
– На ней семь часов лететь! – проворчала Паола.
– Ничего. Заодно Херехеретуэ посмотрите. Тоже красивый атолл, как раз посредине. А то когда потом туда выберетесь? Ты в курсе, что нас переводят с Рангироа на Гуадалканал?
– Нет, кэп. А что, правда?
– Ну, я тебе говорю.
Паола снова пробежалась пальцами по клавиатуре компа, и сообщила:
– Кстати, нормально. До австралийского барьерного рифа 700 миль, до Папуа 450, а до Тауу вообще 220. E foa! До Тауу можно будет за день добить под парусом!
– Классно! – согласился разведчик, – И у Брай в Папуа родичи. В гости напросимся…
Примерно к этому моменту, канадка поняла, что чудовищные волны больше не вызывают у нее страха. Болтовня моряков, коротающих время, убедила ее в том, что, несмотря на угрожающую мощь шторма, он не несет для «Фаатио» и его экипажа реальной опасности. А что волны? Те же «русские горки» (русские называют их «американскими»), но только в море. Вжжж – вверх – шлеп! Вжжж – вниз – плюх!… Почувствовав себя более – менее уверенно, она включилась в разговор, возвращая его немного назад.
– Я не поняла про трио в воде, но жена муж и любовник в шкафу это совсем про другое.
– Точно! – поддержал ее Пак Ен, – морское секс–трио это для школьников, а с зеркалом это уже для взрослых. Философско–эротическая игра в европейском кино.
– Да нет, же! – возразила Жанна, – Там авантюрные сюжеты про супружескую измену…
– При чем тут супружеская измена? – удивилась Паола, – они же там добряк не делят.
– Что не делят?
– Добряк… – повторила штурман, – Ну… some goods.
Жанна подумала пять секунд и начала объяснить меганезийцам смысл адюльтера.
– Понимаете, в европейской культуре… И в американской тоже… Принята моногамия.
– У нас тоже у многих принято, сказал кэп, – Например, у океанийских католиков.
– Вот! – обрадовалась она, – Представьте: мужчина–католик возвращается домой, а его жена там занимается сексом с другим мужчиной.
– У католиков так не принято, – заметила Паола.
– Она не знала, что муж вернется в такое время, – пояснила Жанна.
– Ситуация, – задумчиво произнес Пак Ен, – девчонке надо все сворачивать и извиняться перед тем парнем, что так вышло.
– А перед мужем? – спросила канадка.
– Так она же не знала, что он вернется, – напомнила штурман, – И, по–любому, у него–то никаких неприятностей, а ребята не успели кончить. Негативные эмоции.
– Как это у него никаких неприятностей? А то, что его жена с тем парнем?
– Да, – согласился с ней кэп, – Хозяину дома, конечно, неприятно. Но, я думаю, можно с парнем выпить по рюмке, чтоб без обид. Если парень нормальный, то поймет, что была случайность, а не какой–нибудь дурацкий розыгрыш.
