Текст книги "Чужая в чужом море"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 88 страниц)

– А под этой бикинийской ромашкой?

– Если обожрешься ей, то и не такое будет, – предположил Данте.

– Ничего подобного, – возразила она, – Есть предел дозы, при превышении которого tiareute действует, как простой транквилизатор. Типа валерьянки.

– А если наоборот, совсем чуть–чуть, типа, гомеопатии? – спросил Уфти.

Лаэа пожала плечами.

– Наверное, будет легкий эффект, вроде хорошего настроения.

– Ага, – подтвердила Флер.

– Ты–то откуда знаешь?

– Оттуда. Это же мой папа ее исследовал.

– А вывели ее мы, папуасы, – вставил сержант, – В ту эпоху, до прихода британцев, у нас была древняя продуктивная культура. Мы вывели банан, сахарный тростник, tiareute…

– … И ныне вымершего антарктического мамонта, – поддел его Токо.

– Ты прикалываешься, – проворчал «настоящий папуас», – а я серьезно. Вот док Мак не даст соврать. Ведь это мы вывели банан и сахарный тростник, верно?

– Скорее всего, да, – подтвердил доктор Линкс.

– Вот! Понял? А первые символы алфавита «rapik» появились на папуасских щитах.

Лаэа немедленно возмутилась:

– Да щас тебе! Rapik привез в Гавайику ariki–roaroa Мауна–Оро. Когда он пришел на tiki–proa во главе foa–tupuna из Uta–Ru–Hiva, то первым делом начертил эти знаки на камнях Taputapuatea–marae, на острове Раиатеа! Поезжай и посмотри сам, если не веришь.

– А где была Uta–Ru–Hiva? – ехидно спросил Уфти, – Ага, молчишь. То–то и оно!

– Если ты намекаешь на то, что это где–то в Папуа… – начала девушка.

– Вот! – перебил он, – Заметьте, не я это сказал!

– Я, кажется, перестал улавливать предмет спора, – сообщил Линкс.

– Это про историю, – пояснил ему Токо, – Примерно в те времена, когда у вас строили Стоунхэндж, у нас была эпоха Просвещения. Как говорят, ее начал наш великий вождь Мауна–Оро. Он пришел из страны или архипелага Ута, объединил острова Полинезии, Австронезии, Останезии и Микронезии, и получилась общая страна – Гавайика.

– А «рапик» – это пиктография, которой у вас дублируют латиницу?

– Просто латиница – это международный алфавит, а рапик – это наш, – уточнил тот.

– Теперь понял… А Утафоа, соответственно, «Народ Ута», не так ли?

– Люди Ута, – поправила Лаэа, – «Foa» значит «люди».

Макс Линкс задумчиво провел ладонью по гладко выбритому подбородку.

– Гм… Люди. Народ. Вы полагаете, что есть принципиальная разница?

– Еще какая, – встрял Данте, – Люди это когда каждый соображает, что лично ему надо, и что надо соседям, коллегам… Короче другим людям. А народ это когда всем похеру.

– Люди – это сознательность, – добавила Фэнг.

– Вот не надо этих коммунистических перегибов, – сказал Токо.

– Это каких еще перегибов? – вступилась за нее Рибопо, – Она сказала то же самое, что и Данте сказал. Люди должны учитывать интересы окружающих, как и свои.

– Это и есть перегиб, – заявил Токо, – Абстрактных окружающих ставят вперед человека, он им должен, а за них играет комп, который все распределяет, как у вас на Элаусестере.

– А ты у нас там был? – мрачно осведомилась она.

– Если бы не был, то не говорил бы. Что это за дела, когда у человека нет ни своего proa, ни своего fare? Мол, частная собственность только мешает. Типа, и Хартия не писана.

– Что ты киваешь на Хартию? Вот у тебя здесь, на Алофи, нет собственности, кроме lava–lava. И что? Твои гуманитарные потребности поперты? Почему же ты в суд не идешь?

– Да что вы сцепились из–за ерунды? – удивился Данте.

– А то! Вот такой умник съездит к нам на два часа, ни хрена не поймет, а потом…

– Да я у вас на Херехеретуэ и на Тепе торчал две недели, занимался морскими коровами!

– Вот про них и говори, если ими занимался. А про людей ты ни хрена не понял!

Уфти поднес к губам боцманскую дудку. Раздался оглушительно–вибрирующий свист.

– Hei, foa, что вы, как маленькие? – сказал он, – на фиг нам раздоры в команде? Закрыли тему, пожали друг другу руки, и сказали друг про друга что–нибудь хорошее.

– ОК, – согласился Токо, первым протягивая ей руку, – Я погорячился. По ходу, у вас там неплохо, даже весело. Просто я привык по–другому, только и всего.

– Я зря на тебя наехала, – ответила она, поймав его ладонь, – Здорово, когда такой парень, как ты оставляет у нас яркую частичку жизни. Приезжай еще на Элаусестере.

– Кстати, о ярких частичках, – сказала Лаэа, – Мне кажется, мы все слишком взвинчены. Последний месяц получился такой азартный в смысле работы, а теперь никто не может толком расслабиться, и все друг на друга наезжают по пустякам. Я, кстати, тоже.

– И меня мелькнула та же мысль, – поддержал Токо, – А ты не помнишь, как заваривать ромашку–бикини?

– Я помню, – объявила Флер, – Точнее, у меня в мобайле записано. Так, на всякий случай.

– А вы уверены, что это не наркотик? – подозрительно спросил Линкс.

– Что вы, док Мак, – успокоила его Лаэа, – Это не больший наркотик, чем кофеин, или чем никотин, который вы, с некоторых пор…

– Какого черта вы опять начинаете тут борьбу курением? – перебил он, и демонстративно закурил сигару (хотя еще минуту назад даже не думал об этом).

– Вот, и вы тоже сразу наезжаете, – заметила она, – А я ведь ничего такого не сказала.

– Да, действительно… Извините, Лаэа. Похоже, вы правы. Мы переборщили с азартом.

– Мне нужен двухлитровый котелок с крышкой, – деловито сообщила Флер, – лучше если керамический. Еще – ложка и электроплитка.

…

Результатом последовавших кулинарных операций стал сладко–кисловатый фруктовый чай, казалось бы – совершенно безобидный. Никто не заметил ни малейших признаков опьянения. Наоборот, все немного взбодрились, как после чашечки хорошего крепкого кофе, а Токо и Лаэа даже вызвались сплясать tamure–ori – под аккомпанемент укулеле, на котором играл Уфти. Танцевали они с огоньком, по–деревенски. Потом Токо шепнул что–то на ухо Лаэа, она хихикнула, и оба стремительно исчезли, сообщив мимоходом, что мол «идем активно релаксировать, через часик – полтора – вернемся». Это, вроде бы, никого не должно было удивить: парочка студентов была известна в команде своей склонностью предаваться «активаной релаксации» почти каждый вечер, а иногда – и в середине дня.

Оставшиеся поболтали немного о всякой всячине, а затем Флер вдруг предложила Уфти на пару пойти, посмотреть, чем это там занимаются Токо и Лаэа. Такая недогадливость казалась очень странной для 13–летней океанийской девчонки. Можно было бы ожидать, что ей, в шутку, ответят: «деточка, они готовятся к чемпионату мира по художественной гимнастике, и лучше их не отвлекать». Вместо этого, Уфти, после некоторого странного замешательства, согласился, и оба исчезли в темноте. На берегу остались четверо.

Укулеле перешла к Данте. Для пробы, он спел английскую шуточно–психоделическую «I'm a Little Teapot», после чего Рибопо и Фэнг потребовали «настоящей музыки, чтобы танцевать», а именно: «Ia orana oe!». Эта старая песенка на таитянском диалекте утафоа, во–первых, очень заводная, во–вторых, перечисляет все острова архипелага Социете, а в–третьих, там такие простые слова, что ее можно запросто выучить, даже не зная языка.

Тем временем, в сотне метров дальше по берегу Уфти и Флер, обсуждали некую особую проблему. Они, разумеется, не собирались смотреть на «художественную гимнастику» студентов (вряд ли там можно было увидеть что–то принципиально новое, по сравнению с базовым набором Камасутры). Цель их прогулки состояла совершенно в другом.

– Для женщины очень важно, каким будет первый мужчина, – без предисловий сообщила Флер, – ну, ты понимаешь?

– Упс, – произнес «настоящий папуас», – Тебе, правда, кажется, что я – это то самое?

– Давай честно, – сказала она, – Если я не та девчонка, которая… В общем, тогда закрыли вопрос. Без обид, и все такое. А если…

– Да нет, ты очень красивая и… Дело в другом. Во–первых, ты уверена, что не рано?

– Уверена, – ответила Флер, – А что во–вторых?

– Ну… Не знаю, как это воспримут твои предки. Чубби, все–таки, наш капитан, а Микеле – ты знаешь, он мне здорово помогает по учебе. Будет жутко неудобно, если они решат, что я таким способом втираюсь в семью. Типа, как родич…

– По борту, – перебила она, – Я им просто не скажу.

Уфти почесал в затылке.

– Тогда… А ты уверена, что я – тот парень… Ну, я имею в виду, ты же про меня знаешь…

– Знаю. Вот послушай… Cначала положи руку вот сюда… Ты чувствуешь мой пульс?

– Да. Я бы сказал, он частый. Ты волнуешься или…

– Или… – снова перебила Флер, – Теперь я объясняю. Во–первых, что бы там не говорил папа, я чувствую что ты – не такой. Ты добрый, чуткий и нежный. У тебя не просто так было много женщин. Любая женщина это чувствует. И еще: ты столько раз бывал у нас дома, что я к тебе привыкла, и мне рядом с тобой спокойно. Понимаешь?

– А тебе правда спокойно? – спросил он.

Флер улыбнулась и провела ладошкой по его щеке, шее, груди, животу…

– Видишь, мне правда спокойно. Но у меня нет опыта, а у тебя – есть.

…

Когда доктор Линкс достаточно (по общему мнению остальных) преуспел в изучении таитянского диалекта, было решено перейти к местному, увеа–футунскому. Данте уже надоела роль музыканта, и он просто поставил диск местной студенческой неодиско–группы «Lafeti tutu» (зажигательный праздник), с мелодиями «kanga oe» (под которые надо «зажигать по–настоящему»). Фэнг и Рибопо были полностью готовы «зажигать». Данте перешел к этому состоянию немедленно, как только отложил в сторону укулеле. Линксу было сложнее: последний раз он участвовал в «team–sex bang» на фестивале в Гластонбери почти 20 лет назад, но бешено–заводная песенка «E mole ilo–i te au velahia!» (я не знаю, почему мне так жарко!) вместе с коварно действующей ромашкой–Бикини, спихнули груз этих двух десятков лет к чертям собачьим. Следом, туда же отправились традиционные британские представления о пристойности (с которыми, впрочем, Макс расстался гораздо раньше – когда привыкал к специфике жизни бристольского «hobo»).

…

Студенты, возвращаясь после «художественной гимнастики» и небольшого заплыва, остновились на тропинке перед выходом на пляж в легком недоумении.

– А ты говорил, что док Мак очень стеснительный, – вспомнила Лаэа.

– Это я со слов Микеле, – пояснил Токо, и одобрительно цокнул языком, – Ну, ребята отрываются, просто караул.

– По ходу, Микеле не секс имел в виду, – решила девушка, – Может, это про бизнес? Я слышала, в Старом Свете некоторые ученые стесняются требовать деньги за работу.

– Кстати, да, – согласился он, – Я тоже где–то читал. Европейские оффи так промывают мозги ученым, что тем кажется, будто сама научная работа это, как бы, уже награда.

– Вот–вот. Они этому свинству научились у коммунистов, после II мировой войны. Не у наших коммунистов, конечно, а у европейских. Кстати, а правда, что наши коммунисты принципиально make–love вот так, командой, а не попарно?

Токо отрицательно покачал головой.

– Ерунда. Семьи у них действительно командные, но секс обычно парный, а групповой – под настроение. Короче, как у нормальных людей. Ненормальное у них все, что вокруг работы и имущества. Это то, из–за чего я сегодня поцапался с девчонками. И еще у них такой обычай – стимулировать полиовуляцию, чтобы рождались кратные близнецы.

– Это все знают, – заметила Лаэа, – Дело не хитрое. Гонадотропин…

– Они пользуются натуральным миксом гонадотропинов из генно–модифицированного ямса, – уточнил Тока, – вообще, интересно будет спросить у дока Мака, может, он знает, кто автор этого генного фокуса. Сильная штука.

– Угу, – согласилась она, – Только я не понимаю, как они справляются с такой толпой близнецов. Ладно, двойня, но когда трое, четверо или пятеро – это же обалдеешь.

– Так у них же семья командная, – напомнил он, – дети общие. Не как в нормальной групповой семье–punalua, а совсем общие. Иначе действительно не справиться.

– А… Тогда понятно… Но это, по–моему, уже перебор. Получается, что у киндера ни своей мамы, ни своей бабушки. Как–то негуманно.

– Вот и мне это не нравится. Тут то же самое, что с лодкой или домом. Это должно быть свое, а не общее, иначе что–то наверняка пойдет неправильно…

Лаэа Лефао кивнула и еще раз глянула на кампанию на берегу.

– Во, отрываются. Слушай, они дока Мака не залюбят совсем? Это Данте у нас буйвол, а док – парень не спортивный, плюс ситуация с алкоголем. В смысле, сердце, сосуды…

Токо пожал плечами.

– Проблем быть не должно. Я позавчера проверял его кардиосканом – все ОК. Конечно, deep–diving и всякое такое, исключается по здоровью, но от секса ему не будет никакого вреда, кроме пользы.

– Ну и ладненько, – сказала она, – тогда, может, пойдем спать?

– Угу, – согласился он, – Тем более, завтрак, похоже, будем готовить мы. Больше некому.

– А Уфти?

– Уфти, как я понимаю, занялся работой с подросшим поколением.

– Ах, вот как, – протянула Лаэа.

– Но это между нами, – уточнил Тока, – Мало ли, как кто отреагирует, это же такое дело…

…

После всего, что было, они долго лежали рядом и молчали. Потом Уфти спросил:

– Ты как?

– Просто хорошо, – тихо шепнула она и потерлась носом об его ухо.

– Хочешь – поплаваем? – предложил он.

– Хочу. Но чуть позже. А сейчас мне нравится так. Знаешь, ты был немножко смешной. Как будто боялся, что я – стеклянная и могу разбиться на мелкие–мелкие кусочки.

– Ну, в общем, я действительно боялся. Прикинь, я, все–таки, довольно тяжелый, а ты…

– А я, все–таки, не стеклянная. Скажи, только честно, а тебе было хорошо?

– Очень! Это, наверное, и есть эмпатия. Мне кажется, я чувствовал то же, что и ты.

– А так часто получается? – спросила Флер.

– Чтобы так сильно – очень редко. Но вообще, каждый раз происходит что–то особенное. Не только с разными людьми, но и с одним человеком. Это никогда не повторяется, вот что. Ты потом сама увидишь. Это очень трудно объяснить.

– Тогда не объясняй. Я потом у тебя спрошу. Или напишу. Ты ведь скоро уедешь, да?

– Да, – подтвердил Уфти, – У всей группы Вэнфана листки с горячей датой, у меня тоже.

– Туда, в Африку?

– Да. Вэнфан говорит: мы полетим в Мпулу, как только будет договор с их президентом. Скорее всего, это дело нескольких дней.

– Скажи, это очень опасно?

Он осторожно провел ладонью по ее спине, от лопаток до ямочек около крестца.

– Заранее это никогда не известно. Давай ты не будешь об этом думать, ладно?

– Буду, – просто сказала она, – Иначе, наверное, не бывает… Уфти, а как долго мы будем помнить друг друга? Не просто, что был такой, или была такая, а помнить, вот это все?

– Не знаю. Память странная штука, Флер.

– Я затеяла дурацкий разговор, да?

– Нет. Это правильный разговор. Знаешь, у каждого человека должна быть такая особая коробочка в памяти, чтобы не терялось то, что действительно важно. Чтобы, даже если кто–то совсем исчез… Так ведь бывает… Чтобы даже в этом случе ничего не пропало.

Она легонько стукнула кулачком по его груди.

– Уфти! Я хочу, чтобы ты был всегда. Пусть даже очень далеко. Не важно, где и с кем. Я просто хочу знать, что ты есть. Понимаешь?

– Я буду всегда, – ответил он, – И ты тоже. И этот вечер будет всегда. Мы договорились?

– Мы договорились, – эхом отозвалась Флер, – Сейчас я еще полежу вот так, а потом мы поплаваем вместе. Потом ты отвезешь меня домой, так чтобы нас никто не заметил, да?

– Да, Флер. Так и будет.

– Уфти, ты только не забывай, о чем мы договорились, ладно?

– Не забуду, Флер. Обещаю.

…

Доктор Максимилен Лоуренс Линкс проснулся только когда утреннее солнце, пройдя восточный сектор небосклона, дотянулось своими лучами до его комнаты (вернее каюты, как принято говорить на базах INDEMI). Самый проворный луч проскочил под навесом над балконом, пролез через широкий балконный проем, заменявший всю южную стену комнаты, и снайперски попал молекулярному генетику в левый глаз. Выплывая из сна и рефлекторно отодвигая голову в остаток тени, Линкс почувствовал, что справа и слева от его тела находятся какие–то длинные мягко–упругие предметы сложной формы. Тот, что слева, был выпуклый а тот, что справа – наоборот, вогнутый, уложенный по диагонали, и некоторая его часть оказывалась у Линкса на груди. Совсем проснувшись и открыв глаза, Макс тут же вспомнил вчерашний вечер, что дало исчерпывающие объяснения по поводу природы и происхождения двух вышеупомянутых загадочных предметов.

Слева от доктора Линкса, свернувшись почти калачиком спиной к нему, лежала Фэнг. Солнечный зайчик играл на ее гладком плече цвета тусклой бронзы. Рибопо спала на животе, справа от него, положив руку ему на грудь. Ее стройное шоколадное тело было вытянуто вдоль широкого лежбища, как у ныряльщиы в полете перед входом в воду… Макс уже успел подумать что–то вроде «о, черт!», и собирался подумать что–нибудь еще, когда Рибопо приподняла голову, открыла чуть припухшие глаза и улыбнулась ему.

– Ia ora poi, doc Mak. Maita–i oe?

– Э…. – задумался он, вспоминая вчерашний урок, – Maita–i vau. E o oe?

– E au, – ответила она, и подмигнула, – Приколно. Мы проспали завтрак. А кто–то до сих пор дрыхнет. Ну, сейчас, сейчас…

Рибопо протянула руку поверх Макса и энергично ткнула Фэнг в правый бок.

– Joder! Quo polla! – Фэнг стремительно повернулась по часовой стрелке, и ее локоток с немалой силой врезал доктору Линксу по ребрам.

– Уф! – выдохнул он.

– Ой! – сказала она, – Извини, док Мак… Ри, ты засранка.

– А нечего столько дрыхнуть, Фэ! – с непоколебимым спокойствием ответила та.

– Встану – дам в ухо, – лениво пообещала Фэнг.

– Ммм… – нерешительно начал Макс, – Девушки, мне кажетя, нам надо поговорить по поводу… Даже не знаю, как это сказать…

– Tama–a–poi, – подсказала Фэнг, принимая сидячее положение – Любая еда начинается с «tama–a». Просто tama–a – это обед, а если это что–то другое, то добавляем время дня. Но ты можешь говорить на engli или на lifra, нам без разницы, правда Ри?

Рибопо перекатилась на бок и, полулежа на локте, подтвердила.

– Ну, да. Совершенно без разницы. Мы сами больше говорим на lifra, чем на utafoa.

Доктор Линкс вздохнул и уселся по–турецки между ними.

– Я, собственно, не о завтраке. Я вообще по поводу всего вот этого.

– А… – сказала Рибопо, и найдя свой браслет–сумочку, вынула оттуда мобайл, – сейчас я быстро все выясню…

– Извини, я не понял, что ты выяснишь таким образом?

– Ну, вообще, – сказала она, и в это время ей ответили, – … Aloha, Mikele, я извиняюсь, но док Мак интересуется на счет программы… Ну, да сейчас. Ему, наверное, надо знать, как дальше работать, а вы молчите… Да, рядом… Сейчас дам… (девушка протянула трубку доктору Линксу) …Мак, поговори с ним сам.

Он взял мобайл (поскольку ничего другого ему не оставалось).

– Э… Привет, Микеле… В смысле, ia ora poi.

– Ia orana, Макс. Я так и знал, что вы будете звонить. Мне ужасно неудобно, но это не только от меня зависит. Вы же знаете, что это военная операция. Вэнфан, Керк и Рон сейчас на Капингамаранги, у них там армейская часть инструктажа, а агротехнический инструктаж эти штабные придурки оставили на второе. Хотя, с другой стороны, в этом есть свой плюс. Что последнее, то лучше запоминается.

– Какой инструктаж? – удивился Линкс.

– По триффидам, разумеется. Вы ведь не поедете сами сажать их в Африке, и я тоже не поеду. Таких старых неуклюжих бегемотов, как мы с вами, там просто подстрелят.

– Да, действительно… А чему я их должен инструктировать?

– Ну, Макс, это вам решать. Главное, не перегружате наукой. Их задача – просто научить африканских фермеров разводить триффиды. Правильно использовать ваш посадочный материал. Выполнять обработку почвы. Выбирать режим полива. Следить за вегетацией. Определять момент начала сбора урожая. Как с любой новой культурой.

– Гм… И сколько отводится времени на программу инструктажа?

– Пока точно не известно. Я настаивю, чтобы не меньше недели. Но эти армейские, грызи их краб, сначала сами тормозят, а потом подгоняют. Им, видите ли, надо было еще вчера. – Гм… Вообще–то я бы рекомендовал сделать пробную посадку, там, в Африке. Просто воткнуть наш посадочный материал в почву там, где хватает воды. Никакой подготовки.

– Даже так? – удивился Микеле, – И на какой результат вы рассчитываете?

– На тот, ради которого триффиды и придуманы. Вы же читали мои отчеты, и помните, что акцент ставился именно на возможность некультивируемых продуктивных посадок.

– Черт… Да, Макс, я помню, хотя это не очень укладывается в голове.

– …Поэтому, – продолжал Линкс, – мне требуется результат, пока идет инструктаж. Если будут неожиданные проблемы, то я должен подготовить к ним Вэнфана и компанию.

– Вы правы, коллега, – ответил Микеле после некоторого размышления, – Я постараюсь сегодня же обеспечить отправку пробной партии материала на шеф–базу.

– Куда–куда? – переспросил Макс.

– На шеф–базу. Это вроде промежуточной станции. Военные игры.

– Понятно. Значит, сухой остаток: мы готовим инструктаж из расчета одна неделя. Так?

– Верно, – подтвердил Микеле, – И, знаете, коллега, в любом случае, вы – молодчина. Я горжусь, что работаю с вами. Честное слово.

– Это, в общем, не столько я, сколько мои ребята, – ответил доктор Линкс.

– Вашими ребятами я тоже горжусь. Nei aloha, Макс.

– Nei aloha, Микеле.

Доктор Линкс задумчиво покрутил в руках трубку и вернул ее Рибопо.

– Ну, как? – спросила она.

– В общих чертах, понятно, – ответил он.

– Вот видишь, – сказала Фэнг, ласково погладив его по спине, – а ты нервничал.

– Я вообще–то… – начал он, но в этот момент откуда–то из–под балкона послышался возмущенный голос Токо Саокео.

– Hei, foa, вы что, совсем маньяки? А завтракать? Знаете, док Мак, если вы, занимаясь сексом по пол–ночи, не будете хорошо питаться, то вам грозит скоротечная дистрофия.

– Прекрати пугать дока Мака, – перебил голос Лаэа, – Ha–a viti–viti foa! Тут у нас омлет с хамоном и бататами, суп из морской капусты, и какао. Я понятно изложила ситуацию?

…

=======================================

16 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ.

Дата/Время: 2 сентября 22 года Хартии. Утро.

Место: Меганезия, округ Социете, о–ва. Халл.

Полигон фактории Мейер.

=====================================

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №10.

«Знание – сила» по–меганезийски.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Мы летим на «BV» – пластиковой лодке с моторизованным V–образным крылом. Лет 20 назад, партнерство «Fiji Drive» слизало ее схему с одной из любительских конструкций, и штампует до сих пор, поскольку BV сохраняют популярность из–за своей надежности и дешевизны. Как мне объяснили, более простого летательного аппарата просто не может быть в природе. Скорость BV всего 80 узлов, так что лететь нам предстоит почти полтора часа, и я использую это время для просмотра фото–итогов визита в рапатарский колледж (внутренне гордясь тем, что научилась почти не обращать внимания на периодические воздушные ямы). Рити уделяет пилотированию не слишком много внимания (с ее слов, тут делать нечего, вообще) и, поглядывая на экран моего ноутбука, иногда делает более или менее глубокомысленные замечания.

CLAC – это маленький колледж с двухгодичным обучением. Его создатели рассчитывали на полтараста студентов (полагая, что это – с двухкратным запасом). Но, когда CLAC был включен в престижный список инженерных центров ВМФ, к местным ребятам добавились ребята с острова Руруту (он расположен в 60 милях к востоку от Рапатара, имеет вчетверо большую площадь и втрое большее население). Отказать своим соседям в такой важной вещи, как образование, в Полинезии немыслимо. После перепланировки, единственная лекционная аудитория стала занимать почти весь 1–й этаж «шляпы–вьетнамки», вытеснив учебные аудитории и лабораторию дизайна на 2–й этаж, а кабинеты преподавателей – под самый конус, на 3–й этаж. Суденческий клуб–кафе (занимавший 3–й этаж) переместили на балкон 3–го этажа (козырек «вьетнамки»). Теперь это – не балкон, а широкая навесная крытая терраса, края которой опираются на две тонкие, изящные металлические колонны. Именно там я, после короткой экскурсии по учебным помещениям колледжа, общалась с тремя преподавателями (всего их здесь 8, не считая тех, что преподают через интернет). Сейчас, занимаясь сортировкой фото, я думаю о том, как тот или иной кадр воспримут у меня на родине. Например, в кадр попали две строчки на дверях лекционной аудитории.

Scio do forza

Forza do carta

Первая – вроде бы, вольный перевод на лингва–франко афоризма Бэкона «знание – сила», но очень вольный и очень конкретный, чтобы не сказать: брутальный. Вторая – как–то подозрительно похожа на древнеримский «lex gladii» (закон, данный мечом). Рити, по–своему поняв мою задумчивость, спрашивает: «Объяснить по–простому?». Мне безумно интересно, как она в свои 15 лет интерпретирует эти две строчки, и я согласно киваю.

«Это просто, – говорит Рити, – первобытный человек почти ничего не знал о природе и какой–нибудь лев мог выгнать его из пещеры или даже сожрать. А когда человек понял хотя бы на пальцах, как все вокруг устроено, то стал сильнее льва, и шлепнул его. Или, например: 300 лет назад или даже 100 лет назад, мы, канаки, знали гораздо меньше, чем юро, янки или японцы. Что получилось? Их оффи пришли сюда, все у нас отобрали, да еще заставили на себя работать, и вообще, творили тут все, что хотели. Зато, как только мы стали знать больше, то закошмарили их, выгнали их отсюда на фиг, и живем по той хартии, которая нам нравится. Кто больше знает – тот и диктует правила. По–научному это называется «универсальный закон», потому что он действует всегда и везде».

Слегка шокированная этой первобытной трактовкой роли науки в истории, я начинаю спорить, и привожу, как мне кажется, неопровержимый довод: развитые страны уже не захватывают неразвитых соседей (хотя могли бы), а помогают им жить самостоятельно. «Это тоже просто, – отвечает девчонка, – Западным оффи нужны недоразвитые страны, которые, как бы, самостоятельные. Во–первых, это – дешевая рабсила. Во–вторых, ими можно кошмарить свой народ, чтобы он терпел тиранию, типа, для защиты от дикарей».

Я почти краснею (вспомнив, как после очередной акции исламистов, парламент моей страны дружно проголосовал за расширение полномочий спецслужб), и интересуюсь, почему Меганезия (где отсутствуют оффи) не захватывает, например, Новую Гвинею.

«Пока что это не выгодно, – сообщает она, – Вот острова поменьше – это другое дело».

В логике ей не откажешь. Действительно, значительная часть островов, примыкающих с востока к Новой Гвинее, уже тем или иным способом включены в состав Меганезии. А Рити развивает свою мысль: «В Папуа живут такие же папуасы, как на нашем западе. Но живут фигово. Потому что колонизаторы там вместо образования вводили свою особую религию, чтобы учить не знаниям, а тому, как слушаться оффи. А, чтобы хорошо жить, нужны знания, как что–то реальное делать или добывать, иначе откуда все возьмется?».

Разговор плавно перетекает в русло меганезийской системы образования. Так я узнаю о принципе USU («Una Scio Util» – т.е., только прикладное знание), по которому Конвент провел тотальную реформу базовой школы, сразу после Алюминиевой революции.

В первый день после революции, Конвент принял пять декретов: О власти. О народном флоте. О технологиях. О деколонизации. О базовой школе. Первые два не нуждаются в комментариях – такие акты характерны для любой революции. Следующие два имеют некоторую специфику (по сравнению с актами других революций). Технологии были объявлены не просто достоянием нации (что совсем не оригинально), а ГЛАВНЫМ ее достоянием. Наследие колониального прошлое было объявлено не просто вредным, а вредным во ВСЕХ проявлениях (кроме, разумеется, технологических заимствований). Третий декрет был следствием двух предыдущих. Школьные программы подверглись выкорчевыванию всего, что не является утилитарным, прикладным знанием с прямым экономическим смыслом. История и литература исчезли вообще, языки (и местные, и иностранные) были заменены одним предметом «коммуникация», а вместо географии стала изучаться «навигация». Биология и химия были переделана полностью, а вместо физики, алгебры, геометрии появился предмет «механика». 11–летняя школа стала 6–летней с 3–дневной 20–часовой учебной неделей. Позже эта драконовская система была несколько изменена, но большинство молодежи училось именно по ней… Я понимаю, почему Таири и Хаото считают библейского Мозеса современником Эйба Линкольна, а иудеев – аборигенами штата Юта. Я получаю эту любопытную и важную информации о меганезийской революции, а затем мы начинаем снижаться над островами Халл.

…

Самая необычная часть коралловых островов Халл – юго–восточный угол окружающего рифового барьера. Это действительно угол, южная и восточная стороны длиной по 3000 метров, как будто, вычерчены по линейке. Здесь верхушка рифа почти на поверхности, а с севера и запада барьер замыкается в трапецию двумя линиями подводного рифа. Внутри него – четыре островка: Кампо (треугольник, вытянутый почти на милю вдоль северного барьера, а вершиной выдвинутый к центру лагуны), Анкел (четырехугольник полмили по диагонали в юго–восточном углу), Страйп (широкая отмель полмили в длину, почти в центре лагуны) и Циркус (кружок около 300 метров в диаметре около юго–западного угла). Все островки, включая и самый маленький, покрыты атолловым лесом из пальм–панданусов и вечнозеленого кустарника. На Анкел и Страйп природа не тронута. На крошечном Циркусе возведен двухэтажный домик, с претензией на оригинальность архитектуры. На Кампо расчищены квадраты маленьких огородов, рядом с ними – аляповатый ансамбль из дюжины 40–футовых жилых контейнеров.

Географию островов Халл я успеваю разглядеть, пока мы над ними снижаемся, вслед за флайкой Кианго и Поу, чтобы приводниться у пирсов на островке Кампо, и оказаться посреди теплой кампании, устроившей party на пляже невдалеке от коттеджей. Пару минут все визжат и обнимаются, а потом меня начинают знакомить с присутствующими.

Экс–сержант Крис. Я догадалась, что это – он, раньше, чем мне сказали. Прошло более 20 лет со дня дерзкого угона старой «Cessna – 140H» из предместий Нукуалофа на острова Мейер, но он, я думаю, не изменился. То, что этому креолу, сидящему на корточках у открытого очага, уже порядком за 40, можно определить, разве что, по седым волосам на груди (голова у него выбрита наголо и блестит, как биллиардный шар).

Панто – бывший мастер мелких финансовых афер – выглядит совершенно иначе. Он весь кругленький, добродушный, и с первого взгляда внушающий доверие. Если бы он не был таким стремительно–подвижным, (несмотря на свое изрядное пузо), и если бы взгляд его карих глаз не был таким цепким, то я бы приняла его за «faaapu» (фермера из глубинки).