Текст книги "Чужая в чужом море"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 88 страниц)

– Ты прикалываешься? – подозрительно спросила младший инструктор.

– Я серьезно. Не веришь – посмотри в интернете про ислам. Это везде написано.

Рон защелкнул боковую панель на пластиковой полусфере, посмотрел на экранчик, торжествующе показал ему средний палец правой руки и хлопнул Брют по колену.

– Прикинь, я запустил твой рентгено–флюоресцентный анализатор. Он пишет, что READY и NORMAL. А про шариат все верно. Мы это на тренинге проходили.

– Mauru roa, Рон. Я бы с этой штукой часа два долбалась.

– Aita pe–a. Так к чему ты ведешь на счет Штаубе?

– К тому, – сказала она, – что он поехал в эмират за чем–то таким, чего нет в нормальной стране. Вряд ли это вопли муэдзина по утрам. Я полагаю, что это – рабы, в частности – сексуальные рабыни. Не знаю про рабов–мужчин, но четыре рабыни у него были точно.

– Исламский брак это не рабство, – возразил Рон.

– Оно не называется рабством, но все свойства есть. Женщина – это имущество, вещь.

– Нет, Брют. Сейчас объясню разницу, – экс–коммандос снял с левой руки пластиковый браслет–органайзер и протянул ей, – держи, это подарок. Не парься, у меня есть еще.

– ОК, – сказала она, надевая браслет, – thanks. И что это значит?

– Главное свойство имущества: я передаю его, кому хочу. В исламе я не могу передать кому–то свою жену, но могу ее выбросить или убить. Это еще хуже, чем рабство.

– Пожалуй, да, – согласилась Брют, – но это не отменяет того, что я сказала про Штаубе.

– Не отменяет, – подтвердил Рон, – а какой вывод?

– Вывод: его не устраивали принятые на Западе отношения в сексе. Его не устроили бы отношения, принятые у нас, в Меганезии. В эмирате его эти отношения устраивали, но там он был второсортным по крови. А в Шонаока он расчитывает купить себе рабынь.

– Зря, – сказала Пума, протягивая ей прозрачный кристаллик с оранжевыми волосками вкраплений, – Теперь за рабов в Шонаока расстрел. И в нашей гумзоне, и в китайской.

– В чем – в чем? – переспросила Брют.

– В зоне гуманитарной операции. Тут наша гумзона. За линией демаркации – китайская. Только центр Лумбези не демаркирован. Общая гумзона. Там, как бы, правительство. А все прозрачные камни кончились. И обычные, и волосатые. Чего дальше?

– Это зависит от времени… – Брют посмотрела на дареный органайзер и рассмеялась.

На экранчике, под календарем и часами, на фоне силуэта ультра–модерновой стрелялки бежала циничная убийственно–краткая надпись: «Shoot fast, laughs last. Taveri–Х–blast».

– Рон, я впервые вижу такое изящное нахальство в агрессивной рекламе.

– А что такого? – спросила Пума, – Это реально хорошие пушки. И надпись прикольная.

– Хитрые вы ребята. Ладно, а как на счет того, чтобы запихнуть что–нибудь в рентгено–флюоресцентный анализатор и посмотреть, что он скажет через час?

– ОК, – согласился Рон, – А как на счет лекции? В смысле, мы же работали и все такое.

– Лекция, так лекция, – сказала Брют, – Начнем со строения этой прикольной планеты. В серединке – твердое железное ядро радиусом 2000 километров. Вокруг – слой горячего метало–силикатного киселя, толщиной почти 5000 километров. Ближе к поверхности он немножко остывает, и становится более густым. Его нижняя часть называется «внешнее ядро», а верхняя – «мантия», но мы об этих слоях имеем лишь общее представление. Мы неплохо знаем свойства скорлупы планеты – «земной коры», и того, что под ней – «слоя Мохо». Да, кстати, материковые плиты, вся эта Евразия, Америка, Африка, – плавают на поверхности слоя Мохо, как картонки, и вся скорлупа немного скользит по этому слою, отсюда – дрейф магнитных полюсов. У земной коры неравномерная толщина, 10 – 100 километров. Это практически важная неравномерность. На тонких участках коры есть шанс докопаться до верхней мантии, где лежат хорошие деньги, это – научный факт…

..

Герхард Штаубе, тем временем, сидел на берегу в паре сотен метров от них, в обществе пачки сигарет, погруженный в невеселые мысли. Он понял, что пост министра, орден на груди, правительственный банкет, домашний обед с президентом – это лишь декорации. Реально, он попал в банду гангстеров, которая захватила кусок бесхозной территории, площадью около 20 тысяч квадратных километров и занималась там вещами, о которых даже думать страшно. Разорив население (опустившееся до уровня каменного века), и запутавшись в криминале, эта банда спровоцировала войну, отдала страну нескольким агрессивным внешним силам, и балансирует между ними, питаясь клочьями их добычи. Герхарду в этом раскладе предписана роль оружейного ремесленника, который должен сделать технику, с помощью которой можно отрывать от падали клочья побольше. Если он не справится с этой работой, то его пристрелят. Не казнят, как нарушителя закона, а просто забьют, как лишнее и бесполезное существо. Если он справится, то к нему будут относиться, как к ценному участнику банды, или скорее, трибы, первобытного племени. Он получит большую пещеру и большую долю из общего котла. К его мнению в банде будут прислушиваться. В его пещеру будут приходить женщины, и спать с ним. Но это все до тех пор, пока он полезен. Бесполезному – пуля и помойная яма вместо могилы. В его нынешнем положении была какая–то ужасающая высшая справедливость. Он отверг унылую западную цивилизацию, в которой все зарегулировано так, что жизнь безвкусна, как диетическая каша. Так он попал в Сарджа, где за свои, честно заработанные деньги, он имел право есть настоящее мясо, быть реальным хозяином в своем доме, повелителем небольшого мира в пределах ограды. Но и над ним оказался повелитель, полновластный хозяин его жизни и смерти. И Герхард отверг Сарджа с ненавистным исламским законом пирамиды абсолютного подчинения. Так он попал в Шонаока, где нет ни регулирования, ни законов абсолютного подчинения, а лишь круговая порука внутри воюющих прайдов, и непрерывная борьба за лидерство, означающее большую долю в общем котле прайда… Если бы Герхард мог вернуться в совсем близкое прошлое, то он ни за какие посулы не покинул бы Франкфурт, где были защищенность и стабильность, в то время казавшиеся ему невыносимым бременем вязких, как патока, традиций, предписаний и ограничений. Но, высшая справедливость дает ему еще один шанс – через два года Герхарда готова принять Меганезия. Задворки цивилизации – но все–таки… Кроме того, быть может, он сумеет как–то заслужить у высших сил настоящее прощение, и вернуться домой…

Штаубе посмотрел в сторону маленького лагеря меганезийской экспедиции. Пятнистый, как шкура леопарда, конический шатер, и вытащенный на берег дельтафлайер–амфибия, широкое крыло которого сейчас играло роль солнцезащитного навеса. Под этим навесом, рядом с портативными электронными модулями, подключенными к солнечной батарее, расположились все трое меганезийцев. Судя по активной жестикуляции, они оживленно спорили. Сюда долетали загадочные обрывки фраз: «вечная лопата», «народный тряпко–планер», «ресурс ствола – миллион выстрелов» и «турбо–реактивнкая братская могила». Последняя реплика давала повод вклиниться в разговор, и Штаубе подошел поближе.

– Извините, – сказал он, – вы про ту ситуацию, которая произошла у меня?

– Нет, это я к слову, об аэробусах и просто больших авиалайнерах, – ответил Рон.

– Хочешь какао, Герхард? – cпросила Брют.

– Падай сюда, поcпорим, – добавила Пума, звонко хлопнув ладонью по одной из пустых коробок, служивших креслами в этом дискуссионном клубе.

– Спасибо, – сказал он, усаживаясь, – А о чем спор?

– Об этом, – Брют взяла из кюветы прозрачный кристаллик кварца с густой сетью желто–золотистых волосков внутри, – Это вкрапления рутила, диоксида титана. Вообще–то нас пока интересует особо–чистый кварц. Он идет по 8 фунтов за килограмм. Это 10 баксов. Из него делают пьезоэлектрические сенсоры, ультразвуковые динамики, спец–оптику и еще кучу полезных вещей. Но титан – тоже хорошая штука. Рутил – основная титановая руда. Рутиловый концентрат идет примерно по пол–фунта за килограмм. Его можно толкать прямо в ЮАР, у них большие мощности по выплавке титана, а можно таскать в Меганезию. На Новой Британии и Луайоте есть металлургические фабрики. Титан из здешнего рутила вполне можно там выплавлять. А вот Рон считает, что нам достаточно титана, который добывается у нас на Гуадалканале и Ниуэ и экспортируется из Папуа.

– Не забываем про Антарктиду, – сказал резерв–сержант.

– Ты видел, как там выглядят горные разработки? Нет? А я видела. Забудь лет на десять.

– А при чем тут авиалайнеры? – спросил Штаубе.

– Рон – противник большой авиации, – пояснила она.

– Большой авиации тяжелее воздуха, – уточнил тот, – Сардельки, я как раз, приветствую.

Брют кивнула, в знак того, что согласна с поправкой, и продолжала.

– Тогда титан нужен только там, где требуется исключить износ деталей. Химические и атомные ректоры, кое–какая военная и медицинская техника, вакуумные насосы…

– Я понял, – сказал Штаубе, – А чем тебе не угодили авиалайнеры, Рон?

– Дорого, неудобно и опасно. Это мишень для любого террориста. Я не про тебя, ты как раз очень правильно их уработал. Я про классику авиа–терроризма, типа WCC 9/11.

– Рон предпочитает летать на тряпке, – ехидно вставила Брют, щелкнув по матерчатому крылу дельта–флаера, – Ни разу в истории террористы не проникали на борт дельтика.

– Нечего тут прикалываться, – ответил он, – Не случайно из Штатов и Японии многие летают в Австралию и Аотеароа не на лайнерах, а на наших 20–местных рикшах. Так дешевле, безопаснее, нет хлопот с регистрацией и с переездами аэропорт–город.

– Но вдвое дольше с учетом скорости и промежуточных посадок, – сказала она.

– Тогда лети на суборбитале, это действительно быстро, – парировал экс–коммандос.

– И на суборбитале прикольно, – поддержала Пума, – перегрузка, космос, невесомость.

– Мини–терминатору вроде тебя, и верхом на метле прикольно, – припечатала Брют.

– Обзываешься, – констатировала младший инструктор, – По ходу, крыть нечем.

– Срезала? Довольна? Тогда свари какао, если не лень… (Пума показала ей язык и пошла возиться с котелком)… Кстати, о скорости. Герхард, а почему провалились все проекты сверхзвуковых лайнеров? «Concorde», «Tu–144», «Lapcat», в чем дело, а?

Бывший эксперт–пилот ICAO пожал плечами.

– Не знаю. Официально говорят, что это нерентабельно, что это опасно для экологии, и что это просто опасно. Ссылаются на катастрофу «Конкорда» 25 июля 2000, но это бред. Борт при разбеге наехал на металлическую деталь, брошенную на ВПП. Шина лопнула, отлетевший фрагмент повредил топливную систему… Это не связано с конструкцией.

– Это мне понятно, – сказала Брют, – Так в чем причина на самом деле?

– По–моему, есть влиятельные группы, которые не хотят, чтобы обычные люди летали быстро, – ответил Штаубе, – Но это просто мое мнение. Я никак не могу это доказать.

– Слушай, а почему классные эксперты, такие, как ты, не занялись этим в стране, где с этими «влиятельными группами» давно разобрались с помощью ружья и стенки?

– Ты имеешь в вид Меганезию? – уточнил он.

– По ходу, так. Возможно, подошел бы еще Эквадор, но каждый краб хвалит свой берег.

– Меганезия специфическая страна, – задумчиво сказал Штаубе, – У вас жесткий подход к людям. Может, это правильно, но, с моим прошлым, подозрительным из–за ислама…

– Дело только в этом? – перебила Брют, – Но в Меганезии нет beruf–verboten для бывших исламистов. Если ты порвал с исламом, и живешь не по шариату, а по–человечески, то отношение к тебе нормальное. А порвал или нет – это сразу видно. По семье, например.

– Это идея, – подыграл Рон, поняв, что она толкает Штаубе на разговор о сексуальных штампах, – Тот, у кого традиционная семья, punalua, сразу вне подозрений.

– Жаль, я не знал, что есть такое простое решение проблемы. Я сам родился и вырос в традиционной семье, мои родители – лютеране и, по–моему, традиционная семья – это здорово. К сожалению, поскольку моя профессия связана с перелетами, я мало бывал дома, и традиционная семья у меня не сложилась, но при других обстоятельствах…

– Почему не сложилась, – перебила Брют, – У тебя была традиционная исламская семья, которая до определенного момента тебя вполне устраивала, не так ли?

Штаубе растерянно замолчал, вытянул из коробки сигарету и начал искать по карманам зажигалку. Брют взяла коробок, чиркнула спичкой, и поднесла огонек к его сигарете.

– Да, это тоже традиция, – сказал он, – Но дурная. Человек из свиты эмира должен иметь дом с садом в стиле Alhambra, лимузин с водителем, слуг, которые все за него делают и никогда не перечат, и женщин, которые, как бы это сказать… Ты понимаешь?

– Честно говоря, не понимаю, – призналась Брют, – что такого делают женщины?

– Ну… Как это объяснить? Они всегда… Я имею в виду, в любое время…

– Готовы заняться c тобой сексом? – предположила она.

– Да, и это тоже… Но дело даже не в сексе. Это как лимузин, понимаешь?

– Эти четыре женщины были обязательным условием контракта? – уточнил Рон.

– Ну, как сказать?.. Не то, чтобы обязательным… Мне в начале казалось, что это очень удобно. В доме всегда все под рукой… И еще экзотика… Вот я и согласился.

– А когда тебе перестало казаться, что это удобно? – спросила Брют

– Наверное, когда я понял, что это – не семья в традиционном смысле. Разумеется, если говорить не о мусульманской традиции, а о цивилизованной. Есть грань, после которой традиционное главенство мужчины в семье превращается во что–то порочное, животное. Знаете, я не очень религиозен, хотя и вырос в лютеранской семье, но я считаю, что семья начинается с чувства долга друг перед другом и перед цивилизацией. Ты понимаешь?

– Стараюсь, – ответила Брют, – Но, по–моему, в исламской семье, чувство долга как раз на высоте. Шариат – основа основ. Кто не выполнил долг – того забили камнями.

Герхард несколько раз глубоко затянулся сигаретой и отрицательно покачал головой.

– Нет, это животный страх боли. В исламе все на нем построено. Это не по–человечески. Мои жены, они просто подчинялись, потому что я был их мужем. Они не испытывали ко мне никаких чувств. Другому мужу они бы так же отдавались, совершая те же движения. Они были безразличнее, чем девушки по вызову – те хоть что–то испытывают к клиенту.

– Не логично, – заметил Рон, – Сексом занимаются или потому, что хочется (это, как бы, чувства), или по долгу – но тогда при чем тут чувства? Тогда только механика.

– И геометрия, – добавила Пума, разливая какао по кружкам, – Я смотрела фильм «Кинг–Конг», про девчонку и шимпанзе–мутанта, метров семь ростом. Шимпанзе очень хотел. Девчонка бы ему дала. Он ее кормил и защищал. Но геометрия не годилась. Она сразу сказала: не влезет. А его загасили с юлы из пулемета. Зря. Мало ли у кого толстый хер.

Брют захлопала в ладоши.

– Блеск! Лучшая аннотация к этому кино! Пума, можно тебя попросить об одной вещи?

– Можно. Мы же друзья, да?

– Еще какие! – подтвердила Брют и прошептала что–то ей на ухо. Младший инструктор кивнула, улеглась рядом с ноутбуком, и ее пальцы уверенно забегали по клавиатуре.

Штаубе негромко откашлялся, выбросил окурок и отхлебнул какао из кружки.

– Извини, Рон, наверное, я нечетко объяснил. Я имею в виду не долг в смысле денег или службы, а моральную потребность поступать так, а не иначе, воздерживаться от дурных поступков, быть честным в отношениях между мужем и женой. Это и важно в традиции.

– Герхард, я простой парень, и не понимаю таких абстракций. Ты можешь объяснить на примерах? Вот, у человека есть четыре жены. Какая у него моральная потребность?

– Это не очень удачный пример, – смущенно сказал Штаубе.

– Удачный, – возразил Рон, – У тебя есть опыт с четырьмя женщинами. Это интересно.

– В каком смысле интересно?

– В смысле, зачем целых четыре, – пояснил экс–коммандос, – Я еще понимаю, две.

– Если тебе надо еще женщину в доме, – не оборачиваясь, сказала Пума, – то не выбирай без меня. Если ты выберешь, а я с ней не подружусь, то нам всем будет херово. Лучше я сама выберу женщину, с которой буду дружить, а тебе она как–нибудь понравится.

– Мне не надо, – сказал Рон, похлопав ее по попе, – Это Герхарду было надо.

– Герхард, сколько тебе надо постоянных женщин? – спросила Брют, – в смысле, таких, которые всегда под рукой, для секса?

– Ни сколько, – ответил он, – Работая в «Jet–Easy», я обходился служебными романами. Есть девушки из технической службы. Стюардессы. Студентки со спецкурсов ICAO. Да мало ли… Если ты сегодня летишь из Берлина в Сидней через Дели, а послезавтра – из Сиднея в Рио, то это само получется. А в отпуске всегда находятся девушки по вызову. Но, все было бы иначе, если бы я встретил женщину, с которой… Ты понимаешь?

Брют сладко потянулась, а потом недоуменно пожала плечами

– Пока не понимаю. Если бы ты встретил женщину, с которой что?

– С которой бы у меня завязались серьезные отношения, – пояснил Штаубе, – не просто переспать, а… В общем, та женщина, к которой мне всегда бы хотелость возвращаться, которая бы ассоциировалась с семьей, с домашиним очагом… Домашний очаг – это…

– Это, как раз, понятно, – перебила Брют, – непонятно другое: что тебе мешало найти такую женщину? Ты – не Кинг–Конг из любимого фильма Пумы, ты, наверное, хорошо зарабатывал в «Jet–Easy», и новых знакомств у тебя было достаточно. В чем проблема?

Штаубе отхлебнул еще какао и неопределенно покрутил рукой в воздухе.

– Знаешь, это странно, но дело опять в традиции. Меня воспитывали так, что женщина должна быть хранительницей очага, матерью детей, она должна поддерживать покой и порядок в доме, чтобы мужчина возвращался с работы и… Как это сказать?

– Садился в кресло с банкой пива, клал ноги на стол и смотрел TV, – подсказала Брют.

– Ну, это, пожалуй гротеск, – сконфуженно ответил он.

– Но суть в этом, не так ли? – спросила она, сделала паузу и, не услышав возражений, добавила, – Твои знакомые женщины не годились для «Kirhe, Kuche, Kinder», а вот в эмирате Сарджа женщины как раз такие, какие надо. Традиционные. Лютеранские.

– В Сарджа нет лютеранок, – возразил Штаубе, – там только мусульманки.

– Мусульманка – это и есть идеальная лютеранская женщина, – пояснила Брют, – это не вопрос религии. Разница между Христом и Аллахом – это условность. Практически, это одно и то же. Замени «Kirche» на «Mizid» – ничего не изменится.

– Изменится, – снова возразил он, – У лютеран не принято многоженство.

– Это вопрос терминологии, – парировала Брют, – В исламе – вторая, третья и четвертая жена, а в лютеранстве – секретарша, массажистка и домработница. Разница только в том, что в лютеранской традиции это завуалировано. В Германии хозяин уволит секретаршу, которая отказала ему в сексе, а в Сарджа хозяин просто набьет морду такой нахалке.

– Ну, – Штаубе замялся и достал новую сигарету (Брют опять поднесла ему зажженную спичку), – Ну, по крайней мере, в Германии нельзя открыто принуждать женщину. Это запрещено законом. Защита от физического принуждения это, на мой взгляд, главное достижение цивилизации. В исламе – наоборот. Христианская традиция цивилизована.

– Ага, – сказала Брют, – То–то объединенная церковь «Deutsche Christen» поддерживала Гитлера. Как, впрочем, и римские католики. Еще бы: Гитлер был живым воплощением традиционных устоев Старого Света. Мелкое трусливое говно, ради которого мужчины воюют, а женщины безропотно рожают и выкармливают новых солдат взамен убитых.

– Ты несправедлива к традициям Европы, – заметил Штаубе, – Я читал меганезийскую Хартию. Она основана на принципах либертизма Макса Штирнера и анархо–мутуализма Пьера Прудона, что бы вы не говорили о влиянии Декларации независимости США. На мой взгляд, ваши глупые анти–европейские выпады отражают юношеский максимализм вашей культуры, недавно отпочковавшейся от культуры матери–Европы.

Брют удивленно присвиснула и энергично толкнула Рона в бок.

– Слышал? А Герхард, по–моему, смелый парень. Как тебе кажется?

– Возможно, – ответил экс–коммандос, – Хотя, я не знаю кто такие Штирнер и Прудон, и понятия не имею, что такое «анархо–мутуализм».

– Эти двое – европейцы, они жили в XIX веке. А анархо–мутуализм, это если общество построено не на подчинении государству, а на эквивалентном обмене. Типа, как у нас.

– Ясно. Никто и не спорит, что в Европе тоже были умные люди. Архимед, например.

– Я ни хрена не понимаю, про что вы говорите, – вмешалась Пума, – Пока вы болтаете, я давно нашла, что просили, и мне скучно. Это не по–товарищески, да!

– Извини, – сказала Брют и, присев рядом с младшим инструктором, потрепала ее по плечу, – Дай посмотреть, что ты нашла? Ага…

«4 выпускника I.O.T. (Тарава), 2 hine, 2 kane. Дом 150 квм. моту Рорети, атолл Арораэ, Кирибати. Ищем: kane с опытом пилота–инженера не меньше 10 лет. Бизнес: авиетки. Ангар с кран–балкой, фаббер, монтаж–робот. Есть клиентура. Надо: идеи по развитию».

– Неплохой вариант, – одобрил Рон, – классная работа, Пума. Что скажешь, Герхард?

– О чем? Я не совсем понял, к чему относится эта информация.

– Это fare–invito, – пояснила Брют, – в Европе это называют брачным объявлением.

– Эээ… – Штаубе замялся, – Я не понял… Кто и кого приглашает вступить в брак?

– Тут же написано. Два парня и две девушки после Технологического института сделали семейное предприятие по производству авиеток. У них уже есть своя клиентура, и они хотят развиваться во что–то более серьезное, но в семье не хватает мужчины постарше, который бы имел опыт в авиа–бизнесе и мог подсказать, куда и как двигаться.

Рон поднял правую ладонь вверх, а левой похлопал Брют по колену.

– Давай я объясню. Слушай сюда, Герхард. Ты становишься третьим faakane, т.е. мужем, для тех двух девчонок, и hoanovahine для двух мальчишек. Hoanovahine – это товарищ по жене. Вы – одна punalua, т.е. семья, их бизнес – твой бизнес. У тебя есть квалификация, у них – устроенный быт. Ты сразу в теме, и ты сразу вне подозрений на исламизм.

– Товарищем по жене? – переспросил Штаубе, – Это значит, я буду спать с их женами?

– Это будут и твои жены тоже, а кому как с кем спать – это внутрисемейное дело.

– Тут есть видео–клип, – вставила Брют, – взгляни, как они тебе. Кстати, система 2x3 одна из самых удобных. У двух женщин есть домашний ресурс генетического разнообразия, у трех мужчин – возможность легко распределять время между домом и разъездами.

– Понятно, что «Конкорд» в ангаре не построишь, – продолжал Рон, – но можно начать с небольших концептуально–интересных флаек. Потом подружитесь с каким–нибудь авиа–консорциумом. Например, «Kanaka–Sky». Хорошая фирма, у них есть филиалы по всему Кирибати, а штаб–квартира – на Бутаритари, это 500 миль к северо–западу от Арораэ.

– Подождите про «Конкорд»! – воскликнул Штаубе, – Я не понимаю. Эти две женщины будут спать то со мной, то с другими двумя мужчинами, и все это под одной крышей?

– Что тебя беспокоит? – спросила Брют, – Ты – не средний моногамный европеец с узким секс–опытом, у тебя была групповая семья. По шариату, несколько женщин у мужчины – норма, а несколько мужчин у женщины – криминал. Но ты – не исламист, значит, это не должно быть для тебя проблемой. Или я чего–то не понимаю?

– Пойми, Брют, та история… Те четыре жены, которые у меня были, это ошибка с моей стороны! Ужасная ошибка! Этого не должно было быть! Если бы я мог все исправить…

Пума, интерпретировав его ответ на свой лад, вдруг стала очень–очень серьезной.

– Ты прав. Надо закрыть ту историю. Это, – она махнула рукой в сторону экрана, – после.

– Я не поняла, – честно призналась Брют.

– Это просто, – ответила младший инструктор, – Герхард хочет в начале зачистить эмира.

– Интересная идея, – Брют повернулась к Штаубе, – ты правда хочешь убить этого типа?

– Ты не представляешь, какая у него охрана, – ответил эксперт–пилот.

– Зачистить можно любого, – авторитетно заявила Пума, – Так говорит мой мужчина.

– Я всегда добавляю «при необходимости», – поправил Рон.

– Уа! – согласилась она, – Эмир убил женщин Герхарда и его детей. Самого Герхарда он тоже хочет убить. Эмир – исламист с шариатом. Эмира необходимо зачистить, да?

Резерв–сержант потрепал ее по спине в районе лопаток, и задумчиво произнес.

– Логика в этом, безусловно, есть. Герхард, как ты считаешь?

– Это очень сложно, – ответил тот, – Меня воспитывали в духе уважения к человеческой жизни. Я родился и жил в стране, где отменена смертная казнь. Но в Сарджа, и здесь, в Африке… Мне до сих пор не верится, что я стал убийцей. Как–то само все произошло…

– Не морочь себе голову, – посоветовала Пума, – Если надо убить, то надо убить.

– Вы что, серьезно? – спросила Брют.

Младший инструктор посмотрела на нее с нескрываемым удивлением.

– А ты думаешь, что эмира не надо убить?

– Вообще–то, наверное, надо. Но это довольно неожиданно.

– Это хорошо, – Пума улыбнулась, – Когда объект не ждет, работать проще.

– Ты думаешь, это действительно можно сделать? – уточнил Штаубе.

– Почему нет? – лаконично ответила она, – Ты хочешь его убить, да?

Штаубе нервно прикусил нижнюю губу. Вытер рот и удивленно посмотрел на смазанное пятно крови, которое осталось на ладони. Потом утвердительно кивнул.

– Правильно, – констатировала Пума, – Значит, мы его убьем.

– Как ты это технически себе представляешь? – поинтересовался Рон.

– Это понятно, – сказала она, – Я спрошу у тебя, как это правильно сделать.

– Ответ не верный. По инструкции, первым должен высказаться младший по званию. Так что, мы слушаем твои предложения. Вспомни пункты типовой методики – и вперед.

– Первый пункт – командир дает мне четверть часа на подготовку.

– ОК, – согласился он, глянув на часы, – Четверть часа – твои, мы тебя не отвлекаем. Hei, foa, как на счет того, чтобы пройтись вдоль берега и полюбоваться ландшафтами?

…

Ндунти и Дуайт в это время тоже решили погулять вдоль берега, чтобы переговорить с глазу на глаз (т.е. без лишних ушей) о сложившемся положении дел.

– Чоро, ты действительно думаешь, что из германского эксперта выйдет толк? – спросил капитан наемников, – Мне кажется, он уже сейчас мечтает смыться отсюда в Меганезию, он поехал сюда только потому, что пока ему ничего не светит там.

– Тебе правильно кажется, – ответил генерал–президент, – Мы для него промежуточный пункт. Он сделал аварийную посадку, чтобы отстирать свои обосранные штаны. От них слишком воняет исламом. Он хочет отстирать их быстрее. Он будет оттирать эти штаны, как заведенный. Он будет работать, как буйвол, чтобы побыстрее смыться. Это хорошо! Мы ему поможем, Бобби, да. Мы ему сильно поможем. Что тебе непонятно?

– Мне непонятно, Чоро, на хрена нам заниматься гребаной благотворительностью.

Ндунти остановился, вынул сигару, откусил и выплюнул ее кончик, прикурил и ответил:.

– Ты хорошо командуешь ротой и даже батальоном, но ты ни хера не смыслишь в таких вещах, как военная промышленность. Если люди работают над военными машинами так же, как привыкли работать на своем огороде, то все делается долго. Они слишком много отдыхают, они трахают баб, они пьют виски и пиво, а утром поздно встают. Они тратят неделю на то, что можно сделать за день, и год – на то, что можно сделать за месяц. Так. Но если они работают для победы над врагом, который трахает их в жопу, то это совсем другое дело. Они хотят его убить сильнее, чем хотят налакаться или трахнуть бабу. Вот тогда они делают за неделю ту работу, с которой в другое время долбались бы целый год. Ты думаешь, боевое безумие бывает, только если бежишь в атаку с криком: Сука! Блядь! Жмешь спусковой крючек и кончаешь от того, что мозги врага вылетили наружу? Тогда, Бобби, ты действительно ни хера не понимаешь в военной промышленности. Ты знаешь, зачем я купил своему младшему сыну столько книг про войну? Затем, чтобы он читал мне это вслух всегда, когда только есть время. Я курю – он читает, я пью кофе – он читает. Я запоминаю. Как партизаны–янки воевали с англичанам, а испанские – с французами, или партизаны СССР воевали с германцами, китайские – с японцами, а вьетнамские – с янки. Все уже было, Бобби, и нехрен выдумывать что–то новое. Меняются военные машины, а люди – нет. Атомную бомбу бросает такой же парень, как тот, что бросал камни со стены доисторической крепости на головы штурмующим. И говняный мушкет придумал такой же парень, как тот, который сейчас придумает нам военную авиацию. Ты понял, Бобби?

– Эй, Чоро, ты хочешь сказать, что Герхард сделает нам военную авиацию за неделю?

– Не за неделю. Не за месяц. Но за год он ее сделает, так он хочет смыться. Да! Он точно ее сделает. Он обучит наших болванов и пьяниц. Они поднимут эту авиацию в воздух, и кто–то тогда здорово обосрется! Я так сказал! Пусть потом он катится к своим нези, или на хер к гребаной матери. Мы проводим его как героя, да! А у нас останется авиация, и люди, которые умеют поднимать ее в воздух, и которые научат этому же еще людей!

Дуайт почесал в затылке, сплюнул на горячий щебень и закурил сигарету.

– Это очень круто, если ты все рассчитал. А будут ли меганезийцы и китайцы спокойно смотреть, как мы делаем наступательные ВВС? Боюсь, что ни хрена не будут.

– Будут, Бобби. Они знают: против них мы – пустое место, даже если мы на хер встанем. Чина будут копать наши горы. Им насрать на остальное. Так было в Самбае, так было в Зимбабве, так сейчас в Танзании и Мозамбике. Нези – это другое дело. Они не только будут копать дно озера. Они сделают модернизацию, и еще разные такие штуки. Но их людей здесь мало. Они заставят нас выполнять свою Хартию. Да. Для этого достаточно слушать, на что жалуются наши люди. Но, чтобы следить за всем, надо отправить сюда большую бригаду. Нези всего 10 миллионов. Они говорят: наша земля – это море. Здесь нет моря. Нези не приживутся. Нези построят фабрики, но работать будут люди шонао, которых они обучат, а нези будут только получать свою долю в этом бизнесе, и все.

– Так, – сказал Дуайт, – меганезийцы не заметят, как мы построим наступательные ВВС. Но, когда наша авиация что–нибудь разбомбит, этого нельзя будет не заметить.

Ндунти кивнул, пыхнул несколько раз своей сигарой, и еще раз кивнул.

– Сейчас ты правильно подумал, Бобби. Да. Мы кого–то разбомбим, они заметят. Кто–то будет и наш враг и враг нези. Враг их врага – их друг, если он не нарушает их Хартию. Это закон нези. Мы не нарушим Хартию и будем бомбить тех, кто их враг. У нези много врагов. Это хорошо. Нам хватит на много раз. Мы возьмем много добычи, да!

– Ты снова хочещь идти по лезвию бритвы, Чоро, – вздохнул капитан наемников.

Генерал–президент хмыкнул и похлопал его по плечу.

– Ты молод, Бобби. Ты не понимаешь. Любой человек все время идет по лезвию бритвы. Дурак этого не знает. Он упадет. Умный знает. Он может не упасть. Я всегда это знаю.