Текст книги "Чужая в чужом море"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 88 страниц)

In a Sieve they sailed so fast,

With only a beautiful pea–green veil

Tied with a riband by way of a sail,

To a small tobacco–pipe mast

…

Far and few, far and few,

Are the lands where the Jumblies live;

Their heads are green, and their hands are blue,

And they went to sea in a Sieve».

Жанна улыбнулась: шуточная песенка Эдварда Лира, про отчаянный экипаж, который пустился в дальнее плавание в решете, водрузив курительную трубку вместо мачты, с носовым платком вместо паруса, на поиски сказочной земли зеленоголовых синеруких джамблей, была одной из ее любимых…

– Это очаровательно, – сказала она, – Но при чем тут Тау Кита и…

– Тау Кита, – перебила Рибопо, – Это частный случай, но что за зелеными человечками, типа джамблей, надо лететь в космос – это тебе даже младенец скажет.

– И решето, только не дыряовое, для полета как раз подходит, – добавила Фэнг.

– Я уже ни черта не понимаю, – обиженно проворчала канадка.

– Так, девочки, – вмешался Мак Лоу, – Кажется, к пирсу уже подкатила ваша смена. Вы завершайте свои полицейские дела и возвращайтесь сюда, а я пока попробую распутать Жанну, которую вы окончательно запутали.

Дилли и шериф Тези придвинулись поближе, а Зиппо занял освободившееся место на бетоногенераторе. Мак Лоу прошелся до стойки бара и вернулся, держа в руках самый обычный лист бумаги, формата А–4.

– У меня в руках, – сказал он, – макет футбольного поля в масштабе 1:400. Если взять это поле в натуральную величину и свернуть вот так… (он соединил противоположные края листа, и получилась короткая бумажная труба) … сделать этот цилиндр герметичным, и снабдив его необходимой аппаратурой, запустить в космос, то…

– … Получится орбитальный телескоп «Hubble–Bubble», – договорил Зиппо, – лантонское партнерство REF построило его для индусов лет 5 назад. Правда, он больше смотрит на Землю, чем в космос, но я считаю: пусть индусы за свои деньги смотрят куда хотят.

– Я не понимаю, как такую огромную фигню забросили на орбиту, – сказал Тези.

– Aita pe–a, – сообщил Зиппо, закуривая сигарету, – Эта бочка из тонкой фольги весит 2 центнера и складывается в грузовой контейнер обычного легкого шаттла. Ее вывели в космос, а там надули, как пузырь. Отсюда и табаш: супер–дешевая технология.

– В данном случае, – уточнил Мак Лоу, – речь не о телескопе, а о космическом поселке.

– … Для самоубийц, – вставила Дилли.

– В чем ты видишь опасность? – поинтересовался он.

– Ну, нормально! – воскликнула она, – Засунуть людей в стометровую бочку из фольги, запустить в космос и спросить: а что, собственно, здесь такого, особенного? Док, а ты знаешь, что в невесомости человек теряет полтора процента костей в месяц? Те парни, которые ставили рекорды типа «год на орбитальной станции», вернулись инвалидами!

– Невесомость легко устраняется, – возразил Мак, – Если раскрутить эту штуку до двух оборотов в минуту, то на внутренней поверхности будет вес, почти как на Земле.

– А на фиг вообще это надо? – поинтересовался шериф,

– По ходу, главная комми–тема, – ответила Дилли, – лететь на Тау Кита за джамблями.

Туристы–тинэйджеры, прислушивавшиеся к разговору, решили вставить свое слово.

– Между прочим, – сообщил Снэп, – экспедиция к Проксиме Центавра, организованная Фондом Джордана в 2119 году, была первой в истории попыткой достичь ближайших звезд нашей Галактики.

– О судьбе, постигшей экспедицию, можно только догадываться, – весело подхватила Оюю, и добавила, – это Хайнлайн, «Пасынки Вселенной», 1969 год. Культовая вещь.

– Летели, надеюсь, как полагается, в решете? – иронично поинтересовалась Дилли.

– Типа, да. Только в очень большом, а не с футбольное поле, как предлагает док Мак.

– И чем кончилось? – спросил Тези.

– Ну, через полвека все разосрались, половину экипажа шлепнули и забыли, что куда–то летят. По ходу, они там натирались, и у следующего поколения сложилось мнение, что корабль – это и есть вселенная. Через несколько поколений, там получился феодализм, оффи–религия с богом–Джорданом и жрецами–государством, война с партизанами. Еще лет через сто, как раз на подлете к Проксиме Центавра, группа толковых ребят нашла инструкции и шаттл, и короче, happy–end.

– То есть, как happy–end? – удивилась Дилли.

– Четверо девчонок и трое парней на этом шаттле долетели до планеты–гиганта, что–то типа нашего Юпитера, только поближе к звезде. Там – спутник, что–то типа Ганимеда, только побольше и с кислородной атмосферой, съедобной флорой и фауной… Как наш Марс, если его хабитировать. Типа, улыбка Паоро.

– Короче, выиграли суперприз в гонке на 40 триллионов км, – резюмировал Снэп, – это чтобы Оюю не плакала. При реальном финале, ей было бы жалко этих ребят.

– Да, а что? – с вызовом в голосе ответила она, – Почему все должно быть хреново?

Зиппо громко фыркнул, выпустил изо рта струйку дыма, похожую на миниатюрный ракетный выхлоп, и наставительно произнес:

– Потому, что по морю в решете не ходят, и по космосу в бочке не летают. Физика, ага?

– Аргументы?! – потребовала она.

– Сядь в решето, выйди в море, и будут аргументы.

– А на счет космоса?

– А там лучше не пробовать. Там вплавь до берега не доберешься.

– По космосу, – возразил Мак Лоу, – летают именно в бочке. Классический SkyLab 1973 года был тонкостенной бочкой диаметром 7 метров и длиной 8. Это бытовой модуль. О ходовой и сервисной аппаратуре пока не говорим. Экипажи из трех человек жили в этой бочке на орбите по 60 – 80 дней. У TransHab 2005 изменился только интерьер, а экипаж жил там по полгода и более. Genesis 2017 года отличается только тем, что он надувной. Размеры всего вдвое больше, что у SkyLab, хотя надувные аппараты можно делать на порядок более крупными. Ты сам упомянул 100–метровый Hubble–Bubble, не так ли?

– Но в нем нельзя жить! – возразил Зиппо, – Это пузырь с азотом под давлением 0,1 атм.

– Надуй кислородом под давлением 0,2 атм, и живи, – ответил док, – Запаса прочности хватит, эту оболочку испытывали при пятикратном превышении давления.

– У тебя, док Мак, из чего сигары? – подозрительно спросила Дилли, – Может быть, ты уже вывел трансгенный табак–ганджубас, и тебя так прет? И откуда ты столько знаешь про космическую технику? Ты же, по ходу, биохимик.

Мак Лоу в очередной раз раскурил потухшую сигару и пожал плечами.

– Видишь ли, обе мои жены увлекаются космосом, а я их люблю. Очевидно, я не могу относиться равнодушно к тому, что им интересно. Кроме того, преподавая механику в колледже, я обнаружил, что космос дает много увлекательных задачек.

– Алло, док, – вмешался Хабба, – Если тебе это интересно: твои жены опять дерутся на нашем заднем дворе.

– Насколько сильно?

– Так… – бармен неопределенно качнул головой.

– Ладно, – Мак вздохнул, – Я, разумеется, не одобряю их увлечение капоэйрой, но что делать? Не могу же я давить на их культурный выбор.

– Тогда я принесу аптечку, – проинформировал бармен.

– Что, все так серьезно?

– Нет, просто на всякий случай. А кто–нибудь хочет еще кофе, какао, или перекусить?

– Пожалуй, – решил док, – еще чашечку кофе и сигару. И пусть попробуют сделать мне замечание, что я много курю.

Шериф встал, сделал несколько шагов, чтобы через открытую заднюю дверь салуна видеть происходящее во дворе, посмотрел пол–минуты и махнул рукой.

– Нормальное баловство, док. Не нервничай. Давай–ка лучше вернемся к джамблям. Зачем пихать людей в этот космический пузырь и отправлять за триллионы километров?

– За триллионы – совершенно незачем, – согласился Мак Лоу, – Межзвездное путешествие длительностью в сотни лет – бессмысленно. На пол–пути тебя обгонит более современный корабль, построенный после твоего старта ровесниками твоих правнуков.

– Если Земля за это время не накроется каким–нибудь астероидом, – уточнил Зиппо.

Док поднял ладони в жесте предельного несогласия.

– Не будем строить технические обоснования на маловероятных событиях. Зачем, если есть более серьезные аргументы. Тут юниоры уже упоминали хабитацию Марса. Очень реальная тема. Дистанция – 55 миллионов километров, полет на современной технике займет полтора месяца. Маршрут отработан, дроны регулярно летают на Марс, с 1970 года. Забросить туда экипаж – не проблема, но что дальше?

– Примарситься и строить купол! – заявила Оюю, – Типа, как в Антарктиде.

– Как в Антарктиде не получится, – ответил ей Мак Лоу, – На Марсе нет воздуха. Там не поживешь в утепленном домике из пенопласта, собранном за час. Еще варианты?

– Ну, можно притащить с собой маленький герметичный домик, на первое время.

– Насколько маленький и на какое время?

– Ну… – девушка задумалась, – Мда, как–то неуютно получается.

– О том и речь, – сказал он, – гораздо удобнее надуть достаточно большой и более–менее комфортабельный пузырь на низкой орбите, и жить в нем. Высота орбиты может быть менее 50 км, полеты на работу и домой при марсианской силе тяжести – не проблема.

– Твой же вопрос, док, – вмешался шериф, – Как долго жить в этом пузыре?

– В том–то и дело, Тези, что в нем можно жить, сколько угодно. Это – не строительный вагончик, а поселок. Примерно как у Хайнлайна.

Зиппо снова фыркнул и, щелкнув своей ретро–зажигалкой, закурил новую сигарету.

– Ага, вот именно, что примерно как у Хайнлайна. Через несколько лет, а может быть и меньше, люди в этом пузыре так задолбают друг друга своим обществом, что устроят поножовщину. Изолированные микро–группы быстро взаимозадалбываются. Научный факт, проверенный тысячу раз на полярниках, космонавтах, подводниках, и т.д.

– А ты не допускаешь мысли, что это были не те люди? – спросил Мак Лоу.

– Ты бы видел, док, какой к ним был список требований по здоровью и по нервам.

– Я видел. Психологические тесты меня очень позабавили. Психологи знали, что клиент заведомо непригоден к деятельности в изолированной микрогруппе, и выясняли только, как быстро он сломается, если его, заведомо непригодного, поместить в микрогруппу.

– Почему заведомо, док?

– Да потому, Зиппо, что весь комплекс условных рефлексов, заложенных воспитанием, однозначно не позволял клиенту чувствовать себя психологически–удовлетворительно при отсутствии интимного пространства. Клиент с раннего детства приучен скрывать некоторые стороны своей жизни, а в пространстве полярной базы, или субмарины, или орбитальной станции, это технически невозможно.

– Логично, – сказал шериф Тези, – Это намек на элаусестерское воспитание, так?

– Совершенно верно. Отсутствие зон интимности не повлияет на самочувствие только такого человека, у которого нет базовых представлений об интимности. Он не заметит никакого неудобства. Ему не придется бороться со своим подсознанием сто раз в день, при гигиенических процедурах и удовлетворении физиологических потребностей.

– Долой стыд? – уточнила Жанна.

– Нет, – Мак Лоу покачал головой, – Долой само понятие о стыде. Оно несовместимо с образом жизни, о котором мы сейчас говорим.

– Что, даже хваленой меганезийской раскрепощенности недостаточно? – удивилась она.

– При чем тут раскрепощенность? – сказал он, – Дело не в том, что в повседневном быте орбитального поселка полностью отсутствует одежда…

– А она отсутствует? – перебила канадка.

– Разумеется. При температуре +25 и отсутствии опасных бактерий, одежда – это обуза, лишний вес, и лишний расход ресурсов на производство и на стирку. Но это, повторяю, пустяки по сравнению с тем, что человек все время на виду, что бы он не делал. Он ни минуты не бывает один или наедине с кем–то. Примерно полсотни обитателей поселка, умещающегося на футбольном поле, практически постоянно в контакте.

Жанна попыталась представить себе эту картину, и зябко передернула плечами.

– Кошмар! А почему не сделать на этом футбольном поле что–то типа приватных зон?

– Зачем? – поинтересовался Мак Лоу.

– Чтобы люди комфортно себя чувствовали, – пояснила она, – Вы собираетесь строить орбитальный поселок, а не орбитальную каторжную тюрьму. 50 жителей на площади 1 гектар. 200 квадратных метров на каждого. Места достаточно!

– Да, – согласился он, – Можно построить там христианский храм, буддистский дацан, музей международного коммунистического движения и по небольшому коттеджу на каждого жителя. Но нужно ли это жителям для комфорта в большей мере, чем другие объекты, на которые при таком использовании площади, места не хватит?

– Кабинка сортира занимает мало места, – вмешался Тези, – Я слабо разбираюсь в этом коммунизме, док, но в армейской инструкции сортир с разгороженными говнометами включен в список необходимых элементов психического комфорта личного состава.

– Твоя инструкция написана для канаков, – заметил Мак Лоу, – Другие обычаи.

– Спросим vox populi? – весело предложил шериф и помахал рукой в сторону выхода на задний двор, – Заодно окажем первую помощь травмированному личному составу.

Элаусестерки после микро–матча по капоэйре выглядели не травмированными, а сильно перевозбужденными. Перевязи с оружием, сандалии и майки с полицейской символикой они несли в руках, что мешало им жестикулировать, но никак не препятствовало обмену репликами по поводу того, кто кому надавал по шее (разумеется, мнения об этом были диаметрально противоположными). Что касается повреждений, то они ограничивались несколькими красными пятнами (обещавшими в ближайшее время превратиться в не очень заметные синяки) и несколькими живописными царапинами на спине Рибопо.

– Почему в этом спорте, надо обязательно падать на мои розовые кусты? – проворчал Нитро, щедро поливая самогоном маленькую медицинскую губку, – стой спокойно, не дергайся. Что ты, как маленькая…

– Аааа!… Щиплет!!!

– Дезинфекция, – наставительно сказал он.

– Фэнг, у нас тут вопрос по космическому коммунизму, – сказал Тези, – В говномете на орбитальной станции есть перегородки, или просто дырка со сливом?

– Просто дырка, это не эстетично, – ответила она, – Другое дело, если вокруг, например, сетка с лианами. Это прикольно. Особенно если с цветущими.

– Но не колючими, – уточнила Рибопо, – Мак, а можно вывести не колючие розы?

– Думаю, да… Скажи, как твоя умная голова работает после этих варварских занятий?

– Отлично работает!

– Моя тоже, – добавила Фэнг, – а что?

– Вот, – Мак Лоу опять свернул лист бумаги цилиндр, – Модель jumblies–pueblo. Как по–вашему, надо использовать имеющееся пространство и площади?

Рибопо понимающе кивнула.

– Типа, общая планировка, ага?

– Простейший эскиз, – конкретизировал Мак Лоу.

– А зачем на бумаге? – спросила Фэнг, – У меня есть идея получше.

– Только надо быстро, – сказал он, – Я хочу на этом примере показать кое–что Жанне.

Девушки молча переглянулись и почти синхронно шлепнулись за стол рядом с парой воздушно–морских туристов–тинейджеров. Между всеми четверыми тут же завязался оживленный разговор на утафоа с легкой примесью лингва–франка, сопровождаемый множеством экспрессивных жестов, сделавших бы честь даже самому эксцентричному шимпанзе. Через минуту, стороны пришли к соглашению, и посреди стола появился включенный ноутбук с 20–дюймовым экраном. Жанна прикинула, что юниоры будут возиться с этой игрушкой где–то четверть часа, и вернула разговор к старое русло.

– Док, правильно ли я поняла: ты считаешь, что все зло от духовных ценностей?

– Увы – Мак Лоу развел руками, – Неправильно. Духовные ценности – фикция. И зло – фикция. И то и другое – просто инструменты для построения социальной паранойи.

– Социальная паранойя, – повторила канадка, – Красиво звучит. Сам придумал?

– Придумало общество. Я только назвал. Прочти эти два определения, и тебе будет ясно, что имеется в виду, и откуда оно взялось.

Мак Лоу положил перед ней мобайл, на экранчике которого было два коротких текста:

*********************************

Культурный прогресс: Постоянное превращение средств деятельности в ее цели, а целей – в средства. Духовная жизнь возникает, как средство поддержки материальной практики, но, достигая самоценности, порождает такие феномены, как искусство, религия и наука.

*********************************

Паранойя: психическое нарушение, порождающее связную систему сверхценных идей, имеющих характер бреда. Такая система представляет собой нормальное логическое построение, выведенное, однако, из патологических (бредовых) базовых предпосылок.

*********************************

– Гм, – Жанна постучала ногтем по экранчику, – Наука тоже попала в реестр патологий?

– Да, в той мере, в которой она является самоценным феноменом.

– А если как–то попроще, для домохозяек?

– Тогда просто ответь на вопрос: что такое наука?

– Наука? Ну… Это когда что–то изучают.

– Если я изучаю узор на кофейной гуще на дне своей чашки – это наука?

– Видимо, нет.

– А если я изучаю генеалогическое древо королей средневековой Европы?

– Видимо, да. По крайней мере, я читала про Меровингов в каком–то научном журнале.

– Жанна, для тебя имеет значение, был ли Карл Великий сыном Пипина Короткого?

– Гм… Для меня, допустим, не имеет, но для историков это, может быть, важно.

– А для кого–нибудь кроме историков?

– Сомневаюсь, – призналась она.

– Тогда с какой целью историки это изучают?

– Ну… Чтобы узнать, как было дело. Им это интересно.

– А мне интересен узор на кофейной гуще. Почему это не наука?

– ОК, считай, что твоя гуща – тоже наука.

– Такая же наука, как, механика или биохимия, которыми я тоже занимаюсь?

– Разумеется, нет! Это – серьезные занятия, а гуща – это научное хобби.

Мак Лоу удовлетворенно кивнул и закурил принесенную Нитро сигару.

– Следовательно, науки делятся на серьезные и чепуховые.

– Зачем обязательно все делить? – спросила Жанна.

– Чтобы общество не путало кофейную гущу с серьезными вещами и не слушало всяких культуртрегеров, дающих советы из сочинений древних ближневосточных эпилептиков.

Жанна задумчиво побарабанила кончиками пальцев по столу.

– А если общество хочет выслушать и ученых, и культуртрегеров, и узнать обе позиции, чтобы сделать осознанный выбор в условиях состязательности сторон?

– Правильный подход! – воскликнул Мак Лоу, – Если общество платит неким людям за нематериальную деятельность, то они обязаны объяснить обществу: что оно получит за эти деньги. Как в бизнес–проекте: вот инвестиции, вот период, вот отдача. Только так! Болтовня об улучшении нравов, вечных ценностях или поиске истины – не в счет! Если вы можете улучшить нравы – покажите кривую падения преступности. Если у вас есть вечные ценности – предъявите независимую оценку в фунтах или долларах. А если вы ищете истину – то расскажите об эффекте от ее применения к инженерным задачам.

Канадка снова отстучала кончиками пальцев на столе ритм марша.

– На счет нравов, я согласна. Ни одна педагогическая или религиозная систем нравы не улучшила. О вечных ценностях: это намек, что они – фикция. Но как быть с истиной?

– Истина – тоже фикция, – ответил Мак Лоу, – Культовый объект. Кофейная гуща. Ее не существует. Если ученый начинает заниматься такой чепухой, как поиск истины, то его наука становится самоценной, и пусть он сам за нее платит. Ты не задумывалась о том, почему многие крупные физики в какой–то момент докатились до такого маразма, как толкование священных книг? Это – синдром поиска истины. Устав искать то, чего нет в природе, человек начинает искать это в метафизике, и становится слюнявым идиотом.

– Ты – убежденный противник религии? – спросила Жанна.

– Ни в коем случае! Я прекрасно отношусь к религии. Обе мои жены очень религиозны. Они празднуют все праздники, совершают красивые ритуалы. Это здорово помогает в жизни. Ты же читала определения. Там все правильно. Искусство, религия и наука – это полезные штуки, до тех пор, пока они направлены на материальную практику. Но, если они становятся самодостаточными, то от них один вред. Они становятся паразитами на материально–информационной базе общества. Т.н. «культурный прогресс» – это ни что иное, как информационная дегенерация. Религия превращается в педагогику, наука – в культ фантомной истины, а интеллектуал – в болтливого дегенерата, в интеллигента…

– Секунду, Мак, ты говоришь, что твои жены религиозны. А какая у них религия?

– Atieonuroa, – ответил он, – Огромная зеленая черепаха. Очень трогательно.

– Про черепаху расскажу я! – крикнула Фэнг, – Все равно меня оттерли от пульта!

– Потому, что ты все время подкалываешь, – обосновал Снэп.

– Такой у меня характер, – призналась она и перескочила за стол к Мак Лоу и Жанне.

Удобно усевшись на коленях у дока, она взяла со стола тот самый лист бумаги, быстро оторвала от него полоску, получив квадрат, сложила этот квадрат раз десять по разным линиям, вытащила у дока из кармана фломастер, стремительно нарисовала несколько фигур и линий, и положила перед Жанной смешную бумажную черепашку–оригами.

– При чем тут религия? – озадаченно спросила канадка.

– Мы верим примерно в такую черепаху, – пояснила Фэнг.

– В смысле, эта черепаха – ваше божество?

– Нет, это – черепаха! Разве ты не видишь?

– Гм, – Жанна осторожно погладила бумажное существо по панцирю, – Я вижу, что это черепаха. Но что значит, вы в нее верите?

– Просто: мы в нее верим. В честь Atieonuroa есть 13 праздников в году: праздник рейда любви, воздушного змея, морской коровы, бумажных фонариков, лунной жабы, ярких цветов, длинной волны, бамбуковой флейты, солнечного паруса, медоносного шмеля, каменного лабиринта, каучукового мячика, и рогатой улитки. Что тут непонятного?

Канадка оказалось в полном лингвистическом тупике, и не представляла, что можно спросить для прояснения сущности загадочного культа зеленой черепахи. К счастью, остальные тинейджеры как раз завершили грубый эскиз 3d модели jumblies–pueblo, и возвестили об этом событии радостным воплем. Жанна ожидала увидеть что–то вроде поселков Элаусестере, и не сильно ошиблась. Действительно, никаких зон приватности здесь не было – и пришлось признать, что док Мак прав: местные ребята считают более важными другие вещи. Зданий тут не было вообще: их заменяли прозрачные штуки на высоких тонких ножках. В центре правого торца цилиндра стояло фальш–солнце (сразу возникла мысль: штуки на ножках – прозрачные не ради демонстративного отказа от приватности, а просто чтобы не загораживать свет). Из левого торца в сторону фальш–солнца, вдоль оси цилиндра, был вытянут огромный прозрачный пузырь.

– А это что за объект? – спросила канадка, тыкая пальцем в изображение пузыря.

– Как что? – удивилась Оюю, – Океан. Если в невесомости раскрутить колбу с водой, то получится кольцевая лужа на стенке. Ну, скажем, не океан, а такой большой бассейн.

– Где вы возьмете столько воды? – поинтересовалась Дилли.

– Достанем где–нибудь, – беспечно ответила Рибопо.

– Мы много слизали с «Hivaete», – добавил Снэп, сменил картинку и на экране возникли две модели маленьких орбитальных «бочек», – Справа американский «Genesis–V». Бочка 10 метров в высоту, столько же в диаметре. Разбита на 2 дольки в осевой плоскости, на 4 этажа поперек. На Земле это классно, но в невесомости – ни поесть по–человечески, ни посрать, ни помыться. Слева – «Hivaete». Размеры те же, но разбивка на два радиальных уровня. При вращении 1 оборот в минуту, на 1–м вес, как на Марсе, на 2–м – как на Луне. Итого: плантация 3 сотки и микро–море на чердаке. Комфортабельный fare на 7 персон.

– Она уже функционирует? – спросила Жанна.

Снэп печально помотал головой.

– Даже не начинали строить. Типа, 250 миллионов фунтов – дорого. Genesis–V давно в космосе, а Hivaete, который в сто раз дешевле и в тысячу раз лучше – только в 3d.

– Потребителя нет, – сказала Фэнг, – Околоземные орбитальные базы на фиг не нужны. Когда начнется что–то серьезное на Луне, эта бочка будет в тему. Если не устареет.

– Умеешь плюнуть соседу в пиво, – оценил Снэп последнюю фразу, – где научилась?

– Врожденный талант, – лаконично ответила та.

Мак Лоу посмотрел на часы.

– Девочки, не пора ли нам домой? Желательно до 11 вечера забрать наших детей у Вуа, поскольку там спать ложатся рано. Не будем ставить людей в неудобное положение.

– Ладно, – вздохнула Рибопо, – Если ты споешь колыбельную…

– Детям или тебе? – уточнил Мак.

– Сначала – детям, – ответила она.

– Идея с колыбельной мне нравится! – заявила Фэнг.

– Тогда идем, – резюмировал док, поднимаясь из–за стола, – Жанна, если завтра будешь гулять по окрестностям и захочешь пообщеться – call us. Хабба, дай, пожалуйста, Жанне pentoki, и включи в мой счет. Кстати, вот этих ребят тоже туда включи.

– ОК, – коротко отозвался бармен.

– Мы сами можем заплатить! – обиженно заявила Оюю.

– Не сомневаюсь, – с улыбкой, сказал Мак, – Но мне ужасно понравился этот эскиз, а получать удовольствие за чужой счет – неэтично. Хоть что–то я должен заплатить.

– Договорились, – согласился Снэп, – если надо что–то еще нарисовать – aita pe–a.

– Mauru roa, – ответил док, помахал всем рукой, и семейка Лоу двинулась на пирс.

Через пол–минуты послышалось что–то вроде стрекотания газонокосилки, перешедшее затем в ровное удаляющееся гудение на тонкой ноте.

– Клевый дядька, – высказала свое мнение Оюю, – Реальный канак. Он кто, киви?

– Он – гражданин вселенной, никак не меньше, – ответил Хабба, положил пред Жанной нечто, похожее на короткую толстую авторучку и спросил, – Умеешь это юзать, гло?

– Я даже не знаю, что это такое, – ответила она.

– Это «pentoki», – сказал ей Снэп, – Радио–болталка с ручкой–мышкой вместо пульта. Пишешь ей на чем угодно местный адрес вызова. Включи и попробуй. Только сильно давить не надо, просто касайся. А напишешь – поставь три точки. Это значит: call.

– Но я не знаю местных адресов.

– На маленьких атоллах это обычно просто имя или прозвище, – сообщил бармен, – вот напиши, для начала, меня. Надежнее – печатными буквами.

Жанна кивнула и написала на столе «H–A–B–B–A». Точнее говоря, она водила носиком pentoki по столу, а надпись появлялась на крошечном экранчике на корпусе. В конце она поставила три точки, и в нагрудном кармане у бармена раздалась музыкальная фраза (кажется, из «E vahine nehe Raiatea»).

– Получилось, – констатировал он, вынимая похожий аппаратик, – Теперь прижми ниже уха, и говори. Динамик – зеленый кружок, микрофон – красный.

– Давай я тебе его настрою, – предложила Оюю, когда тест прошел успешно, – Тебя как там написать? Можно несколько вариатнов. Jeanne, Jane, Janna…

– Тода «Jeanne» и «Ronero», – попросила канадка передавая ей pentoki, – Если не трудно.

– Минутное дело, – ответила та, – Мелодия «So hot fellow from Papua» годится?

– То, что надо, – Жанна улыбнулась, – ребята, а вы действительно были на Такутеа?

– Не дальше причала, – уточнил Снэп, – Эти сраные эсэсовские ролевики с пушками…

– Главное, – подхватила Оюю, – я им кричу: эй, нам только воды и фюэла купить, а эти мудаки отвечают по–немецки: «Niht parken! Halt! Zuruck!». Заигрались, jodidos.

– А что было дальше?

– Что–что, – юная меганезийка пожала плечами, – Этот (она ласково толкнула плечом Снэпа) завелся, полез за своей пушкой, типа: «я тоже могу», я – хвать его за руку…

– За своей пушкой? – переспросила канадка.

– Обычный «LEM–45», – сказал Снэп, похлопав себя по карману, – Это я зря. Шеф Тези прав: они не обязаны нам ничего продавать. Надо было сразу послать их в жопу и идти под парусом сюда, что мы потом и сделали. Но они так нагло тыкали своими пушками. Подумаешь, герои. Вот куплю дешевый «Maxim», приду на катере, и с дистанции миля дам пару очередей в причалы. Ставлю 20 фунтов, что они навалят полные галифе…

Шериф, проходя к пирсу под ручку с Дилли, погрозил ему пальцем.

– Ты это брось парень! Если они не правы – заяви в суд, они никуда не денутся. А если правы – хули ты до них докопался, как маленький? Детство в жопе играет?

– Это я так, теоретически, – смутился турист.

– Тогда насри и забудь. Полиция Атиу их уже проверяла. Они тихие ребята, просто не хотят, чтобы к ним лезли посторонние. Это нормально?

– По ходу, нормально…

Зиппо, усевшийся играть в шашки с Нитро, проводил глазами шерифа и его подругу.

– Шефу эти субъекты тоже не нравятся, – сообщил он, – что–то там не так.

Хабба принес Жанне и юным туристам по стакану сока манго и доверительно сообщил:

– Болтают, что главный там один маразматик, ему полтараста лет. На WW–2 он служил в реальном Waffen–SS, и боится, что его выдадут. Дебил. Кому он сейчас нужен?

– Доктор Зигмунд Рашер? – спросила она.

– Да, – бармен кивнул, – Знаешь его?

– Я читала про этого персонажа. Он служил в концлагере Дахау. Садист. Замораживал людей в ледяной воде. Или помещал в вакуум–камеру и постепенно откачивал воздух.

– Надо же… Та еще сволочь. Пуританин наверное, или римский католик.

– Второе, – ответила Жанна, – Он посещал одну церковь с Генрихом Гиммлером. А что?

– А, у них у всех такое, – бармен постучал пальцем по макушке, – Из–за плохого секса.

– Те, которые нас тормознули, – заметила Оюю, – молодые парни, не больше 30 лет, как мне кажется, и здешние. Откуда у них плохой секс? Там даже культовой башни нет.

– Чего нет? – переспросила канадка.

– Ну, такая высокая фигня, а сверху – крестик, к которому привязан муэдзин.

– Кто–кто привязан!?

– Муэдзин, – повторила девушка, – Он кричит в определенные часы. Такой ритуал.

– Муэдзин кричит у мусульман с балкончика, – заметил Зиппо, – А у римо–католиков на минарете крест, без муэдзина, под крестом дырка, в ней колокольчик, и он звонит.

– Этот минарет называется: колокольная башня, – поддержал его Нитро, – Я точно знаю, мы в Мпондо в ней держали глиокс и детонаторы, а поп сказал «bell tower». Да, Хабба?

– Ага, – подтвердил тот, – Он просил: «Don’t destroy bell tower». Думал, мы взорвем его минарет. Балда. С чего бы? Это же архитектура! Ее национализировали под колледж.

Снэп похлопал подругу по плечу.

– Оюю, ребята правы. Римо–католики не пользуются муэдзинами с тех пор, как в 1877 изобрели фонограф. Прикинь: муэдзин на кресте есть только на старых картинках.

– По ходу, так, – согласилась она, – Но там, на Такутеа, вообще не было башни. Скажи, Снэп, мы же сделали круг, перед тем, как приводниться.

– Не было, – согласился он, – Куча всякой фигни была, но другой, не культовой.

– Какой фигни? – оживилась Жанна.

– Всякой. Если хочешь, посмотри видео–ряд с камеры. Оюю, у нас камера работала?

– Работала, а как же! Там запись почти 15 часов, от самого вылета с Ниуэ–Беверидж.

– Ничего страшного, я найду… Если вы не возражаете.

– Aita pe–a, – ответила Оюю, – Мы все равно идем нырять, а потом – в нитро–сауну.

– Куда–куда?

– Это Нитро придумал, – гордо пояснил Хабба, – Зайди, гло, такого больше нигде нет!

– Обязательно, – Жанна улыбнулась, – А, кстати, как на счет комнаты?

– Я тебе отдал №4. Вот ключик, – бармен положил на стол магнитную карту, – если что, звони по pentoki. Набери адрес: «aquarato», тут кто–нибудь дежурит в любое время.