Текст книги "Чужая в чужом море"
Автор книги: Александр Розов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 88 страниц)
Шуанг грустно улыбнулся и покачал головой
– Нет, ребята. Я, наверное, вернусь на родину. Если бы вы увидели Нукуфетау, если бы услышали, как плещется по ночам рыба в проливе между Фале и Сававе, и как играют клавесинную мелодию часы на ратуше Сававе–Сити. Если бы вы проехали на байке от аэродрома с его лиловыми башенками, по восточной косе на север, а потом проплыли вдоль рифов северного Лафанга, соединенных арками пешеходных мостиков, то вы бы меня поняли, уверяю вас. Часто, во сне, я вхожу на своем proa в лагуну по фарватеру, южнее Сакалуа, и вижу слева roa–marae на Фунаота, а справа – свой fare на Мотумуа. Сейчас там живет моя младшая сестра со своим haikane, четверо ее детей и внук. Его и младшего племянника я видел только по i–net. Мне обязательно надо побывать дома. Я еще не знаю, что дальше. Я не думал об этом. Это я решу только дома, и больше нигде.
Он замолчал и стал сворачивать новую самокрутку. Пума легонько коснулась его плеча.
– Извини, Наллэ. Я не хотела тебя обидеть. Сейчас тебе стало грустно, и мне жаль.
– Ничего, все нормально, – ответил он, – Просто накатило. Так бывает.
– Давайте я сварю еще кофе, – предложила Эстер. Ей вдруг стало чуть–чуть неуютно, как если бы она нечаянно подсмотрела что–то не предназначенное для чужих глаз.
– Если не трудно, добавь к кофе немного корицы перед тем, как залить водой, – попросил Наллэ, – Так всегда делает моя мама.
– ОК, я так и сделаю, – сказала она и выскочила на кухню. До сих пор ей не приходило в голову, что у Наллэ Шуанга где–то, на чудовищном расстоянии отсюда, есть дом, по которому он безумно скучает. Она попыталась вспомнить его слова, чтобы представить себе, как выглядит этот дом, и островки, и море вокруг, но у нее получалась какая–то яркая сюрреалистическая мозаиака, как будто сложившаяся в калейдоскопе. Ей очень захотелось сварить кофе именно так, как (по словам Наллэ) варит его мама…
Когда она вернулась с джезвой, Рон вертел в руках нечто непонятное из пластиковой расчески и куска упаковочной пленки.
– Это солдатская губная гармошка, – сообщила ей Пума.
– Меня научил один янки из береговой охраны, – добавил Рон, – Пару лет назад у нас с ними была совместная операция в районе Марианских островов. Ничего необычного. Семья японцев арендовала недорогой парусник и попала под захват исламистов. Все по схеме: заложники, требования, угрозы. Ну, и мы с янки – тоже по схеме. Они отвлекали этих уродов, а мы были чисто–случайными рыбаками. Мы нормально сработали, в один залп из HRL, но в мальчишку, ребенка тех японцев, попало этим… Как сказать…
– Пулей? – предположила Эстер, разливая кофе в чашечки.
– Нет, что ты! Пули легли куда надо, в грудь и в голову, а мальчишку этот тип держал рядом, и на него попало некоторое количество… В основном, то, что из головы.
– О, боже! И как он…
– Фигово, – признался Рон, – Так вот, этот янки, военврач из береговой охраны, снимал у мальчишки шок: сделал укол какой–то химии, а потом играл мелодии из мультиков на такой вот расческе и кусочке пленки. Меня он научил за час – это не очень сложно.
Сержант прижал к губам расческу, обтянутую пленкой и произвел на пробу несколько гудящих и вибрирующих звуков, а потом… Эстер давно так не смеялась. Мелодии были узнаваемы, но так причудливо искажены специфическими свойствами инструмента, что представали милой пародией, а уж как выглядел при этом сам исполнитель…
На этой веселой ноте, вечеринка и закончилась. Пума и Рон, обнявшись, направились к «pueblo–militar» (военному городку) и Наллэ крикнул им вдогонку некое напутствие на утафоа (очень смешное, судя по реакции Рона), а потом его рука, как игривый удавчик, обвилась вокруг тела Эстер чуть ниже талии.
– Спасибо, этот кофе был в точности такой, как варит мама.
– Я рада, – ответила она и хотела мягко отстраниться, как вдруг клык гиены задрожал и нагрелся, как будто предостерегая свою хозяйку от неправильных, глупых, возможно, даже непоправимых действий. И Эстер не стала отстраняться. Через несколько секунд, она решила, что эта иллюзия вызвана сильным сердцебиением.
– А у меня есть для тебя маленький подарок, – сообщил Наллэ, – Называется «Sea–koala».
– Вы что даже австралийских коал приучили жить в море? – пошутила Эстер.
– Нет, до такого варварства мы еще не докатились. Это такой комбинезон. Сейчас…
Он жестом фокусника извлек из какого–то угла белый пакет с сине–зеленым контуром лодки–катамарана со смайликом вместо паруса и надписью «Kwajalein Hyper–festival».
– Как интересно… Сейчас примерю. Только не оборачивайся, пока я не скажу, ладно?
– ОК. Я буду курить и смотреть на небо. Небо здесь родное. Та же широта, что и дома.
– Правда? – спросила она, перемещаясь вглубь террасы, где был удобный диванчик.
– Да. Только 10 часов разницы во времени. Дома полдень. Сиеста. Люди собираются под навесами на террасах, на лодках–сампанах или в маленьких кафе на ножках, в лагуне. У нас все, что не очень большое, стороят на легких платформах, прямо над мелководьем…
Эстер слушала его, одновременно разбираясь с подарком. «Koala» оказалась настолько непривычной штукой, что пришлось листать инструкцию (которая предусмотрительно прилагалась к этому шедевру раскройки стереометрических фигур). Впрочем, все стало предельно просто, как только Эстер увидела картинки. Всего несколько движений и вот комбинезон уже застегнут наподобие открытой рубашки с шортами. «Может быть, даже очень открытой, – подумала она, – Эти неприкрытые бока выглядят слишком смело, но, поскольку пояс тут шириной в ладонь, вряд ли это надо считать неприличным». Сделав такой вывод, она невзначай прикоснулась кончиками пальцев к клыку гиены – он был успокаивающе–прохладным и, видимо, соглашался с ее мнением.
– Можешь поворачиваться! – негромко крикнула она.
– Iri! – одобрительно сказал Наллэ через секунду, – В смысле, «Wow!» и «Cool!», если в северо–американсих терминах. Главное – тебе самой нравится?
– Ну… Вообще–то да, но я еще не прочувствовала. Несколько необычно…
– Хочешь, пройдемся немного, – предложил он, – Как утверждает моя сестричка Тулли, новую тряпку надо сразу распробовать.
– Та самая, у которой родился внук? – уточнила Эстер.
– Да. То, есть, строго говоря, родился он у Хиинэ, это ее старшая…
– Понятно, – Эстер кивнула, – Что ж, прислушаемся к мнению бабушки. Идем гулять?
Дремавшая под столом собака встрепенулась и, виляя хвостом, пристроилась справа от хозяина (а слева пристроилась хозяйка). Хозяйка хорошая, но рядом с ней не спокойно. Во–первых, она очень возбуждена, того и гляди укусит. Во–вторых, у нее на шее амулет с сильным aku. Хозяйка не знает, а было так: большой мужчина и маленькая женщина пошли гулять и подстрелили дикую свинью. Голодная гиена была на своей охотничьей территории и думала, что может отнять их добычу. Глупая–глупая гиена. В нее даже не стали стрелять. Большой мужчина примкнул штык–нож к штурмовой винтовке и просто заколол ее. А маленькая женщина вырезала у нее клык, потому что она–то хорошо знала, какой сильный aku будет в клыке гиены, убитой холодным железом. Какая бы глупая не была гиена, она – существо необычное, ее mana сразу в двух мирах: среднем и нижнем. Вот почему этот амулет защитит от любого igbekela, даже такого, которое делал очень злой колдун из своей ядовитой ненависти. Хозяйка не слышит хохота мертвой гиены в нижнем мире, над разбитым igbekela, но чувствует, как пульсирует клык, и хозяйкино сердце бьется ему в такт. Хороший подарок сделала хозяйке маленькая черная женщина.
В этот момент собаку отвлек характерный набор звуков, свидетельствующий о том, что вокруг оврага Мтомбаджа идет очередная загонная охота на диких свиней. Глянув на хозяина, и поняв, что он не намерен участвовать в этом развлечении, собака вильнула хвостом и помчалась на звук. Риджбек – это порода, гуляющая сама по себе. Так–то!
Разумеется, за собаку думал Наллэ. Сам он не особенно верил в африканскую магию, но был с ней знаком: прочел несколько книжек, поговорил с местными ребятами. О том, для чего ему эта специфическая информация – разговор особый, и в другой раз. А сейчас ему было очень интересно, знает ли Эстер хоть что–нибудь о смысле предмета, который так эротично смотрится в изящном углублении чуть выше небольших грудей, навевающих мысли о тантрических храмовых скульптурах в Каджурахо? Вот викарий Джордан точно знает. Утром, когда они с Эстер собирались лететь к подножию горы Нгве, католический поп подошел перекинуться с Наллэ парой слов, и Наллэ видел, как его передернуло при взгляде на эту штуку. Шарахнулся, как Ладан от Черта… Или наоборот? Наллэ часто путал порядок слов в христианских идиомах, поскольку не видел логики в их структуре. Однажды, он до слез рассмешил Эстер, сказав об интернет–провайдерах в центрально–африканском регионе, что они: «передрались, как четыре всадника в Апокалипсисе»…
От этих несколько сумбурных мыслей, его оторвал вопрос Эстер:
– А сколько лет твоей младшей сестре? Той, которая стала бабушкой.
– Тулли? Ей 35. Она – бабушка только социально, а так – красивая девчонка. Хиинэ вся в нее, включая манеру приезжать с каникул в положении. Тулли так делала 3 раза подряд, сначала в колледже, потом – в университете. Хиинэ пока один раз, но мама считает, что будет то же самое. Она еще до того ворчала, что мол, кокос от пальмы далеко не падает.
– А как к этому относится ее муж? – спросила Эстер.
– Он сказал: пускай рожает хоть десять, не проблема. Ематуа всего 60, он любит детей, у него есть свободное время и он состоятельный дядька: второй по старшинству партнер в фирме «Hikomo». Это не последний брэнд в австронезийском регионе.
– Он на 25 лет старше жены?
– Нет, он всего на 5 лет старше мамы. Я думал, ты про ее faakane. А если ты про Тепото, теперешнего haikane Тулли, то он мой ровесник. Я их и познакомил 4 года назад. Мы с ним работали в Кинанту, в Папуа, когда я там сидел на каторге. Однажды мы пили пиво, болтали о женщинах, и я сказал: есть классная девчонка, красивая, у нее трое детей…
– Что, так и сказал? – удивилась Эстер.
– Ну, да. Тогда их было трое. Четвертый – это уже ее с Тепото совместное творчество. Я подумал: раз мне сидеть еще 6 с лишним лет, то пусть поживут в моем fare, пока мамин faakane строит большой fare. Он это задумал, когда они с мамой только познакомились – за год до того, как я сел. Правда, теперь решили, что Тулли и Тепото с детьми переедут в старый мамин fare (который сейчас ремонтируют). В новом fare (который достроили) и так много людей: мама, Ематуа, их дочка (моя самая младшая сестра), мой младший брат Омити, его vahine и трое их детей. Их средний сын и моя самая младшая сестра пошли в один класс (они одногодки), и это, согласись, удобно в организационном плане. Кроме того, мама пишет, что вторая дочка Тулли (ей 15), тоже нашла себе haikane, а эти юные акселератки рожают быстрее, чем соображают, вот пусть Тулли сама и няньчится …
Эстер стало казаться, что она находится на безумном чаепитии у Мартовского Зайца.
– Стоп! Ты хочешь сказать, что твоя самая младшая сестра только что пошла в школу?
– Естественно. У нас школьное обучение начинается сразу после полных шести лет.
– … А другая твоя младшая сестра в 35 лет стала бабушкой? Как–то странно это все.
– Да, смешно получилось, – согласился он, – Видишь ли, мама совершенно неожиданно сошлась с Ематуа, и… В общем, она сказала Тулли и Омити: если я все время вожусь с вашими мелкими, то почему бы мне не повозиться и со своим – так, для разнообразия?
– А сколько ей было лет в тот момент?
– Всего 49. Это нормально. Мама считает, что это самая классная идея в ее жизни.
– Ничего себе… Наллэ, а что, если я задам нескромный вопрос? – Эстер подождала его утвердительного кивка и спросила, – Как получилось, что у всех твоих родичей семьи, куча детей, а у тебя… Как получилось, что ты один?
– Вот так и получилось, – спокойно сказал он, – Сначала я был на войне, потом три года носился по окрестностям, организовывал модерновый авиатерминал у нас на Мотулало. Потом собрался было обзавестись семьей, даже построил fare, но тут меня пригласили в супер–азартную тему. Ты не видела наши поселки на рифах? Дома я тебе покажу ролик. Потом я снова почти собрался, но возникла тема в Папуа. А потом я сел. Ну, ты знаешь.
– Знаю, – подтвердила она, – Но у меня в голове не укладывается, что ты это сделал.
– А то, что я делал на войне, у тебя в голове укладывается?
– На войне… Эти твои мины…. Да, это ужасно, но там ты защищал свою страну, я могу это понять. А в Папуа ты устроил войну против людей, которые хотели защитить жизнь. Подожди, дай мне договорить. Я не ханжа, и понимаю, что в некоторых случаях аборт – это вынужденная мера. Но ты же не будешь спорить с тем, что аборт – это плохо.
Наллэ отрицательно покачал головой.
– Моя религия, Humanifesto, учит так. Плохо, если у человека отнимают имущество. Еще хуже – если у него отнимают здоровье или жизнь. Но хуже всего – если у него отнимают свободу стремиться к счастью, потому что только в этом стремлении приобретает смысл имущество, здоровье, и жизнь. Моя религия учит так. Можно отнять имущество для того, чтобы защитить жизнь. Можно отнять жизнь, если это необходимо для защиты свободы людей стремиться к счастью. Можешь считать меня экстремистом, но я так и сделал.
– Как у тебя все просто, Наллэ! Значит, если какая–нибудь эгоистка считает, что ребенок будет мешать ее счастью, то она, с полной моральной правотой, может убить его?
– Я – не женщина, – сказал Наллэ, – И я убил не ребенка, а 79 вполне взрослых людей. Я хотел не убить их, а просто напугать, но это уже детали. Я сделал то, что сделал.
Эстер, с жаром взмахнула руками.
– Ты не понимаешь или не хочешь понять? Ты защищал право эгоисток избавляться от детей, как от неодушевленной обузы, а «Life Protection» боролся за право этих детей на жизнь. Чтобы человек стал счастливым, ему надо сначала родиться на свет!
– Практически каждая женщина, – медленно сказал Шуанг, – способна в течении жизни родить от 30 до 90 детей, это завист от частоты рождения близнецов. Каждый их этих детей потенциально существует, и может вырасти счастливым. Надо ли, на твой взгляд, бороться за то, чтобы все женщины отрабатывали этот свой фертильный потенциал?
– Ты пытаешься довести дело до абсурда, – заметила она, – Все хорошо в меру.
– В меру? А чему примерно равна мера, если речь идет о количестве детей?
– Ну… – Эстер задумалась, – Я где–то читала, что трое – это оптимально.
– Значит, – продолжал он, – женщина, которая рожает только троих детей – не эгоистка?
– Наверное, да. Трое – это уже неплохо, ведь так?
– ОК. Трое – это неплохо. В Папуа в среднем 4. Условно поделим женщин на две группы: малодетных и многодетных. У первых – 2 ребенка, у вторых – 6. Но больше двоих трудно прокормить, поэтому и население там почти не растет. Центр «Планирование семейного счастья» говорит: не рожайте детей в могилу. Лучше родите двоих с интервалом 10 лет. Этих двоих вы сможете вырастить здоровыми. Как ты считаешь, это – правильно?
– По сути, наверное, да, но лучше бы обходиться неабортивными средствами.
– Это дорого, – отрезал он, – а «pre–stopper», который мы распространяем, дешев, надежно прерывает беременность на ранних сроках, и имеет минимум побочных эффектов.
– Все равно, – сказала она, – я уверена, что есть другой путь. Лучший.
Наллэ улыбнулся и крепко обнял ее за плечи.
– Я тоже уверен. Центр «Планирование семейного счастья» был организован сразу после революции в Западном сегменте Меганезии. Там живут такие же папуаски, как в Папуа. Жуткие эгоистки. Им хочется много здоровых детей. Пятерых, Шестерых…
– И вы их отговаривали? – перебила Эстер.
– Зачем? – удивился он, – Там достаточно место для жилья, а прокормить шестерых детей в Меганезии – не проблема. Как видишь, в Мпулу быстро решили этот вопрос. Но дальше с детьми надо заниматься, чтобы они развивались – физически, эмоционально, и в смысле мозгов. Центр организовал такую кооперацию семей, при которой дети все это получали.
В Мпулу, я надеюсь, мы тоже этим займемся. Надо заняться, потому что здешние дамы, как мне кажется, реализуют свой замечательный фертильный эгоизм на всю катушку.
– Эгоизм, – задумчиво повторила она, – Мне это не приходило в голову, но мне нравится такой подход. А почему ты не объяснил это людям из «Life Protection»?
– Хочешь, проведем эксперимент? – спросил он.
– Сначала скажи, какой.
– Элементарный. Попробуй объяснить это мисс Рэнселлер или викарию Джордану.
Эстер сконфуженно опустила глаза и провела ладонью по лбу.
– Это будет сложно. Это вопрос религии, как и у тебя. Католицизм учит, что в момент зачатия Создатель дает будущему ребенку душу, так что аборт, даже самый ранний…
– В момент слияния ядер сперматозоида и яйцеклетки? – перебил он.
– Ну… – она задумалась, – Так прямо это нигде не сказано, но видимо да.
– Тогда каждую третью душу он получает назад в первые трое суток (не имплантируется яйцеклетка) и еще каждую пятую – в первые три недели (не развивается плацента). Т.е. больше половины душ теряется раньше, чем дама что–то заметила. С другой стороны, у родившихся будет дефицит душ, т.к. 6 малышей из тысячи – это однояйцевые близнецы, возникшие при дробления яйцеклетки уже после зачатия. Тебе это не кажется странным?
– Наллэ, это же религия! Ее нельзя понимать буквально, как кодекс законов.
– Нет, Эстер. Если по религии судят о допустимости или недопустимости каких–то актов, то это – кодекс законов, и толкование обязано быть буквальным. Dura lex, sed lex.
– Если я скажу это Мэрлин или Джо, они меня точно не поймут, – заметила она.
– На самом деле, – сообщил шеф–инженер, – Я пробовал объясниться с эмиссарами «Life Protection» в Порт–Морсби. Я говорил: если вы так хотите бороться с абортами, то зачем вы приехали сюда? В ваших собственных регионах, в США, Англии и Европе, несмотря на доступность контрацептивов, каждая пятая беременность прерывается абортом. Это при том, что в США в среднем два ребенка на женщину, а в Европе и Англии – вообще полтора. Ваши женщины в 20 раз богаче папуасок, им не грозит остаться без еды, крова и медицины. Убеждайте их. Что вы набросились на папуасок, желающих прервать шестую беременность, потому что им нечем кормить пятерых уже имеющихся детей? И знаешь, что мне ответил тип, упакованный в тряпки из гламурного бутика? Что их цель – не дать потребительскому эгоизму и нравственному нигилизму проникнуть в Папуа. Мне стало ясно, что плевать ему на детей, рожденных и нерожденных. Что дети – это повод, а цель – навязать обществу неофеодальные законы, пресечь стремление людей к счастью, сделать людей стадом послушного, привычно–задолбанного скота, а себя – их пастухом.
– Не знаю, – сказала Эстер, – Это не очевидно. Но, даже если правление «Life Protection» преследовало неблаговидные политические цели, разве это оправдывает войну против рядовых волонтеров, которые по гуманным мотивам боролись за жизнь нерожденных?
– Война – страшно несправедливая штука, – печально сказал Наллэ, – Войну развязывают жадные лживые дегенераты, а погибают на ней хорошие честные парни. А другие парни получают 10 лет каторги. Если бы я знал, что с этим…
Его прервал окрик на Africaans, сопровождаемый лязгом передернутого затвора.
– Halt! Hoe je!?
В лицо брызнул ослепительно–яркий свет фонаря. Эстер прикрыла глаза и импульсивно прижалась к Шуангу. Он спокойно обнял ее за плечи и весело крикнул:
– Aloha, foa! Hitler caput! Ih bin capituliren!
– Het chief Nalle mit vrau! – удивленно заметил кто–то.
Луч фонаря мгновенно опустился вниз, образовав пятно света на дороге у их ног.
– Ага, – подтвердил он, – А это milicer Игда с патрулем, точно?
– Ну, да. Что ты ходишь по ночам без оружия, Наллэ? Тем более, со своей vrau.
– У меня пистолет в кармане, – ответил Шуанг, – могу показать.
– Пистолет, – фыркнул Игда, подходя ближе (Еще пятеро патрульных распределились по кругу, в радиусе нескольких метров), – Дикие собаки не испугаются твоей мелкашки. А ты, Эстер, могла бы сказать своему мужчине: возьми автомат. Эх! Мы тебя не напугали?
– Не особенно, – сказала она, немного дрожащим голосом.
– Классно смотришься в этом костюме, Эстер. Это американский?
– Нет, меганезийский. Наллэ подарил, – она погладила ладошкой плечо шеф–инженера.
– Классно, – повторил Игда, – шеф Наллэ, а что ты там сказал про Гитлера?
– Что ему finita. Una culo.
– А… Ну, это уже давно было. Еще до независимости. А правду говорят, что ты привез круглый дом в ящике?
– Да, – ответил Шуанг, – после завтрака мы его поставим. Надо только выбрать, где.
– А я слышал, что нези не делают круглых домов. Только квадратные, как у янки.
– В основном, так, но на наших островах Самоа строят круглые дома, хотя и иначе, чем здесь. А этот дом совсем нового вида. Возможно, в нем надо будет что–то подправить.
– У! Это интересно! Мы придем помогать.
Шеф–инженер кивнул.
– Отлично. Мы его поставим, вместе подумаем, что там подправить и выпьем пива.
Идея была встречена дружным одобрительным урчанием и цоканьем языками.
– Куда вам надо идти? – спросил Игда и добавил, – я дам вам двух бойцов. Охрану.
– Мы, наверное, уже пойдем домой, – сказала Эстер, – да, Наллэ?
– Пожалуй, – согласился он, бросив взгляд на огни fare–duro и pueblo–militar, от которых они уже успели удалиться примерно на километр.
– Тогда бойцы проводят вас домой.
– Слушай, Игда, я не маленький, тут идти всего ничего.
– Нет, шеф Наллэ. Если с вами что–нибудь случится, шериф Гишо оторвет мне голову. Ладно. Не хочешь провожатых – сделаем так.
Milicer вытащил woki–toki и сказал в микрофон три фразы на нсенго–банту. С вышки над pueblo–militar полыхнул луч прожектора. На дороге стало светло, почти как днем.
– Так–то лучше, – сказал Игда, – Goeienaand chief Nalle. Goeienaand vrau.
– Good luck, – ответила Эстер, а шеф–инженер добавил то же на africaans, – Voorspoed.
…
Они двинулись обратно. Эстер крепко сжимала руку Шуанга, слегка вздрагивая каждый раз, когда поворачивающийся вправо – влево чудовищно–яркий луч 5–киловаттной лампы упирался прямо в них. Дело было не в луче, а в шестиствольном пулемете, закрепленном на общей консоли с прожектором.
– Они просто еще не верят, что война кончилась, – спокойно сказал шеф–инженер, – мне это знакомо. Когда–то мне тоже не верилось.
– Меня пугает это обилие оружие, – тихо ответила она, – Я все время боюсь, что оно снова начнет стрелять. Мне чудится, что это железо живет своей самостоятельной жизнью. Что людям только кажется, будто они управляют всем этим. Наверное, я просто трусиха.
– Нет, ты смелая, но ты не привыкла, что люди сами решают вопросы мира и войны. Для тебя вооруженная сила – это что–то инфернальное, управляемое злыми сверхчеловеками. А для нас оружие – это самозащита. Чем оно эффективнее, тем безопаснее жизнь.
Наллэ приветливо помахал ладонью молодому парню на вышке рядом с пулеметом. Тот широко улыбнулся, помахал в ответ и крикнул:
– Aloha, master Shuang! Aloha, vrau Shuang!
– Ia orana oe te po! – крикнула ему Эстер и, повернувшись к Наллэ, добавила, – Пока тебя не было, я полистала словарик. Как будет «доброй ночи» на утафоа – уже знаю.
– А что значит «E hina–aro au ia oa–oa oe»? – спросил он.
– Не знаю. Но звучит, как детская песенка. А что?
– Это такое очень личное пожелание счастья. Действительно, немного детское.
Прожектор за их спиной погас, как только они подошли к нижней террасе фаре–дюро.
– Наллэ, а обещание показать мне ролик с поселками на рифах еще в силе?
– Разумеется, – ответил он, – заходи.
– ОК, я только сбегаю в душ и приду.
…
Поселки – «Shuangero» оказались совсем не такими, как ожидала Эстер. Вместо унылой череды стальных платформ, на манер декораций из идиотского фильма «Waterworld» (с Кевином Костнером), она увидела причудливые замки с балкончиками и башенками, улочками и лесенками, и маленькими бассейнами, будто сошедшие с гравюр Корнелиса Эшера. Они были собраны из легких бамбуковых блоков на алюминиевом каркасе весом несколько тысяч тонн, причем устанавливались на место практически мгновенно: каркас опускался с грузового дирижабля и намертво вцеплялся в грунт полусотней ног. «Первое в истории абсолютно гуманное использование колючей проволоки», – в шутку пояснил Наллэ. Эффект зацепления давал веер колючей проволоки вокруг подошвы каждой ноги. Shuangero не были стандартными – каждый поселок на ножках мог похвастаться яркой индивидуальноcтью. На одних росли миниатюрные висячие сады из цветущих лиан. На других жилые модули имели не 4-, а 8–угольную или пирамидальную форму, на третьих имелись многоярусные огороды (где росли фантастического размера тыквы)…
После кино, Шуанг потрепал ее по плечу и сказал: «Укладывайся, добрая фея, а я пока
проверю e–mail. Вдруг мне прислали что–нибудь интересное». Он уселся за компьютер, спиной к ней, а через несколько минут погасил свет и улегся рядом. Как в прошлый раз.
– Помнишь, ты проводил эксперимент? – шепнула она, – так вот, теперь моя очередь.
Эстер нащупала его руку, решительно потянула к себе и повернула так, что его ладонь легла ей на внутреннюю сторону бедра.
– Добрая фея не возражает против поцелуя на ночь? – негромко спросил Наллэ.
– Добрая фея пытается казаться смелой, – ответила Эстер.
– Примерно, как на аттракционе «американские горки»? – уточнил он.
– Ну… Что–то в этом роде.
– ОК. Тогда давай решим: на наших американских горках есть волшебные тормоза. Ты говоришь «стоп!», и все замирает. Ты говоришь «старт!», и все приходит в движение.
– Ммм… Знаешь, Наллэ, я представляла себе это как–то иначе. В смысле, мне казалось, что это все происходит само собой и… В общем, само собой.
– Ты права, добрая фея, – ласково сказал он, – Как–то раз, мы говорили про девушку и парня из Гавайики, которые немного похожи на нас с тобой. Если они хотят заняться любовью, то все получается само собой. Для них это естественно, и нет никаких…
– Парень из Гавайики у нас есть, – перебила она, – проблема в девушке, так?
– Эстер, милая, не грузи все на себя. Это – наша общая проблема, и мы ее решаем…
– Я тебе скажу, как мы ее решаем, – снова перебила она, – Тебе надо увидеть во мне ту девушку из Гавайики, и все сразу станет просто. Представь: ты встретил меня где–то на Таити, а я притворилась, что я – местная. Такое ведь запросто могло быть?
– Вообще–то, могло, – задумчиво сказал Наллэ, – Но это быстро раскрывается.
– Только не в моем случае! Я играла в любительском театре, в колледже и, все говорят, что блестяще играла. Сыграть полинезийку не сложнее, чем Анну Болейн.
– Это сильный довод, – согласился он, – Но я не уверен, что тебе понравится, если…
Он замялся, и Эстер договорила за него.
– Если ты поведешь себя так же, как с теми женщинами, которым было хорошо с тобой?
– Ну… Если сильно упростить ситуацию, то…
– Вот я и хочу упростить, а то все усложнилось дальше некуда, – решительно заявила она вскакивая на ноги, – Этот дубль ни к черту не годится, делаем перерыв 5 минут и играем все с начала. Ты познакомился с девушкой на Таити, пригласил ее в гости, она пошла в душ, ты пошел курить на балкон, потом вернулся, она лежит в постели, и с этого места играем. Пожалуйста, никакой отсебятины. Все должно быть по сценарию.
– Ладно, ты капитан, – спокойно ответил Наллэ и отправился курить.
– Учти, я не выучила роль, и надо сделать, чтобы зрители этого не заметили! – крикнула Эстер ему в спину, лихорадочно вспоминая свою скромную театральную практику…
В следующем дубле она переигрывала. Сказывалось полное отсутствие опыта, а также штампы из бездарных бульварных романов и нереалистичных фильмов. Потом, когда Наллэ увлекательно мыл ее под душем, она поняла, что роль полинезийки надо играть несколько иначе, не злоупотребляя ложной экспрессией. Полежав часик рядом с Наллэ, поболтав о разной чепухе, и освоившись с антуражем, Эстер решила, что неплохо бы сыграть еще один дубль, чтобы все проверить. Партнер, с готовностью, поддержал эту идею, и… Она такого даже не ожидала. Сцена получилась, как по–настоящему (точнее, просто по–настоящему). Это подтвердили и зрители (точнее – слушатели).
Небо на востоке заметно посветлело, когда Эстер и Наллэ, сонные и обалдевшие друг от друга, снова забрались в душ, и услышали через звукопроницаемые пластиковые панели разговор на первом этаже – там, ни свет ни заря, завтракала перед вылетом на гору Нгве очередная маркшейдерская группа.
– Hei, foa, признавайтесь, кто устроил посреди ночи кошачий концерт?
– Это шеф–инженер со своей vahine. Он вчера утром прилетел с vai–roa (большой воды).
– Они что, целые сутки вот так?
– По ходу, да. Утром они бесились в горах, вечером – куролесили сначала с Батчерами, а потом с милицейским патрулем. Видел, как они баловались с прожектором? Ах, ты спал? Ну, ты много потерял… А уже потом – здесь. Концерты, и все такое.
– Вот это монстры! – с восхищением и некоторой завистью произнес кто–то.
– А что ты думал? – насмешливо ответил предыдущий голос, – Он с Нукуфетау, а она – с американского Дикого Запада. По ходу, и там и там сплошные ковбои–отморозки.
– Говорят, она во время войны влипла тут в историю, – сказал кто–то третий.
– Влипла, – подтвердил четвертый, – bandidos взяли деревню в кольцо, местные всю ночь отстреливались, а она пошла на разведку и попалась. Не повезло. А утром подошел Хена Тотакиа с ребятами. Они с семьей Шуанг почти соседи – от Номуавау до Нукуфетау 500 миль, а Наллэ с Татокиа–папой служили на одной калоше. Прикинь, что дальше было?
– На этом война с bandidos и кончилась, – пояснил второй, – Хена всех урыл нахрен.
– А сам Наллэ где был в это время? – поинтересовался третий.
– На базе Муспелл, у самого Южного полюса. Он же, как бы, на каторге…
Эстер изумленно повернулась к Наллэ.
– Я не поняла, это что, про нас?
– Фольклор, – ответил он, выключив воду и сняв с крючка пушистое полотенце.
– Но ведь все было совершенно не так!
– Угу, – меланхолично согласился шеф–инженер и начал растирать ей спинку.
– Я ходила не на разведку! И команданте Хена устроил побоище не из–за меня! Что за сказку про вендетту они сочинили? Я тогда еще не была знакома ни с тобой, ни с ним.
– Что ты переживаешь, добрая фея? Мало ли, что люди болтают. Повернись животиком.
– И с чего они взяли, что вы соседи?! – продолжала она, поворачиваясь, – Чушь какая–то!
– Да, – согласился он, – 500 миль это не 50, какое тут, на фиг, соседство.
– Подожди, значит Хена, все–таки, меганезиец, а не мадагаскарец?
– Ну, да. Разве ты не знала? Он – сын Фуо Татокиа, короля Номуавау.
