Текст книги "Сумерки (СИ)"

Автор книги: Корсар_2

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 67 страниц)

– А ниче так, – сказал сзади Лернер. – Живописненько.

И я почувствовал, как он размазывает по коже мазь.

Напряжение отпустило, я негромко выдохнул и расслабился.

О Господи. Вот уж никак не ожидал, что это – взаимная услуга за вчерашнее… Сердце понемногу успокаивалось. И потихоньку обнаруживалось, что чужие пальцы на ягодицах – это даже приятно, особенно если каждое их движение приносит облегчение и снимает боль. Я прикрыл глаза.

– Зад у тебя ничего так, годный, – вдруг одобрил Лернер и убрал руки. – Поберег бы ты его, Арчер.

Я сжал зубы и натянул трусы, потом потащил вверх джинсы.

– А теперь объясни, зачем тебе это понадобилось? – Лернер наклонился сзади к самому моему уху.

– Очень люблю Густава Бальнера, – ответил я, возясь с застежкой и не оборачиваясь. – Стало обидно за классика.

Ричард сам меня развернул, ухватив за рукав.

– С хуя ли. Тебе. Понадобилось. Меня. Выгораживать.

– Звонок, – сказал я. – Мы уже опаздываем на физику. Не зря же ты изучал тему, правда?

Я с трудом, но все-таки протиснулся мимо него, он не стал меня больше хватать, только предупредил, прищурившись:

– Ничего, мы еще поговорим, Арчер.

Звучало угрожающе.

На физике Лернер умудрился заработать несколько баллов. А я – найти позицию на самом краешке стула, чтобы большая часть пострадавшего мягкого места не соприкасалась ни с чем.

На перемене я был среди тех, кто покидает класс в первых рядах. Не сомневаюсь, что Ричард, никого не стесняясь, рванул бы следом, но на мое счастье к нему наконец-то решилась подойти Зои и задержала. Так что на этот раз обошлось. А на историю я вошел в шаге перед преподавателем.

Мистер Лайтмен всегда рассказывал увлекательно, даже про наших монархов, не говоря уж о других странах. Про них мне слушать всегда было любопытнее всего: я же понимал, что вряд ли когда-нибудь там побываю. А мистер Лайтмен еще и фотографии любил показывать, и тогда вообще получалось просто здорово.

Но я, конечно же, никогда не демонстрировал, что мне все это любопытно. Как обычно, открывал книжку и утыкался в нее – неважно, что страницы не перелистывались, а взгляд исподтишка был устремлен на доску, к которой мистер Лайтмен прилеплял снимки – этого все равно никто не замечал. Зато все знали: Арчер вообще ничем не интересуется, он серый и недалекий тип. Это всегда действовало и избавляло от любого негативного внимания. Впрочем, от позитивного тоже, но я привык. И считал, что игра стоит свеч – так спокойнее. Ведь прокатило даже с распускаемым девчонками слухом о моем гомосексуализме: ну прошлись парни пару раз с пробными шуточками, я сделал вид, будто не понял и меня они вообще не касаются – и все утихло. Я давно усвоил: неинтересно доставать того, кто не реагирует, поэтому если сидеть тихо – все обойдется.

Однако когда на парту приземлилась очередная записка от Мари, я вздохнул: иногда ничего не срабатывает, к сожалению…

«Дэн, ты должен попробовать! Потому что это потрясающе, правда. Боль и удовольствие вместе. Сегодня на литературе ты получил только боль. А вечером я могу показать тебе, как это соединить!»

Не знаю, откуда она списала этот текст. Но то, что так готовилась, даже льстило.

И тут меня осенило. «Мари, – торопливо накарябал я на обороте, – предложи то же самое Лернеру. Только лично. Думаю, его вдохновит твое предложение: он-то свою порцию боли еще не получал», – и бросил ей.

Она прочитала, потом глянула на меня и задумчиво кивнула.

Так что на следующей перемене тоже обошлось: Мари решительно прошагала к Лернеру, а я тем временем выскользнул из класса.

Во время перерыва спрятаться было проще простого. Особенно большого, потому что тогда отпирали входную дверь. Все бежали в столовую, а я выходил на школьный двор и забивался в кусты в дальнем углу. Вообще, я туда приволок ящик для сидения, облокачивался на глухой забор, вытягивал ноги – и читал в свое удовольствие.

Забредали сюда редко, потому что поблизости располагалась кухонная помойка и запах периодически долетал, так что целоваться в таких условиях было как-то ужасно не романтично. А вот побыть наедине с собой мне, к примеру, запахи не мешали.

Только сегодня сесть на любимый ящик не представлялось возможным. А стоять тоже был не вариант – тогда голова торчала над кустами, и отыскать меня не составляло проблемы. Так что я подумал-подумал, бросил на почти еще зеленую траву куртку и растянулся на ней кверху пострадавшей задницей. Положил перед собой книгу.

Но читать как-то совсем не хотелось. Хотелось поразмышлять. Или помечтать.

И я стал сочинять историю о молодом человеке, который поехал в другую страну – почти такую же, про которую рассказывал мистер Лайтмен. Не по работе, а просто так, потому что у него были деньги и свободное время. И там попал в удивительную историю с участием прекрасной незнакомки… ну, скажем, брюнетки. С зелено-карими глазами. Которую преследовали неудачи. И молодой человек был вынужден все время ее спасать, следить, чтобы с ней не случалось новых неприятностей. А потом у него кончились деньги, и из дома пришло известие, что его мать заболела. А девушке надо было ехать дальше. И ему пришлось покинуть ее на произвол судьбы, хотя он очень, очень переживал. Но вот однажды…

Тут затренькал предупредительный звонок, и пришлось выбираться из убежища. Тем более я уже замерз.

Так что на упражнениях на патриотическом воспитании отогревался и шмыгал носом.

– Арчер, – Лернер, который по-прежнему стоял в строю рядом, повернул ко мне голову, – я ведь все равно не отстану. Не сбежишь.

Я притворился, будто не услышал. Потому что знал – отстанет.

Это у меня в жизни не происходило почти ничего, а у него она очень насыщенная и полная, так что вскоре он забудет о своем намерении побеседовать со мной. Навалятся более важные дела. Та же красавица Эдит, которая дала понять, что не против его видеть.

А еще я подумал, как же хорошо, что девочки патриотически воспитываются отдельно. Значит, у меня есть целый урок перед тем, как Мари выскажет все, что обо мне думает – за то, что я отправил ее поговорить с Лернером. Он ведь наверняка ее послал, грубо и неприкрыто. Вряд ли стал церемониться.

Капитан Маррано остался настолько недоволен моей маршировкой, что задержал меня после урока и заставил всю перемену отрабатывать повороты и проходы по плацу с деревянным оружием в руках.

Поэтому на обществознание я даже слегка опоздал. Извинился перед миссис Гейбл и тут же получил в руки тест, который следовало пройти.

Поскольку тесты дали всем, Мари, явно собирающаяся разразиться длиннющим письмом, никак не могла выкроить на меня время. Особенно потому, что нервничала из-за трудностей списывания у впередисидящего Джейка: то и дело тыкала его ручкой в бок, требуя хоть чуть-чуть подвинуть листок в сторону от себя. А Джейк привставал, чтобы списать у Кида. Короче, все были заняты. Так что, можно сказать, мне снова повезло.

И повезло еще раз, когда в конце занятия в класс зашла наша куратор с документами и потребовала к себе Лернера, собираясь уточнить какие-то подробности по его прошлой учебе.

Поэтому я без помех прямиком рванул к воротам.

Иногда я думал, что все-таки родился под счастливой звездой.

Не денежной, но счастливой.

20.

Про отработку я напрочь забыл. Выскочил из класса, огляделся, заметил Арчера у самого выхода – и дернулся туда. Но охранники преградили мне дорогу.

– Уже все сделал?

– Чего? – я недоуменно уставился на них. – Уроки закончились.

– Так, – сказал тот, что повыше. Кажется, Гюнтер. – Разворачивайся и марш мыть душевые.

– Бля-а-а, – простонал я. – Нахуй душевые, отъебитесь уже от меня с вашими заморочками.

– Директор велел проследить за твоими отработками, – ухмыльнулся второй, Оливер. – Чтобы ты школу не взорвал. Хотя лично я считаю, что у тебя на это мозгов не хватит. Отправляйся, кому сказано.

Я с ненавистью посмотрел на них, пнул попавшуюся под ноги мусорку и повернул назад. Гюнтер кивнул напарнику и пошел следом. Я покосился на него через плечо. С таким надзирателем точно не получится проволынить. И гадость какую-нибудь сделать – тоже.

Швырнув сумку на одну из лавок, я открыл дверь в душевые, повертел головой в поисках знакомого шланга. Которого, разумеется, не оказалось.

– Даже не рассчитывай, – Гюнтер прислонился к косяку. – В подсобке ведро, жидкое мыло и швабра. Снимай свою пижонскую куртку, засучивай рукава и вперед.

– А не пошел бы ты, – огрызнулся я. – Сам мой, если такой умный.

– Думаешь, ты такой крутой, что я не смогу тебя заставить? – Гюнтер сунул в рот зубочистку, задумчиво погрыз. – Советую тебе начать по-хорошему. Хуже ведь будет.

– Попробуй заставь, – я развернулся к нему. – По яйцам врежу.

– Да ну? – изумился он, резко шагнул вперед, ухватил меня за кисть и вывернул ее так, что я согнулся и заорал. – А вот я сейчас твою лысую башку в унитазе искупаю для просветления в мозгах. Хочешь?

Больно было ужасно – именно по этой руке мне сегодня досталось от Коттнера. Но я все же нашел в себе силы извернуться и пнуть Гюнтера. По яйцам не дотянулся, конечно, но в колено попал и довольно сильно. От неожиданности охранник охнул, отпустил мое запястье, и через секунду мне прилетело так, что я, не удержавшись на ногах, с размаху хлопнулся задом на мокрый каменный пол.

У меня в глазах потемнело и, кажется, даже сердце остановилось на секунду. Полное ощущение, что на задницу высыпали мешок горячих углей. Я выгнулся, схватившись руками за свои несчастные избитые ягодицы и чувствуя, как по щекам текут слезы. Блядь, мне в жизни не было так больно! Кажется, я даже взвыл сквозь зубы, зажмурившись и закинув голову.

Когда очухался, обнаружил, что Гюнтер сидит рядом на корточках, хлопает меня по щеке и морда у него несчастная и испуганная.

– Отвали нахуй, – прохрипел я, перевернулся на живот, затем кое-как встал на колени, чувствуя мутную дурноту. – Садисты, блядь! Чтоб вас выебали без смазки, суки!

– Так, – Гюнтер распрямился. – Судя по пламенной речи, ты в норме. Поднимайся и бери ведро со шваброй.

– Не буду, – сказал я грязному каменному полу, на который смотрел. – Не буду, понятно?

– Опять ведь завтра на порку отправят, – голос у экзекутора был совершенно равнодушный. – И сколько ты надеешься протянуть на нахальстве? Насколько я понял из разговора с директором, твой папаша выдал Морту карт-бланш на твое перевоспитание. Вмешиваться он не станет. Наверное, ты и его достал до самых печенок. Если бы у меня был такой сын, я бы его уже прибил, наверное.

– Роди сначала, – буркнул я. – А потом про воспитание рассуждай.

– Да у меня двое, – хмыкнул Гюнтер. – Одному три года, а второму два месяца. И я уж постараюсь, чтобы они выросли нормальными людьми.

Я поднялся на ноги. Посмотрел в его самодовольную рожу.

– Не вырастут, не надейся. У отцов-садистов нормальных детей не бывает.

Морда у него закаменела, на скулах заходили желваки.

– Думаешь, раз с золотой ложкой во рту родился, так тебе все позволено? – голос был тихий и угрожающий. – Быстро взял ведро и швабру. Если здесь через полчаса не будет идеальной чистоты, я сообщу директору, что ты отказался выполнять отработку. И можешь не сомневаться – свою порцию ты получишь завтра прямо с утра. А я постараюсь, чтобы ты еще неделю слушал уроки стоя.

Я скрипнул зубами, развернулся и поковылял к кладовке за шваброй.

Из школы я вышел около трех. После того, как под присмотром Гюнтера дважды вымыл душевые и раздевалки, да еще пришлось отскребать какую-то склизкую плесень в одном из углов. Состояние у меня было – хуже некуда. Болел зад, болел копчик, на который я с размаху грохнулся, и еще невыносимо болела голова.

Усевшись на «Джаргу», я вытащил из кармана косяк, прикурил и задумался, что же делать дальше. Не конкретно сейчас – а вообще. Очевидно, рассчитывать на отца не приходилось. Если все так, как мне сообщил этот мудак Гюнтер, он вмешиваться не станет. Загребет жар чужими руками, как обычно. Сам справиться не может – так подключил всю эту гребаную систему муниципального образования. А воевать с машиной, не стесненной в средствах физического воздействия, тухлый номер. Я не представлял себе, как вылезать из дерьма, в которое меня с такой легкостью ежедневно окунали. Разве что и правда купить оружие, явиться в школу и перестрелять всех, кто подвернется под дуло.

И до конца жизни просидеть в одиночке или в психушке. Спасибо, не хочу.

Так ничего и не решив, я завел «Джаргу» и отправился в центр, наплевав на занятия с Даком. Не до формул и правил мне было, и даже возможность снова увидеть Эдит не грела ни разу.

У Бойда я взял снежок – от него вставляло круче, энергетики, какие-то колеса, которые рекомендовалось запивать пивом для полноты кайфа. Доехал до «Подвала», оставил «Джаргу» на охраняемой стоянке на всякий случай и двинул оттягиваться, забив большой болт на все, что болело и беспокоило. Ебись оно конем – весь их прекрасный мир, в котором каждый норовит сожрать каждого. А не сожрать – так обосрать наиболее кучно.

Я плохо запомнил, с кем и как провел этот вечер. Были два каких-то парня, с которыми я сначала пил, потом нюхал кокс, а затем трахался в сортире. От колес с алкоголем реально вставляло, а если пиво заменить на энергетики – то и вовсе уносило куда-то в другие миры. В потусторонний мир, который разыскивал Гюстав Бальнер. Кретин он был. Я так и сказал кому-то, подливавшему мне водку. Вместо философии ему надо было сожрать упаковку таблеток, и все было бы в шоколаде. И мистика, и параллельные миры, и даже разноцветные человечки.

Потом откуда-то появился Курт, стал меня дергать, звать уйти или хотя бы подышать свежим воздухом. Я велел ему заткнуться и снова ушел с кем-то ебаться. И там мы нюхали снежок, я его слизывал с чьего-то хуя и прекрасно себя чувствовал.

Потом... потом я блевал в унитаз, стоя на коленях в вонючей луже, и какой-то козел за моей спиной ныл, что он хочет ссать, а ему некуда. Потом меня снова трахали, а я отсасывал какому-то типу и удивлялся, что ничего не ощущаю – меня словно заморозили ниже пояса. После этого я на секунду присел на какую-то лестницу отдохнуть, а когда открыл глаза, то увидел знакомый потолок своей спальни, залитые солнцем стены и отца, сидящего у моей кровати.

Жутко хотелось пить. Я повернул голову, увидел на столике бутылку минеральной воды и потянулся к ней. Отец попытался дать мне стакан, но я открутил крышку и начал пить прямо из горлышка, проливая воду на подушку.

И только напившись, сообразил, что со временем что-то не то. Неправильное. Потому что я тусовался в «Подвале» до ночи, а сейчас в окна светило вечернее солнце. Я проспал сутки?

– Двое, – ответил на мой вопрос отец и встал. Подошел к окну. – Сегодня суббота. Мистер Джаксон ушел утром, когда стало ясно, что твоя жизнь вне опасности… Объясни мне, Ричард, что с тобой происходит? Мы с мамой всегда старались дать тебе все, что только могли. Создать все условия. Лучшие воспитатели, прекрасные школы. Ты всегда получал все, что хотел, и мы рассчитывали, что ты будешь расти достойным своего имени. Что нам не придется краснеть за тебя, переживать. Что ты с лихвой вернешь нам все вложенное в твое образование. Что со временем я смогу передать тебе не только управление семейным бизнесом, но и свое политическое наследие…

На этом месте я перестал слушать. Лежал, смотрел в потолок, по которому прыгали солнечные зайчики, и жалел о том, что не сдох прошлой ночью. Эту хуйню мне рассказывали в среднем раз в три месяца – как в меня вкладывали-вкладывали, а ничего, блядь, не вложилось почему-то. И что мое поведение недостойно человека нашего круга. Что отец сожалеет и надеется – это всего лишь издержки возраста, которому свойственно отрицать опыт поколений. И что он сам когда-то провел целый месяц с панками. Но летом, во время каникул, чтобы не доставлять неудобств и лишних волнений родителям. Поскольку даже в шестнадцать лет понимал ответственность и думал о будущем. И этот месяц на природе на многое открыл ему глаза…

– Пап, – сказал я, и отец замолчал от неожиданности. – А тебя когда-нибудь били розгами? Знаешь, это очень больно. Как ожог. И когда указкой по пальцам – тоже очень больно. У меня все руки в синяках.

– Ты сам виноват, – резко ответил он. – Если бы ты учился, не дерзил педагогам, не нарушал установленный порядок – тебя никто не стал бы наказывать.

– Забери меня оттуда, – попросил я, уже не думая о том, как жалко выгляжу с подобной просьбой. – Забери, пожалуйста. Я тебе кредитку верну и «Джаргу» отдам, только забери документы.

Отец отошел от окна, присел на край кровати, взял меня за руку. Повернул ладонь тыльной стороной вверх и долго разглядывал синеватые припухлости там, где прошлась указка Коттнера. Наконец вздохнул и выпрямился.

– Ричард, я обещал Мартину, что не стану вмешиваться в его работу. Поверь, он опытный педагог, имеет награды от самого Государя и знает, что делает.

– Мартин? – я нахмурился, пытаясь сообразить, о ком речь.

– Мартин Морт, – отец снова встал, прошелся по комнате. – Мы вместе учились в Академии: я – на кафедре экономики, он – на кафедре военной механики. У него случилось какое-то несчастье, пришлось уйти в отставку и начать работать в школе. Я обратился к нему с просьбой, и Мартин пообещал, что ты закончишь этот учебный год с достойными оценками. Он, как и я, желает тебе только добра. А физические наказания – необходимость, вынужденная часть процесса воспитания. Как только ты перестанешь вызывающе себя вести – тебя прекратят наказывать. Пойми, Ричард, твой нынешний образ жизни – это уровень маргиналов из самых низших, самых отвратительных слоев общества. Это путь, ведущий на дно. Путь деструктивный и разрушающий все, над чем ты трудился.

Ни над чем я не трудился и трудиться не собирался. И свой маргинальный деструктивный путь считал самым для себя подходящим. Но объяснять это отцу, снова вообразившему себя на трибуне Парламента или какого-нибудь скаутского лагеря, было бесполезно. Я закрыл глаза и от души позавидовал Арчеру, который мог ходить в школу в драных кроссовках, тихо получать свои «терпимо» и никому ни в чем не отчитываться. Если вдуматься – он в своей бедности, сильно смахивающей на нищету, был намного свободнее, чем я.

21.

Моя звезда оказалась даже более счастливой, чем я мог рассчитывать: в пятницу Лернер вообще не появился на занятиях.

И я никак не мог решить – радует это меня или огорчает. Ладно еще, если он просто загулял. А если с ним что-то случилось?..

– Его, наверное, забрали из нашей школы, – сказала Мэйси после астрономии подругам, собравшимся вокруг нее.

Сегодня мне не надо было прятаться, поэтому я спокойно сидел в классе, как обычно, с книгой. Девчонки давно ко мне привыкли и не замечали, собираясь секретничать.

– Нет, – возразила Зои, – мама бы мне сказала.

И покраснела.

– А что, она тебе обо всем, что касается Лернера, докладывает? – немедленно пошла в атаку Мэйси. – Тогда расскажи нам, за какое такое непристойное поведение его отчислили из предыдущей школы? Помнишь, директор тот раз на уроке говорил?

– Не знаю, – тихо призналась Зои.

Она изменилась после истории с внезапным интересом к ней Ричарда и столь же внезапным расставанием с ним. Девчонки ее и так-то не жаловали – ведь хорошая учеба не гарантирует обилия друзей и ведущую позицию в классе, скорее, наоборот, – а теперь она и вовсе от них отдалилась. Честно говоря, мне было ее жаль.

– Ох, я думаю, у Лернера в предыдущей школе был какой-нибудь предосудительный роман, – томно сообщила Энн Маккафли – довольно ветреная девица, больше заботящаяся о своей внешности, чем о чем-либо другом.

– Предосудительный? – тут же насторожилась Сью Блетчли, большая любительница сплетен. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, с учительницей. Молодой, красивой и страстной. Их однажды застали в классе, был большой скандал, и Ричарда выгнали, – пояснила Энн.

Девчонки издали дружный вздох – уж не знаю, восхищенный или испуганный.

– Глупости, – ревниво возразила Мэйси, явно досадуя, что не она выдвинула эту версию. – Ему всего семнадцать! Он, наверное, толком и не умеет ничего. В интимном плане, я имею в виду… Так ведь, Зои? – развернулась она к бывшей подруге и сопернице. – Он ведь только с виду крутой, а на деле совсем неопытный, да?

Видно было, как ей хочется, чтобы Зои сказала: да, мол, Лернер совсем зеленый, даже целоваться не умеет. Но Зои снова покраснела, уставилась в пол и выдавила:

– Ричард… очень опытен в таких делах.

Девчонки ахнули и заговорили разом, теребя Зои и выпытывая подробности.

А я сидел и тихо улыбался в книжку. Роман с учительницей, надо же. И неопытный в интимном плане Лернер, ага. Как это он сказал, чем занимался последние два года? Гонял на байке, курил травку и трахался, как кролик? Вот тебе и предосудительное поведение. А девчонки, как обычно, не могут без романтической ерунды.

Остальные уроки прошли в тихой, спокойной обстановке, от которой я, надо сказать, уже отвык, поэтому было странно. Ужасно напрягала пустота справа. И то, что мои письменные принадлежности никто не хватает, когда ему вздумается – все смирно лежат на своих местах.

На классном часе мисс Смитфул тоже ничем не удивила – как всегда, каталась по мозгам на предмет необходимости улучшения успеваемости. Попеняла мне за «неуместные шутки над одноклассником», на что я в виде раскаяния съежился и опустил голову. Потом напомнила, что каждая третья суббота месяца у нас учебная, и на следующей неделе мы все обязаны подготовиться к Закону Божьему и службе.

А потом Мэйси неожиданно вскинула руку:

– Мисс Смитфул! А что случилось с Ричардом Лернером? Он сегодня не присутствовал на занятиях.

– Лернер болен, – коротко ответила наш куратор. – Вернется, как только позволит самочувствие.

– Мальчик простудился? – подал голос Кид. – Или попа сильно бо-бо?

Парни заржали. Мисс Смитфул почему-то не стала никого одергивать, а просто всех отпустила по домам.

Мэйсон ждал меня во дворе. Из окна я видел около него Келли, но когда вышел из дверей, она уже направлялась к автобусу.

– Как жизнь? – спросил я после того, как мы обменялись рукопожатием.

– Неплохо. Вчера твой протеже ко мне не явился, ты знаешь?

– Он не мой протеже, – проворчал я, – ты сам просил с ним поговорить. И – нет, не знаю. Я что за ним, следить должен? Сегодня его вообще не было в школе. Наш куратор сказала – заболел.

– А-а, ясно, – протянул Мэйсон равнодушным тоном, и мы двинулись к воротам.

– Как дела с Келли? – рискнул поинтересоваться я.

– В субботу идем в кино, – поделился Мэйсон. – Но я все еще думаю, что это неправильно. Может быть, ты все-таки сам попробуешь ее куда-нибудь пригласить?

– Во-первых, Мэй, до следующей недели я абсолютно на мели. Совсем. А во-вторых… – я замялся, не глядя на него. Потом посмотрел на серое, закрытое низкими тучами небо, как будто там можно было найти ответ, и осторожно спросил: – Мэй, а что бы ты сказал, если бы я признался, что и в самом деле гей?

– Я бы сказал «фу», – спокойно отозвался Мэйсон. – А с чего такие выводы, кстати?

– Ну понимаешь… На прошлой неделе я имел сексуальный контакт. С парнем. И мне понравилось… – я по-прежнему смотрел в сторону.

– В отличие от предыдущего – с девушкой? – уточнил Мэйсон.

– Ну да.

– И как все произошло на этот раз?

Мы въехали в парк. Опавшая листва сухо шуршала под ногами и колесами коляски Мэйсона.

– Спонтанно. Мы выпили пива, и…

– Короче, все опять произошло по вине алкоголя?

– Ну… да. Но это не отменяет того факта, что…

– Дурак ты, Дэн. Считаешь, такие вещи с одного раза определяются? Да еще с пьяных глаз?

– Не знаю, – сказал я. – Но мне же понравилось.

Мэйсон стал утверждать, что вряд ли можно считать оба моих опыта мало-мальски серьезными, поскольку ощущения зависели от количества и качества выпитого. Так что он не видит причин, по которым стоило бы делать столь далеко идущие выводы. Мол, вообще, решить что-либо я смогу только после того, как полюблю и заведу какие-то настоящие длительные отношения. Я слушал, кивал и даже поддакивал.

Потом, когда мы уже расставались, он пожал мне руку и сказал:

– Но знаешь, Дэн, «фу» там или не «фу»… Кого бы ты ни предпочел в результате в своей постели – парней или девушек, – мое отношение к тебе вряд ли изменится. Ты все равно останешься моим другом.

– Спасибо, Мэй, – криво улыбнулся я, посмотрел, как он въезжает в свою калитку, и зашагал дальше.

Я был признателен ему за эти слова. Но что бы там ни думал Мэй, я о себе уже все знал. И даже не потому, что Джоуи лучше делал минет, чем Барбара. А потому, что единственный человек, который меня в самом деле заинтересовал, появился на горизонте. И он был парнем. Но вряд ли стоило говорить об этом Мэйсону. Как, собственно, и самому предмету.

Всю субботу, которую мы отработали в кафе с Магдой, я то и дело думал о завтрашнем дне, не очень себе представляя встречу с Джоуи. С Барбарой после нашего нечаянного секса мне хотя бы больше не довелось увидеться. Но бросать работу только чтобы не столкнуться с парнем, который мне отсосал, совершенно не хотелось. Да и не мог я себе позволить лишиться жалования. Приходилось надеяться, что Джоуи, более старший и опытный, подскажет, как нужно теперь держаться. В конце концов, откуда мне знать – может быть, он раскаивается в том, что между нами произошло, или я для него – случайный эпизод среди десятков подобных…

На долю секунды ко мне забрела мысль: а чего бы я сам-то хотел в этой ситуации? И покрутив ее и так, и эдак под звон тарелок в раковине, я пришел к выводу, что не отказался бы от повторения. При мысли об этом внизу живота сразу заныло, напоминая, как приятно было происходившее. Так что, решил я, если Джоуи захочет встречаться – я, пожалуй, согласен попробовать. В конце концов, раз я действительно гей – надо с чего-то начинать свое образование в этом плане.

Я бы, конечно, слукавил, если бы сказал, что никогда всерьез не задумывался о своей ориентации. Потому что к пятнадцати годам, если ты не полный и окончательный дебил, пора догадаться, что девочки тебя привлекают только как объект эстетический. Потому что ни разу – ни в старой школе, ни в «Маллет-Рей» – я не испытал элементарного возбуждения при виде чересчур обнаженных под мини-юбкой ног или мелькнувшей полоски трусиков, и даже ненароком прижатая ко мне налитая грудь не порождала особых эмоций. Да и порнокартинки с девицами не вызывали должного эффекта. А вот обнаженное мужское тело пробуждало болезненный и приятно волнующий интерес.

Когда я сам себе в этом сознался, то на некоторое время, честно говоря, впал в ступор и не совсем понимал, что мне с этим знанием делать. А потом решил повременить до каких-то более очевидных знаков. В конце концов, я и так сильно отличался от окружающих парней – не могло же мне не повезти настолько, чтобы мне не досталось даже нормальной ориентации?

Не то чтобы это стало совсем уж катастрофой, но отношения со своим полом, скажем прямо, в нашем обществе не поощрялись. Нет, открытых гонений со стороны властей пока не было – а я слышал, в некоторых странах за это даже уголовная ответственность предусмотрена, – но обыватели такое не одобряли. Поэтому, конечно же, светиться со своим неправильным отношением к мужчинам я не собирался. Однако круг моих знакомств не давал возможности хоть с кем-то посоветоваться и определиться окончательно.

И если бы не Барбара – я, наверное, долго бы еще пытался убедить себя, что по крайней мере би…

Это случилось в июне.

Мы вывалились из школы после объявленных годовых результатов, совершенно ошалевшие от наконец-то обретенной свободы. Понятное дело, моим одноклассникам вовсе не хотелось сразу расходиться по домам – они загодя договорились отпраздновать начало каникул. Впрочем, я-то ни в каких договорах не участвовал. С тех пор, как Мэйси разнесла слух о том, что я гей, парни меня вообще сторонились. Около меня, единственного в классе, даже парты пустовали: одна справа, которую теперь занял Лернер, и одна впереди.

Но Ларсен почему-то меня окликнул:

– Арчер?

До того я даже не догадывался, что он в курсе, как меня зовут. Кроме «эй ты, посторонись!», я за целый год от него ничего не слышал.

Я притормозил и обернулся.

– Ты же не думаешь отрываться от коллектива, а? – вкрадчиво поинтересовался Кид, подходя ко мне ближе. За ним по пятам топали Спайк Фергюссон и ухмыляющийся Фредди Берн – рожа у него в этот момент была на редкость глупая.

– Вообще-то думаю, – спокойно ответил я.

– Да он без копья, наверное, – лениво протянул Спайк. – Как всегда.

– Не трусь, чувак, я угощаю, – небрежно сказал Кид. – Мы должны обмыть мои «отлично».

– А потом не получится так, что вы сбежите, а с меня спросят за все? – подозрительно осведомился я.

Поскольку с чего бы ко мне такое внимание?

Фредди с готовностью заржал, словно я ляпнул что-то смешное. А Кид презрительно надулся:

– За кого ты меня принимаешь? Ларсены – не те люди, которые будут сбегать из кафе, не заплатив за свою выпивку.

– Низко берешь, – поддакнул Спайк. – Мы птицы более высокого полета. И в состоянии угоститься сами и угостить за свой счет друзей, – он демонстративно побрякал марками в кармане пиджака.

Насколько я знал, в свое время, до неприятностей у отца, Кид вообще ни в чем не знал отказа. И только когда Ларсена-старшего сместили с должности, семье пришлось демонстративно ужаться в расходах – к примеру, перевести сына из престижной частной школы в муниципальную. Во избежание. Следствие по делу бывшего сенатора Миднайта Ларсена шло уже три года и все никак не думало заканчиваться, а тот тем временем продолжал прекрасно жить-поживать на свободе, разве что его финансы перестали давать такие пышные всходы, как прежде. Тем не менее, семья его точно не бедствовала.

Ну а Спайк и вовсе вылетел из приличной школы по глупости: каким-то неведомым образом умудрился засветиться в студенческих волнениях – не то друг его втравил, не то он просто оказался в ненужном месте в ненужное время, его замели в участок, а из «обезьянника», да еще с «политическим» приводом, дорога в любое элитное заведение была заказана. Однако, само собой, на благосостоянии его мамы с папой факт неприятного стечения обстоятельств в судьбе сына никак не сказался. Так что денег и у него хватало.

Успокоившись на этот счет, я больше не стал рыпаться и согласился пойти с ними. В конце концов, в чем подвох, я мог выяснить и позже. Не совсем же я беспросветный тупица и лох, каким они меня, наверное, считали.

В кафе «Счастливый случай» в Сан-Норидже, где мы устроились, у наших мальчиков-мажоров все оказалось схвачено, и официанты без вопросов принесли выпивку.