Текст книги "Сумерки (СИ)"

Автор книги: Корсар_2

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 67 страниц)

А еще я окончательно убедился, что зря волновался – стоило увидеть несчастное и злое лицо Лернера с синяком под глазом, как становилось понятно: никакого отношения к избиению Эдит Ричард не имел и не мог иметь. Мне сделалось невыносимо стыдно, что я мог такое о нем подумать.

Уже когда Лернер со своим личным охранником удалились, а следом вымелись и папарацци, я сказал запыхавшейся медсестре, протягивая ей свой пакет с яблоками:

– Не знал, что Лернер теперь родственник Даков.

– Что? – рассеянно переспросила она, поправляя шапочку.

– Вы говорили, вход в палату к Эдит разрешен только родственникам, – напомнил я.

– А-а, это, – сообразила она. – Так Лернера пустили по личному распоряжению лечащего врача, я тут совершенно ни при чем. Не представляю, сколько он марок вбухал, чтобы туда попасть.

Ну да, ну конечно, – рассуждал я, пока ехал домой, – по-другому такие вопросы и не решаются, чисто деньгами… А потом вдруг пришло в голову: интересно, попади в больницу я – Ричард захотел бы меня навестить? И какую сумму для этого не посчитал чрезвычайной?.. Впрочем, в муниципальной больнице тарифы у медперсонала наверняка поскромнее.

86.

Утро субботы началось со скандала.

Я только проснулся, помылся и натянул на себя спортивный костюм, как в комнату ворвалась мать с газетой в руке. Она подскочила ко мне и со всей силы хлестнула этой газетой по лицу, чудом не угодив в глаз.

– Недоумок! Тупица! – и снова ударила, я едва успел прикрыться ладонью. – Зачем тебя понесло к этой черномазой?! Скотина неблагодарная!

Я шаг за шагом отступал к стене, стараясь защитить глаза от острых бумажных краев, и думал, что у меня очень красивая мать. Особенно вот такая – растрепанная, с красными пятнами на щеках и закушенными от злости губами. Очень красивая. Только абсолютная дура.

Когда мать выскочила из комнаты, хлопнув дверью, я наклонился и поднял измятую газету. На первой полосе жирным шрифтом выделялся заголовок: «Камелия Хэчбенкс, баронесса Сурдок разрывает помолвку своей дочери с Ричардом Лернером. Саломея Хэчбенкс: Ричард не тот человек, которому я могла бы доверять». И чуть ниже обычным шрифтом: «Полный текст интервью с Камелией и Саломеей Хэчбенкс читайте на развороте».

Прелистнув, я посмотрел на фотографии: мы с Саломеей, Эдит на подиуме, я в больничном коридоре. В интервью можно было и не заглядывать, и так все было ясно. Мать, может быть, и считала, что во всем виноват мой визит в клинику. Только на самом-то деле Хэчбенксам просто требовался любой повод для разрыва. И они бы нашли его и без Эдит – не сегодня, так завтра.

Равнодушный женский голос в справочном сообщил мне, что Эдит Дак все еще не пришла в себя, состояние тяжелое, но стабильное, угрозы жизни нет. Мне стало немного легче – вчера врач сказал, что никаких прогнозов дать пока не может. А сегодня они уже были уверены, что она выкарабкается.

Ковыряясь в хлопьях, залитых молоком, я вдруг подумал: а если бы я не знал Эдит, стал бы так реагировать на произошедшее? Кидался бы сломя голову в больницу, прорывался в закрытую палату, рисковал бы помолвкой с Саломеей?

Глупо было себя обманывать – я поступил так только потому, что знал Эдит Дак лично. А если бы нет – она осталась бы для меня обычной «черномазой». Да я и сам не один раз развлекался подобным образом, хотя без криминала, конечно: мы просто пугали темнокожих парней и девчонок, с улюлюканьем преследуя их на байках по ночным улицам Римона.

От понимания, что я ничем не отличаюсь от ублюдков, изуродовавших Эдит, стало совсем хреново. Есть и до того не хотелось, а теперь буквально затошнило от вида размякших в молоке хлопьев. Я отодвинул тарелку, запил чаем гадкое послевкусие во рту и вернулся в комнату.

Невыносимо хотелось забыть всю свою прошлую жизнь. Ну, не всю, конечно, но большую часть. Воспоминания об идиотских выходках сами лезли в голову, и я неосознанно сжимался от стыда за себя и своих приятелей. Пытаясь отвлечься, включил телевизор и угодил на новости, промахнувшись кнопкой выбора каналов.

В последнее время ни один новостной блок не обходился без информации о работе следователей. И я почти привык, что люди в форме сотрудников отделения Имперской безопасности регулярно произносят нашу фамилию. В двенадцатичасовых новостях в очередной раз рассказывали о ходе расследования, и я собирался уже переключиться, когда услышал совершенно охуительное заявление какого-то высокопоставленного следака:

– Участие в антиправительственном заговоре крупных промышленников пока не подтверждается доказательствами. Мы предполагаем, что уже в понедельник будут освобождены под залог Роберт Лернер, Генрих Даровски и Альберт Залкис. Следственные органы поставили под сомнение тот факт, что владелец крупнейшего в Бернии судостроительного концерна и бессменный руководитель одной из влиятельнейших партий Парламента был каким-то образом заинтересован в насильственной смене существующего режима. Особенно после получения многомиллионного контракта на строительство пяти новейших десантных транспортов. Следствие продолжается, но мы все больше склоняемся к мысли, что Роберт Лернер и двое его основных контрагентов либо были вовлечены в заговор против их воли, либо оказались жертвами оговора, либо не предполагали, что их щедрые пожертвования в благотворительные фонды, основанные герцогом Карусским, на самом деле используются для финансирования антигосударственной деятельности.

Я вылетел из комнаты, как ошпаренный. Мать лежала в постели, около нее суетилась Катрин, остро пахло какими-то успокоительными, но я не обратил на это внимания.

– Мам! Я сейчас слышал по телевизору! Они обещают выпустить отца, говорят, что он ни в чем не виноват!

Она посмотрела на меня так, словно я ей сообщил не об освобождении, а о неминуемом расстреле.

– Мам?

– Идите, идите, Ричард, – Катрин замахала на меня рукой. – У миссис Лернер голова болит. Потом придете, вечером, когда отпустит.

Я попятился к двери, соображая, что как раз для матери новость не слишком-то приятная. Если отец действительно невиновен – она ведь поспешила подать документы на развод. И сколько бы она в итоге ни получила, часть всегда меньше целого.

Впрочем, у меня еще оставался Тэд, который снова с кем-то беседовал по телефону. Я нетерпеливо топтался за его спиной, пока он не указал мне на стул. До конца его переговоров я успел выкурить две сигареты и пять раз пробежаться по комнате.

– Угомонись, – сказал мне Тэд, когда наконец-то повесил трубку. – Что ты суетишься?

– Отца выпускают! – выпалил я. – Я по телеку слышал.

– Знаю, – Тэд кивнул. – Пока выпускают под залог в полмиллиона марок. И под надзор в Мессалине, в вашем особняке. Но это еще ни о чем не говорит.

– Как не говорит? – я подскочил на стуле. – Они сказали, его участие в заговоре не подтверждается!

– Разумеется, не подтверждается, – Тэд криво усмехнулся. – Если заговора нет и не было – какие могут быть подтверждения? Пожертвования в Фонд ветеранов войны?

– Тогда я ничего не понимаю, – я снова сел, чувствуя, как радость куда-то испаряется. – Если нет заговора, то что за следствие? И зачем тогда платить залог?

– Я ведь тебе объяснял, – Тэд прикусил губу. – Цель всего этого – уничтожение политического конкурента. Заодно, насколько я вижу и понимаю ситуацию, – реализуется возможность взять под определенный контроль некоторых особо крупных промышленников вроде твоего отца. Видишь ли, Дик, нельзя просто так упрятать Роберта Лернера за решетку и конфисковать концерн «Северные верфи» в пользу Императора. Экономика подобных вывертов не терпит. Даже если подвести под такое решение политику. Берния ведь не в вакууме находится, мы связаны политически и финансово со многими государствами. Крупные зарубежные инвестиции в бизнес возможны только в экономически стабильной стране. И если вдруг начинает шататься какая-то отрасль, за этим может последовать финансовый кризис. Судостроение в Бернии – это на сорок процентов концерн «Северные верфи». Я уже не говорю о том, какой доход приносит государству продажа военных транспортов другим странам.

– То есть отца не осудили бы, даже будь он виновен? – у меня плохо укладывалось в голове сказанное Тэдом, я ничего не смыслил в экономике и политике. – Мама поторопилась?

– Ну, если бы нашлись несомненные признаки его участия в каких-то антиправительственных делах, то, вероятно, осудили бы, – Тэд улыбнулся. – Но в данном случае, скорее всего, на Роберта просто надели довольно внушительный ошейник. Теперь его лояльность обеспечена не только политически, но и экономически.

– В смысле – при случае его можно будет шантажировать этим делом? – уточнил я.

– Что-то в этом роде, – Тэд снова взялся за телефон. – Императору не нужны не только политические конкуренты, но и независимые промышленники. Деньги имеют власть намного большую, чем все остальное, в том числе наследственная монархия. Все, Дик, я занят, извини.

Я встал, сунул в зубы очередную сигарету.

– Я поеду в Римон, Тэд. Вернусь завтра вечером.

– Опять в загул по притонам? – Тэд нахмурился. – Дик, не время. Нельзя сейчас светиться в скандалах. Шум в прессе вот-вот начнет спадать, лучше не привлекать внимание экстравагантными выходками.

– Все что они могли написать – уже написали, – я махнул рукой. – А если сверху придет указание остановить весь этот бардак, то новую статью цензоры не пропустят. Мне нужно расслабиться, Тэд, я устал.

Он только головой в мою сторону мотнул – вали, мол. И крикнул в спину, когда я уже был в дверях:

– Учти, я дал Конраду четкие указания. Увидит, что ты переходишь всякие границы, – за шиворот тебя оттуда вытащит, так и знай.

Больше всего меня бесило, что я ни разу не смог обнаружить ни одного из своих топтунов. Ну казалось бы: где можно так спрятаться в клубе, чтобы тебя никто не заметил? А Конрад умудрялся. Или – как вариант – кто-то ему обо мне докладывал. Это могли быть вышибалы, никогда не возражавшие против дополнительного заработка, это могли быть Курт или Майкл – да кто угодно из тех, с кем я общался не от случки к случке, а постоянно. Так что если я не хотел действительно быть выведенным из клуба за шиворот, да еще и с вероятностью оказаться под наглыми фотообъективами папарацци, следовало проявить некоторую осторожность.

От троих особо настырных акул пера, которым за неделю не надоело дежурить у ограды особняка, я оторвался влегкую. «Джарга» при необходимости могла дать фору даже полицейской машине, а уж от редакционных «Бикапов» она уходила, как от стоячих. В зеркало заднего вида я время от времени замечал Конрада, но это меня не особо волновало. Я предвкушал травку, выпивку и трах до потери сознания. Тем более на фоне таких позитивных новостей.

А еще я думал, что когда все утрясется, я обязательно уговорю Тэда и смотаюсь в Мессалину хотя бы на день. И плевать, что мне запрещен выезд из Римона. Странно – до ареста я и не подозревал, насколько люблю отца.

Я припарковал «Джаргу» за пару кварталов, на охраняемой стоянке, и дошел до клуба пешком. Примитивная конспирация, но все же байк не светился едва ли не у самого входа. В «Подвале» было еще относительно тихо – основная толпа подваливала позже, часам к восьми, и я пристроился в дальнем углу стойки. Травку я прикупил у Бойда по дороге, и теперь с удовольствием затягивался сладковатым дымом, пока Тим делал мне коктейль с водкой.

В «Подвале» не было комнат на съем, зато имелась галерея с закутками, отгороженными друг от друга полупрозрачными ширмами. Там стояли диванчики, кресла, лавки – в общем, можно было и потрахаться, и подремать. Обычно здесь зависали на сутки-двое, то есть на весь уик-энд. Я сам так несколько раз делал. И – самое главное – из «Подвала» через кухню можно было свалить на соседнюю улицу. Так что я намеревался сбежать от охраны именно этим путем. Мне хотелось утереть Конраду нос и оторваться на всю катушку.

Когда танцпол заполнился под завязку, я встал, кивнул Тиму, сказав, что собираюсь отлить, а потом наверх, а сам, с трудом пробившись через толпу, от туалетов свернул к кухне. Задняя дверь, как я и рассчитывал, оказалась открыта, я выбрался на улицу, махнул рукой свободному такси и через четверть часа уже заходил в «БиБи».

Чем хороши были наши клубы – тут никому ни до кого не было никакого дела. Сын миллионера или врага Империи – что бармены, что вышибалы, что посетители плевать на это хотели. Здесь ценились умение отсосать и готовность подставить задницу, ничего больше. Я выкурил косяк, высосал еще пару коктейлей с водкой и протолкался на танцпол. Музыка гремела так, что я бы не услышал даже собственного крика.

Я задрал голову к сияющему огнями потолку и задергался в едином ритме с другими, чувствуя, как отпускает потихоньку накопившееся напряжение. Меня касались чужие руки, чужие губы, от окружавших людей привычно пахло травкой, спайсами, алкоголем, мужскими лосьонами и ароматизированными смазками. Они хотели пить, трахаться и ни о чем не думать, как я. И меня это абсолютно устраивало.

Отправляясь под лестницу с кем-то, оказавшимся более настойчивым, чем остальные, я злорадно подумал, как влетит Конраду от Тэда. Понимал, конечно, что мое злорадство больше от глупости – хлопот я охране доставлял по самые уши, – но все равно не мог отделаться от этого чувства.

К полуночи я изрядно утомился и от выпивки, и от траха. Нашел пустое место у стойки, влез на высокий стул, на мгновение прикрыл глаза… а потом меня резко тряхнули за плечо, и я с трудом разлепил отяжелевшие веки.

– Домой, – негромко, но твердо сказал мне Конрад. – Хватит, нагулялся.

Это было настолько неожиданно, что я почти протрезвел. Хлопал глазами как дурак, глядя на его решительное лицо и жесткие пальцы, твердо державшие меня за запястье.

– Ты тут… что ты тут делаешь?

– Онанизмом занимаюсь, не видишь, что ли? – сквозь зубы прошипел он. – Поехали домой.

– Ни хрена, – я для верности вцепился другой рукой в стойку. – Я еще развлекаюсь, отвали.

Кто-то из сидящих рядом заинтересованно посмотрел в нашу сторону.

– Парень, нужна помощь?

Очень хотелось сказать «Да, выкиньте отсюда этого придурка нахрен», но даже смертельно пьяным я на такую глупость был не способен. Поэтому только отрицательно мотнул головой, а тут и Сэнни встрял:

– Там все нормально, не обращай внимания. Сами разберутся.

– А-а-а, – протянул сосед и потерял ко мне всякий интерес. – Тогда ладно.

– Идем, – уже мягче проговорил Конрад и осторожно потянул меня со стула. – Идем, Ричард. Завтра догуляешь, а на сегодня хватит уже.

И почему-то я решил его послушаться. Наверное, потому, что гулянка моя сегодня совсем не приносила удовольствия. Чего-то в ней не хватало, какого-то особенного кайфа. Я сам не знал, отчего так выходит. То ли я недопил, то ли наоборот – перепил. Или перекурил.

– Давай я тут спать лягу, – попросил я Конрада, помогавшего мне спуститься с барного стула, вдруг оказавшегося слишком высоким. – А то я в таком виде попадусь под камеры журналюгам – завтра опять всякого дерьма понапишут. Я лучше тут, наверху.

Думал Конрад недолго. Согласно кивнул и направил меня к лестнице. Наверное, моя ночевка здесь ему тоже показалась лучшим выходом – он ведь приехал на байке, значит, домой пришлось бы брать такси. А потом возвращаться за двумя мотоциклами.

Свободные комнаты оставались только на третьем этаже, и дорога туда показалась мне неимоверно длинной. Конрад буквально на себе втащил меня наверх, доволок до кровати, помог стянуть ботинки, брюки и свитер. Прикрыл одеялом и зашебуршился по комнате, но что он там делал, зачем – я уже не видел. Закрыл глаза и отключился.

87.

В субботу я собирался выспаться, потому что снова писал до полночи, но мне не удалось – Сильвер разбудил.

– Дэн, – он потряс меня за плечо, – мне нужна твоя помощь.

– Что-то случилось? – я сел, с трудом продирая глаза.

– Ничего страшного, – тут же успокоил он. – Просто надо машину в автосервис дотолкать, мне одному не справиться. Позже ты на работу уйдешь, а на неделе у нас с тобой графики тоже не совпадают – считай, только по ночам видимся.

– Машину? – удивился я. – У тебя разве есть машина?

– Есть. Старенькая, правда. Хорошо, у нее мотор забарахлил аккурат когда я пить начал, иначе точно разбил бы. И ладно, если бы только сам угробился – мог ведь и еще кого… Люблю, знаешь, прокатиться с ветерком. А потом как-то так привык без нее, что и браться за ремонт не хотелось. Но теперь у нас вроде бы семья. И транспорт лишним не будет, верно?

– Конечно, – согласился я, вставая и начиная одеваться. – Сейчас я только умоюсь…

– Завтрак я приготовил, не торопись особо. Поедим – и поедем…

У Сильвера оказался «Янычар», и не такой уж старенький – пяти– или шестилетней давности. Темно-синий с металлическим отблеском. Очень стильный. Я как-то совсем не ожидал, что он может иметь подобную машину. Мне казалось, такой крупный мужчина должен завести себе автомобиль, больше похожий на вездеход, а не полуспортивную модель.

– Не нравится? – немного ревниво спросил Сильвестр, стоящий в дверях гаража.

– Нравится, – отозвался я, стараясь, чтобы в голосе звучало больше энтузиазма.

Вообще-то, безлошадному парню следовало радоваться открывающимся перспективам – ведь, скорее всего, Сильвер не будет жаться и мне тоже перепадет подержаться за руль. Но к машинам я был так же равнодушен, как и к спорту. Хотя, конечно, за последнее время мотоциклы отвоевали какое-то место в моем сердце. Так что если бы Сильвер показал мне байк – я бы восхищался гораздо искреннее.

Пока мы толкали машину, Сильвестр успел рассказать, что его приятель – тот самый, который оказался геем, – после выхода в отставку открыл свою автомастерскую. Поскольку сам был неплохим механиком, да и кузен, которого он взял в компаньоны, разбирался в автомобилях, то дела у них шли неплохо.

– А потом Фред собрался и уехал в Лагор. Вроде как навсегда. Я в тот период в запое был. Когда вышел, притащился в его автомастерскую, поболтать хотел, а там один Грег. И разговаривать со мной не желает, только бурчит. В общем, так и не понял, в чем там было дело… Но, в любом случае, Грег – честный и толковый парень, он моего Самурая мигом вылечит.

Грег оказался тщедушным мужиком за сорок в замызганной спецовке. Увидев нас, вкатывающих машину в несколько покосившиеся ворота, он вылез из-под капота автомобиля, в котором копался, вытер руки и подошел, протягивая ладонь.

– Привет, Сильвестр. Давно не виделись.

– Здорово, Грег, – рука Грега утонула в лапище Сильвера. – Вот, хочу доверить тебе своего Самурая. Полечишь?

– Ты все еще пьешь? – напрямую спросил Грег. Стрижен он был коротко, под машинку, а глубоко посаженные глаза под нависающим лбом делали выражение лица угрюмым.

– Нет, завязал. Уже больше полугода. Вот, кстати, познакомься – мой сын Дэн.

Я тем временем разглядывал небольшой двор, в котором стояло три машины, и даже вздрогнул от неожиданности. Покосился на Дугласа.

– А сын не слишком взрослый для человека, у которого год назад не было детей? – усомнился и Грег.

– В самый раз, – уверил Сильвер. – Это приемный, сын моей жены.

– Ты женился? – поразился Грег. – Снова?

– Всего лишь в третий раз, – улыбнулся Сильвестр. – И, я надеюсь, в последний… Как твоя семья?

– Нормально, – Грег потянулся, разминая, по-видимому, уставшую спину. – Старший сын заканчивает колледж, дочь доучивается в школе, младшенький в пятом классе. Хоть и хулиган, а учится неплохо.

– А как дела в бизнесе?

– Скриплю потихоньку, хотя налогами давят все больше. Но пока худо-бедно телепаюсь, мои клиенты меня не бросают. У меня подешевле, чем в больших автосервисах, а качество я стараюсь не снижать. Хотя, конечно, с тех пор, как Фред уехал, стало потруднее.

– От него есть известия? – спросил Сильвер.

– Нет. И хорошо, – быстро ответил Грег.

Сильвер прищурился:

– Что ты хочешь сказать?

Грег вместо ответа пристально посмотрел на меня.

– Не бойся, он свой, – прогудел Сильвестр. – Никому ничего, я ручаюсь.

На лице Грега отразилось сомнение, но потом он просто придвинулся ближе.

– Фред уже не в Лагоре. Попросил убежища в Надаре.

– Да ты что! – поразился Сильвер. – Не может быть!

– Ну да, «не может», – усмехнулся Грег. – А нашу семью тогда просто так, что ли, на допросы таскали, всю душу вынули? Еле-еле удалось убедить полицейских, что никто из нас не имел никакого понятия о намерении родственника эмигрировать.

– А в действительности ты был в курсе, – догадался Сильвер. – Недаром не хотел со мной разговаривать, когда Фред уехал в Лагор.

– Ну был, – неохотно согласился Грег. – Только не трепись об этом. Фред до отъезда поделился планами. И я согласился – нечего ему тут было ловить, с его-то проблемной ориентацией. Он как услышал, что готовится проект закона против геев, так и решил сваливать. Сам знаешь – Фред никогда особой тайны из своих пристрастий не делал.

После этих слов Сильвестр повернулся ко мне, а я жалко пожал плечами. Ну что я мог поделать, раз жизнь складывалась таким образом и уже не один человек знал, что я – не натурал?

– И как он там? Устроился? – вернулся Сильвер к разговору.

– Устроился, – кивнул Грег. – Механиком тоже, что-то с гонками связано. Точнее сказать не могу – информация до нас доходит урывками через третьи руки. Нам, как ближайшим родственникам, светиться с интересом нельзя – сразу засекут. А связь с эмигрантом приравнивается к связи с изменником Родины. Впрочем, не мне тебе объяснять.

– Да уж, – покачал головой Сильвер. – Не ожидал я такого от Фреда.

– Ну, мне кажется, там он более счастлив, чем был здесь, – пожал плечами Грег. – По крайней мере, ему не приходится скрывать, кто он есть в действительности. И наши туда не дотянутся – мы же по-прежнему с Надаром находимся в состоянии перманентной войны. Боюсь, она никогда не закончится.

– А никому не выгодно, чтобы она заканчивалась, Грег. Это же деньги, деньги и еще раз деньги. И враг на самой границе.

– Пожалуй, – согласился Грег. – Со всех сторон удобно… Так, Сильвестр, ты мне оставляй своего «Янычара». Я, в принципе, знаю, что с ним – Фред сам там кое-что открутил, чтобы тебя из-за баранки вытащить, пока ты запойный. Но поскольку машина еще и простояла довольно долго – надо провести полный техосмотр. Приходи завтра к вечеру – думаю, уже сможешь забрать своего коня.

– Фред сам кое-что открутил? – повторил изумленный Сильвер. – Чтобы я не садился за руль?!

– Ну да, – кивнул Грег. – Пока беды не случилось.

– Ну вы даете, – покачал головой Сильвер. – Ну вы, ребята, даете…

Сильвер до свадьбы жил далековато от Сан-Патч – в Сан-Дени, и гараж, в котором стояла машина, находился там же. Автосервис Грега, собственно, тоже располагался в том же районе, и мы не потеряли много времени на то, чтобы отогнать машину. Однако мне ведь еще следовало вернуться обратно, а время уже подбиралось к полудню. Поэтому я поехал на работу сразу, не заходя домой.

Так что новости в газете прочитал только поздно вечером, вернувшись со смены.

Вернее, я бы их и тогда не прочитал, если бы не мать. Она, оказывается, ждала меня на кухне. А услышав, что я пришел, немедленно нарисовалась в дверях, победно потрясая газетой:

– Вот! Вот! Видел это? Видел? – она сунула мне шуршащие листы под нос. – От твоего Лернера уже даже невеста отказалась!

– Что? – обалдело спросил я.

И пока мать продолжала упиваться криком, взял у нее из рук газету. С первой страницы на меня смотрела великолепная Саломея Хэчбенкс, а заголовок гласил: «Дочь баронессы Сурдок расторгает помолвку». Прямо под заголовком красовалось фото Ричарда – с сигаретой в зубах и явно навеселе.

– Ты думаешь, мне вот это приятно, да? – тем временем продолжала орать мать. – Уже даже соседи в курсе! Знаешь, кто ткнул меня носом? Старая Маргарет! Подозвала и спрашивает: «Арабелла, я не ошибаюсь – ведь именно этот мальчик приезжал к вам на мотоцикле?». Сучонок, я же велела тебе разорвать с ним всякие отношения! Почему меня беспокоят соседи?!

– Заткнись, – устало сказал я. – Нет у меня с Лернером никаких отношений. А Маргарет видела его давно, еще когда ты в больнице лежала.

– Заткнись? Да как ты смеешь?! – пуще прежнего завопила мать. – Я на тебя угробила лучшие годы своей жизни! Я из-за тебя…

Дослушивать я не стал – ушел в свою комнату и хлопнул дверью.

Мать, по-видимому, собиралась ломиться за мной, но тут возле входной двери загремели ключом, и она резко передумала, отправившись встречать Сильвестра и наверняка жаловаться ему. Но меня сейчас это волновало в самую последнюю очередь. Я, не переодеваясь, рухнул на свой диван и развернул газету.

«Саломея Хэчбенкс, состояние здоровья которой все еще не позволяет ей покинуть пределы больницы, нашла в себе силы дать интервью журналистам после возмутительного заявления ее жениха – Ричарда Лернера, – сделанного вчера днем. В частности бледная, но по-прежнему прекрасная дочь баронессы Сурдок сообщила, что расторгает помолвку, навязанную ей принцем Георгом.

– Ричард Лернер никогда не был предметом моих симпатий, – поделилась Саломея с представителями СМИ. – Мы какое-то время учились вместе в «Пайстоне», однако его аморальное поведение всегда меня от него отвращало. Но принц Георг считал иначе. Для принца гораздо важнее было заключить союз с семьей Лернеров, так что моего мнения насчет будущего брака никто не спрашивал. И я счастлива, что могу сейчас отказаться от навязанной мне участи быть невестой Лернера-младшего.

В нескольких словах Саломея подтвердила уже просочившиеся в прессу слухи о весьма фривольном образе жизни Ричарда Лернера. Она утверждает, что в «Пайстоне» об этом знали практически все, но закрывали глаза из-за давления со стороны Роберта Лернера. Однако, как известно нашим читателям, в конце концов руководство элитной школы не выдержало и Ричарда Лернера все-таки отчислили.

Со своей стороны, баронесса Сурдок сожалеет о допущенной ошибке и утверждает, будто понятия не имела о том, что за человек Ричард Лернер, иначе бы никогда не позволила ему претендовать на руку ее единственной и горячо любимой красавицы-дочери.

– Мне жаль – я не смогла разобраться сразу, – говорит Камилла Хэчбенкс, мило краснея. – Это мой промах. Я бы никогда не простила себе, если бы сделала дочь несчастной. Позволила ей загубить свою жизнь из-за политических интересов кого бы то ни было. Я глубоко раскаиваюсь, что была так слепа и едва не допустила, чтобы Саломею сделали жертвой.

Действительно, данный брак мог стать весьма выгодным предприятием для принца. Сделав свою дочь заложницей, он легко получал в союзники одного из самых богатых людей страны и, следовательно, неограниченные средства на свои махинации. Похоже, чувства собственной дочери нерадивого отца при этом не слишком-то волновали.

– Я всегда знала, что являюсь для принца всего лишь выгодным вложением капитала, – с горечью говорит Саломея. И хотя продолжает держаться с царственным достоинством, внимательному зрителю ничего не стоит заметить, что она едва сдерживает слезы.

Что ж, несомненно, в этой истории все обернулось к лучшему, и теперь Саломее Хэчбенкс не грозит опасность связать свою судьбу с нелюбимым и недостойным человеком. Принуждавшие ее к браку люди находятся в тюрьме, и она снова свободна! А у юношей нашей страны появился шанс завоевать сердце красавицы, чтобы сделать ее по-настоящему счастливой и залечить причиненную моральную травму».

Честно говоря, пока я читал всю эту пафосную муру о чудесной стерве, виртуозно предававшей своего отца и бывшего жениха, в моей голове упорно крутились мысли о Зои. Которая, возможно, тоже сейчас это читала. Или прочитала чуть раньше.

Как она завидовала этой холеной мегере, которая могла получить все, и в особенности – Ричарда. Но имевшая все Саломея легко и просто выбрасывала в мусор тяготившее ее теперь замужество, ни на секунду не задумываясь, что окончательно топит Дика, да еще и камень на шею привязывает.

А Зои, которой не светило вообще ничего, Зои, которую Дик просто не замечал, время от времени равнодушно одаривая шоколадками, как малолетку, потеряла из-за него то малое, что имела. Что приобрела не по рождению, а завоевала собственными силами и упорным трудом. И о чем Ричард, наверное, даже никогда не узнает.

Люди его круга отрекались от Лернера непринужденно и торопливо, словно он был болен бубонной чумой. А одноклассники, на которых он всегда смотрел свысока и которым слова доброго не сказал, едва не подняли бунт в его защиту.

Жизнь была странной, правда. И удивительной.

Я скомкал газету и бросил ее на пол, а потом ногой запихнул под диван, чтобы не мозолила глаза.

Чуть позже ко мне зашел Сильвестр.

– Ты это… – смущенно сказал он. – Матери о Фреде не говори, ладно?

– И не думал даже, – скривился я. – С какой стати?

– Она и так вся извелась из-за твоего знакомства с Лернером. А тут еще я с близким другом, сбежавшим в Надар…

– Так уже ведь около года прошло с отъезда Фреда, если я правильно понял, – я поправил на столе накренившуюся стопку учебников. – Раз до сих пор тебя не тронули – то уже и не тронут.

– Грег, разумеется, умолчал обо всех друзьях Фреда. Его-то семью таскали, потому что фамилии одинаковые, тут не отвертишься: их отцы – родные братья. А друзей как отследишь? Но Раби я бы лучше ничего не рассказывал все-таки.

– Ты же знаешь – я с матерью вообще ничем не делюсь. Ей неинтересно.

Слова «я не интересен» я на всякий случай проглотил, а то ведь Сильвер снова начнет убеждать меня, мол, так не бывает, чтобы сын был безразличен родной матери.

– Ну и семейка, – вдруг усмехнулся он, кладя руку мне на плечо. – У одного любовник – предатель короны, у другого друг – изменник Родины, а?

От неожиданности я фыркнул, а потом мы с ним вместе сдавленно захохотали.

88.

Проснулся я поздно – от солнца, бившего по глазам, хоть и осеннего, но все равно очень яркого. Конрад сидел на стуле и читал газету, на столе стояла пластиковая коробка и рядом – бутылка с каким-то соком.

– Привет, – хрипло сказал я, с трудом ворочая шершавым языком. – Это ты тут всю ночь торчал? Боялся, снова сбегу?

Конрад опустил газету, встал.

– Здесь сэндвичи на завтрак. Если опять надерешься – лучше найди Уильяма, он меня через полчаса сменит. На байк в таком состоянии не лезь, понял?

– Угу, – я с трудом сел, чувствуя, как голова со звоном разлетается на части. Ощущение было таким реальным, что я даже пощупал затылок – не отвалился ли. – Таблетку найди мне какую-нибудь.

Конрад молча выложил на стол блистер, и мне на секунду стало даже стыдно за все те дерзости, которые я ему наговорил.

После завтрака, таблетки и душа мне полегчало. Я сполз вниз, в бар, где до сих пор еще тусовалось полно народа. Правда, уже не танцующего. Большинство сидело за столиками или топталось у стойки, отпиваясь кофе или похмеляясь после бурной ночи.