Текст книги "Сумерки (СИ)"

Автор книги: Корсар_2

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 67 страниц)

– Где мой адвокат? – хрипло повторил я, понимая, что Вернер действительно запросто может сделать все, что обещает. – Я не буду с вами общаться без адвоката. Ни сейчас, ни через месяц.

Само собой, при Маршале Вернер меня не запугивал. Совсем наоборот. Искренне посочувствовал, что я стал жертвой нападения, пообещал разобраться с допустившими насилие полицейскими и немедленно подписал бумагу, позволявшую мне вернуться домой. Все было логично и ужасно противно.

– Фиксировать побои не будем, – деловито сказал мне Сэнди в машине. – Ни к чему дразнить собак. Хотя я уверен – этот бугай, как ты его называешь, из подсадных. Где-то когда-то в чем-то замазался, подписался на сотрудничество и теперь делает для полиции всякую мелкую грязную работенку, в которой они сами пачкаться не хотят.

– Ну и зачем меня бить, если тут же собирались выпустить? – мрачно поинтересовался я. – Думали, я тут же попрошусь к Вернеру?

– Нет, конечно, – Маршал усмехнулся. – Тебя просто предупредили. Дали понять, как может быть. Теперь ты будешь знать – и, по их мнению, бояться. Глядишь, и на контакт охотнее пойдешь.

– Не дождутся, – ответил я и потрогал пальцем заплывший глаз. – Как там папа?

Я не так уж часто в своей жизни видел, чтобы мама искренне плакала. Пожалуй, всего два раза: когда умер ее отец и когда у мамы на шестом месяце беременности замер плод и ей вызвали искусственные роды. Так что у меня вполне могла бы быть младшая сестра, но не сложилось.

Сейчас случился третий раз – мама захлебывалась слезами в самой настоящей истерике. До моего приезда с Маршалом она еще как-то держалась, но едва увидела мою опухшую физиономию с подбитым глазом – тут ее и прорвало. И мы часа полтора все вместе ее утешали, даже прибежавшая из кухни Линда. Так что в конце концов доктор Джаксон оказывал помощь нам обоим: маме вколол успокоительное, а мне на пол-лица наложил какую-то дико вонючую примочку, чтобы снять отек.

Пока я валялся в своей комнате с этим компрессом, пришли Тэд и Сэнди, я им еще раз пересказал свой разговор с Вернером. Они о чем-то пошушукались на другой стороне комнаты, сказали, что я вел себя совершенно правильно и больше меня, скорее всего, задерживать не будут. Ну и в «Маллет-Рей» разрешили сегодня не ходить, чему я был очень рад. Еще не хватало с таким синячищем светиться в нашей милой школе.

Спал я до полудня, а когда решил все-таки открыть глаза, то обнаружил, что опухоль спала, и я вполне нормально вижу. Добрался до зеркала, полюбовался на ссадину на скуле и расплывшуюся синеву на подбородке. Примочки помогли, но не до конца. Да и в глазу от удара полопались сосуды, так что я выглядел, как голодный вампир.

Но это все было терпимо. Гораздо больше меня беспокоило, что в результате ареста Тэд может лишить меня свободы передвижения – во избежание вероятных проблем. А я намеревался закончить эту проклятую неделю в «БиБи» – мне просто необходимо было хотя бы в уик-энд как следует оттянуться. Я мечтал напиться и забыть нахрен об аресте отца, о своем задержании, о проблемах в школе и о Дэне.

Впрочем, очень скоро у меня появилась еще одна причина надраться в хлам – пожалуй, самая веская.

Я спустился в столовую на обед и по дороге подхватил с журнального столика «Светскую жизнь» в полной уверенности, что мое вчерашнее задержание там уже подробно описано. Так оно и было, разумеется. Утешало только одно – «Светская жизнь» считалась приличной газетой и идиотских версий на пустом месте не строила, ограничивалась фактами. Я полюбовался на свою злую физиономию, потом случайно скользнул взглядом вниз по странице и забыл, как дышать.

Кажется, я никогда в жизни не бегал так быстро. Когда я ворвался в гараж и схватил ключи от «Джарги», меня поймал за куртку Тэд.

– Стой! Куда?

– В больницу, – рявкнул я, вырываясь из его цепких пальцев. – Эдит Дак избили! Я должен ее увидеть!

По-моему, Тэд не очень знал, кто такая Эдит Дак, и решил, что это кто-то из моих знакомых или одноклассниц. Во всяком случае, он меня выпустил.

– Где она лежит?

– Откуда я знаю? – я дернул «Джаргу» вперед, снимая с тормоза. – У нас разве так уж много больниц?

– Много, – спокойно ответил Тэд. – Три муниципальных и восемь частных. Собираешься объезжать все по очереди или все же подождешь, пока я позвоню и выясню?

Пока Тэд обзванивал больницы, я весь извелся. Мне казалось, что нужно немедленно ехать, прорываться в палату, держать Эдит за руку…

Ну да, у нас с ней так ничего и не случилось, ну и что? Она была совершенством, пусть и чернокожая – мне было на это плевать. Мне было плевать даже на то, что она, скорее всего, никогда и ничего бы мне не позволила. Но мне хватало воспоминаний о ее губах, о тонких руках с кольцами золотых браслетов. О голосе – таком невероятно глубоком и возбуждающем, что при одном только воспоминании хотелось растечься лужицей у ее ног на всю оставшуюся жизнь.

Оказалось, что Эдит лежит в больнице Святого Причастия, основанной вторым епископом Римона. Я эту больницу знал – туда как-то раз угодил Курт после очередной драки. Не сказать, что клиника была очень престижной и дорогой, но всяко лучше, чем вшивые муниципальные больницы наподобие той, где лечили мать Дэна. Тэд хотел отвести меня туда на «Старсе», но я категорически отказался. «Джарга» была быстрее.

Чтобы попасть в палату к Эдит, пришлось последовательно сунуть в лапу едва ли не всем встречным – от охранника на входе до лечащего врача. Так что я был безумно рад, что коррупция и взяточничество в Бернии процветают. Если бы нет – меня тормознули сразу на входе. А так лечащий врач меня едва ли не за руку привел к палате Эдит.

– Там сейчас никого нет, кроме медсестры, – сказал он мне. – Родственники ушли полчаса назад, у них и сын еще после операции. Но я вас прошу – не больше десяти минут, мистер Лернер.

Думаю, лечащий врач и навел на меня чертовых папарацци. Заодно и сообщил, к кому я приехал.

Когда я, совершенно убитый увиденным, вышел из палаты, они набросились на меня всей своей желтоперой стаей.

– Мистер Лернер, два слова для «Вечернего Римона». Что связывает вас с Эдит Дак?

– Мистер Лернер, «Новостной курьер». Как отнесутся к этому визиту ваши друзья из Церковно-патриотического союза? Эдит Дак чернокожая, а Союз известен своими нападениями на цветных.

– «Одной строкой». Мистер Лернер, известно ли Саломее Хэчбенкс о вашей связи с Эдит Дак?

Они окружили меня, как стая гиен, тянули через головы свои микрофоны и диктофоны, тыкали ими чуть ли не в лицо. Я остановился у стены, поднял руку, и они замолчали, только щелкали камерами, словно зубами.

– Эдит Дак – одна из самых красивых девушек нашей страны, и мне плевать, какого цвета у нее кожа. Меня с ней связывает только то, что она сестра парня, с которым я учусь в одной школе, я познакомился с ней лично чуть больше месяца назад. Я никогда не состоял в Церковно-патриотическом союзе, хотя знаком с некоторыми его членами. И мне насрать, что думает или будет думать по поводу моего знакомства с Эдит Саломея Хэчбенкс. Это не ее дело.

Наверное, я делал большую глупость. Даже скорее всего. Но мне было действительно плевать – перед глазами стояли забинтованная голова Эдит, ее изуродованное лицо, пластиковые трубки для дыхания, засунутые между разбитых губ. И я по-прежнему чувствовал мерзкий запах лекарств и антисептика, которым пропиталось все вокруг.

Папарацци снова затрещали камерами и диктофонами, но тут я увидел в конце коридора разъяренного Конрада, который пытался пробиться ко мне сквозь толпу. Поскольку все, что собирался, я уже сказал, я тоже попер напролом. В итоге Конрад в прямом смысле слова вырвал меня из жадных лап журналюг – они пытались удержать меня за куртку, чтобы узнать еще что-нибудь.

Уже на стоянке он от души на меня наорал. Видимо, последние события даже Конрада вывели из равновесия. Я узнал, что я безответственный щенок, который вечно влезает в неприятности, что Конраду осточертело таскаться за мной то в трущобы, то в пидорские притоны. Что ему не платят столько, чтобы терпеть все это, и на месте моего отца он давно бы уже отправил меня в закрытую лечебницу – пусть бы мне там вывихнутые мозги на место поставили.

Я окрысился в ответ и заявил, что если Конраду так не нравится его работа – он может катиться нахуй. И что если бы я имел возможность нанимать и увольнять охрану, он бы у меня давно уже вылетел пробкой из штата за свой длинный язык. И что я так и сделаю, как только дорасту до этого чертового совершеннолетия.

Потом с микрофоном и камерой наперевес на нас из-за угла вылетел очередной ушлый газетчик, и мы заткнулись. Конрад погрозил папарацци кулаком, а я воспользовался моментом, нахлобучил на голову шлем, сел на «Джаргу» и дал полный газ.

Если бы я не пообещал Тэду вернуться домой, я уехал бы в центр. Но после всех перипетий с дурацким арестом мотать нервы своим не хотелось. Мать и так чуть с ума не сошла, да и у Тэда, я думаю, седых волос прибавилось. В конце концов, он отвечал за нас с мамой, а я и так доставлял ему много хлопот. Не то чтобы у меня вдруг проснулась совесть, просто я хотел уехать завтра вечером в клуб достаточно официально, заручившись разрешением Тэда и – само собой – прикрытием охраны от тех же папарацци. Хотя этих шакалов только автоматной очередью можно было разогнать.

Дома было скучно. Мать лежала в своей комнате с мигренью, Тэд утрясал какие-то дела с Сэнди, звонил в Мессалину и отмахивался от меня. Люк куда-то свинтил из дома с концами, наверное, получил выходной и отправился развлекаться. Линда сплетничала с Катрин. Я посмотрел спортивный канал, полистал журналы, позвонил в клинику, чтобы узнать, не пришла ли в себя Эдит. Потом делать стало совсем уже нечего. На фоне всех событий меня даже подрочить не тянуло – не то настроение. А если честно – очень хотелось позвонить Дэну и просто с ним поболтать. Но я каким-то героическим усилием удержался от такой глупости.

В общем, и день, и вечер прошли бестолково. Я даже новости не стал смотреть, хотя подозревал, что о моей стремительной «пресс-конференции» в клинике там так или иначе упомянут. Но мне было все равно. Навалились какая-то дикая апатия и равнодушие. Такое у меня было дважды после детокса: мир казался не просто бесцветным, а беспросветно серым. С той разницей, что за всю пятницу я не выкурил ни единого косяка, потому что траву у меня еще при обыске конфисковали.

85.

Каким образом я дожил до конца занятий, я так и не понял. Как будто не со мной это все происходило – учителя, опросы, задания. Кажется, ко мне с какими-то угрозами в туалете подкатывал Кид – я не запомнил. То есть я видел, как он брызгает слюной и машет перед моим носом руками, хлопал глазами и не разбирал ни слова. Потом молча отодвинул его с дороги и пошел. И вот только тут, в коридоре, по пути к кабинету куратора меня отпустило. До меня внезапно дошло: Ричарда арестовали еще днем – на фотографиях явно светлое время суток, наверное, едва-едва перевалило за обеденное время, а в заметке ниже говорилось, что на Эдит напали ночью.

От облегчения меня шатнуло, и пришлось привалиться к стене. Проклятые газетчики! Ну вот для чего помещать такие новости одну под другой?!

Эдит было по-прежнему невыносимо жалко, Дика тоже, но хотя бы дышать стало возможно. Я не хотел, не мог верить, что Ричард способен на такое зверство, но страшно боялся – а вдруг? Он мог напиться и ничего не помнить. А то, что Эдит его привлекала, было видно невооруженным глазом сразу, в наш первый визит к Мэйсону. Да Мэй и сам говорил: все мужики на нее западают. И он же позже сказал, мол, Эдит пожалела, что Лернер больше не будет приходить заниматься – она с ним еще не наигралась. Поэтому меня и придавило мыслью: а вдруг им довелось столкнуться где-то при несчастливых обстоятельствах, когда Эдит пришло в голову «доиграть», а Дику в невменяемом состоянии это не понравилось? Я ведь понятия не имел, каким образом действуют те наркотические вещества, которые Ричард с легкостью находил и употреблял.

Зато теперь я, пожалуй, мог позвонить Мэйсону, не испытывая дикого чувства вины, и спросить, в какой больнице лежит Эдит. В конце концов, раз Мэй сам не мог ее навестить – это мог сделать я. Пусть мне не удастся поддержать ее так же, как брату, но, по крайней мере, я мог постараться.

В общем, на классном часе я сидел уже вполне вменяемый. Даже подмигнул и улыбнулся Мари, с тревогой поглядывавшей на меня.

Однако, как выяснилось, лучше бы я по-прежнему оставался неадекватным. Скорее всего, тогда не нарвался бы на большой конфликт с куратором.

Мисс Смитфул ожидаемо начала с общих фраз об успеваемости и поведении, прошлась по первым результатам тестов, сообщила, что директор вернется в школу не раньше вторника, так что в понедельник математики тоже не будет. На сей раз ее заменят родной речью, поскольку у нас до этого пропал урок.

Это все было повседневно, заурядно, не страшно, и уже привычный к ее истеричной манере и взвизгам, я слушал вопли вполуха. Как вдруг выцепил из общего потока фамилию «Лернер» и мгновенно насторожился.

– К сожалению, правила не позволяют нам отчислить ученика до тех пор, пока не вынесено решение суда о нелояльности его семьи к существующей власти. Поэтому еще какое-то время придется терпеть Ричарда Лернера в наших рядах. Но как только его отец будет осужден – мы получим полное право с ним расстаться. Муниципальная школа не собирается содержать и воспитывать членов семьи изменников… Должна сказать, я поражена, до какой степени некоторые из вас неразборчивы в связях. Лернер со дня появления в нашей школе вел себя непозволительно вызывающе, был дерзок и склонен к бунту. Тем не менее кое-кому из вас, видимо, это показалось весьма романтичным и привлекательным, и вы пошли у него на поводу. Что ж, я надеюсь, теперь этим людям стыдно, и они раскаиваются в том, что поддерживали Лернера и тем поощряли развитие в нем нездоровых наклонностей. Потому что покушение на существующую власть – это кощунство и самое настоящее преступление. Подобный больной побег следует с корнем вырвать из почвы нашего коллектива! Вчерашний арест Ричарда Лернера, я думаю, многое расставил по своим местам. Не так ли, Зои? – Смитфул обернулась к ней.

Зои побледнела и медленно встала, правой рукой отчаянно теребя манжету платья на левой, опустила голову.

– Мне бы хотелось, чтобы ты вслух, перед всем классом, признала свою ошибку, – противно-приторным голосом продолжала наша куратор. – Я не сомневаюсь, что ты просто очень добрая и немного наивная девочка, и твое увлечение Ричардом – всего лишь от неопытности и крайней молодости. Это простительно. Но теперь ты должна набраться мужества и сказать, что Ричард Лернер – предатель и изменник, и ты раскаиваешься в своем поведении.

Зои молчала. И весь класс молчал тоже, не сводя с нее глаз.

– Ну же, Зои! – подбадривала Смитфул. – Ты столько лет в нашей школе, всегда проявляла себя как активист и прилежная ученица, твоя мама работает у нас. Не можешь же ты перечеркнуть все свое воспитание, все средства и усилия, которые вложили в тебя учителя благодаря нашему государству и Его Величеству! Это государь Император позволил тебе получать образование. Прошу учесть, бесплатное. Не можешь же ты поддерживать человека, чей отец покушался на саму основу нашей Родины! Человека, который не уважает законы нашего общества и отрицает институт Церкви!

Зои побледнела еще больше и прошептала – еле слышно, но из-за царившей в классе тишины шепот уловили все.

– Мне кажется, Ричард не такой уж плохой. Он ведь тоже мог ошибаться. И ничего не знать о планах своего отца.

– Мисс Брукс! – не выдержав, прикрикнула Смитфул, и Зои вжала голову в плечи. – Теперь об этих планах известно всем! И если жена Лернера публично отреклась от идей своего мужа, то Ричард Лернер этого не сделал! Не будьте дурочкой! Это означает, что он полностью одобрял своего отца и участвовал в заговоре!

– Или то, что он любит своего отца и не хочет от него отказываться, – снова упрямо прошептала Зои.

– Ты всерьез считаешь, Ричард Лернер способен кого-то любить? – взвилась Смитфул.

Зои внезапно подняла голову и посмотрела прямо на нашего куратора:

– Да, считаю, – негромко, но твердо сказала она. – И я бы тоже никогда не отреклась от своего отца.

Каким-то образом в классе стало еще тише. Мне показалось – эту тишину можно потрогать руками или нарезать кусками – и каждому хватит, а то еще и останется.

– Та-а-ак, – протянула Смитфул неприятным тоном. – Та-а-а-ак, – и внезапно завопила: – Арчер!

Я вздрогнул и перевел взгляд с начинающей теперь краснеть Зои на куратора.

– Встаньте, когда с вами разговаривает учитель!

Я поднялся.

– А что скажете вы? – зловеще поинтересовалась Смитфул. – Вы ведь тоже, кажется, дружили с Ричардом Лернером? И хотя, как мне докладывали, последнее время ваши отношения разладились, публичных заявлений от вас пока не поступало. Хотелось бы понять, каково ваше отношения к измене Лернеров. Чтобы действовать соответствующим образом.

«Действия соответствующим образом», конечно, ничего хорошего мне не сулили. И все-таки это не шло ни в какое сравнение с тем, что грозило Зои – ведь она сию минуту практически поставила крест на своей золотой медали, на которую трудилась столько лет. Наверное, мечтала благодаря школьным успехам поступить в какое-нибудь приличное учебное заведение на бюджет, познакомиться там с умными молодыми людьми, удачно выйти замуж, порадовать маму-учительницу семейным достатком и послушными внуками… И в один момент отправила все это в мусорную корзину ради человека, который ее почти не замечал. И над которым теперь висела призрачная, но отчетливо заметная петля. Да и «Джарга» мало напоминала белого коня, на котором принц должен прискакать за возлюбленной замарашкой.

– Дэнил Арчер! Я к вам обращаюсь!

Я перевел глаза на Мари – она кусала губы, глядя на Зои. И неосознанно сжимала кулаки. Почувствовав мой взгляд, повернулась и едва заметно отрицательно покачала головой – мол, не надо, Дэн, не стоит.

Ну само собой, мне не стоит. Я должен тихо сидеть в уголке, куда так отчаянно просился. А бросаться грудью на мою защиту будет она – не разбираясь, прав я или виноват, просто потому, что я каким-то непостижимым образом стал ее другом.

Кажется, мне было, чему поучиться у этих девушек.

– Мистер Арчер! Я вас в последний раз спрашиваю: вы признаете ошибочными свои дружеские отношения с изменником Родины Ричардом Лернером?

– Нет, – сказал я.

Почему-то после этого коротенького «нет» на душе стало легко-легко. И я понял, что не смог бы сказать иного, даже если бы Зои повела себя по-другому. Потому что после того, как я едва не поверил в возможность, что именно Дик напал на Эдит, у меня не было ни шанса как-то еще оправдаться перед самим собой. Я не мог предать его вновь – теперь перед всем классом.

– Нет? Вы абсолютно уверены?

– Да. Абсолютно.

И вот теперь класс взорвался. Криками, нервным смехом, возмущением, кто-то стучал по столу, кто-то топотал по полу, кто-то громко свистнул. За секунду в классе воцарился полный хаос. И только мы с Зои стояли посреди этого ора и смотрели на него сверху вниз широко открытыми глазами. На хаос вокруг, но не друг на друга.

– Тихо! Тихо! Молчааааать! – надрывалась опомнившаяся Смитфул, схватила указку и принялась лупить ею по столу.

Но более или менее угомонить моих разбушевавшихся одноклассников ей удалось далеко не сразу. И то восстановить полную тишину так и не вышло. Шепотки продолжали гулять по партам.

– Я непременно доложу директору о вашем, мисс Брукс, и вашем, мистер Арчер, поведении. Пусть он решает, какие дисциплинарные меры к вам следует применить. Я бы, конечно, не раздумывая выгнала вас вон, поскольку, судя по всему, вольнодумные идеи… Тихо!... вольнодумные идеи и настроения пустили более глубокие корни в нашем классе, чем мне казалось. Тихо, я сказала!.. Разумеется, меня не радуют подобные тенденции, и я в дальнейшем постараюсь не допустить распространения мерзопакостной заразы в неокрепших умах молодых людей, которые в будущем должны стать опорой нашего Отечества. Мне сложно понять, как можно быть настолько неблагодарными за все, что государь Император…

Мне сделалось до оскомины скучно. И до последней степени все равно, что случится потом. Так что я позволили себе прервать увлекшегося куратора.

– Мисс Смитфул, у меня только один вопрос.

– Да? – с готовностью остановилась она на полуслове, обернувшись ко мне. Наверное, ждала, что я начну извиняться.

– Вы не торопитесь?

– Что?!

– Вы не торопитесь с обвинениями? Ведь официального приговора Роберту Лернеру еще не вынесли. А вдруг расследование установит, что он не причастен к заговору, арест признают ошибочным, и Лернерам вернут все привилегии? История знает подобные случаи. Как тогда быть с вашими словами об изменниках, бунтарях и нездоровых наклонностях?

Смитфул побагровела и захлебнулась всем, что собиралась сказать. Некрасиво выпучив глаза, она уставилась на меня, побулькала, а потом заорала так, что у меня уши заложило.

– Сопляк! Мерзкий негодяй! Да как ты смеешь?! Да я вас всех вместе с вашим Лернером! Всю кровь мне выпили!

– Точно, – внезапно встал из-за своего стола Рысь. – Недаром Дэн на днях говорил, что Лернеры – вампиры. Осторожнее с ними надо.

Смитфул отшатнулась, услышав его голос, и теперь резко развернулась к нему.

– Мистер Тротт! А вам кто разрешил подняться?! Вас кто-то о чем-то спрашивал?!

– Увы, но нет, – бестрепетно ответил Рысь. – Меня вообще мало кто о чем спрашивает. И хотя мне никогда особо не нравился Ричард Лернер, но, знаете, гнобить парня за то, что он не отказался от отца – это как-то не по-человечески. Я, может, его впервые за это и зауважал.

– Зау… зауважал? – пролепетала Смитфул.

– Совершенно верно. До того как-то особо не за что было. Он все больше понты строил да разборки за лидерство в классе устраивал, как будто оно того стоит. А тут впервые совершил настоящий поступок.

– Поддержку изменника Родины вы называете поступком?!

Рысь пожал плечами – видимо, выдохся от такой длинной речи. Он ведь никогда не любил много говорить. И вступать в конфликты – тоже.

– Для Ричарда ведь он не просто изменник. Он – его отец. Вот вы бы, мисс Смитфул, отказались от своего отца? – негромко спросил Сеймур Зонг со своим еле уловимым акцентом. – Каким бы он ни был, кем бы его ни назвали?

– Мой отец никогда бы не предал интересы Бернии! – вскричала куратор.

– А Дэн правильно сказал, – звонко вмешалась со своего места Мари. – Обвинение – еще не приговор. Официального решения суда пока не прозвучало. А тех, кто первыми бежит с корабля, принято называть крысами.

– Что?! – всплеснула руками Смитфул. – И вы туда же, Льеж?! Как вы смеете?! Закон ясно гласит: непричастным к измене считается только тот член семьи, который отречется от изменника в течение двадцати четырех часов с момента ареста! И вообще – не вам с вашей успеваемостью и финансовым положением выступать против существующих законов! Против самих основ нашего государства!

– А мы против никаких основ и не выступаем, – возразила тихая Валери Эшкомб. – Просто Ричарда можно понять.

– Понять его вызывающее поведение? Его наглость? Его порочность? Его грязную суть?! – снова начала заводиться Смитфул. – Да вы с ума тут все посходили, что ли?! Как у вас языки поворачиваются сравнивать отвратительного отца этого дерзкого негодяя с моим отцом, который жил и умер уважаемым человеком? Был почетным гражданином Римона? Одним из строителей этой школы?! Никогда чужой копейки не присвоил! Всегда все на благо родной страны и государя! И вдруг – крысы?!

Смитфул вся покрылась бурыми пятнами, голос срывался, она растерянно перебегала глазами с одного лица на другое, и на секунду даже показалось – вот-вот заплачет.

Но тут грянул звонок с урока. И Рысь надел сумку на плечо.

– Пошли, ребята. Она все равно не поймет, что мы не за Лернеров в принципе. И вообще не в Ричарде дело.

– Я не отпускала! – взвизг куратора обрел прежние истерические нотки.

Но Рысь уже шел к двери, за ним направилась Зои, потом Сеймур.

– Всех не выгоните же, – спокойно сказал Тротт на прощание.

И резко заскрипели отодвигаемые стулья, захлопали крышки парт.

Мы с Мари вышли почти одновременно.

– Это все хорошо: демонстративные уходы, стояние за правду там, то, се… – сказал Морис Бонзовски уже во дворе. – Но во вторник приедет директор, и вот тогда будет ой.

– Ну вернись, – сдержанно предложил ему Рысь. – Химичка будет счастлива.

– Тем более Кид со товарищи остались, – констатировал Говард Рич.

– Ну, Фредди поднялся было, но Ларсен на него цыкнул – и он плюхнулся обратно на стул, – пояснила все всегда замечающая Мари. – И Фергюссон остался тоже.

– Еще бы он не остался, – хмыкнул Сеймур.

– Иди-иди, – снова предложил Рысь Морису, – присоединись к этим вафлерам – кто уж там из них у кого сосет, извини, не в курсе. Но, может, на подсос и возьмут.

– Да нет, – стушевался Морис, – я не к тому, а просто…

– Арчер! – вдруг закричали сзади.

Я обернулся. К нам торопился Спайк. Что интересно – без сумки. Выходит, выскочил из класса только на несколько минут – может, отпросился в туалет, может, еще по какой надобности.

– Арчер! – приблизившись, он ухватил меня за плечо – наверное, чтобы я не сбежал. – Ты это… Если что знаешь – лучше скажи, понял?

– В смысле? – удивился я.

– Ну, если у тебя какая информация про Лернеров есть – выкладывай.

– Нет у меня никакой информации, – пожал я плечами, заодно сбрасывая его ладонь. – Только та, что и у всех: телевизор, радио и газеты. Чего тебе от меня надо?

– Мне надо, чтобы ты рассказал, почему Лернера-старшего до сих пор не осудили. Ты же явно о чем-то умалчиваешь. Его серьезно хотят отпустить? Обвинение снимут?

– Без понятия, – честно ответил я. – Мне полиция не докладывает. И вообще еще мало времени прошло.

– Арчер! – тон у Фергюссона стал угрожающим. – Не жмись! Говори правду!

– Да ты, дорогуша, не волнуйся так сильно, – медовым голосом пропела Мари. – Лернер-младший тебя все равно никак не захочет – ни если ты сейчас уйдешь с нами, ни если останешься. Или у тебя морда с прошлого раза зажила – и ты сразу забыл, что уже пытался ложиться под Ричарда? Так что беги поскорее к куратору под крылышко – еще успеешь.

Спайка аж подкинуло – он качнулся к ней, потом посмотрел на лица ржущих парней, стоящих вокруг, молча сжал кулаки и развернулся обратно к школе.

– Ты это откуда взяла – про морду и про ложиться? – спросил я негромко, когда Фергюссон удалился.

– Келли поделилась, – беспечно ответила Мари. – Пока мы с тобой в прошлую пятницу на отработке сидели, Спайк вовсю подкатывал к Ричарду. Келли говорит, с такой услужливой улыбочкой – блевать хотелось. А Лернер ему по роже дал.

Я покачал головой. Ну да, Ричард, как обычно, выбрал отличный способ налаживать взаимоотношения с одноклассниками.

Из дверей школьного здания показался Гюнтер, направился к нам.

– Расходитесь, ребята, – велел он. – Не положено в школьном дворе собираться после занятий. Да и автобусы вот-вот уйдут.

– Ничего в этой стране нельзя, – с неприязнью сказал Сеймур. – Ни быть другой ориентации, ни правду сказать, ни родителей любить, ни даже постоять с одноклассниками на территории родной школы.

– Почему? – Рысь посмотрел за ворота. – Можно платить налоги и любить Родину… Пошли, а то правда автобусы уйдут.

Мы распрощались и побрели в разные стороны.

Дома я немедленно позвонил Мэйсону – выяснить, где лежит Эдит и как ее самочувствие.

– Плохо, – мрачно ответил Мэй. – На лице останутся шрамы, так что работать она больше не сможет. Эти сволочи ее сильно избили. Ничего не сломали, но внутренности повредили. Жених Эдит хочет увезти ее к себе, как только она чуть-чуть оправится.

– Жених? – удивился я. – И куда к себе?

– Да, жених. Прямо перед моим отъездом на операцию они объявили о помолвке. А к себе – это в Лагор. Он считает, в их стране медицина лучше… Мы боялись, он от Эдит совсем откажется, но Сэмюель оказался приличным человеком.

– Как это – откажется? – удивился я. – В тот момент, когда ей больше всего нужна поддержка? Какой же он тогда муж?

– Так он еще не муж, он всего-навсего жених. А ее ведь не просто избили, Дэн. Ее еще... – Мэй замялся. – В общем, там все плохо. Представь, сколько у них впереди будет из-за этого проблем.

Я, конечно, представлял такое смутно, поэтому просто помолчал в трубку – сказать было нечего, кроме банального «Мне очень-очень жаль».

– Эх, если бы я уже мог ходить! Если бы я мог! Я бы их, подлецов, нашел и…

– И они бы избили еще и тебя, – вздохнул я. – Вряд ли они ходят поодиночке, Мэй.

Чувствовалось, что Мэйсону очень хочется выплеснуть раздражение на меня, но он сдержался и не стал.

– Ты Эдит пока не навещай, – сказал он вместо этого. – К ней вряд ли пустят. Она сейчас совсем никакая. Мама с папой у нее почти постоянно. Сэмюель тоже.

– Я только яблоки отнесу, – пообещал я. – Они долго лежат, если что. А проситься в палату не буду. Пусть выздоравливает.

Так я, собственно, и сделал – отправился на рынок и выбрал самые лучшие яблоки, какие смог найти. Больница Святого Причастия принимала посетителей с раннего утра до позднего вечера, в отличие от муниципальных. Поэтому я попал внутрь без труда. Ну а в палату, как и ожидалось, меня не пустили.

– Визиты разрешены только родственникам, – отрезала круглолицая медсестра, едва услышала имя Эдит Дак. – И не вздумай врать, что ты будущий муж. Он уже у нас был, я его видела.

– Я не с визитом, – заверил я. – Я только хочу передать, – и показал ей пакет.

– Вряд ли она сейчас в состоянии есть, – сказала медсестра уже спокойнее.

– Это яблоки, они не пропадут, – заверил я.

– Ну ладно, – согласилась она. – Я передам. Пиши записку.

Пока я, кусая ручку, писал Эдит всякие добрые пожелания, мимо нас по коридору пронеслись люди с камерами и фотоаппаратами.

– Куда? Куда? – завопила медсестра, вскакивая со своего места и бросаясь следом за ними. – Остановитесь немедленно! Нельзя! Туда нельзя! Охрана!

Совместными усилиями с охранниками они оттеснили журналистов до дежурного поста. И не успели выпроводить их из отделения, как одна из дальних дверей открылась и оттуда показался Ричард. Встретить его тут было неожиданно, конечно. Но только слепой бы его не узнал.

Я слепым не был. Папарацци, к сожалению, тоже.

Поэтому они смели с пути и двоих охранников, и медсестру, и окружили Лернера, гомоня чуть ли не разом. Он поднял руку – и вся стая послушно замерла вокруг, протягивая микрофоны. Я не разбирал слов – я смотрел на Дика, склонив голову к плечу. И размышлял: что же в нем все-таки есть такое-разэтакое, отчего люди его слушаются и идут следом? Где оно в нем сидит? То, что так к себе притягивает и не отпускает?!