Текст книги "Сумерки (СИ)"

Автор книги: Корсар_2

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 67 страниц)

– Не беги, Дэн. Прогуляемся вместе? Давно не болтали.

Я поглядел по сторонам: Лернера видно не было, «Джарга» стояла на приколе перед воротами – значит, он снова задержался где-то в здании, – и согласился. Потому что идти втроем мне совершенно не улыбалось.

– Как дела? – поинтересовался Мэй, едва мы покинули школьную территорию.

– Так себе, – честно сказал я. – Мари жизни не дает, да еще Лернер этот…

– А что Лернер? – удивился Мэй. – Неужели у него нет даже элементарного чувства благодарности?

– Наверное, есть, – скривился я, – но очень странное. Я сегодня окончательно разодрал кроссовок, нечаянно, сам растыку словил. Так этот тип не придумал ничего лучше, как направить меня в Центр помощи неимущим. Даже записку написал – мол, давай, Дэн, вали туда, а не поедешь сам – насильно заставлю… Судя по всему, это и есть лернеровская благодарность.

Мэйсон перегнулся через подлокотник коляски, глянул на мои ноги и присвистнул.

– Нет, ну а что, правда? Нормальный совет. Ты чего злишься-то?

– Мэй, ты там не был, и слава богу, – сказал я. – Надеюсь, и не придется никогда. А я был. Однажды. Тоже, знаешь, думал: раз Центр помощи, то там всем помогают. Только хрен. С меня потребовали справку, что я действительно малоимущий. Пусть, мол, в муниципалитете выдадут – и тогда приходи, иначе мы частникам помощь не оказываем, только организациям. И каждый раз, когда тебе что-то захочется у нас получить, мальчик, приноси справку, понял? Ну ладно, я понял. Потащился в муниципалитет. Очень, знаешь, хотелось явиться в школу не то чтобы с иголочки разодетым, конечно, но хотя бы не в одних и тех же штанах и рубашке постоянно. Мне тогда еще… Мэйси нравилась, думал как-то соответствовать, – я запнулся, поскольку едва не ляпнул «Кид», но вовремя вспомнил, что Мэю в своей симпатии к Ларсену никогда не признавался.

– И зачем? – изумился Мэйсон. – Ты же ей никак не дал понять, что она тебе нравится. И, по-моему, даже не собирался.

– Не собирался, – кивнул я. – А выглядеть хотелось.

Мэйсон усмехнулся.

– Ну вот. В муниципалитете мне сообщили, что справку о доходах дать не могут, пока я не принесу другую справку – о том, в каком размере платит алименты мой отец. Пришлось просить отца сделать такую справку. Он удивился, но сделал. Не сразу, правда. Пришлось ему раза четыре напоминать, наверное. Потом меня послали в социальную службу – взять справку о размере пенсии за брата. Потом – на биржу, чтобы там написали, сколько получает по безработице мать. И везде очереди, очереди. И хамство. А когда я все это наконец-то собрал и принес, милая с виду девушка в кабинете сложила все суммы на калькуляторе, потом разделила на двоих и оповестила, что у нашей семьи нормальный доход – он превышает прожиточный минимум на целых двадцать пять марок, поэтому малоимущими мы считаться не можем! К тому же у нас в наличии собственный дом, что тоже говорит о не таком уж бедственном положении семьи. Представляешь?

– М-да… – протянул Мэйсон.

Я его понимал – больше сказать было нечего. Как и сделать. Мало того, что прожиточный минимум рассчитывал, по-видимому, тот, кто никогда не выходил за пределы своего кабинета и понятия не имел о реальных ценах, поскольку кормили и поили его за государственный счет. Так к тому же нигде не отмечалось, сколько пропивает моя мать и сколько я каждый месяц отдаю за коммунальные блага в этом самом собственном доме, являвшемся признаком благополучия. Это никого не интересовало.

Впрочем, конечно, существовали различные службы, куда я мог пожаловаться на свою несчастную жизнь: по закону я пока считался ребенком, и государство обязано было меня защищать. Насколько я понимал, стоило мне позвонить и оставить заявку, как разбирательство началось бы довольно быстро. И наверняка привело к тому, что мать и отца лишили бы родительских прав (ее – как неблагонадежный в плане алкоголя элемент, его – как пренебрегающего своими обязанностями по воспитанию), меня запихнули в интернат, мать – на принудительное лечение, ну а наш дом отошел бы государству.

Однако меня совершенно не привлекал такой вариант. Потому что еще немного – и я стану полноценным гражданином общества, имеющим право жить самостоятельно и как мне вздумается. И уж лучше кое-как протянуть оставшееся время с пьющей матерью, чем в казенном доме. Да и маму, откровенно говоря, было жалко. Из этих учреждений по принудительному лечению мало кто возвращался. А кто все-таки появлялся снова на свободе – вел себя совершенно неадекватно.

– Кстати, о Лернере. Нам тут Эдит вчера газетку привезла из центра. Оппозиционную, – после паузы заговорил Мэй.

– И? – спросил я, не понимая, к чему он клонит.

– Так там упоминается, что Ричард Лернер водит дружбу с членами Церковно-патриотического союза. И, знаешь, как-то после этого мне резко расхотелось с ним заниматься, – Мэйсон упорно смотрел вниз, точно пытался разглядеть что-то в грязи на дорожках парка.

Члены Церковно-патриотический союза несколько раз привлекались к суду за убийства цветных. Однако доказать вину удалось только однажды, и то с большим трудом, а срок обвиняемому вообще дали условный – вроде как убитый пытался ограбить парня, а тот всего лишь превысил пределы самообороны. К тому же лидер Союза немедленно сделал заявление, что это вопиющий случай и они не могут отвечать за личные поступки каждого своего члена. Мол, если один человек не рассчитал силу удара бейсбольной битой (при этом вопрос, зачем честный член общества таскал с собой бейсбольную биту, на суде вообще обошли стороной), это не бросает тень на весь Союз в целом. Тем не менее, о том, что этим молодчикам лучше не попадаться на дороге, знали все.

– Мэй, «водить дружбу» не значит состоять, – осторожно указал я.

– Вот и отец так сказал, – мрачно откликнулся Мэйсон. – Но мы с Эдит этому ни на грош не верим. Все они там одним миром мазаны, записаны в Союз или нет.

– Мэй, – я покусал губы. – Мне кажется, Лернер не расист. Он избалованный ублюдок – это да. Но если он с кем-то и сцепится, то не будет смотреть, какая у человека кожа, – в этот момент я совершенно некстати вспомнил, какая кожа у самого Ричарда – нежная, гладкая, горячая, которую так приятно гладить пальцами, – но постарался отогнать всплывшие не к месту перед мысленным взором ягодицы. – Ему наплевать абсолютно на всех, понимаешь?.. И вообще – ты ведь тоже заметил, как он запал на вашу Эдит, правда? А ее, при всем уважении, белой не назовешь.

Мэйсон хмыкнул.

– Эдит красавица. Недаром моделью работает. На Эдит все западают. Ну или почти все, – только теперь он повернулся ко мне. – Вот ты, к примеру, не запал.

Я незаметно выдохнул, обрадовавшись смене темы. Потому что в действительности не считал, что Лернер так уж лояльно относится к цветным. Но Мэйсона надо было как-то успокоить. В конце концов, эти занятия действительно были его единственным шансом устроить свое будущее независимо от родителей. Поэтому тут же пожал плечами:

– Так я же гей. Что с меня взять?

– Ты так и встречаешься со своим парнем? – поинтересовался он.

– Встречаюсь, – буркнул я.

– Знаешь что?.. Как бы там ни было, я рад, что у тебя наладилась личная жизнь. Конечно, родным я об этом говорить не стану, но хорошо, что ты нашел кого-то, кто тебе нравится.

– Он мне не нравится, – сказал я. – То есть… ну как… Мне нравится с ним трахаться. А больше я про него толком ничего и не знаю.

Мэйсон вытаращился на меня.

– Что?

– Ничего… – я глянул на него, и почему-то захотелось оправдаться. – Мэй, ну он работает допоздна, в его единственный выходной работаю я, мы видимся всего два раза в неделю – когда нам «встречаться»? Чтобы всякие ухаживания или что там нормальные геи делают, я не знаю. В конце концов, это бы глупо выглядело – нам за ручку надо ходить, что ли? А в кафе его пригласить – у меня средств нет. К тому же, я думаю, ему это кафе за неделю уже поперек глотки стоит.

– Думаешь? Или знаешь?

Я промолчал. Говорить, что меня и самого не привлекала идея появиться где-то в компании Джоуи, я не собирался.

– Но я, со своей стороны, очень рад, что у вас с Келли все идет на лад, – попробовал я перевести разговор.

– Да уж, – покачал головой Мэйсон. – По сравнению с тобой я просто монстр ухаживания. Не только вожу девушку в кино и кафе, но еще с ней и разговариваю. И нам даже интересно вместе.

Я нейтрально улыбнулся.

Я знал, с кем бы мне хотелось разговаривать и завести настоящие отношения, но Мэю свои откровения озвучить ни за что не решился.

– Ладно, герой-любовник, мы дошли, – сказал Мэйсон. – Пойду готовиться к явлению ученика. Тем более что-то мне подсказывает: будь Лернер хоть тысячу раз явным расистом – папа все равно попытался бы закрыть на это глаза… Знаешь, я даже думаю, тут дело не только в университете. Что-то папа чересчур заинтересован в этих занятиях.

– Ну, Лернер-старший может оказать влияние на карьеру твоего отца, – напомнил я.

– Да, наверное, – согласился Мэйсон, и мы распрощались.

Половину дороги до Сан-Патч, растревоженный невольным воспоминанием, я перебирал в памяти все те моменты, когда касался Ричарда. Или он касался меня. Его всегда жесткая хватка на моем запястье или предплечье. То, как он вжимал меня в стену. И как мазал пострадавшую задницу. И как пах потом и сексом, когда я вломился в его комнату. И даже как я держал его голову на своих коленях в парке, а потом он в машине продолжал хвататься за мою руку, а сам дышал в шею, навалившись на плечо…

Даже и не подозревал, что помню все так отчетливо. И что от этих воспоминаний, вплоть до ситуации, когда меня трясло от страха за него, спустя столько времени можно возбудиться. Оказалось, можно.

Поэтому вторую половину пути я усердно думал обо всем подряд, кроме Ричарда. К примеру, вспоминал свои прошлые симпатии. Собственно, таких, на которые стоило обращать внимание, в моей жизни было очень мало. Мэйси, Кид и Ричард здесь, а в старой школе на Дэвидсон-Айвен я благоговел перед близнецами.

Они появились в последний год моей учебы там. Мальчик и девочка, на лицо похожие как две капли, а из-за всегда почему-то мешковатой одежды, на них надетой, и фигурами. Артур и Милена учились в параллельном классе и всегда и всюду ходили вместе. Иногда можно было увидеть, как они ссорятся, но через час-другой парочка опять появлялась на людях, ведя себя так, точно никакой ссоры не случилось. И я тогда, два года назад, никак не мог решить, кто из них мне нравится больше.

Однажды, на спаренной с их классом физкультуре, я увидел обнаженный торс Арчи и, исподтишка его разглядывая, никак не мог перестать мысленно дорисовывать ему женскую грудь, а ниже пояса – совсем другие органы, не те, какими он обладал. При этом то, что имелось у самого Арчи, тоже не желало выходить из головы, и у меня получался какой-то гермафродит, от чего я то возбуждался, то впадал в брезгливость.

Но смелости подойти к близнецам и хотя бы заговорить, попытаться познакомиться поближе и, в конце концов, решить, западаю я на мальчика или на девочку, так и не набрался.

Мэйси нравилась мне как-то ужасно платонически. Я готов был ей поклоняться, но мысль о каком-то плотском обладании ее телом даже не приходила мне в голову. И, наверное, поэтому открытие, что она очень-очень земная девчонка, которая обожает сплетничать и интриговать, так резко и уронило ее в моих глазах.

Зато Кид меня откровенно возбуждал. Особенно его рот с полными яркими губами. И хотя я быстро понял, что Ларсен сноб и у нас не может быть ничего общего, все равно нередко предавался малоприличным фантазиям.

С Лернером, конечно, было сложнее. Ко времени его появления я окончательно определился со своей ориентацией. И хотя прекрасно понимал, какой Дик неприятный тип, это не мешало мне в определенной степени восхищаться тем, как он упрямо колотится в стену, как он ничего не боится, как он вызывающе себя ведет. Я не собирался быть таким, да никогда и не сумел бы. Но то, что он все это мог, вызывало во мне уважение и интерес. Ричард был совершенно не похож на меня и этим притягивал к себе просто как магнитом. Я знал, что получу от этого одни только неприятности, но они-то и манили к себе.

Физическая привлекательность тоже делала свое дело: я хотел Лернера, спорить с очевидным – невероятно глупо. Но становиться одним из тех, с кем он там «трахается, как кролик», мне было противно.

Лучше тихий непритязательный Джоуи и скрытый от всех секс в туалете. Моя тайная половая жизнь, м-да…

Не доходя до дома, я завернул в супермаркет: там сегодня опять должны были поставить на скидки мясные консервы, и я мог разжиться парочкой банок тушеной говядины, даже пятьдесят марок на это взял из отцовских алиментов. К тому же следовало пополнить запасы круп и овощей. Но решился потратить только тридцать. Потому что в заначке у меня лежала последняя сотня, а кроссовки внезапно сделались весьма актуальной проблемой, откладывать которую стало совсем невозможно. Еще раз нарываться на жалость и благотворительность со стороны Лернера мне жутко не хотелось. Приходилось признать: если бы он мне не нравился – вряд ли бы я так болезненно отреагировал на его взгляды и, особенно, записку.

Как-то в этот раз все выходило ужасно сложно. Совсем не так, как я привык. Раньше мои пассии меня не замечали, и меня все устраивало. Сейчас, к сожалению, заметили, и это пугало. Хотя и волновало одновременно. И заставляло совершать не особо свойственные мне поступки.

Когда я вышел за двери супермаркета, начал накрапывать дождь, а небо быстро затянуло тучами. Я прикинул, что если быстро добегу до дома, вытащу сотню и помчусь в комиссионный, то, наверное, успею до того, как дождь хлынет в полную силу. Огорчало только, что дешевле, чем марок за семьдесят, я вряд ли сумею найти подходящую обувь: во-первых, по сезону, во-вторых, по размеру. Все-таки комиссионка – это тебе не обувной магазин, где всякой твари по паре…

Кинув сумки на стол в кухне и решив, что разобрать успею потом, я направился в свою комнату. И замер на пороге. Все мои немногочисленные вещи были вывалены из шкафа и разбросаны по комнате.

– Мама? – тут же крикнул я и ожидаемо не получил ответа.

Устало опустился на стул и уставился на свой перевязанный проволокой кроссовок.

Все. Приехали.

Когда за окном громыхнуло, я пришел в себя – может быть, еще что-то можно изменить? Выбравшись в коридор, схватился за телефон, набрал рабочий номер отца. Он снял трубку где-то на пятом гудке.

– Автолизинг, Дэвид Арчер. Слушаю вас.

– Пап, – с отчаяньем сказал я.

– Дэн! – тон у отца тут же изменился. – Кажется, я просил тебя не звонить мне на работу.

– Пап, извини, у меня экстренный случай. Ты можешь выслушать?

– Ладно, выкладывай, только быстро! – приказал он.

– Пап, мама… ну, в общем, она добралась до остатков твоих денег. И у меня теперь всего двадцать марок в кармане. А кроссовки порвались сегодня окончательно, и…

– Ничем не могу помочь, – оборвал отец и повысил голос. – Надо было лучше прятать. У меня никаких дополнительных денег нет. Вы что там с матерью – думаете, я их печатаю?!

– Пап, не надо дополнительных! – закричал я, пока он не начал орать сам и не повесил трубку. – Можно или в счет следующих алиментов, или я тебе отдам с пенсии за Ричарда! Ну я правда не могу босиком, пап! И в школе смеются…

– Дэн, я только что вернулся из отпуска. Мало того, мы с Беллой на отдыхе весьма потратились. Ты же взрослый человек, ты должен понять. У меня нет средств на ваши капризы.

– Капризы? – неверяще переспросил я.

– Да, капризы, – не терпящим возражений тоном ответил отец. – Я не собираюсь оплачивать запои твоей матери. И искать ее по кабакам – тоже. Забота о ней больше не мое дело. Я ей давно не муж, нас ничего не связывает, у нас нет абсолютно ничего общего, мы совершенно чужие люди. Разбирайтесь сами. И не звони мне больше на работу! – мне в ухо заколотились короткие гудки.

Я зажмурился, все еще держа трубку в ладони, но не помогло – ресницы все равно намокли, и предательские капли потекли по щекам.

Я никак не мог понять и поверить. Отец меня не слышал. Он говорил о матери – о том, что не хочет заботиться о ней, потому что их больше ничего не связывает. А меня как будто вовсе не существовало. Как и моих проблем. Они автоматически отбрасывались и оставались за бортом.

Хорошо, что зеркало перед телефоном мать давно разбила в один из своих приступов буйства. Мне сейчас совершенно не хотелось видеть свое лицо.

Когда-то давно, в детстве, я даже думал, что неродной ребенок. Возможно, меня усыновили – не знаю, зачем. Может быть, кто-то за это заплатил. Только те деньги давно кончились, а чужой ненужный ребенок остался навсегда.

И, конечно, я мечтал, чтобы настоящие мама и папа меня отыскали, забрали и любили по-настоящему, как положено любить своих детей.

Потом, став постарше, я понял, что мои родители вряд ли были способны кого-то усыновить. Скорее всего, мое появление – результат незапланированной беременности и по недоразумению пропущенного срока аборта. Впрочем, быть родным, но нежеланным, ничуть не лучше, чем усыновленным.

Им хорошо и уютно было втроем, а я всегда мешал. Оказался рожден не к месту и не ко времени. К примеру, матери пришлось уйти с хорошего места работы, чтобы заботиться обо мне, а отцу – пойти на должность, которую он терпеть не мог, чтобы нас достойно содержать. Ричард, который всегда мечтал стать адвокатом, в результате поступил в военный колледж, потому что там бесплатное обучение. А не будь на свете меня – родители поднапряглись бы и обеспечили ему оплату университета.

Я не хочу сказать, что со мной плохо обращались. Или что Ричард меня особо обижал. Думаю, не больше, чем остальные старшие братья своих младших. Даже при случае мог вступиться, если видел, что меня гоняют соседские мальчишки. Но только при случае. Чаще всего меня почти не замечали. Все, включая брата, сосредоточенного на своих успехах. Нет, я его не винил – Ричард просто был таким: нацеленным строго вперед и на победу, и не умел отвлекаться. К тому же он был всего лишь братом, пусть и на восемь лет старше. Не он нес за меня ответственность. Но вот родители…

Я вырос с чувством, будто в чем-то виноват. Сам не зная, правда, в чем. Потому что ну не могли же меня не любить просто так? Наверное, было, за что. К тому же перед глазами стоял пример: блестящий Ричард, с которым родители с удовольствием разговаривали, слушали его истории, старались помогать во всем.

Сначала я думал: дело в том, что Ричард их радует отметками, приносимыми из школы. Ведь школа – это очень, очень важно. Поэтому когда пошел в первый класс, то изо всех сил тянулся и старался, пытаясь сделать все от меня зависящее, чтобы родители гордились мною так же, как страшим братом. К сожалению, у меня не оказалось ни его практически фотографической памяти, ни его способности быстро и неординарно мыслить. Само собой, никакой отличной учебы у меня не получилось. Тем более, когда я просил в чем-то помочь, дома от меня то отмахивались, то откладывали на потом, а затем забывали, то скороговоркой объясняли, что я сделал не так, не заботясь, разобрался я или нет. А не такие уж частые «превосходно» не вызывали никакой вменяемой реакции, разве что скупое «Ну вот можешь же!».

И постепенно я перестал лезть из шкуры, благополучно скатившись в «удовлетворительно» и «терпимо», чем еще ниже уронил себя в глазах матери и отца. И чувствовал себя от этого еще более виноватым. В том, что не только не смог, но теперь уже и не хотел добиться их одобрения. А вот симпатии… Об этом я мечтал всегда. И, наверное, детская наивная мечта до сих пор во мне не умерла. Потому и получать по носу раз за разом оказывалось по-прежнему больно.

Я с трудом привык, что мать за последние годы возненавидела меня окончательно и орала в лицо, что я ублюдок, что я угробил ее жизнь, что я нахлебник и последняя тварь, как все мужики. Списал на алкогольный дурман, который ею овладел. Но когда «нас с твоей матерью ничего не связывает, у нас нет ничего общего» говорил мне довольно благополучный отец, честный член общества, не пропойца, это било сильнее, наотмашь. Даже не «никого общего», а «ничего». Вот как.

Пустое место – вот кто я. Пус-то-е мес-то.

За окном стемнело, словно уже наступил вечер. И вдруг полыхнуло – резко и сильно, и тут же дом сотрясся от грома. А через несколько секунд ливанул дождь. Я вернулся в комнату, подошел к окну и облокотился на подоконник, глядя, как заливает стекло вода – по нему текло, точно кто-то наверху открыл кран на полную катушку. Мысли же мои, напротив, шевелились вяло, будто нехотя.

Обычно я отдавал матери по двадцатке в два-три дня, смотря как получалось. Вчера вот, к примеру, не дал, хотя, по идее, должен был: ведь я услышал, как она бесится с похмелья, но отсиделся в кафе. Видимо, сегодня она решила взять сама. Ну и взяла, конечно. В тех случаях, когда матери удавалось отыскать мою заначку, она не оставляла мне ни марки. И раз теперь она отхватила сотню, то вряд ли появится на горизонте раньше, чем истратит все до последнего гроша. Так что ближайшие три дня дома ее можно не ждать. А таскаться по кабакам Сан-Патча – дело гиблое и неблагодарное. К тому же даже если я ее найду, вряд ли сумею отобрать оставшиеся деньги. Мало того, что мать сама вцепится в них, как тигрица, так еще и собутыльники помогут разорвать меня в клочки.

По всему выходило, что завтра я потащусь в школу в драных, подвязанных проволокой кроссовках, да еще по лужам. Я представил, как хлюпаю по грязи и холодной воде, и заранее содрогнулся. А потом еще представил глаза Лернера, и мне стало совсем хреново.

Я отошел от окна, включил светильник, забрался на диван, закутался в свое старенькое одеяло, из-под которого, когда я выпрямлялся в полный рост, у меня торчали ноги, и устроился в дальнем углу, слушая, как за окном беснуется ливень. Даже книжку в руки брать не хотелось. Хотелось просто пожалеть себя, дурака и неудачника. Которого никто не любит и который никому не нужен. Даже себе – и то не очень…

34.

Как я и предполагал, Спайк весь день ходил за мной следом, искательно заглядывая в глаза. Кид был бледен и молчалив, что безмерно удивляло окружающих. На его счастье, Спайк сам сообразил, что лучше держать язык за зубами, пока я не разрешу. А я разрешать не собирался. Во всяком случае, сейчас.

Перед последним уроком я велел Спайку привести в туалет еще и Берна. Как я говорил Киду, убивать надо сразу. Он должен был остаться один, совсем. Только тогда его можно было разворачивать мордой к стенке и брать за задницу. Трахать я его не собирался – для этого прекрасно подходили прилипалы Кида, меня же устраивала роль стороннего наблюдателя с фотоаппаратом.

Но Спайк явился в туалет один, зато с синяком под глазом. Толстый Фред оказался не самым плохим другом. Впрочем, это могло объясняться его недалекостью. Меня мало занимали подробности – я смотрел в окно, где по дорожке рядом с коляской Мэйсона неторопливо шагал Арчер, стараясь не наступать в лужи. Было очевидно, что ехать он никуда не собирался.

Томные стоны Спайка за моей спиной сменились тихим задушенным хрипом, и я оглянулся. Фергюссон держал Кида за волосы, засунув свой хуй тому чуть ли не в горло. Ларсен давился и пытался вырваться. Я лениво удивился, что он даже не пробует укусить своего бывшего приятеля, только бессильно стучит кулаками тому по бедрам. Зрелище было тоскливое и какое-то гнусное.

– Отпусти его, – негромко сказал я Спайку, и Ферюссон удивленно на меня вытаращился. – Отпусти, я сказал. Иначе сейчас сам у него отсасывать будешь.

Спайк разжал пальцы, и Кид бессильно плюхнулся на грязный пол. А я снова подумал, что вдвоем они могли бы со мной справиться. Но у них не хватило духу. Все, на что они были способны – бить в спину.

– Ладно, – я снял с подоконника сумку, закинул на плечо. – Разберетесь тут без меня, кто кому дает. Тошнит меня от вас обоих.

Когда я подъехал к дому Даков, начал накрапывать дождь. Мне снова открыла Эдит, улыбнулась так, что я почти забыл, зачем пришел. Но ничего не сказала, только качнула аккуратно причесанной головкой в сторону комнаты Мэйсона.

Дак сидел за столом, обложившись учебниками. Я поставил сумку на пол, расстегнул, вытащил тетрадь по математике и учебник, предусмотрительно захваченный в школу. Мэйсон удивленно на меня посмотрел.

– Мы же вчера домашнее задание сделали.

– Угу, – я кивнул и бросил тетрадь на стол. – Это ты сделал. Послушай, я в этих функциях ни черта не понимаю. Ну списал я у тебя решение, только не запомнил же ни фига. Ты можешь мне доступно объяснить, как эта срань решается?

– Не могу, – сухо ответил Мэйсон. – Для этого мне нужно с тобой пройти весь учебный материал за прошлый год.

– Бля, – я закрыл глаза и застонал. – Ну что же мне делать-то? Морт обещал завтра проверочную работу устроить.

– Думать, – все так же сухо сказал Мэйсон. – Уравнения ты решать умеешь? Возьми лист и черти оси координат со значением один. Теперь пиши уравнение: игрек равен икс квадрат плюс один. Теперь реши это уравнение для всех значений икс от нуля до десяти… Решил? Теперь отметь на осях точки решения и черти функцию… Ну вот, теперь вспоминай, какая это функция.

Я напряг мозги, глядя на убегающую вверх прямую.

– Возрастающая?

– Да, – кивнул Мэйсон. – Еще?

– Монотонная.

– Так. Еще?

– Непрерывная.

– Вот, не такой уж ты идиот, – удовлетворенно сказал Мэйсон, и я зло взглянул на него. – А прямая как называется?

– Не помню, – мрачно процедил я.

– Асимптота она называется, – ухмыльнулся Дак. – Согласен, сложное слово. Но придется выучить.

– Слушай, умник, – я отодвинул тетрадь и развернулся к нему вместе со стулом. – Кончай выебываться. Я понимаю, тебе приятно хоть в чем-то осознавать свое превосходство. Но я не виноват, что ты сидишь в этом кресле. Тебе бог дал мозги, зато мне он дал деньги. Значит, мы можем взаимовыгодно сотрудничать.

– А не пошел бы ты… – вскипел Дак, но я его оборвал.

– Заткнись. Почему Арчер никуда не поехал? Он же босой практически.

– Твое какое дело? – зло ответил Мэйсон и отвернулся. – Облагодетельствовать его решил? Дэну на хрен не нужны твои благодеяния.

– Я, кажется, спросил, – я положил ладонь на его пальцы и сильно сжал. – Почему. Арчер. Не поехал. Или ты мне сейчас ответишь, или я сломаю тебе пару пальцев. Ну?

– Пусти, урод, – Мэйсон дернул рукой, и я отпустил его. – Потому что там справок нужно собрать миллион, чтобы получить вшивую тряпку. У Дэна есть время бегать по всяким конторам? В отличие от тебя, он работает еще.

– Так, – озадаченно сказал я. – Черт, действительно, я не знал. Я сейчас вернусь, и ты мне еще про функции объяснишь. Кажется, у вас там в холле телефон? Мне нужно позвонить.

За окном уже вовсю поливало. Я закрыл за собой дверь в комнату, где сквозь зубы ругался Дак, подошел к столику с телефоном.

– Дом Лернеров, – привычный глуховатый голос Тэда как-то сразу вернул меня в деловое русло, и я перестал психовать из-за упрямого черномазого ублюдка, из которого только силком можно было вытянуть несколько слов правды.

– Тэд, это я. Я тут занимаюсь.

– Хорошее дело, – короткий смешок. – Надеюсь, уроками.

– Математикой, – вздохнул я и перешел к делу. – Тэд, ты помнишь того парня, который тебе тогда позвонил? Ну, когда меня избили?

– Помню, – озадаченно ответил Тэд. – А в чем дело?

Я торопливо обрисовал ситуацию, невольно прислушиваясь к нарастающему грохоту за окном. Было так темно, словно вот-вот должна была наступить ночь.

– Съездишь? Он со мной почти одного роста, только более тощий.

– Дик, – помолчав, спросил Тэд, – неужели тебя начало заботить что-то еще, кроме личных удовольствий?

– Да видеть не могу его драные кроссовки, – буркнул я. – И потом, я ему обязан.

В тот момент, когда я положил трубку, за окном невыносимо ярко сверкнуло, тут же оглушительно грохнуло, свет в холле мигнул и погас.

– Ничего себе, – услышал я негромкий мелодичный голос со стороны лестницы и замер. – Вот это гроза. Наверное, последняя в этом году.

Эдит спускалась по лестнице, ведущей на второй этаж. Если бы не всплески молний за окном – я ни за что бы ее не увидел. Процокали каблучки, и она остановилась передо мной. Так близко, что я чувствовал идущее от нее тепло.

– Когда я училась в школе, – тихо сказала Эдит, – мы обожали вечеринки без света. В темноте все проще, правда?

Это не могло быть не чем иным, кроме как приглашением. Позволением перейти условные границы.

Я шагнул вперед, вжимая Эдит спиной в деревянные панели стены, обнимая ладонями узкое лицо, разыскивая приоткрытые полные губы. Ее руки скользнули мне за пояс брюк, затем поднялись вверх, под джемпер, прошлись вдоль позвоночника, заставив застонать от острого спазма возбуждения. Я мог бы кончить от одних этих прикосновений – хищных и нежных одновременно, – но каким-то чудом держался. Она пропустила мой язык к себе в рот, слегка прикусив его острыми зубами, затем нежно приласкала своим – горячим и влажным, и за это я готов был сдохнуть прямо тут, у ее ног.

Эдит отстранилась, в свете очередной молнии диковато сверкнули белки глаз.

– Не торопись, малыш…

В ее голосе было обещание всего на свете, и я сполз на пол, обнимая ее колени. Целуя их, поднимаясь губами выше по гладкой горячей коже, мечтая и молясь только, чтобы на чертовой подстанции не починили этот чертов генератор или что там у них выбило той сумасшедшей молнией.

Запах возбуждения мешался с ароматом ее духов, пальцы Эдит ласкали мой затылок, а я прижимался там, где под платьем угадывался плоский лобок, чувствуя сквозь тонкую ткань упругое кружево белья. Гладил ладонями бедра сбоку, сзади, задирая подол, цепляясь за резинку ее трусиков, стягивая их ниже, к коленям, чтобы, наконец, дотянуться языком туда, в самое нежное, в самое сладкое.

Эдит гортанно рассмеялась и, взяв меня за плечи, неожиданно оттолкнула – так, что я потерял равновесие и едва не упал.

– Не здесь, – ее шепот был хриплым от возбуждения, а я так и вообще говорить не мог, только дышал загнанной лошадью. – Здесь нельзя, мальчик. В этом доме не нарушают принятых правил.

– А где? – выдавил я, борясь с диким желанием снова прижать Эдит к стене и трахать ее языком, пальцами, членом, пока она не кончит в моих руках. Или пока я не загнусь от восторга. – Где, Эдит?

– Потом, – она гибко наклонилась ко мне, приподняла мое лицо за подбородок, на мгновение прижалась к губам. – Есть много подходящих мест, малыш. Я выберу сама.

Она успела исчезнуть до того, как я встал – только тихо проскрипели ступени на лестнице. И почти сразу зажегся свет.

Я постоял минуту, приходя в себя. Поглядел в зеркало напротив – мое отражение было красным, расхристанным и растерянным.