Текст книги "Сумерки (СИ)"

Автор книги: Корсар_2

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 67 страниц)

Так что дальше думать о Лернере, его знаниях, безнадежной войне со школьными правилами, которую он теперь решил вести так своеобразно, и о том, с какой стати он мне подмигнул, мне стало некогда.

Всю физику, посвященную волнам и колебаниям, я волновался от взглядов, которыми жгла мое плечо и щеку Мари Льеж, и колебался, каким образом мне подкатить к Лернеру с вопросом Мэйсона. Так что, по большому счету, очень совпал с темой. Жаль, мистер Бонна не оценил. Вернее, оценил только на «терпимо». Впрочем, большего он от меня и не ждал.

На обществознании я так ничего и не придумал. Только еще больше изнервничался, то и дело ожидая глупой записки от Мари.

И в конце концов решил спросить Лернера в лоб.

Удобный случай представился на патриотическом воспитании, когда капитан Маррано выдернул из строя Рысь и заставлял его тянуть носок, маршируя точно в такт команде. Я стоял во втором ряду замыкающим, Лернер – рядом со мной. И я спросил – шепотом, чтобы не услышали из шеренги впереди.

– Ричард?

По-моему, он удивился. Головы не повернул, но покосился в мою сторону.

– Тут такое дело… Если тебе нужна помощь с учебой, мой друг, Мэйсон Дак, согласен тебя подтянуть… по некоторым предметам, – тут же добавил я, вспомнив, что миссис Чедвик сегодня с легкостью поставила Лернеру высший балл.

– Твой друг? Это, что ли, который черномазый?

– Да, – ответил я и напрягся. – Он очень хорошо учится.

– Вот пусть и учится себе дальше. И отъебись уже от меня, понял?

Что ж, я, конечно, понял. И остаток урока смотрел строго перед собой. Впрочем, глупо было надеяться на иное. Но попробовать я был должен.

После уроков Лернер поплелся к душевым на отработку, а я – к выходу. Углядев, что во дворе Мэйсон болтает с Келли, я малодушно спрятался за широкую спину Джейка и таким манером добрался до школьного автобуса незамеченным.

Все равно порадовать Мэйсона мне было нечем, а нарушать их тет-а-тет совершенно не хотелось. Потому что Келли опять съежится и уйдет. А поговорить по душам им не помешает.

Общественная районная касса Сан-Патча оставила меня практически без гроша, когда я заплатил за коммунальные услуги: оказывается, тарифы опять поднялись. Из этого следовало, что ближайшие три дня питаться нам с матерью придется чем попало. Пересчитав и так, и эдак жалкие тридцать пять марок, я завернул в супермаркет, купил килограмм крупы, две пачки пасты, хлеб, литр молока и еще очень удачно углядел банку мясных консервов, стоящую на скидках.

Заходя в дом, услышал, как звонит телефон.

– Мам! – крикнул я. – Возьми трубку!

Тишина.

Телефон все надрывался, и я, бросив пакеты в кухне, подошел сам.

– Алло?

– Дэн? – глуховатый голос отца. – С утра не могу дозвониться. Где вы бродите?

– Вообще-то, я по утрам в школе, а мама, видимо, куда-то ушла.

– Ладно, неважно. Передай матери, что я задержу немного алименты – мы с Беллой завтра уезжаем отдохнуть на неделю. Как вернусь – сразу завезу. Пока.

– Пап! – крикнул я, но он уже положил трубку.

Вот тебе и все. Значит, через три дня ждать мне тоже нечего.

Я отварил себе пасту и пообедал, запивая холодным молоком. А потом направился учить математику.

Мать вернулась, когда уже стемнело. Я услышал, как хлопнула дверь, а потом почти сразу заорал телевизор. Значит, опять навеселе. Почему-то у всех пьяных людей что-то случается со слухом, поэтому они начинают прибавлять громкость.

Я осторожно заглянул в ее комнату. Мать сидела на диване, уставившись в какой-то сериал, по очереди закрывая то один глаз, то второй.

– Мам? – осторожно позвал я.

Она повернула голову в мою сторону. Волосы у нее были взлохмачены, платье сидело криво.

– Мам, отец передал, что алименты задержит, привезет деньги только на следующей неделе.

Она смотрела на меня ничего не выражающим взглядом, и я понял, что она гораздо пьянее, чем мне показалось сначала. Но я все-таки решил попытаться.

– Мам, ты же завтра получаешь пособие, да? Не могла бы ты одолжить мне марок пятьдесят? Мои кроссовки…

– Что? – спросила она без тени мысли в глазах.

На экране кто-то за кем-то гнался и душераздирающе орал:

– Энрике! Энрике! Подожди!

– Мне нужно пятьдесят марок, – повторил я. – А тебе завтра выплатят пособие…

– Пятьдесят марок? – переспросила она. – Из моего пособия? – вдруг ее лицо приобрело осмысленное выражение, она зло прищурилась и, ухватившись за спинку, поднялась с дивана. – Отдать тебе мое пособие?!

– Не все, мам, только пятьдесят марок, – заторопился я. – Я верну, когда папа привезет алименты. Просто мои кроссовки…

– Ах ты, щенок! – она сделала шаг ко мне, споткнулась и крепко вцепилась пальцами в мое плечо. – Ах ты, неблагодарная скотина! – она размахнулась и ударила меня по лицу. Я, никак не ожидавший этого, пошатнулся. Боль обожгла щеку и висок. – Мало тебе того, что ты имеешь с папаши, и пенсию за Дика всю бы себе в карман клал, если бы я свою долю не требовала, так ты теперь еще и до моих денег добрался? – она со звоном влепила мне по другой щеке. – Сволочь! Дрянь подколодная! Да зачем я тебя только на свет родила, ирода проклятого?

Она размахнулась в третий раз, но я не стал ждать, вывернулся из ее пальцев, так что она, потеряв равновесие, едва не упала, демонстративно плюнул и пошел к выходу.

– Не бросай меня, Энрике! – страстно умолял экран.

Мать визжала вдогонку, что все мужики гады и используют женщин, как тряпку, что мой отец тоже был таким, что я – ее проклятье, которое не дает ей нормально жить. Потом там что-то загремело, зазвенело, мать принялась ругаться последними словами, а я накинул куртку и захлопнул за собой дверь.

Ночной Сан-Патч – не для слабонервных и неподготовленных жителей более приличных кварталов. Тут никогда не знаешь, на что или кого наткнешься в следующей подворотне: на остывающий труп или совокупляющуюся парочку, а то и на то, и на другое вместе. Фонарей у нас отродясь три штуки на район, а полицейские всегда предпочитали следить за порядком там, где светлее.

Если Маллет-Рей – район-спутник столицы, а Сан-Патч – аппендикс этого спутника, то, понятное дело, большинство грязи, не выплеснувшейся нигде в ином месте, оседает именно здесь.

Поэтому болтаться по темным улицам и нарываться я не стал – не дурак, а поплелся на работу. Небось пустят же, хоть и без гроша в кармане…

Пустили. Магда устроила меня в уголке кухни, сунула кусок пирога: «Ешь, вон худющий какой», а Джоуи даже пива принес. Вообще-то я не пью, но тут неудобно было отказываться. К тому же они оба ко мне скоро присоединились.

Мистер Балларет в такое время в кафе уже не показывался, и шеф-повар тоже только что ушел. До конца смены оставалось отработать совсем чуть-чуть, и Магда побежит к мужу и детям, а Джоуи… тут я понял, что понятия не имею, как живет Джоуи. Магда походя часто делилась подробностями своей жизни. А Джоуи мог рассуждать на любые темы, кроме личных. Странно, правда? И еще более странно, что я это только сейчас заметил. За полгода как-то даже в голову не пришло. Впрочем, встречались мы только на выходных, и особого времени для того, чтобы точить лясы, у нас не бывало.

Оказалось, что в будни к одиннадцати вечера кафе уже пустеет. За столиками остались только молодая пара, миловавшаяся в углу, да двое мужчин, яростно обсуждавших что-то за бутылкой. Поэтому мы славно поболтали втроем, хотя то Магда, то Джоуи по очереди выскакивали в зал – посмотреть, не нужно ли чего посетителям.

Наконец и последние клиенты удалились. Магда протерла столики, попрощалась и побежала домой, а мы с Джоуи убрали следы наших посиделок и вымыли посуду.

Честно говоря, у меня в голове уже порядком шумело. Зато на душе стало легче. Понятно теперь, почему мать так любит закладывать: любые проблемы сразу кажутся несерьезными.

Кроме того, дал о себе знать мочевой пузырь, и я, кивнув Джоуи, направился в туалет. Он поймет – пиво все-таки… Отлив и сполоснув конец, я как раз собирался отправить его назад в трусы, когда меня внезапно схватили за руки, и голос Джоуи в самое ухо сказал:

– Подожди!

Он развернул меня лицом к себе и заткнул рот поцелуем. У него были мягкие, почти нежные губы – как у девчонки.

Опьянение повлияло на мою реакцию не лучшим образом, к тому же поначалу я просто обалдел, потому покорно смотрел, как Джоуи расстегивает мою рубашку, целует грудь и спускается ниже. Только когда его пальцы добрались до моего так и не спрятанного в трусы члена, а мурашки, все это время разбегавшиеся по телу, резко устремились в пах, я отмер, ухватил его за запястье и тихо выдохнул:

– Что ты делаешь?

– Собираюсь тебе отсосать, Дэн, – сообщил Джоуи, глядя на меня. – И, судя по всему, ты нисколько не против, – другой рукой он поглаживал мое красноречиво набухшее достоинство.

Отпираться было глупо. И я, завороженно глядя в блестящие карие глаза, отпустил его запястье и кивнул.

Когда мягкие губы осторожно вобрали головку, я еле удержался, чтобы не ухватиться за светло-рыжие волосы, но потом нащупал позади себя раковину и вцепился в нее. Проворный мокрый язык пробежался вокруг напряженной плоти, полизал снизу, уделил внимание уздечке и щелочке, а я все это время пялился на голову Джоуи сверху и старательно думал о том, какие, наверное, у него жесткие волосы – как проволока. И боялся позволить себе подумать о чем-нибудь еще. Но когда он забрал мой член в рот глубже, думать стало вообще ни о чем невозможно, я непроизвольно откинулся назад, крепче сжал раковину, стиснул зубы и отдался ритму умелого рта и желаниям тела…

Я едва успел прийти в себя и отдышаться, а Джоуи уже поднялся с колен и прижался ко мне.

– Ты такой тихий, – шепнул он мне и лизнул раковину уха. – Мне нравится, – а потом отцепил одну из моих рук и положил на свой налитой ствол, который когда-то успел вытащить.

Я дрочил ему и во все глаза смотрел, как он, зажмурившись, сладостно стонет и ласкает свои яйца. От этого зрелища в животе у меня что-то предвкушающее сжималось, хотя я совсем недавно спустил и удовлетворенный член не подавал признаков жизни. Но даже просто смотреть, как кончает другой парень, оказалось прикольно.

Правда, мы немного забрызгали пол, раковину и даже зеркало, но Джоуи сказал – ерунда, мало ли кто из посетителей что творил в туалете, тут это не редкость, и утром все помоют.

Потом мы заправлялись, а я все поглядывал на Джоуи и, наконец, решился спросить – наверное, по-прежнему был пьян:

– Слушай, а что бы ты сделал, если бы я тебя оттолкнул?

– Не оттолкнул бы, – усмехнулся он. – Я давно за тобой наблюдаю.

– И что? – насторожился я. – Так заметно?

– Не очень, – признался Джоуи, – но своего всегда можно узнать. Когда ты смотришь на красивую девушку – у тебя лицо обыкновенное. А когда на парня – в глазах что-то светится такое… ну, наше. Не могу объяснить.

Я смущенно хмыкнул и подумал, что надо лучше следить за лицом. Мало ли, кто в нем еще что сможет увидеть.

– Но ты постоянно такой настороженный, и я понял, что опыта у тебя нет и ты боишься попробовать, верно?

Я неопределенно пожал плечами. Не то чтобы боялся – просто не знал, где и с кем это можно сделать.

– Я долго ждал, чтобы мы с тобой остались наедине, и ты был бы расслаблен. Сегодня наконец все совпало – и я рискнул, – Джоуи улыбнулся так, точно одержал победу.

Как добирался домой, я запомнил смутно.

В мозгах все мешалось и плыло. Внизу живота царила удивительная легкость, точно теперь, когда мне отсосали, я мог бы даже полететь. И ненормальная глупая ухмылка все время лезла на лицо…

Но боже мой, как же мне плохо было утром!

Я бы даже в школу не пошел, если бы мне не претила перспектива разговаривать с матерью.

Поэтому, вдосталь наобнимавшись с унитазом, я собрал себя в кучу, ухватил сумку, натянул драные кроссовки и поплелся к автобусу, с ужасом думая, что если остальные уроки еще как-нибудь переживу, то на физкультуре сдохну точно. Или получу порцию розог за отлынивание.

К счастью, выяснилось, что физкультуры у нас не будет. И за это радостное известие я, откровенно говоря, был готов расцеловать Лернера. Ну, фигурально выражаясь.

16.

Отец оказался дома, что немедленно испортило мне настроение: обычно я видел его в выходные, и то не очень часто. «Бизнес и политика лишают меня радости общения с семьей», – любил говорить он, но я-то прекрасно знал, что это все хуйня. Ничто не доставляло отцу такого кайфа, как сожрать какую-нибудь фирму или втоптать в паркет какую-нибудь «неправильную» партию. Партии попадались, правда, реже.

Нет, он любил меня и, наверное, маму, только любовь это была какая-то – на мой, разумеется, взгляд – неправильная. Во всяком случае, когда я был маленький, готов был отдать всю свою игровую комнату за возможность провести с родителями два дня подряд. Но вместо папы и мамы у меня имелись две няньки и один гувернер. Ну и все что я пожелаю заодно. Желал я много, только радости от очередной полученной игрушки хватало ненадолго.

Хорошо, что кроме нянек и мистера Линдса у меня еще был Тэдди. И Люк, который не брезговал гонять со мной мяч или наперегонки плавать в бассейне.

С того времени мало что изменилось, только теперь я вряд ли променял бы свой байк на пару часов в компании отца.

Тем не менее, он был дома и, увидев меня, предложил пройти к нему в кабинет. Такое начало настораживало, и я тут же заподозрил, что директор успел нажаловаться на мои выходки. Но сердитым отец вроде бы не выглядел, и я расслабился. Даже позволил себе закурить, используя вместо пепельницы чернильный прибор на отцовском столе.

Отец поморщился, но ничего не сказал. Сел в кресло, задумчиво постучал авторучкой по полировке и неожиданно осведомился:

– Как дела в школе?

Я пожал плечами и сделал скучающее лицо. Было бы странно, стань я в одночасье круглым отличником. Думаю, отец и сам это прекрасно понимал. Во всяком случае, он кивнул и продолжил:

– У вас там учится парень – инвалид. Отличник и вообще головастый такой. Мне бы хотелось, чтобы ты с ним позанимался по тем предметам, которые вызывают у тебя наибольшие затруднения.

Я даже дымом поперхнулся и долго кашлял, пытаясь прийти в себя. Вытерев слезы, я не глядя ткнул сигарету в мраморное основание чернильницы.

– Отец, ты что? Он же черномазый. Ты хочешь, чтобы я общался со всяким отребьем?

– Я знаю, – отец снова поморщился. – Его отец – один из наших подрядчиков. Так, мелочь, ничего особенного. Поверь, мне тоже не доставляет удовольствия общаться со всякой цветной швалью. Но Государь, – тут он понял глаза к портрету Его Величества, висевшему на стене, – Государь недавно мягко укорил нас за пренебрежение этой частью населения страны. Их голосами пользуется оппозиция, а будущей весной выборы в Парламент. Так что мы должны проявить определенную толерантность, чтобы все эти газетенки, имеющие наглость заявлять о дискриминации, заткнули рты. Я не заставляю тебя дружить с этим мальчиком всерьез. Но ваши добрые отношения могли бы стать неплохим доказательством того, что мы воспитываем подрастающее поколение нравственным и терпимым.

– Ты не в Парламенте на трибуне, – буркнул я и снова полез за сигаретой. – Не нужно мне читать лекции. Почему бы тебе не взять на полное обеспечение какой-нибудь приютский дом для цветных?

– Это будет выглядеть слишком нарочито, – вздохнул отец. – Демонстративно, я бы сказал.

Я щелкнул зажигалкой и задумался. По большому счету, на политические игры папеньки мне было насрать здоровенную кучу. Но с этого дела я мог поиметь определенные дивиденды.

– Я не хочу учиться в «Маллет-Рей», – это я сказал на всякий случай, зная, что тут мне точно ничего не обломится.

– С этим придется смириться, – отец развел руками. – Ты же не хочешь в тот интернат. Но если ты станешь упрямиться – мне действительно придется задуматься о попечительском фонде какого-нибудь приюта.

– Военный колледж? – осторожно поинтересовался я. – Мне больше по душе гражданские специальности.

– Для этого тебе придется закончить школу хотя бы на «терпимо», – отец мило улыбнулся, и я закусил губу – хрен он поддастся на мой шантаж. – Но если ты будешь заниматься с этим… как его… у тебя наверняка будет шанс поступить хоть куда-нибудь.

– Его зовут Мэйсон Дак, – мрачно ответил я. – И он черный, как твои парламентские костюмы. Почему меня должны волновать проблемы твоей партии, если я с этого ничего не получу?

– А что ты хочешь? – тут же отреагировал отец. – Ты только скажи, сынок. И я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Кредитку, – раз уже мне не светило избавиться от школы, то хотя бы от унизительной необходимости просить у матери деньги я избавиться мог точно. – Надоело клянчить.

– Дебет-карту, – отец снова улыбнулся и открыл ящик стола. – Тысяча марок в неделю тебя устроит?

Это было больше, чем я рассчитывал. Но, получается, отец заранее знал, что именно я попрошу, раз подготовился и заказал в банке карточку. Впрочем, а что еще я мог попросить? По идее, у меня имелось все, кроме свободы.

Кредитку мы с Куртом использовали по назначению в тот же вечер. А потом на байках загнали в тупик какого-то цветного, рискнувшего пройти мимо «БиБи» в неподходящее время. Я немножко подавил его колесом к стене, послушал жалкий скулеж о пощаде, а потом плюнул в его круглую косоглазую рожу. Пожалуй, мулатов я не любил еще больше, чем черных. Отец всегда говорил, что белых женщин, дающих цветным, нужно стерилизовать. И тут я с ним был абсолютно согласен.

В школу я приехал чуть раньше, чем обычно. Имелись у меня подозрения, что после первого урока мне будет не до разговоров с Арчером об успеваемости. Идея сидеть за одним столом с черным мне все так же не нравилась, но тысяча марок в неделю и перспектива избавиться от военного колледжа после школы перевесили.

Правое крыло первого этажа было закрыто, недоумевающие школьники толпились у дверей раздевалки. Я ухмыльнулся и направился на третий этаж, где у нас по расписанию значилась математика.

Арчер торчал у окна, поставив на подоконник сумку и копаясь в ней. Я подошел сзади, заглянул во внутренности его потертого школьного монстра, аккуратно зашитого там, где расходились швы, и негромко позвал:

– Эй.

Арчер дернулся и чуть не попал мне затылком по носу, я еле-еле успел отскочить на шаг.

– Совсем псих? – я посмотрел в его круглые глаза и усмехнулся. – Или опасаешься тех, кто сзади подходит?

– Что надо? – буркнул Арчер и стащил сумку с подоконника.

Я выпятил нижнюю губу, почесал между бровями, дернул себя за ухо и решил сразу приступить к главному.

– В общем, я согласен.

– На что?

– Как – на что? – удивился я. – Заниматься с твоим черно… эээ… в общем, c твоим приятелем. Я тут вчера подумал и решил, что нужно хотя бы до «терпимо» добраться, чтобы предки и учителя не доебывались.

Арчер смотрел на меня так удивленно, словно я ему предложил поехать охотиться на крокодилов. А потом завертел головой, пытаясь отыскать в толпе своего черного. Но тот или был уже в своем классе, или еще не добрался до этажа. Тут как раз задребезжал звонок, и я, бросив Арчеру: «Потом договорим», – развернулся и пошел на урок.

Естественно, Морт начал с разборок. Снова вызвал меня к доске, поставил перед классом и сунул руки в карманы брюк. По-моему, они у него здорово чесались как следует мне вмазать.

– Итак, Лернер, ваш вчерашний наряд опять закончился неудачей. Причем неудачей для всей школы – сегодня занятия по физкультуре отменяются, раздевалки и душевые закрыты на проветривание и обеззараживание.

По классу пронесся тихий и почти радостный стон. Я тоже сунул большие пальцы в карманы брюк и пожал плечами.

– Я очень старался, мистер Морт. Но у меня нет опыта мытья душевых.

Директор даже не старался скрыть свою злость. Лицо его покраснело, голос упал почти до шепота.

– Настолько нет опыта, Лернер, что вы не додумались прочитать, сколько хлорного раствора нужно налить в ведро, и вылили на пол всю десятилитровую канистру?

– Во дает! – сказал кто-то, и директор резко развернулся к партам. Снова повисла тишина.

– Я думал, там уже все разведено, – я бы улыбнулся, если бы не опасался довести директора до сердечного приступа. – Мне и в голову не пришло, что там концентрат.

– Не прикидывайтесь идиотом, Лернер! – рявкнул директор, обретая более естественный цвет лица. – Вы намеренно устроили эту диверсию! Точно так же, как в понедельник устроили диверсию с кипятком! Но здесь не «Элденхауз» и не «Пайстон»! В нашей школе намного более справедливые порядки, чем в тех привилегированных заведениях, откуда вас вышибли за непристойное поведение! И вот что я вам скажу, Лернер: за каждую выходку вы будете получать на пять ударов больше, чем в предыдущий раз! Если я не ошибаюсь, на прошлой неделе вам было назначено тридцать ударов. Вы хвастались, будто запомнили дорогу в комнату наказаний? Ну так отправляйтесь туда и сообщите Оливеру и Гюнтеру, что вам назначено тридцать пять ударов розгами! За обе ваши диверсии! А после экзекуции извольте вернуться на урок!

Мне очень хотелось послать Морта на хуй. Или еще дальше. Но он уже тянулся к кнопке, а я вряд ли бы справился с двумя мордоворотами. Одно дело драться на улице, и совсем другое – иметь спецподготовку. Мордовороты в армии явно не при кухне ошивались, хватка у них была профессиональная.

Я, конечно, знал, что меня накажут. Еще вчера знал, напустив в душевых горячего пара и опрокидывая ногой канистру с хлоркой. Курт бы сказал мне: не нарывайся. Майкл хлопнул бы по плечу и объяснил, что система способна сожрать любого одиночку. Только мне было плевать. Я не мог позволить им сделать из меня послушного мальчика вроде того же Ларсена. Даже если расплачиваться приходилось собственной задницей.

Поэтому я молча вышел из класса, хлопнув дверью так, что мне на голову посыпалась штукатурка.

Мамочка моя, тридцать пять ударов! Я представил себе свистящий звук опускающейся розги, и у меня ослабли колени. Я не думал вчера, что Морт назначит так много. И даже лекарство из дома захватил – сразу намазать зад, чтобы не болел.

Страшно было до комка в горле, никогда я так не боялся. Но не пойти в пыточную означало получить еще больше, уже за неповиновение. Как он там сказал? Плюс пять ударов за каждую выходку? Может, сбежать нахрен, пока не поздно? Я же сдохну там у них, в этой комнате для наказаний… Что угодно – хоть военный интернат, только не розги…

Я все же дошел до пыточной, толкнул дверь, посмотрел на две изумленные физиономии, откашлялся. Можно было и соврать, только толку от этого никакого не будет – наверняка директор в перерыв проверит, сколько мне отсыпали.

– Ты зачем тут? – один из мордоворотов отложил газету и встал. – Заблудился, что ли?

– Директор сказал: тридцать пять ударов, – я изо всех сил старался держаться так, чтобы они даже не догадались о моем ужасе. – Так что вперед, инквизиторы. Мне еще надо успеть на урок вернуться.

– Псих, – сказал второй мордоворот и тоже встал. – Или мазохист. Ты, случаем, не кончаешь от порки, нет? Иди сюда, снимай штаны и ложись.

– А, так это из-за тебя уроки по физкультуре отменили? – догадался первый. – Ну ты вредитель вообще. Где таких выращивают, а?

– В Сан-Корико, – ответил я и обреченно пошел к столу, на ходу расстегивая брюки.

17.

Все-таки Лернер – псих. Определенно.

То есть я, разумеется, был счастлив, что физкультуру отменили. Но чего он добился? И чего добивался в принципе? Зал и раздевалки приведут в порядок, и с завтрашнего дня уроки там начнутся снова. А вот Ричард будет получать за малейшую провинность по самому полному тарифу – директор его и так не жаловал, а теперь просто терпеть не может. Вон как зол – даже Зои досталось: она совершила какую-то незначительную ошибку у доски, а Морт язвительно перед всеми отчитал ее, красную как рак, и размашисто внес в журнал «хорошо», а не «отлично».

Когда Лернер вернулся в класс, директор насмешливо сообщил, что поскольку сейчас ему явно лучше стоять, чем сидеть, пусть и поторчит у доски – посмотрит, как отвечают другие, может, что-нибудь да запомнит. Там до конца урока Лернер и простоял – правда, до конца-то уже оставалось минут пятнадцать: руки в карманы, на морде – совершеннейшее равнодушие, только что не зевал. Безумно хотелось подойти к нему, взять за отвороты кожаной жилетки и поинтересоваться: «Ну а дальше-то что, позер?».

Я кинул нечаянный взгляд на Мари, заметил, с каким задумчивым интересом она пялится на Лернера, и невольно подумал: фиг знает, может, я ошибся? Может, Ричарду действительно по кайфу все эти наказания, поэтому если его свести с Мари – его бравада пойдет на убыль?

Я представил, как полностью удовлетворенный Лернер сидит на попе ровно и вот так же мечтательно смотрит вдаль, и на секунду мне даже почему-то стало не по себе. Но потом Мари повернула голову, и я поспешно уткнулся в тетрадь.

Когда на перемене я проходил мимо туалета, меня внезапно схватили за руку и затащили внутрь. Я так растерялся, что даже пикнуть не успел, а через секунду оказался запертым в одной кабинке с Лернером.

– Ты чего? – просипел я удивленно, глядя, как он расстегивает молнию на штанах. – Совсем сбрендил? Сам уже поссать не можешь?

Почему-то мысль, что он сейчас предложит ему отсосать, пришла мне в голову только потом; я дернулся и набычился, готовясь рваться к выходу.

– Не ори, – велел Лернер, всунул мне в руку какой-то тюбик и повернулся спиной. – Сил уже нет терпеть. Намажь, а? Я ж не вижу, чего там. Сам попробовал – как-то не очень помогло… – он стащил с себя штаны вместе с трусами, и моему взгляду открылась его истерзанная задница.

– Е-мое, – вырвалось у меня, пока я глядел на свежие кровавые и старые сине-фиолетовые ссадины и синяки.

Очень похоже на картину психованного абстракциониста.

– Не твое, – буркнул Лернер, упершийся лбом в стенку, – и радуйся.

Ну да, пожалуй, тому, что это не моя задница, не худо было и порадоваться.

– Ты мазать собираешься? Или только пялиться? – глухо поинтересовался Лернер.

Я вздохнул и открутил колпачок на тюбике. И пока тщательно размазывал жирную субстанцию по воспалениям на ягодицах и ногах, до меня дошло: а вообще, почему я-то этим должен заниматься? Я ему кто – друг? Товарищ? Да мы даже не приятели, черт возьми!.. Правда, теперь уже возмущаться было как-то совсем нелепо. Следовало сразу отсюда сматываться.

Пальцы мягко холодило мазью и жгло горячей кожей. Удивительно, какая она все-таки была нежная и мягкая – кожа Ричарда Лернера. Словно ее создали для того, чтобы трогать руками. А никак не сечь розгами. Изверги.

– Все, – сказал я.

Подождал, пока он натянет штаны и повернется, вручил тюбик.

– У нас девочка одна в классе увлекается садомазо. Порекомендовать тебя в ее группу?

– Отъебись, – сказал Лернер.

– Это вместо «спасибо», – догадался я.

– Я просил тебя помочь с мазью, а не болтать всякую чушь.

– Почему же чушь? Судя по твоим постоянным прогулкам в пыточную…

– Отъебись, сказал же, – Лернер привалился к стене, застегивая штаны, и я наконец-то понял, насколько ему хреново. Гораздо хуже, чем утром было мне. Лицо покрылось испариной, а губы при ближайшем рассмотрении оказались искусаны в кровь.

– Эй, – тихо предложил я, – может, тебе того… в медпункт и домой?

– Да отвали ты! Тоже мне, доброжелатель! – Лернер оторвался от стены, откинул защелку замка и, пнув дверь ногой, вышел.

М-да уж, поговорили…

На химии мисс Смитфул сообщила, что сегодняшняя отработка Лернера будет проходить в ее кабинете, раз уж душевые нынче недоступны. Ричард криво ухмыльнулся, но промолчал.

На лабораторной он откровенно смотрел в потолок, иногда что-то рисовал на листке. А я всю дорогу думал: как же он вообще сидит? На том, что я видел, сидеть в принципе было невозможно.

На родном языке на мою парту упала новая записка: «Может быть, ты насчет Лернера был и прав. Как смотришь на тройничок?». На тройничок я смотрел так, что демонстративно повернулся к Мари всем корпусом, разодрал у нее на глазах записку, а мелкие клочки бросил на пол. За что мистер Драм немедленно вызвал меня к доске разбирать какое-то длиннющее предложение с кучей запятых. Никогда не понимал, зачем нужны такие длинные? Что, точку жалко поставить, что ли? Много коротких и ясных предложений ничуть не хуже, чем мало непонятных длинных.

В общем, свое «терпимо» я отработал, конечно. Но мистер Драм вздохнул и посоветовал мне больше внимания уделять языку – все-таки я на нем говорю и пишу. Я покивал и пошел за парту.

А на перемене очень своевременно встретил Мэйсона. Он ехал откуда-то со стороны учительской.

– Мэй! – обрадовался я. – Привет. Я поговорил с Лернером.

– И? – тут же остановился он.

– Он согласен заниматься. Можно даже сегодня начать.

Правда, Лернер ничего не говорил насчет сроков, но ведь, наверное, чем быстрее – тем лучше?

– Сегодня? – Мэйсон быстро что-то прикинул. – Хорошо. Только у нас на сегодня уроки уже закончились в связи с диверсией в спортивном зале. И за мной сейчас приедет отец. Отменить я уже ничего не могу. Ты проводишь Лернера до моего дома?

Я мысленно скривился, но вслух сказал:

– Не вопрос.

– Отлично, – он сдернул перчатку, пожал мне руку, и мы разошлись.

Блин, что-то я как в няньки к этому Лернеру записался, честное слово.

Уже через пару минут, заходя в класс, я сообразил, что мое согласие проводить Ричарда автоматически означало, что мне придется ждать окончания его отработки. Вот радость-то неимоверная…

Одно хорошо – на биологии Лернер сидел смирно и не выступал. Видимо, решил, что на сегодня ему побоев хватит. Зато Джейк заработал пяток ударов, потому что умудрился заснуть на уроке и сверзился на пол вместе со стулом. А при его весе грохот и переполох вышли немаленькие. И миссис Блич отправила его на экзекуцию за срыв урока. Потому что парни в классе еще минут десять не могли успокоиться – ржали над бедным, ошалело моргающим Джейком. Лернер только криво улыбнулся – я видел. А Зои, кстати, при каждом удобном случае на него косилась, теребя пальцами нижнюю губу. Словно очень хотела поговорить с Ричардом, но никак не решалась. Видимо, зацепил он ее по-настоящему.

Когда прозвенел звонок и все потянулись по домам, мы с Лернером друг за другом потащились в кабинет химии. Ричард – засунув руки в карманы, нехотя подволакивая ноги, я – тихо позади. Сталкиваться с нашим куратором мне совсем не хотелось. Поэтому я переждал в коридоре за углом, пока она даст ему задание, и в класс вошел только после того, как по коридору звонкой дробью простучали ее каблуки. Красный костюм, красные туфли, ярко-красная помада… Прямо отличная цель для быка.

Внутрь я просочился как раз когда Ричард поднял руку повыше и выпустил из пальцев первую колбу. Она со звоном встретилась с каменным полом.