Текст книги "Сумерки (СИ)"

Автор книги: Корсар_2

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 67 страниц)

Приятно было видеть, как у него от страха бледнеет лицо – даже губы, кажется, побелели. И глаза выцвели, как старые джинсы.

Кид был трус, и сам это знал. И я знал это тоже. Поэтому стоял, сунув руки в карманы, и спокойно ждал, когда Ларсен сломается.

Честное слово, если бы Кид в ответ на мое предложение полез в драку, или плюнул бы мне в рожу, или просто развернулся и ушел – я отпустил бы его с миром. А он стоял передо мной, губы у него тряслись, и кадык ходил туда-сюда.

– Давай, Ларсен, – негромко сказал я и взглядом указал на грязный плиточный пол. – Умел пакостить – умей и отвечать.

Когда в туалет ворвался Спайк – наверное, у них с Кидом был какой-то договор, только они не могли догадаться о моих требованиях, думали, будет обычная драчка – так вот, когда Спайк влетел в туалет, Кид как раз давился моим членом, а я подталкивал его, ухватив за волосы на затылке.

Ни от какой дозы я не ловил такого кайфа. Надо было видеть лицо Фергюссона, когда тот обнаружил своего приятеля, отсасывающего в вонючем туалете.

Кид вздрогнул – наверное, только сейчас вспомнил про Спайка, – но я прижал его лицо к своему паху. И повернулся к Фергюссону.

– Ты вовремя. Сейчас я с ним закончу, и Кид отсосет и тебе тоже. А если не отсосет… В тюрьмах любят смазливых чистеньких мальчиков. Ты-то знаешь об этом, да, Спайк?

Благослови, Господи, Зои, от которой я узнал все сплетни про своих одноклассников.

Тут Кид задергался, и я отпустил его волосы. Ларсен отшатнулся, потом согнулся пополам, и его вырвало мне под ноги желчью и остатками какой-то жратвы.

– Отлично, – сказал я. – Но я не кончил, Кид. Потренируйся на своем приятеле сначала. А завтра мы продолжим – здесь же и в это же время. Расстегивай ширинку, Спайк.

Если бы я хуже знал эту шакалью породу, мне бы такая выходка с рук не сошла. Они бы меня вдвоем изувечили. Но ни один подпевала не откажется от шанса опустить своего босса. Особенно если есть возможность оправдаться в собственных глазах.

Спайк колебался секунд пять. А потом резко дернул за язычок молнии, расстегивая брюки.

Член у него был розовый, тонкий, длинный и стоял просто замечательно. Так замечательно, что Спайк кончил, едва Кид обхватил головку мокрыми от слюны и рвоты губами.

Я полюбовался на их морды – одна бледная, вторая красная, – неторопливо заправился, застегнулся и отвернулся к раковине вымыть руки. Молча, давая шанс удрать, пока я не придумал чего-нибудь еще. За спиной хлопнула дверь, и я ухмыльнулся своему отражению в облупившемся зеркале. С Кидом покончено. И можно не сомневаться, что завтра Спайк постарается держаться поближе ко мне.

29.

Сначала я собирался уйти. Потому что ждать Лернера около его мотоцикла, как какая-нибудь девчонка, было унизительно. И вообще – чего он раскомандовался? Еще и про разглядывание приплел. Вовсе я его не разглядывал. Просто думал, стоит или не стоит говорить про откровения Фредди в исповедальне. Потом все-таки решил, что не стоит.

И в то, что он боится еще одного нападения, я тоже ни на ломаную марку не верил.

В общем, совсем уже было решил идти на автобус, но ноги сами почему-то замедлили ход, а потом и совсем остановились. Я пронаблюдал, как школьный автобус скрылся за поворотом, вернулся к «Джарге», поздоровался с ней еще раз, мысленно уговаривая себя, что Ричард нисколько не боится – вон как ухмылялся же. Наврал он тебе, придурок, а ты ведешься… А потом присел рядом на скамеечку, достал книжку… и очнулся только от хруста гравия под ботинками.

Мимо меня друг за другом проскочили Кид и Спайк. Оба взъерошенные, только один белый, а другой красный. Кажется, меня они даже не заметили, и лица у них были… ну, какие-то не такие.

А потом я повернулся и увидел, как от школы ко мне шагает Ричард. День сегодня был солнечный, и получилось очень здорово: от белого здания школы по серой засыпанной гравием дорожке, между чахлых желто-зеленых кустиков шел высокий парень в черном – он поверх джемпера снова натянул свою кожанку, – и солнечные лучи подсвечивали короткий ежик его волос. На секунду я, кажется, ему даже улыбнулся, щурясь от этого света и от того, что он идет именно ко мне. Но тут же опомнился.

– Молодец, – покровительственно сообщил Лернер, когда приблизился. – Теперь пошли, поговорить надо.

Он нагнулся, чем-то там щелкнул, взял мотоцикл за руль, как в прошлый раз, и мы отправились. «Как приятели», на секунду закралась предательская мысль, от которой стало тепло в животе, но я тут же постарался ее прогнать. Никакие мы были не приятели. Что-то Лернеру надо от меня – вот и все.

В парке Ричард сунул сигарету в рот, прикурил и приступил к делу.

– Так, Арчер, у меня к тебе три вопроса. Первый: я хотел тебе сказать спасибо за помощь. Как-то я не успел сразу – ни в машине, ни… ну, в следующий раз, дома.

Да уж, дома он был несколько занят. А тут я вломился. Какие уж там благодарности!.. Я мудро удержал эту мысль при себе, но Ричард словно догадался:

– И отсюда вытекает второй вопрос, Арчер: кому ты успел разболтать про нас с Люком?

– Никому, – сказал я в сторону. – Зачем бы мне?

– Точно, незачем, – кивнул Лернер, выпуская очередной клуб дыма. – Со мной лучше жить мирно.

Я дернул плечом, но промолчал.

– И третье. Ко мне тут полиция приходила.

Началось, – подумал я и покосился на своего спутника. Но увидел только презрительно оттопыренную губу с окурком, а дальше почему-то посмотреть забыл.

– Так вот. Я им сообщил, что никого заметить не успел и никого не подозреваю. И ты то же самое говори, понял?

– Я действительно никого не заметил, – твердо проговорил я, отводя глаза.

– С Ларсеном и его шавками я разберусь без лишнего шума и привлечения копов.

Значит, про Кида со товарищи Ричард и сам знал, отметил я и испытал облегчение: все, больше ничего не надо решать. Мне, в смысле. Теперь оно все само, без меня обойдется.

– Только начальник полиции округа тобой заинтересовался, – продолжил Ричард.

– Что? – я даже остановился.

– Говорю, комиссар тобой очень заинтересовался, – еще раз, как глухому, повторил Лернер. – Может, это ты меня по башке ебнул, а потом испугался и притворился, словно только что нашел?

– Но… – начал я.

– Да не бойся ты, – Ричард сплюнул окурок на землю и прищурился. – Я тебя отмазал. Сказал, что ты мой друг и не мог так поступить.

– Что? – опять глупо переспросил я.

– Бля! – не выдержал Ричард. – Я сказал Вернеру, что ты – мой друг, понимаешь? И не стал бы так поступать. Короче, ты весь насквозь положительный, понял? И меня нашел, и не бросил, и карточку потом сам принес. Короче, образец для подражания рядовым гражданам. Вот так инспектору и говори, если доебется.

Внутри вдруг стало пусто-пусто, как будто все внутренности у меня разом куда-то провалились.

– Я тебе не друг, Ричард, – сказал я ему, стоящему напротив широко расставив ноги, и «Джарга» подмигнула мне солнечным бликом. – И никогда им не буду. Как и ты – мне. Потому что ты даже не знаешь, что такое друг.

Хотелось еще объяснить, что все это просто и элементарно называется «порядочность», без каких-то там образцов для подражания. Но горло сдавило, и я не смог больше выдавить ничего, просто развернулся и быстро пошел дальше один. Все равно мы уже добрались – Ричарду пора было сворачивать к дому Мэйсона, а я прогуляюсь до дальнего выхода – мне без разницы, где идти.

– Нервный ты какой-то, Арчер, – сообщил мне в спину Лернер. – Ну, мое дело маленькое: я предупредил.

– Спасибо! – крикнул я в ответ, не оборачиваясь.

Ждать две недели с благодарностями я точно не собирался.

Мне почему-то казалось, он сейчас еще что-нибудь добавит вслед – оскорбительное, чтобы оставить последнее слово за собой, но, как ни странно, Лернер больше ничего не сказал. Или я не расслышал.

Сам не ведая того, Ричард ткнул в мое больное место.

Конечно же, я хотел быть ему ближе. И чьим-нибудь другом хотел быть тоже. Из тех, которых не стесняются. Которых приводят в дом и не высчитывают, будет ли от них в будущем прок для карьеры.

Но я, к сожалению, не был полным дебилом, чтобы в такое верить. Если уж даже Даки не приглашали меня к себе, сочтя «неперспективным» знакомством для Мэйсона, то что говорить о Лернерах?

Я слышал, как Зои взахлеб рассказывала подружкам, что Роберт Лернер в столице обедал с Их Величествами – она об этом в газете прочитала, к тому же «Ричард тоже говорил, что его отец по делам в столице». Поэтому то, что меня пустили к ним на порог – явно просто стечение обстоятельств, которое вряд ли повторится.

И потом, я был неинтересен и ненужен самому Ричарду. Что я мог ему дать? Он всю жизнь как сыр в масле катался, и дальше, я уверен, будет кататься точно так же. Вот перебесится – и будет. Отец его только для острастки в «Маллет-Рей» засунул, поскольку уж больно зарвался сынок.

Я ни секунды не сомневался, что Лернер-старший тоже терпеть не может такую нищую шваль, как я. И цветных, как Мэйсон и Келли, которых под благовидными предлогами держали на расстоянии и столь же аккуратно зажимали, бормоча об этническом своеобразии и сохранении самобытной культуры. Да, именно: терпеть нас не может и делает все, чтобы мы носа дальше своих нор не высовывали. Только при этом Роберт Лернер сохранял видимость порядочности и толерантности. А сыночек, который еще не научился или, скорее, учиться не хотел, ему всю малину портил. Вот и получил – по папиным потребностям, так сказать, раз по-хорошему не соглашался прийти в чувство.

По Ричарду ведь с первого дня было заметно, как он нас всех тут ненавидит и презирает – всех вместе и каждого по отдельности. У него даже выражение лица всегда такое, точно от нас воняет.

Друг я ему, конечно, ага. С дерьмом не просто не дружат – его еще и с подошв обычно счищают перед тем, как в дом войти, чтобы не пачкать дорогих ковров. Просто условия игры сейчас такие: какое-то время Лернеру надо перетерпеть, сидя в навозе, и не трепыхаться. Сегодня, кстати, он прекрасно показал, что умеет это делать – целый день вел себя, как примерный ученик.

А пока по необходимости золотому мальчику приходится торчать среди отбросов, из интереса можно и палочкой потыкать, поворошить: а что оно из себя представляет? Вот в меня и тыкают. Рассматривают, поворачивают, изучают. Когда еще такую экзотику найдешь? Живой же, смотри! Лапки дрыгаются. А если его еще и погладить – что будет?..

Только обломится. Ничего не будет. По крайней мере, я постараюсь, чтобы ничего не было. У нас с Лернером нет абсолютно ничего общего. Мы как с разных планет.

Впрочем, даже когда люди с одной планеты – и то, бывает, ничего хорошего из их дружбы не выходит. Говорят, Галерио Миотта когда-то был лучшим другом Бальнера. И что в результате? Написал о нем такую книгу, которую и в руках-то держать противно после того, как узнаешь содержание…

Мой отец действительно никогда не интересовался ни литературой, ни светскими сплетнями, поэтому, увидев в свое время на обложке имя классика, купил книгу для моего брата, думая, что она Ричарду пригодится в школе. Честно говоря, не знаю, читал ли ее мой брат. А я вот прочитал. И нисколько не жалел, что пришлось принести и отдать ее Коттнеру. Выкинуть самому как-то рука не поднималась: я привык уважать книги, – а тут такой удобный случай подвернулся. Так что книга действительно пригодилась. И действительно в школе. А заодно еще раз напомнила о том, что реальные люди – плохие друзья.

Только выдуманные звездные рейнджеры умели дружить: чтобы плечом к плечу против всякой разной гадости и подлости. И без предательств.

Но ни Лернер, ни я на звездных рейнджеров не тянули никак. И то, что он успел мне каким-то непостижимым образом понравиться вопреки всякому здравому смыслу, ничего не меняло. В конце концов, за мою недолгую жизнь мне то и дело кто-нибудь нравился. Но все благополучно обходилось, если я не отсвечивал. Тут, к сожалению, не отсвечивать не вышло – на этот раз мне попался кто-то почти столь же наблюдательный, как я сам. Но, в конце концов, все не так уж и страшно. Надо просто перетерпеть этот год, а потом мы больше никогда не увидимся. И пройдет. Как проходило всегда.

Я уговаривал себя всю дорогу до дома. И убеждал. И почти убедил. Хотя какое-то беспокойство не давало покоя. Точно я предавал сам себя. Но я был зол и не желал прислушиваться.

30.

Я смотрел вслед Арчеру, и в душе у меня шевелилось нечто неопределенное. Обида, что ли?

В приятелях у меня числились Курт и Майкл. Тэд называл их отморозками, а отец – «надеждой и опорой Государя». Оба были членами Церковно-патриотического союза, точнее, его молодежного крыла. Общество считало Союз чем-то вроде неофициальной проправительственной организации. А я прекрасно знал, что основным их занятием был террор против цветных и оппозиции. Отец и меня хотел туда записать, но я уперся всеми конечностями и отказался. Плевать я хотел на оппозицию, да и на цветных, по большому счету, тоже.

В общем, друзьями мне Курт с Майклом не были – просто парни, с которыми я был давно знаком, а последние пару лет шлялся по всяким злачным местам.

И выходило, что Арчер прав, куда ни кинь. Потому что на самом деле моим единственным другом был человек, годившийся мне в отцы. Тэд, другими словами. Когда отец, только начинавший свою политическую карьеру, баллотировался в парламент, в него во время публичных дебатов несколько раз выстрелил какой-то псих. Три из пяти выпущенных психом пуль попали в полицейского, закрывшего отца своим телом. Две другие убили кого-то из журналистов. Отец тогда полностью оплатил Тэду лечение, заботился о его семье и взял Линду с двухлетним Люком в свой дом.

После госпиталя Тэда отправили в отставку по состоянию здоровья, но отец его не бросил. Насколько я был в курсе, Тэд являлся одним из немногих людей, кому он доверял безоговорочно. Как и я, впрочем. Собственно, я и вырос-то под его присмотром. Иногда мне даже становилось стыдно, что несмотря на все усилия Тэда, я веду себя, как последний мудак.

Глядя в вызывающе прямую спину Арчера, я думал, что нужно, наверное, плюнуть и не пытаться больше налаживать с ним какие-то отношения. Он действительно мне нравился, хотя я не мог бы объяснить, чем именно. Из того, что я успел узнать, можно было уже сделать какие-то выводы: Арчер честный, но застенчивый. Нельзя сказать, будто я не встречал таких людей в жизни. Встречал, конечно. Но их было как-то очень мало, и все они оставались от меня бесконечно далеки. Вот и Арчер тоже…

Я довел «Джаргу» до ворот дома Даков, позвонил. На этот раз мне открыла Эдит, и я опять поразился ее странной красоте.

– Ага, – улыбнулась она. – Заходи, смелый мальчик Дик. Как твоя голова?

– Ничего, терпимо, – ответил я и закатил «Джаргу» во двор. – Я по вам скучал.

Она засмеялась – низко, волнующе, так что у меня в горле возник комок, а член заинтересованно шевельнулся.

– Скучают по близким, мальчик. А ты меня совсем не знаешь.

– Зато очень хочу узнать, – негромко ответил я. – Очень хочу.

Эдит прищурилась и вдруг стала похожей на большую хищную кошку вроде пумы. Или пантеры.

– Будь настойчивым – и узнаешь, – так же негромко проговорила она, распахивая дверь. – Мэй, к тебе пришел Дик.

– Да, пусть заходит, – откликнулся тот откуда-то из глубины дома.

– Вперед, – Эдит взяла меня за предплечье, слегка сжала и подтолкнула в коридор. – Грызть гранит науки.

От ее прикосновения у меня по спине прошел холодок. Меньше всего я сейчас хотел зубрить уроки. Вот если бы завалить Эдит куда-нибудь… да хоть на пол! Задрать подол, сдернуть кружевное белье…

Я был уверен, что на ней надето именно кружевное белье. Такое… прозрачное, не скрывающее практически ничего.

Шагая по коридору в сторону комнаты Мэйсона, я думал, что у Эдит наверняка на лобке нет ни волосинки. И под кружевом отчетливо видно, где начинается расщелинка, которую так приятно гладить. А потом раздвигать все это мягкое, теплое, влажное, балдея от ощущения нежной кожи под пальцами и слушая тихие стоны удовольствия.

Короче, просто счастье, что на мне был длинный джемпер, под которым оказалось не видно стояка. Давать Мэйсону повод для ехидных комментариев мне не хотелось. Даром, что я таких от него и не слышал, но кто знает, как он обо мне отзывался в разговорах с другими. С тем же Арчером.

Вообще, это было довольно странно: пока я не видел Эдит, я о ней и не вспоминал. Но как только видел – начинал сходить с ума от желания ее трахнуть. Или хотя бы потискать. Собственно, я и встречался с ней только два раза: в самый первый день занятий с Мэйсоном и вот сейчас. И оба раза у меня вставало так, что яйца начинали болеть. Это была какая-то непостижимая загадка. Обычно я либо думал о понравившемся мне человеке, либо сразу же о нем забывал и потом встречался без каких-то особых эмоций. Чем-то Эдит напоминала редкую драгоценность: пока не видишь, она тебе не нужна, а зашел в ювелирный магазин, склонился над прилавком – и тут же хочется обладать вот этой самой сверкающей штучкой.

Домой я вернулся затемно. Правда, от Мэйсона позвонил Тэду и сказал, что остался заниматься и пусть дома не волнуются. Но на самом деле мы с Даком просидели над уроками часа два, не больше. А потом я направился в «БиБи» и закупился травкой.

Причем на этот раз не в пакетиках, а сразу в гильзах, хотя мне и обошлось это раза в полтора дороже обычного. Но я не мог подкинуть Гюнтеру траву в пластике – он бы сразу ее обнаружил. А вот готовые косяки, замаскированные под дешевые папиросы, – нет. Он именно такие и курил, я видел, у него постоянно торчала пачка из нагрудного кармана рубашки.

Правда, требовалось еще каким-то образом навести на долболома полицию. Но тут у меня была лазейка. Бойд знал не только всех окрестных дилеров, но и осведомителей. Я мог за отдельную плату попросить его намекнуть кое-кому, что в некоей муниципальной школе торгуют наркотой, и тогда в «Маллет-Рей» устроят тотальный обыск. Спрятать одну пачку в пыточной, кинуть сигарету с травой в сумку Гюнтеру – и дело в шляпе. Наша полиция особо в тонкостях не разбирается, а если даже разберется – все равно Гюнтера вышвырнут нахуй из школы. На всякий случай.

У нас опять гостил дядюшка. Он вообще любил появляться неожиданно и каждый раз с какими-то невъебенными прожектами. Сегодня я застал его за рассуждениями о строительстве каких-то рабочих лагерей для детей из нищих семей. Мол, вместо болтания по улицам нужно подростков от шестнадцати лет и старше заставлять трудиться на благо страны. Обеспечить им крышу над головой, трехразовое питание – и пусть работают там, где не хватает рук. Например, строят дороги или валят лес.

– Мы избавим себя от молодежной преступности, – ораторствовал дядя Леон, размахивая сигарой, зажатой в пальцах. – Все должно быть скромно, сурово и обязательно подчинено дисциплине. Подъем в шесть утра, зарядка, легкий завтрак, потом работа до полудня. Горячий обед – и снова работа. Затем их отвезут в бараки на ужин, часа два свободного времени – например, лекции или патриотические фильмы. Отбой в десять. После подъема и перед сном – пение гимна. Один выходной в неделю с правом посещения родственников. Таким образом мы дадим им в руки рабочую специальность и возможность получить небольшое денежное пособие через десять лет. Можно еще обязать банки выдавать отработавшим в трудовых лагерях ссуду под сниженный процент на покупку жилья. Но только тем, кто за время нахождения в лагере не получал дисциплинарных взысканий.

Подобный бред дядюшка мог нести часами. По-моему, он вообще мечтал всех на свете загнать в лагеря.

– Леон, – отец усмехнулся, налил себе бренди и кивнул, увидев меня в дверях. – Рабский труд – самый непроизводительный. В твоих словах есть рациональное зерно, но решать проблему безработицы и преступности в молодежной среде нужно иначе. Например, до восемнадцати лет для всех подростков, имеющих проблемы с законом или растущих в малообеспеченных семьях, – принудительные работы. Образовательный минимум в вечерних классах. Потом служба в армии, затем – обязательный трудовой лагерь, но уже на контрактной основе. Контракт на… сколько, ты говоришь? Десять лет? С правом продления. Можно пообещать какую-то минимальную зарплату, которая будет перечисляться на счет без права выдачи до окончания договора. Тогда ни выходных пособий не нужно, ни ссуд в банках под минимальные проценты. За десять лет и так кое-что накопится. Не выдержал, ушел – половина заработанных денег изымается в счет штрафных санкций.

Я представил себе длинные темные бараки, набитые людьми, угрюмо жрущими какую-нибудь вонючую кашу. Гимн по утрам, патриотические фильмы после ужина, лекции о монархии и политическом положении… Честно говоря, стало не по себе.

А ведь они могли подобное оформить и протащить в Парламенте, запросто. Да еще дать негласное указание начальникам таких лагерей вынуждать отработавших почти десять лет расторгать договоры. Долго ли сделать человеческое существование невыносимым? Особенно если у жертвы есть возможность в любой момент все прекратить и вернуться к нормальной жизни.

Не знаю почему, но я сразу примерил ситуацию на Арчера. Он нищий, ничего у него нет, а подобный контракт сулит какие-то перспективы. Сколько Дэн сможет продержаться в таких бараках, тем более если он действительно гей? По всему выходило – очень недолго. А из заработанного хотя бы за год получит от силы половину. Я бы, например, после такого облома возненавидел всех на свете – от Государя до соседа по дому – и влез в какую-нибудь бандитскую группировку. А такой как Арчер либо сопьется, либо всю оставшуюся жизнь будет корячиться за гроши на очередного хозяйчика.

Странно, что я о подобном никогда раньше не задумывался. Наверное, не было повода.

В итоге я заперся у себя в комнате и до ночи размышлял, как мне крупно повезло в жизни. Передо мной вопрос выживания никогда не стоял. И меня не интересовало, как живут другие – главное, под задницей имелся байк, а в кармане марки. Но ведь были вокруг меня такие, как Дэн. И такие, как тот же Мэйсон, которому даже приличная работа не светила из-за инвалидности. И Зои – в сущности, неплохая девчонка – была обречена всю жизнь лезть из кожи, чтобы удержаться в том грязном районе, где жила с матерью. Потому что это было все-таки не самое скверное место в городе, пусть и трущобы.

31.

Дома буйствовала мать. На нее иногда находило, и она принималась бить посуду, орать и швырять в меня и стены чем придется. Обычно такие концерты, если они начинались без меня и к моему приходу уже были слышны с улицы, я предпочитал где-нибудь пересидеть. Поэтому тут же развернулся и потопал… ну куда я еще мог? В кафе, конечно. Это летом можно просто прошвырнуться по округе, а осенью уже зябко. К тому же небо торопливо затягивали непонятно откуда взявшиеся тучи.

А еще я подумал, что внеплановая встреча с Джоуи – это приятный сюрприз для нас обоих. И едва так подумал – в животе тут же стало как-то замирательно приятно и ожидающе.

Но облом продолжался за обломом. Оказалось, Джоуи на работе нет – выпросил дополнительный выходной, а Магде обещал выйти за нее в субботу, если та сегодня отработает одна. Так что она носилась как угорелая, и у нее не нашлось даже минутки со мной поболтать. От нечего делать посуду я, конечно, перемыл, но показываться в зале и помогать с заказами не стал – мало ли что потом скажет мистер Балларет, если заметит или ему кто доложит. Он, вообще-то, не очень любил инициативу работников.

Домой я притащился за полночь.

В окнах было темно, за дверями тихо.

Вообще, я терпеть не мог свой дом темным. И хотя это означало, что мать либо разбила все доступные лампы и затем уснула, либо куда-нибудь убралась, облегчения это приносило мало. Я всегда спешил добраться на ощупь до своей комнаты и наконец-то зажечь там свет. Потом забирался под одеяло и смотрел на светильник, пока глаза не слипнутся. Не знаю, сколько прошло времени на этот раз – до того момента, как я уснул. Но, кажется, не очень много.

Одно плохо: всю ночь мне снился Лернер. Как именно и о чем был сон, я забыл, едва разлепив глаза, но четко помнил, что перед самым пробуждением мы с ним целовались. Разумеется, мой организм тоже об этом помнил, и справиться со стояком одним холодным душем я не смог. Пришлось взять себя в руки во всех смыслах, даже самых неприличных.

В результате я чуть не опоздал на школьный автобус – заскочил почти на ходу и заодно окончательно распрощался с кроссовками. Левый зацепился слегка подранным боком за подножку, а я дернул ногой, не сообразив, в чем дело. Кроссовок обиженно крякнул, и через несколько секунд я, устроившись на заднем сиденье, печально разглядывал свой синий носок, жизнерадостно торчащий из прорехи. Отыскав в сумке проволоку – я давно подозревал, что вскоре случится нечто подобное, и носил ее с собой, – обвязал башмак, придавая ему относительно пристойный вид. Но было понятно, что дальше тянуть не получится и часть отцовских денег придется потратить на обувь.

За злоключениями я совершенно забыл о том, что литературу не открывал с четверга. А нам, оказывается, задавали сделать маленький обзор по современным писателям-мистикам, охарактеризовав творчество каждого буквально в трех строчках. И когда мистер Коттнер меня вызвал, велев зачитать написанное эссе вслух, мне оказалось нечего ему предложить. Половину авторских фамилий я видел сейчас на доске впервые в жизни, а информацию из закрытых учебников считывать не умел. Пришлось, сжав зубы, вытерпеть три удара по рукам, после чего отправиться на место, осторожно потирая пострадавшие кисти. Мари жадно следила за мной, Лернер писал что-то на листке, остальные занимались своими делами.

Я плюхнулся за парту, отвернулся к окну, а чуть погодя на столешницу передо мной упала записка. Я невольно закусил губу и осторожно ее развернул. Но это была всего лишь Мари: «Ты не передумал? Может быть, рассмотрим другой вариант? Будешь моим Господином?».

Твою же мать! Ну когда эта дура от меня наконец-то отстанет?!

32.

На следующий день на уроках, увидев меня в последнем ряду, Коттнер радостно заулыбался и немедленно ткнул в мою сторону толстым пальцем.

– Лернер? Извольте встать. Надеюсь, у вас было достаточно времени, чтобы ознакомиться с творчеством Бальнера. Хотя бы новеллы вы прочитали?

Я вздохнул и поднялся.

– Нет, новеллы не читал. Только «Пятна на солнце».

– Что вы говорите? – изумился Коттнер под хихиканье из первых рядов. – И что же вы вынесли из романа, Лернер? Какую идею?

Очень хотелось ему нахамить, просто невыносимо. Но я помнил, что велел Киду после уроков снова подняться в туалет на третьем этаже. И что моя следующая порция – сорок ударов.

– Никакой, мистер Коттнер. Я просто прочитал роман, и он мне понравился. Я бы не хотел оказаться на месте Эллингтона. Неприятно понимать, что твоя жизнь – всего лишь чужие воспоминания и чужое горе.

К счастью, дерзостью мой ответ Коттнер не счел. Сказал недовольно:

– Хоть о чем-то вас книга заставила задуматься, Лернер, садитесь, – и раскрыл классный журнал.

Следом за мной вызвали Арчера. Когда он вылезал из-за стола, я услышал странный звук, посмотрел вниз – и охренел. Один кроссовок Дэна был туго перевязан какой-то проволокой.

Честно говоря, я такого не видел. Никогда. Мне даже как-то не по себе стало, когда я припомнил «обувную» комнату отца, где хранилась чуть ли не сотня пар ботинок. Сколько обуви было у матери, я вообще не представлял. Да и у меня самого только кроссовок валялось пар пятнадцать. А тут – проволочка, притягивающая подошву к раздрызганному верху.

Денег бы Арчер у меня не взял, я в этом не сомневался. Вообще бы ничего не взял. Но я не мог это видеть. Сам не знаю, почему. Мне даже воздуха на какие-то мгновения стало не хватать, словно его выкачали из класса. Я на миг зажмурился, а потом выдрал листок из тетради и схватил ручку.

Тэд регулярно отвозил старые вещи в Центр помощи неимущим. Ну как старые – хорошо, если один раз были надеты. Не знаю, что отдавали туда другие, но откровенный хлам в Центр не принимали. Тэд говорил, многие шмотки оттуда идут в церкви, в дома призрения и в приюты. Точного адреса я не знал, но это было неважно.

«Арчер! – торопливо написал я. – Позвони Тэду и скажи, что от меня. Он тебе расскажет, где находится Центр помощи неимущим. Там можно получить хорошую одежду и обувь – бесплатно или за совсем маленькие деньги, одна-две марки. Если это где-то далеко – я тебя туда отвезу после уроков, назовешь мне только точный адрес. И засунь свою дурацкую гордость куда подальше – нельзя ходить осенью в рваной обуви! Если упрешься рогом, хуже будет. Я куплю тебе кроссовки и самолично на ноги натяну. Понял?»

Дэн вернулся на место, потирая ушибленную ладонь, я собрался бросить ему листок, но тут эта ненормальная садомазохистка перекинула Арчеру свое послание. Тот развернул бумагу, покраснел, дождался взгляда от Льеж и погрозил ей кулаком. Видимо, она и его доставала с какими-то идиотскими предложениями.

Я протянул руку через проход и сунул свою записку Арчеру под пальцы. Он посмотрел на меня с недоумением, но взял и прочитал. А затем сжал так, словно душил кого-то. Я невольно обратил внимание на красные полосы на тыльной стороне его ладони – Коттнер бил безжалостно.

Была во всем этом какая-то гнусная несправедливость: я хотя бы мог плюнуть на все, сесть на байк и уехать нахуй из этого города. Вряд ли у меня имелся огромный выбор дорог, но хотя бы сбежать я мог. Я вспомнил, как позавидовал «свободе» Арчера, и мне стало невыносимо стыдно. Поскольку можно сбежать из богатого дома, зная, что ты в любой момент волен вернуться и начать жить как прежде. А Дэну сбегать было некуда. Его везде ждало одно и то же – нищета, голод и безысходность.

Я понятия не имел, как заставить его съездить в этот чертов Центр. Судя по реакции – Арчер никуда не собирался. Это была какая-то непонятная мне дурацкая гордость, когда лучше сдохнуть, но не принять помощи. А я не знал, как убедить и объяснить: я делал что-то не из жалости, а потому что не мог это видеть. Не мог – и все!

Я всегда спокойно проезжал мимо оборванцев, клянчивших марку-другую около автовокзала. Меня не трогали рывшиеся в помойках дети, фотографии которых регулярно появлялись в оппозиционных газетах. Это тоже были люди, но люди чужие, незнакомые мне. А Арчер был уже свой. Или почти свой. Он держал мою пробитую голову на коленях и пытался прикрыть мое лицо от дождя. Я должен был ему как-то помочь и не умел этого сделать.

33.

С Мэйсоном я столкнулся на выходе.

Всю предыдущую неделю мы почти не встречались – так, мельком, на переменах. У него очень хорошо развивались отношения с Келли, и я старательно не мешал другу жить полной жизнью – он прямо сиял весь, уж я-то видел. А общаться им тоже приходилось по большей части после уроков, ведь учились они в разных классах. Так что теперь провожались они как-то сами, без меня. А тут Мэй буквально ухватил меня за руку после того, как поздоровался: