Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 65 страниц)

– Давай, – подтолкнул он ее мрачно. – Расскажи мне, я хочу знать. Расскажи мне, как банда огневиков умудрилась схватить сильнейшую царскую чету за последние тысячелетия и уничтожить ее, не оставив почти никого.

Алана глухо хохотнула, подняв хмурый взгляд в небо, и её губы растянулись в ядовитой улыбке, вновь делая её похожей на ведьму, на ту безумную ведьму, которая топила корабли и… горевала? Эта мысль пронзила сознание подобно молнии, и Лави поражённо застыл, пытаясь вслушаться в слова русалки, а не в свои предположения.

– Проблемы религии, – со смешком пожала она плечами, качнув головой, и, срастив хвост, поднялась на нетвёрдых ногах, впериваясь взглядом в лицо Лави и приковывая его к месту. – Нас схватили неподалёку от храма, высушили всю воду в округе и поймали, – спокойно проговорила Алана, опустив голову набок, и волны словно бы успокаивающе погладили её по животу, теребя ткань промокшей рубахи.

– Сколько их было? – собственный голос показался каким-то… посторонним. Сухим, мертвым, слишком спокойным, чтобы это спокойствие в нем было можно назвать естественным.

– Их было пятеро, – тихо отозвалась русалка и повела рукой по воде, поднимая волну вокруг и словно бы заключая себя в какой-то защитный кокон. Словно так говорить ей было куда легче. – Представляешь, Лави, – она засмеялась – тихо и горько. – Представляешь, их было всего пятеро, а нас было почти двадцать, и мы… мы так легко попались. Как только вода исчезла, и воздух высох, у меня заболели ноги. Мне было меньше ста – совсем еще малек, и меня, естественно, ничему не учили.

Лави задуло в затылок, и он поежился. Тики, похоже, злился, и это не было чем-то удивительным. Кажется, друг всегда злился, когда Лави хотел раскрутить его возлюбленную русалку на ссору или на откровение. У него были, конечно, на то причины – ведь по большей части парень раскручивал Алану на ссору, но ведь сейчас… сейчас все спокойно.

Русалка даже чуть улыбнулась – потому что, наверное, ее обняло дуновением. Микк был мастером таких заморочек, а уж как летать любил – как будто ветра седлал, этакий коршун. Лучше него могла только Роад по воздуху болтаться, но она вихрей никаких закручивать не умела.

– А потому, – отвлекла его от размышлений Алана, мягко улыбнувшись, и Лави заметил, как начали наливаться цветом отметины от его пальцев на её шее, – ты можешь и дальше продолжать ненавидеть меня, поверь, ты не один такой, но, – она подошла к нему, остановившись в нескольких шагах, словно не осмеливаясь зайти дальше, славно парень мог спалить её или ещё что, и закончила: – перестань злиться.

Девушка прикрыла глаза, длинно вздохнул, и прошла мимо, оставляя Лави одного.

Одного – наедине со своими мыслями и чувствами.

Среди которых больше не было ненависти. Не было этой дикой, этой бешеной ненависти по отношению к ней. По отношению к той, кто, по его мнению, безжалостно выжидала гибели всех своих братьев и сестёр, равнодушно наблюдала за ними, а потом наслаждалась убийствами в бухте.

Потому что ведьма оказалась скорбящей. И сходящей с ума лишь потому, что ненавидела саму себя.

Лави прикусил губу, запоздало чувствуя, как его захлестывает волной практически неконтролируемого стыда – потому что синяки на ее шее показались ему втрое ярче своего истинного оттенка, а Тики, явно буквально считающий на русалке царапины, не мог не заметить появления новых болезненных следов.

Подтвердилось это тотчас же – как только шорох песка и гальки под ногами Аланы стих, Лави толкнуло потом воздуха в спину и хорошенько окунуло лицом в воду.

Тритон хмыкнул, чуть кивая головой, и сдул с кончика носа капли. В первый раз за все последнее время он был согласен с тем, как с ним поступали. Потому что он этого определенно вполне заслуживал. Особенно если Тики обо всем знал. Впрочем, даже если он и не знал – Лави все равно это заслуживал.

Но хоть ненависти больше не было – парень совсем не считал, что сможет проникнуться к Алане симпатией. Потому что ненавидел ее, пусть и незаслуженно, слишком долго.

И от этого никуда не деться.

Ему была непривычна эта мягкая ласковая девушка, которая нежила в своих руках совершенно чужого мальчика и смущённо отзывалась на поцелуи обнимающего ее мужчины. Лави знал лишь безумную ведьму, проклятую царевну, которую боялась большая часть океана, сумасшедшую девку, валяющуюся на камнях и страдающую обострениями.

А потому… а потому вряд ли он сможет просто взять – и простить её. Слишком много злобы, слишком много ненависти было в нём – и некуда было её сбросить. Никак от нее не избавиться.

Парень вздохнул, иронично хмыкнув, и мотнул головой, падая в воду и вновь сращивая хвост; разрывая одежду в клочья.

У него ещё целая ночь впереди, чтобы успокоиться и подумать обо всём. А потому лучше провести эту ночь в океане, по которому он невероятно соскучился и которого ему ужасно не хватало.

А ведьма… а ведьма для него такой и останется – просто сейчас он постарается принять тот факт, что не она виновата в смерти его семьи.

========== Девятнадцатая волна ==========

Дни летели быстро, и это было почти совершенно неудивительно. Алана влилась в их течение, дала себе возможность раствориться во времени – и в руках Тики, который обнимал ее каждый вечер, рассказывая что-нибудь или прося ему спеть. Девушка пела, вспоминая колыбельные ласковой Элайзы, голос которой был скрипуч как у древней старухи, но тепл как у матери, которую русалке никогда теперь не узнать. После разговора с Лави – тяжелого и сложного, но словно бы переводящего их на другой уровень отношений, делающего их чуть ближе – ей нужно было немного спокойствия, и никто в их компании не отказывался с нею им поделиться.

Как-то раз, пару дней назад, аккурат на следующий вечер после беседы с тритоном, Алана видела Неа и Ману. Она хотела искупаться – потому что могла наконец ощутить ласку морской воды, а не потому, что ей это было необходимо, – но заметила, что братья стоят в по пояс в воде, обнаженные, как раз там, где она хотела поплавать.

Они целовались, тесно сплетаясь в объятиях, и волосы Маны – длинная черная грива, совсем как у Тики (бывшего словно слиянием этих двоих, хотя они не родня друг другу) – стекала по спине мужчины могучим сияющим водопадом.

Конечно, Алана покраснела и как можно скорее убралась вон – она не желала мешать этим двоим, наконец разобравшимся в себе и друг в друге, и уж тем более не хотела подсматривать за ними или подслушивать их разговоры. Она просто была рада за них и старалась не краснеть, когда кто-то из них появлялся на горизонте.

О том, что близнецы помирились, она знала наверняка – и поделилась этим радостным событием с Тики (явно, впрочем, смекнувшим и без нее). Ведь душа Маны, слабая и словно бы растекающаяся, рассыпающаяся – она стала сильнее и ярче, а вот темная дымка у Неа в груди исчезла, открыв его ровное светлое сияние.

Сияние души настоящего императора.

В тот же день, когда Алана увидела их… вместе – они были словно единым целым. Чем-то настолько органичным, что это нечто не хотелось разъединять.

И душа у них как будто была на двоих одна.

Алана была невероятно рада за них, а потому сразу же, как представилась возможность, кинулась на Неа с объятиями, шепча ему, какая же у него красивая душа и как ей приятно смотреть на неё. Мужчина в ответ задорно подхватил её, закружив в воздухе (юбка ханбока запарила словно крылья птицы), и неожиданно поблагодарил её, после чего опустил на землю и, лукаво прищурившись, прижал к себе под недовольное ворчание Тики, которому явно не нравились такие близкие отношения девушки со старшим Уолкером.

Но разве она могла что-то с этим поделать? В ней постоянно что-то загоралось, когда она видела близнецов, и это что-то, скорее всего, было любовью и радостью. Потому что не любить братьев (а они ещё были и младшенькими!), какими бы противными они не были, было просто невозможно.

О чём однажды Алана Тики сказала – а тот надулся и даже, кажется, слегка обиделся, отчего пришлось заставлять себя не рассмеяться в голос. Микк иногда был таким ребёнком, что девушку просто неимоверно умиляло.

Ушей достигло мягкое бормотание океана, вновь показавшегося из-за холмов, и Алана счастливо прикрыла глаза, погружаясь в окутывающую нежность своего господина, соскучившегося по ней за все это время.

Но, конечно были не только близнецы и не только Изу и Тики. Кроме них был еще Лави – ее последний самый близкий родич помимо отца.

Который, кажется, перестал ее ненавидеть и презирать.

Потому что после того, как Алана ему объяснила и рассказала, он окончательно перестал отставлять в сторону тарелку с едой, как только в ней оказывалось что-нибудь лишнее. По мнению девушки, тритон слишком мало ел, и она всячески старалась его подкормить. К сожалению, сначала Лави выкидывал все, что она подкладывала ему, а потом – ел с таким видом, словно в него это впихивают.

Теперь же… теперь – он тоже ел, но это было уже иначе. Как только он обнаруживал яблоко у себя в кармане или какие-нибудь ягоды (или кусок сыра и шмоток сала – о, Алана не представляла, как Неа и Тики его ели, потому что оно было ужасно, но Лави это сало тоже нравилось), то только хмыкал как-то… как-то незлобно – и кивал головой, словно благодарил.

И это безумно грело. Девушка сразу ощущала себя счастливее и спокойнее, потому что много лет они были знакомы, и все это время Лави ее ненавидел. А сейчас – он больше не стремился убить ее и не наслаждался ее мучениями. Он просто был. И уже даже этого для спокойствия ей было достаточно.

Ведь даже… даже если они не подружатся – даже если Лави не сможет простить ее – она просто будет знать, что от Рогза кто-то остался.

У Элайзы была семья и остались потомки, но Элайза была ей родной сестрой, а с Рогзом матери у них были разные, но в то же время… О, Розг относился к ней куда трепетнее, чем все остальные семь братьев вместе взятые! И поэтому любила она его больше всех. И какое же счастье, что линия Рогза продолжится тоже!

Океан завторил ей мягким шелестом волн, бьющихся о каменистый высокий берег, и до самого привала Алана перешептывалась с ним, выглянув из кареты и иногда напевая какие-нибудь песни. Изу смотрел на неё в такие моменты с восхищением, и девушка смущалась, не понимая, чем заслужила столько восторга от этого мальчика. Душа-светлячок ребёнка мягко искрилась, когда он затаив дыхание вслушивался в русалочьи колыбельные, и на лице его было столько лучистой радости, что Алане хотелось тотчас же обнять его.

Что она, в общем-то, всегда и делала: кидалась на вздрагивающего Изу с объятиями и нежностями, а тот неизменно ластился к ней, при этом ведя себя так осторожно, словно его могли в любой момент оттолкнуть. И даже душа его пугливо вспыхивала, подтверждая мысли Аланы.

Лагерь разбили уже вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, а по небу рассыпались звезды, и океан заманивал искупнуться и порадовать его своим присутствием. Берег здесь был, в основном, скалистый, а потому к морю выйти было сложно, но Тики специально остановился рядом с небольшой рощей, расположившейся на пологом холме, по которому можно было спуститься к воде, не переломав себе ноги.

А потому первым делом Алана, предупредив Микка, поспешила к своему господину.

Изу же, по новой традиции, устремился за ней, взяв за правило всегда сопровождать ее в таких вот походах. Началось это давно, но развернулось в полную мощь тогда, когда Алана набила себе уйму синяков и ссадин посредством ударов о камни. В тот вечер малыш за нее ужасно беспокоился и, кажется, оказался не до конца убежденным даже после слов Тики, который каким-то чудом угадал ее собственную отговорку.

В общем-то, такая милая охрана Алане очень нравилось. Она не стеснялась сращивать хвост при Изу, а тот смотрел на нее с непрекращающимся восторгом в такие моменты, и это вселяло в нее уверенность.

…нет, Тики тоже смотрел на нее с восторгом, и против его компании девушка ничего не имела, просто это было очень, очень смущающе. Алане сразу хотелось, чтобы он прикоснулся к ней, но она стыдилась своих шрамов, не настолько заметных на ногах (они были тонкими как нити из-за слез Миранды, которую девушка мысленно неустанно благодарила), как на хвосте, а мужчину обижал ее стыд. Кроме того, она боялась плавать при нем, потому что не хотела, чтобы он счел ее неуклюжей рыбиной.

Это был замкнутый круг какой-то, если говорить прямо, но Алана совершенно не знала, что ей с этим делать, а потому… потому они с Тики почти никогда не купались вместе.

Не то что бы ей было очень грустно от этого факта, но всё-таки, стоило лишь задуматься, как хотелось смеяться.

Изу опасливо коснулся поверхности океана ладонью, словно боялся, что тот сейчас его утащит на дно, и Алана, заулыбавшись, уселась рядом с ним, сращивая хвост (она осталась лишь в рубашке, чтобы не смущать малыша своим видом), после чего подозвала воду, и та тут же поднялась до пупка, смачивая траву и каменистую землю. Мальчик же тут же вцепился ей в плечо, пугливо подпрыгивая и всматриваясь в песок, будто пытался найти в нём-то что-то.

Девушка неуклюже перевернулась, пытаясь не потерять равновесие, но всё равно его теряя, и шлёпнулась на живот, вдыхая вкусный кислород трепещущими жабрами.

Изу со смехом хлопнул в ладоши, когда она вновь уселась более-менее устойчиво, и радостно выдохнул, улыбаясь:

– Ты совсем как тюленчик!

Алана замерла, удивлённо подняв брови, и горестно вздохнула.

– Чувство романтики у тебя точно не в отца, – шутливо поделилась она с мальчиком, лукаво ему подвигнув, и тот залился краской, пряча лицо в ладонях.

– Я могу позвать п-папу… – виновато закусил губу он, и Алана рассмеялась, потрепав его по голове и чмокнув в лоб.

– Не стоит, – отказалась она, не переставая улыбаться и представляя, что на месте Изу мог бы сказать и сделать мужчина. Он бы наверняка завел глаза и как-нибудь тонко над ней подшутил. – Не хочу быть умирающей рыбкой.

Малыш захихикал и плеснул в нее водой.

– Ты не умирающая рыбка, – заявил он, немного повеселев из-за ее шуточек, и стащил с себя через голову свою рубашечку. – Ты очень милая. И у тебя чешуя красиво блестит. Совсем как… как… – здесь мальчик запнулся и замолк, словно боялся сказать что-то, но все же очень хотел. – Я же могу искупаться, да? – после недолгого молчания спросил он, и немало озадаченная Алана только кивнула в ответ.

Это было немного странно. Казалось, Изу хотел с ней поделиться чем-то, но не осмеливался. Раньше… раньше такого не было. То есть, конечно, девушка часто видела мальчика задумчивым (слишком задумчивым для десятилетнего мальчика – но задумчивым в достаточной степени для мальчика-беспризорника того же возраста), но он никогда не распространял свою задумчивость на нее.

Словно боялся сказать что-либо, боялся посвятить окружающих в своим мысли, боялся спросить что-либо или поделиться чем-то. И в такие моменты лицо его всегда становилось таким печально-напряжённым, таким потерянным, таким обречённо-отчаянным, что Алане хотелось упасть перед ним на колени и выслушать всё, что тот хотел сказать.

Даже душа у ребёнка словно покачивалась на ветру, готовая вот-вот потухнуть, готовая исчезнуть в своём страхе и панике, готовая расщепиться на мельчайшие частички света и рассеяться.

Что же глодало Изу, если он настолько впадал в прострацию при мысли об этом?

– Конечно, можно, малёк, – ласково улыбнулась Алана, хлопая кончиком хвоста по воде и загребая к себе воду каким-то детским движением – она так всегда делала, когда волновалась.

Изу радостно улыбнулся, словно отчего-то думал, что она могла его прогнать или запретить сесть рядом, словно боялся самой девушки, словно до сих пор не мог поверить во что-то важное, во что-то очевидное – что его никто не тронет, и никто не причинит ему вреда.

Мальчик присел рядом, прижимая худые коленки к груди, и тоскливо посмотрел на горизонт.

И – вдруг закусил губу, отводя взгляд.

– Я всегда боялся океана.

Это признание ужасно взволновало Алану. Оно было слишком взрослым даже для десятилетнего беспризорника, а потому девушка замерла, едва сдерживая порыв обнять Изу и крепко прижать к себе, обещая, что с ним ничего не случится. Ее останавливало сейчас лишь то, что мальчик мог испугаться еще сильнее, ведь она управляла водой.

А ему было страшно.

– Н-но почему?.. – поэтому только и спросила она, незаметно сжав руку в кулак, чтобы хоть как-то выпустить пар.

Кто мог напугать ребенка океаном? Что произошло? Почему Изу…

Мальчик как-то воровато огляделся по сторонам, тяжело вздохнул и, на секунду приложив палец к губам, едва слышно произнес, явно зная о способности Тики и близнецов очень хорошо слышать:

– Моя мама была оттуда.

Алана испуганно дернулась – да так и замерла.

Так вот чего не договорил Изу! Чешуя! Его мать была русалкой! И… и… неужели она… была… такой же, как и сама Алана?..

Девушка поскребла ногтем камешек, попавший ей под руку, и осторожно придвинулась поближе к настороженно глядящему на нее мальчику.

– Твоя мама была русалкой, Изу? – подстраиваясь под его манеру говорить, прошептала она. Малыш поспешно кивнул и снова приложил палец к губам.

– Она была как ты, – поделился он с ней, подтверждая ее подозрения, после того, как еще раз огляделся, убеждаясь, что они тут одни. – У нее была серебряная чешуя, и она очень красиво сияла… А мой папа был с суши, – здесь Изу понурился, и губы у него задрожали. – Но его убили, и из-за этого мы с мамой сбежали.

Алана судорожно вздохнула, не зная, что с собой сделать, потому что ей ужасно хотелось заключить ребёнка в объятия и уверить его, что всё будет хорошо. Что теперь уж точно всё будет хорошо.

Подумать только, его мать была среброволосой русалкой.

И Изу… отчего же мальчик тогда боялся её в самом начале?

– Откуда сбежали? – только и спросила девушка, затаив дыхание и надеясь, всей душой надеясь, что ответом будет не то, о чём она подумала.

Ребёнок сильнее прижал колени к груди, опасливо оглядываясь по сторонам, настороженно всматриваясь в горизонт, и почти неслышно выдохнул:

– С севера.

И Алана вдруг ощутила, как в груди у неё все леденеет и тяжело падает вниз. С севера. С севера, где велась ожесточённая борьба между людьми и тритонами. Где существовало рабство, где морской народ измывался над людьми, где русалок не убивали, но где убивали человеческих женщин и детей.

Алана поджала губы, пытаясь уверить себя, что Изу мог быть не из ледяных крепостей, а из какого-нибудь племени, куда сбежала его мать, будучи изгоем среди своих. Но… но… но… в это было тяжело поверить. Хотя бы потому, что ребёнок боялся океана, словно тот мог в любую минуту вздыбиться на него и забрать в свои пучины.

– Из ледяных крепостей? – шепнула Алана на русалочьем так тихо, как можно было возможно, потому что… ей было страшно.

Потому что Изу, длинно взглянув на неё, медленно кивнул и спрятал лицо в коленях.

– Я уже слышал о тебе, – глухо сказал он, и Алана виновато прикусила губу, потому что примерно представляла, что он мог о ней знать, учитывая то, что подавляющая часть океана была уверена в ее сумасшествии. И не ошиблась. –Однажды к маме приходил управитель. Он говорил про царевну-ведьму, сильнейшую в море после своего отца. Он хотел жениться на этой ведьме и с её помощью уничтожить людей. Но… ты же… – здесь мальчик вскинул голову и вперил в нее умоляющий взгляд, – ты же не станешь его женой?.. Правда?.. – голосок его дрогнул, и в груди у девушки все сжалось от жалости и внутреннего протеста.

Так вот, по какой причине Изу сначала ее боялся! Вот из-за чего не подходил к ней, пока не увидел, что она стала увечной, хоть и косился так восхищенно! Она напоминала ему мать, но он здраво рассудил, что она может быть опасна, вот и держался подальше, ведь Линк строил на нее планы и, скорее всего, именно Линк или кто-то по его приказу убил отца мальчика.

Все-таки не сдержавшись, Алана кинулась к ребенку и крепко его обняла, невесомо целуя в волосы и ласково поглаживая по хрупкой спинке.

– Конечно же нет! – горячо заверила она его, сама удивляясь тому, насколько убедительно говорит о вещах, в которые почти не верит. Ведь слухи – и Линк – правы, отец все-таки сильнее и может просто заставить.

…если она себе кровь не пустит и не воспользуется своим проклятым даром.

– Я ведь… – девушка запнулась и ощутила, как скулы заливает румянец, но все равно продолжила. В конце концов, Изу ведь и так знал об этом, правда? – Я ведь люблю твоего папу. И тебя – тоже, очень-очень. И тебе… тебе не надо бояться.

Ребенок прижался к ней всем телом и обнял за шею, утыкаясь носом в мокрую рубашку на груди и всхлипывая.

– Мама… она специально сбежала в Эндонсис, – тихо пояснил он, шмыгая носом. – Сказала, это княжество дружно с древней Поднебесной империей, хотя там много охотников, и там нас не найдут северяне…

– Но если… – Алана крепче сжала мальчика в объятиях, боясь предположить, что он ей расскажет дальше, и тот, к ее ужасу, произнес:

– Северяне нас не нашли. Но нашли охотники.

Девушка обняла его крепче, прижимая к себе, желая одарить заботой и защитой, жаждая спасти его, оградить ото всех опасностей этого мира, и Изу, всхлипывая уже в голос, замотал головой, зарываясь ей в грудь лицом.

– Мамины слёзы вызывали метель, – забормотал он на русалочьем, красиво выговаривая шипящие на северном диалекте, и в его голосе было столько тоски и боли, что Алана не сдержалась и принялась покачиваться, целуя мальчика в макушку и глядя по тонкому худому тельцу. – И её очень любили духи, а потому они сказали, что охотники нашли нас. Мама велела мне бежать, и я п-побежал, – Изу запнулся, насморочно шмыгнув, и из его груди вырвалось ещё одно судорожное рыдание. – А потом поднялась метель, и мама… – он замер, крепче цепляясь маленькими ладошками за спину зажмурившейся Аланы, и девушка успокаивающе зашептала ему на ухо что-то бессвязное, что-то мягкое и ласковое.

Его мама, бывшая среброволосой русалкой, которая не пробудила свои силы и умерла.

И Изу остался один.

Таков был конец этой печальной истории.

Алана тихо запела одну из северных колыбельных, чувствуя пальцами, как ребёнок вздрагивает всем своим крохотным тельцем, как трепещет его душа-светлячок, облизывая ладони теплым огнём, как выливаются из него слёзы и боль, и, когда Изу чуть успокоился, пряча лицо, спросила:

– Почему ты ничего не сказал, рыбка?

И он вдруг поднял на неё взгляд: в его голубых глазах словно стыл лёд, и в самой глубине этого льда что-то испугано мерцало.

Изу отстранился, дрожащими пальцами чуть отталкивая Алану от себя, будто боясь чего-то, и встал, опасливо оглядываясь и поджимая губы.

И – вдруг вокруг заплясал снег.

Девушка широко распахнула глаза – от испуга и восхищения. Потому что сама она никогда не была в ледяных крепостях и северной магии воочию не видела ни у кого, кроме Линка, к которому преисполнилась неприязни, только услышав о его планах на нее от мальчика.

Она, в общем-то, и раньше не слишком рада была участи быть его супругой, а уж теперь, после того, как окончательно уверилась в том, что он считает ее скорее оружием, чем женщиной – никогда не согласится на такое. Линк выставит ее как свой козырь в войне с людьми – а она позволит ему к себе прикоснуться, прекрасно зная, что рано или поздно он направит свою карающую длань на ее семью?

– Я защищу тебя, слышишь, – заметив, как мальчик испуганно дрожит, глядя на нее, пообещала Алана. Она совершенно не узнавала своего голоса, но, тем не менее, он казался ей достаточно убедительны. – Линк до тебя не доберётся, – уверенно сказала она – и постаралась улыбнуться. – Да и твой папа, он тоже не позволит такому случиться, он же тебя любит.

При воспоминании о Тики Изу зарделся – но тут же побледнел, видно сообразив, что Алана хочет ему рассказать, и торопливо замотал головой.

– Нет! – воскликнул он звонко. – Не говори ему! Ти… п-папа испугается и не захочет быть… моим… папой…

И снег вокруг них закружился, покрывая воду тонкой ледовой коркой, замораживая воздух, заставляя, казалось, застыть само время.

Алана ошеломлённо взглянула на Изу и потянула к нему руки, чтобы обнять, но тот испуганно отскочил, и ледяная корка рывком полетела во все стороны, погребая под собой море, берег, нависшие под водой ветки деревьев и забираясь на белую чешую.

В глазах у ребёнка плескалась паника.

Та же паника, которая жила и в самой Алане, когда она боялась показать свою силу Тики. Когда была уверена, что тот возненавидит её, откажется от неё, испугается.

…как же они, и правда, были похожи с Изу. Пригретые одинокие сироты.

Алана ласково улыбнулась, чуть опуская голову набок, и уложила руки поверх застывшего льда, окутавшего её живот.

В глазах у Изу теперь взбушевался и страх, отчего снег задрожал и пошёл тончайшими нитями по воздуху.

Великолепнейшее зрелище.

Алана восхищённо приоткрыла рот, чувствуя, как мороз царапает нос и горло, как он цепко хватает за кожу и щёки, и восторженно выдохнула:

– Как же красиво…

И вдруг все прекратилось. Прекратилось так же внезапно, как началось.

– Тебе правда н-нравится? – Изу прикусил губу аж до крови и вперил в нее полный надежды взгляд. – Просто… это же… оно же… с севера… а ты… ты…

Девушка разделила хвост, рванулась – и все-таки снова поймала ребенка в объятия. Малыш был холодный как ледышка, и Алана поспешно начала растирать его бока и спину, чтобы согреть.

– У тебя замечательный дар, рыбка, – немного отстранившись, сказала она, заключая его лицо в ладони. И, заметив, что Изу готов ей всячески возразить, мотнула головой. – Послушай… Любой дар хорош, если уметь им пользоваться и направлять свои старания во благо, понимаешь? А если человек будет злым – даже самый сильный и добрый дар в его власти обернется во зло. А ты, – девушка чмокнула его в лоб и погладила по щеке, стремясь немного растопить, расшевелить – ведь он всегда любил, когда она с ним нежничает. – Ты очень добрый, малыш. Ты меня спас.

Мальчик широко распахнул глаза – и замотал головой.

– Я не спас тебя! Не спас! – поспешно запротестовал он. – Это Тик… п-папа тебя спас! Он же отбил тебя у тех… тех… – его милое личико вдруг исказилось, и он выплюнул… очень плохое слово на русалочьем, которым и охарактеризовал охотников. Алана засмеялась и игриво шлепнула его по губам.

– Ты еще совсем малек, чтобы так говорить, понятно? – заявила она и заметила: – А ты – спас меня. Вы с Тики оба меня спасли, ведь если бы не вы – я бы не захотела жить, понимаешь? Без Тики меня бы убили, а если бы меня не попросил ты – я бы просто издохла как выброшенная на берег рыба.

Губы Изу задрожали, и он уже сам ринулся к Алане в объятья.

И все оставшееся время до ужина, на который они всё равно опоздали, девушка нежила в своих руках оказавшегося очередной жертвой глупой войны ребёнка.

Интересно, а сколько ещё таких брошенных и поломанных судеб было на суше? Сколько детей потеряло своих матерей и сколько отцов лишилось дочерей?

Алана снова думала, что должна положить конец всему этому, что не должна забывать о своей первоначальной цели, о своём желании спасти свой народ, и эти мысли казались ей теперь не только правильными, но и необходимыми.

Если эта совершенно идиотская война кончится, то хорошо будет всем: и морскому народу, и людям.

Изу был до боли трепетным и всхлипывал каждый раз, когда натыкался взглядом на серебряные волосы, и Алана гладила его по голове, по плечам и спине, напевала мягкие колыбельные, целовала в щёки и уши, баюкала в своих объятиях и надеялась, что хоть немного была похожей на его мать.

Ведьма, спасшая своего сына.

Алана же могла надеяться стать похожей хоть немного на такую великолепную русалку?

К костру они вышли уже тогда, когда губы у Изу посинели, а сам он начал дрожать от холода, и Тики встретил их радостным счастливым взглядом.

– Что-то вы долго сегодня, – лукаво улыбнулся он, трепля смущённого залившегося краской мальчика по голове. – Неужто ты решил наконец искупаться, а не стоять в сторонке? – ласково поинтересовался мужчина, и Изу закусил губу, обиженно надувшись на такую подколку.

– Ну что ты издеваешься? – миролюбиво покачала головой Алана, совершенно не удивляясь поведению мужчины. Тот любил иногда подурачиться, и это явно делало его ближе к Изу, чем кого-либо еще.

Даже сама Алана, наверное, не была в таком приоритете, как Тики. Ведь Микк-то Изу спас, он был кумиром мальчика. Девушка часто видела, какие восторженные взгляды кидает на мужчину ребенок.

Вот только кумиры детей вряд ли когда-нибудь становятся отцами этих детей. Не потому, что не подходят на роль (Тики очень даже подходил, вообще-то), а потому, что как отцов дети их просто не воспринимают.

И это было печально, но в отношении Изу – правдиво, потому что мысленно малыш продолжал называть мужчину по имени – ведь не зря же он так запинался, когда называл его папой.

Сначала всегда шло имя.

– А кто здесь издевается? – между тем вздернул брови Микк в искреннем удивлении. – Я просто говорю о том, что кто-то наконец победил свой страх, и не подразумеваю ничего плохого. Наоборот – я рад, – он улыбнулся и чмокнул тут же растаявшего Изу в лоб.

Алана натянуто ответила на улыбку, еще не полностью отойдя от слишком взрослых для такого маленького мальчика откровений, и пристроилась поближе к этим двоим, решив, что сначала надо хорошенько подумать над открывшимся, прежде чем вываливать новости на Тики.

А то, что она расскажет Тики – несомненно. Тот должен знать, он ведь отец, он сам того захотел и не отступается от своего, хоть и понимает, кажется, что как именно отца Изу его не очень-то воспринимает. Скорее, как… как брата старшего?

Наверное, так же, как сама Алана всегда воспринимала Рогза – тот заменил ей родного отца фактически, но отцом все же не представлялся, потому Мариан был кем-то более монументальным.

Но вспоминать про Мариана совершенно не хотелось – потому что иррациональная обида просыпалась в ней каждый раз, стоило мыслям хоть на секунду завернуть в сторону морского царя.

Изу пробормотал что-то неразборчивое в ответ на нежности умиленного Тики, которому, как понимала Алана в очередной раз, невероятно нравилось разбрасываться лаской по отношению к детям (и не только детям, пискнула про себя девушка смущённо), и тяжело вздохнула, вслушиваясь в шёпот океана и надеясь, что тот подскажет ей выход из той ситуации.

Скрывать от Микка открывшуюся ей правду было нельзя – и главное, именно ради самого Изу. Его страх, его волнение, его неловкость теперь были полностью понятны и объяснимы, манта все сожри! Он боялся океана! Он боялся её, Алану! И все потому что эта идиотская война, эта совершенно лишённая смысла вражда уродовала жизни тех, кто никак к ней не относился.