Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 65 страниц)

– А не доверяешь никому, кроме себя?! – взбеленился он. – Хотя о чём я?! Дикарке, проведшей четыре века в бухте, ни за что не понять, что вокруг есть люди, которые за неё волнуются! Идиотка, которая считает себя сильнее всех! У тебя есть мы, понимаешь?! Так доверься нам хоть немного! – Тики кричал и кричал, ощущая, как ветер в груди бушует, как внутри словно буря поднялась, и не понимая, что, на самом деле, это на море поднялась буря – буря его слишком сильных эмоций, сметающих всё на своём пути.

Алана смотрела на него спокойно, и в её глазах-безднах было всепоглощающее ничего и одновременно всё – и злость, и гнев, и ненависть, и раздражение, и страх, и волнение, и это распаляло Микка ещё больше. Потому что она пыталась казаться ледяной и безразличной, хотя внутри у неё тоже всё, как видно, кипело, не находя выхода.

– Но нет! Госпожа верховная жрица предпочитает разбираться со всем сама, потому что люди, получается, даже недостойны внимание такой венценосной особы! – выкрикнул он и на порыве эмоций вскинул руку, как вдруг Алана вскрикнула и отшатнулась, воззрившись на него с неприкрытым испугом в просветлевших серых глазах.

И – ничего не метнулось в его сторону: ни водяное копьё, ни волна, ни тот же самый нож, которая девушка всё ещё держала в своей руке.

Мужчина дернулся – потому что этот испуг в лице русалки пронзил его словно молнией – и в ужасе уставился на свою занесенную точно для удара ладонь, крупно дрожащую от напряжения.

Ударить женщину.

Ударить сирену.

Ударить Алану.

Да до чего он докатывается с этой драконовой влюбленностью, никому не нужной и не важной?! О чем он вообще тут думает, самонадеянный напыщенный идиот?! Что он о себе возомнил?!

Тики замотал головой, грязно выругался, мешая несколько наречий сразу, и бросился прочь, просто не в силах видеть испуг в глазах девушки – в которую был влюблен и которую едва не ударил, – но и просить у нее прощения за несостоявшуюся пощечину – тоже не в силах.

Ветер бушевал над Марианной, только чудом оставляя корабль нетронутым, и беспокоил море, заставляя волны непроизвольно подниматься, облизывая борта, и собирая в небе грязно-серые тучи. Микк вскочил на рею, чувствуя, как пружинит воздух у него под ногой, словно поддерживая своего повелителя, и забрался как можно выше, как можно дальше.

Ближе к эпицентру разражающейся бури, чтобы направить (попробовать) бурное ветряное течение в паруса (на которые были похожи плавники Аланы, пока ей их не обрезали). Нужно было плыть как можно дальше отсюда, как можно быстрее достичь границы Империи и передать русалку Адаму – а там оба пусть поступают как знают.

========== Десятая волна ==========

Алана не понимала, что случилось.

Точнее, она совершенно не понимала, как получилось так, что Тики в мгновение ока стал ненавидеть её. Конечно, вряд ли он ненавидел её, но именно на это всё и было похоже для не слишком разбирающейся в человеческой психологии девушки.

Потому что да, она проторчала все эти четыре века в бухте.

Да, не могла довериться людям.

Да, она была полнейшей идиоткой.

Но, манта всех сожри, она доверилась именно ему! Поплыла с ним, желала подружиться с ним, показалась такой беспомощной и жалкой только ему! А Тики разозлился на неё.

На то, что она была так ужасна? На то, что она была несостоявшейся ведьмой? На то, что она была такой безжалостной и ненавидящей?

Когда её семью похитили четыре века назад, Сцилла и хвостом не пошевелила, чтобы спасти их. Она вообще не знала про это, развлекаясь с кем-то на другом конце океана, а Харибда как обычно топила охотничьи корабли в центральной провинции, отчего тоже не представляла, что именно в это время происходит трагедия.

Энка молила океан о помощи. Молила спасти их.

А советницы царя даже не расслышали этот зов, занятые своими делами.

И, возможно, Алана жалела, что так ужасно поступила с Харибдой, обычно очень исполнительной и послушной, но вот Сцилла, посмевшая броситься на Тики, потому что «царевне не нужны люди», никакого прощения не заслуживала!

И это пугало саму девушку – эта ненависть, эта злоба, этот гнев, накатившие на неё огромнейшей волной, когда одна из зубастых пастей оказалась рядом с Микком, потому что в ней не было таких сильных эмоций даже тогда, когда Шан и Роц отрезали ей плавники.

Потому что Тики ей… дороже плавников оказался?

Вообще-то ответ был донельзя очевиден, но Алана боялась это признать. Потому что тогда заклясть кровь и отравить их ею – она не смогла. Зато в случае со Сциллой и Харибдой, пошедшими в беспокойном сне на морское дно (ибо даже ядом царской четы не убить бессмертных), это получилось у нее удивительно просто, почти естественно.

И вообще-то по сути должно было Тики именно испугать. Неа вот испугало… Но Тики, он разозлился, взъярился, выругал ее как девчонку – и едва не ударил.

Алана так испугалась тогда, что он ее ударит – в состоянии какого-то словно беспамятства, неконтролируемой ярости, да – ударит.

Пусть даже не осознавая этого.

Но Тики замер, остановился, поняв, должно быть, для чего занес руку – и взбесился еще сильнее. Теперь – уже на себя.

И ушел.

И девушка боялась его искать. Даже звать – боялась, хотя знала теперь, что он ее везде на корабле услышит, даже если она будет шепотом произносить его имя.

Алана сжалась, свернулась клубком в постели, чувствуя, как перевязанная сутками ранее еще Мирандой рана на спине неприятно натягивается, и уткнулась носом в подушку, силясь не разреветься.

Подруга была беременна, а потому не могла использовать свои способности полностью, однако она очень постаралась над ней поработать, и благодаря ее слезам – сострадательным, честным, теплым – Алана почти уже не ощущала боли, и раны теперь не гноились. Однако перевязывать их все равно стоило – вдруг попадет инфекция.

А перевязывал ее только Тики.

Которого девушка не видела почти сутки.

Конечно, Алана могла бы его позвать. Они уже приближались к границе Поднебесной, а потому можно было заговорить о том, когда они сойдут на сушу, однако… девушке казалось недостойным использование подобных отговорок просто ради того, чтобы увидеть мужчину. Именно поэтому она и сидела безвылазно в своей каюте, боясь из нее даже нос высунуть.

Мана к ней тоже не заходил – Алана подозревала, что это Неа запретил ему наведываться к безумной русалке, способной управлять чужой кровью.

И ей было так обидно!

Она не сдержалась, не успокоилась, не смогла затолкать свой гнев куда поглубже – наоборот, повелась и воспользовалась, на мгновение даже насладившись своими могуществом и силой! И в эту секунду столько трепещущего превосходства было в ней, столько пылающей жажды, что именно тогда Алана и поняла, почему лунноволосые русалки не могли отказаться от своего дара повелевать кровью.

А потом золотые глаза Тики наполнились чем-то, напоминающим испуг, и девушке стало тошно от самой себя.

Наверное, именно поэтому она и закрылась от него, стремясь остаться такой же невозмутимой, как и всегда. Как было в бухте. До знакомства с Тики.

Алану же, на самом деле, после того, как она сбежала от убийц, половина океана стала бояться – бояться ее магии, позволяющей управлять чужой кровью. Ведьмы жили в безднах, в тех страшных местах, куда русалки и тритоны опасались забредать, и молва о них ходила ужасная, а потому девушке было всегда неприятно слышать такое и в свой адрес.

Особенно – слышать от океана, волны которого доносили ей большинство сплетен со всех провинций.

Ей было так одиноко там, так ненавистна та бухта, но проверить уровень этой ненависти, проверить, достаточно ли этой ненависти для заклятия крови, возможности не было – к ней просто никто не приплывал, а большинство кораблей море топило так далеко, что своей магией добраться до них Алана просто не могла.

И сейчас она напугала своей несдержанностью всю команду, а Тики – Тики, в которого была влюблена, которому не страшно было показаться такой беспомощной (но стыдно, ужасно стыдно) – ненавидел её.

Непролитые слезы жгли крепко зажмуренные глаза, и Алана сильнее зарылась в подушку носом, чувствуя, что еще чуть-чуть – и расплачется. И Миранда уже ушла, конечно – не останется же она тут, чтобы успокаивать истерику сумасбродной подруги.

Девушка понимала, конечно, всех их – всех, кто боялся теперь к ней приблизиться – но это все равно было так… так…

Наверное, также они чувствовали себя, когда она шарахалась от них из-за того, что их души темные.

Того, что дверь едва слышно скрипнула, открываясь и притворяясь тут же, Алана поначалу и не заметила. Подумала – померещилось. Кто к ней такой придет – страшной, ненормальной, холодной…

Но кровать внезапно промялась под чужим весом, и девушка дернулась, сжимаясь в комок еще сильнее.

Она не хотела видеть посетителя, кем бы он ни был (если он не Тики, естественно, но то, что он придет к ней теперь, было маловероятно). Вот только и посетитель, кажется, не собирался уходить просто так. Алану легко погладили по спине шершавыми теплыми пальцами – у линии шрама, поверх повязки. Как всегда делал сам Микк, пират и разбойник, сожри его манта, от которого все в груди трепетало.

– Алана… – девушка дернулась и вскинулась недоверчиво, потому что…

Тики сидел на кровати рядом с ней, какой-то выцветший и уставший, словно боящийся прикасаться к ней, но вместе с тем – не имеющий сил себе отказать в этом.

Рана на ладони отозвалась болью, обжегшей кожу и добравшейся будто куда-то чуть дальше.

Алана внезапно ощутила себя какой-то совершенно обнаженной перед мужчиной – хотя она и была перед ним обнаженной, если говорить об этом совсем уж честно – и закусила губу, пряча покрасневшие глаза.

Ей было страшнострашнострашно.

– Прости, – тихо выдохнул мужчина, и, будто не осмеливаясь больше ее касаться и сцепил в замок ладони, глядя куда угодно, но только не на нее. – Прости, я… я был не должен кричать и тем более… даже пытаться тебя ударить, мне не понять вас, и я…

…не должен в чем-то тебя винить?

…не должен пытаться тебя понять?

…не должен больше касаться тебя руками?

Сцилла ошибалась. Она так ошибалась… Руки Тики дарили успокоение.

Алана закусила губу и, на секунду напрягшись всем телом, пытаясь собрать в кулак всю свою решимость, потянулась к мужчине и, не давая себе возможности смутиться и испугаться, повисла на его шее.

Тики издал какой-то удивлённый возглас, крупно вздрогнув, словно даже и не ожидал, что она может вот так на него броситься, словно был уверен, что она его бояласьненавиделавидеть не желала (а она желалажелалажелала!), и вдруг прижал к себе мгновение спустя, крепко обнимая и бережно касаясь спины пальцами.

– Это ты прости меня, – затараторила Алана, стремясь объяснить ему, показать ему, рассказать ему, как сильно (неимоверно сильно!) ей хотелось вновь вот так обнять его. – Прости, что не сдержалась, прости, что я такая идиотка, да, но, прошу тебя, пожалуйста… – она запнулась и вскинула на него глаза, замечая, как в каюте поднялся ветер, закрутив в словно бы неуверенном круговороте бумагу и мелкие безделушки. – Пожалуйста, не ненавидь меня.

Тики ошалело моргнул, и ветер замер на мгновение, но сразу же пустился вскачь, как и заполошно забившееся сердце мужчины. У самой Аланы сердце колотилось в груди не слабее – как будто выскочить прочь хотело и оказаться у Тики в руках. В его ласковых надежных руках.

Она ведь могла ему довериться, правда? Он ведь не злился? И не боялся?

Девушка ощутила, что мелко-мелко дрожат пальцы, и снова прижалась к мужчине, пряча пылающее лицо у него на плече, подаваясь к нему всем телом, желая спрятаться в его объятиях и успокоиться. И – греться в горячих прикосновениях его губ к своим вискам и щекам, мечтая, но не смея ответить тем же.

Потому что… потому что если это жест такой дружеской привязанности – как с Маной, в которого был словно бы влюблен собственный брат – то этого слишком мало. Хоть и до ужаса лично – потому что в ответ на каждое такое прикосновение Алана краснела, расцветала и ощущала себя счастливой.

Вот как сейчас почти что – потому что Тики прижимал ее к себе и гладил, и был таким… таким… что даже захоти отстраниться – Алана бы не смогла.

Таким, что хотелось позволять к себе прикасаться, трогать себя – свои бедра, колени, щиколотки. Позволять поглаживать нежную чувствительную кожу и дрожатьдрожатьдрожать.

– Дурочка… – пробормотал Тики ей в волосы; ветер в каюте как будто внезапно стих. – Я же… же так за тебя волнуюсь, я же хочу сберечь тебя, вдруг ты… вдруг ты не… – он задохнулся собственными словами и шумно втянул носом воздух, напрягаясь, стискивая ее в кольце рук сильнее – и замирая так.

Алана судорожно вздохнула, замотав головой из стороны в сторону, потому что прекрасно поняла, чего так и не смог сказать Микк.

Нет, она не станет ведьмой. Нет, она не способна ненавидеть настолько, чтобы стать ей.

Она не хочет становиться такой.

Она хочет быть рядом с Тики, потому что только рядом с ним девушке кажется, что всё хорошо. Что больше никто её не тронет.

Потому что только рядом с Тики Алана думала, что теперь в безопасности.

А потому нужно было успокоить слишком трепетного, такого дрожащего, такого эмоционального мужчину, нужно было заверить его в том, что теперь всё точно будет хорошо.

Мана касался губами её висков или щёк, когда пытался успокоить. А русалки всегда водили носом по скулам или касались лбом уха, и Алана помнила, как нежно обнимал её Рогз и крепко стискивал в объятиях, зарываясь лицом в серебристые волосы и касаясь самым кончиком носа её собственного.

У Рогза взгляд был совершенно бесовским – тёмным словно морская пучина, с огнём на самом дне.

Алана, какая-то слишком трепещущая, ужасно взволнованная, потянулась к Тики, чувствуя, как оголённая грудь трётся об его рубашку (и как заливаются щёки румянцем непонятно почему), и лихорадочно зашептала, заключив его лицо в ладони и всматриваясь в удивлённые золотые глаза:

– Там был ты, понимаешь? Если бы с тобой вдруг что случилось, она бы не отделалась бы так просто, ведь ты же, ты же… ты же… – она запнулась, закусив губу и стремительно отведя взгляд.

Ты же такой замечательный. Такой потрясающий.

Я же люблю тебя, кажется. Как же мне жить без тебя?

Сердце внутри словно желало пробить рёбра, в животе что-то закрутилось, сжалось, завязалось в тугой узел, который было просто невозможно распутать.

Алана – всё ещё слишком трепещущая, всё ещё слишком лихорадочная – неуклюже коснулась губами мужской щеки в каком-то странном порыве этого непонятного (хотя, ясное дело, понятного) желания успокоить его.

Это получилось… смешно, пожалуй. Смешно, нелепо и странно – с тихим, но звучным чмоканьем, от которого в лицо девушке бросилась краска. Губы жгло, и Алана, зажмурившись, ткнулась носом замершему мужчине в щеку, разрываясь от желания к нему прикоснуться – и попросить его прикоснуться к ней.

Потому что это было бы слишком нагло, слишком самонадеянно, слишком… слишком.

Тики зарылся ей пальцами в волосы, легко и мягко поглаживая по затылку и спускаясь к шее. Разогнал по спине щекотные ласковые мурашки, едва не доводя девушку до исступления, и в ответ на секунду прижался губами к ее виску.

И сразу стало так спокойно – как будто вакуум, абсолютная тишина, не нарушаемая даже шумом волн за бортом. Как будто все напряжение внезапно схлынуло, уплыло – как ушедшие на дно Сцилла и Харибда. И остались только они вдвоем – Алана (русалка, которая больше не может плавать) и Тики (человек, в которого она влюблена).

Грудью – удивительно напряженной, налитой грудью – девушка по-прежнему прижималась к нему, и это было… это было ужасно лично, почти… интимно и настолько… настолько…

Алане было жутко стыдно за свои мысли, но на самом деле она очень хотела знать, что же делают мужчины на суше с женщинами, как ласкают их, если грудь у них – это предмет… влечения.

Щеки полыхали румянцем.

Интересно, она нравится Тики хоть немного? Она смущала его своим видом, когда он требовал от нее одеться? Или… или это…

Но спросила в итоге, разумеется, девушка совсем о другом.

– Тики… – тихо выдохнула она, чуть расслабившись и наконец решившись открыть глаза – и найдя в себе силы расстаться со своими заманчивыми фантазиями. – А ты… ты можешь меня причесать?..

Признаваться в том, что ей ужасно хотелось ощутить его пальцы на себе, было нельзя – это слишком смущало и было ужасно стыдным, даже похабным и чем-то грязным, потому что это для неё Тики был прекрасным и любимым, а вот была ли сама Алана для него такой?

– Конечно, – улыбнулся мужчина в ответ и погладил её по голове, – сначала заплету, а потом и перевяжу тебя, хорошо? – ласково поинтересовался он, и Алана почувствовала, как просто тает в его руках, плавится от этого нежного голоса, купается в лучах его яркой сияющей души – не такой ослепляющей, как раньше, а словно бы успокоившейся, совсем чуть-чуть, но ставшей мягче, даже пушистей.

Словно когда Микк был рядом с Маной.

Но просто сейчас он был рядом с ней.

Алана часто закивала (щеки по-прежнему горели нещадно – из-за всех этих мыслей она… она…) и подтянула колени к груди, удобнее устраиваясь на кровати и перекладывая волосы – пушистую встрепанную серебряную копну – на одно плечо. Пряди рассыпались по коже, конечно, тут же зазмеились, щекоча и лаская – совсем легко, едва ощутимо, и девушка против воли улыбнулась происходящему (не улыбаться просто не получалось).

Тики поднялся с кровати и направился к шкафу – Алана видела там свертки и упаковки все это время, но сама… не желала к ним приближаться. Это было напоминанием о ее глупости и наивности, и ей не хотелось все это распаковывать, поэтому…

Но в случае с Тики она готова была терпеть. Даже больше – она готова была мерить все это снова. Тогда ей нравилось это, похожесть на Элайзу в том красивом ханбоке ее пленила, но этот цвет… теперь синий всегда будет напоминать об отрезанных плавниках.

Из шкафа, однако, мужчина достал только мешочек, в который им сложила ленты ювелирша. Ленты, как помнила Алана, были в основном ярко-красные или золотистые – почему так, она не знала, но сейчас ни за что не станет возражать.

Пусть красные как кровь. Пусть золотые как солнце.

Но Тики достал из мешочка… синие ленты.

Синие как небо.

Синий был любимым цветом Аланы. Синий напоминал об Элайзе. И – об отрезанных плавниках.

И теперь – еще, как видно, о том, что она готова стерпеть синие ленты в своих волосах только ради того, чтобы Микк касался ее.

Мужчина сел прямо за ней, аккуратно проведя по коленям и ненавязчиво заставляя опустить их на постель (Алана вся затрепетала, умоляя себя не вздрогнуть так крупно, не выгнуться вслед за этим движением, как бы ей хотелось), и вытащил из мешочка, который положил рядом на тумбочку, гребень, а после – осторожно, словно боясь причинить боль, пропустил её волосы сквозь пальцы.

Девушка закусила губу, жалея, что не может посмотреть на лицо Тики, не может разглядеть какие-нибудь эмоции в его глазах, не может наблюдать за его улыбкой, за мельчайшими изменениями в необычайно выразительной (и ужасно притягательной) мимике.

Алана вздохнула, когда мужчина медленно принялся расчёсывать ей волосы гребнем, иногда касаясь ладонями её шеи – и каждый раз пуская по спине стадо мурашек.

Это она реагирует так из-за того, что не была с кем-то четыре века? Что никто не прикасался к ней так долго? Или потому, что это был именно Тики?

Девушка сжала в пальцах простыню, чувствуя, как все в ней загорелось от одной мысли об этом, и улыбнулась подрагивающими губами, глядя в стену перед собой.

Она чувствовала себя свободно и спокойно рядом с этим мужчиной, но в то же время – ужасно стеснялась своей открытости перед ним.

И на самом деле… возможно, она просто боялась себе в этом признаться, но… ей не хотелось надевать ханбок хотя бы и потому, что тогда Тики не будет касаться ее обнаженной кожи. А она… боялась – и хотела прикасаться к нему, быть перед ним такой. Обнаженной.

Мужчина расчесывал ее волосы бережно, осторожно, стараясь не сильно тянуть и как будто даже боясь повредить что-то. И эта заботливость в нем, эта ласка – она пленяла, завораживала, притягивала.

Алана подумала о том, что если… если бы Тики даже повел себя как Шан (похабная дрянь, ну как теперь позабыть об этом) – погладил ее по бедрам, коснулся груди и… и… В общем, она не стала бы возражать.

Это было стыдно и ужасно, и девушка боялась даже предположить, что Микк о ней подумает, если узнает когда-нибудь о ее желаниях, но ей этого хотелось.

Она не знала, как это – заниматься любовью. И ни одна русалка не знала об этом до своего замужества последние лет триста, пожалуй, но это томление внизу живота, это желание – должно быть, оно было знакомо не только Алане, просто на чистом инстинкте хотевшей того, чтобы к ней прикасались – прикасался один определенный человек.

Косы у Тики выходили замечательные – не тугие и не слабые, толстые и объемные, они буквально выскальзывали из его рук, такие мудреные и красивые, что Алана не сдержала восторженного возгласа, когда первая легла ей на грудь, переплетенная синей лентой, расшитой целой россыпью красивых камней и бусин.

Она неловко хохотнула, осторожно прикасаясь в собственным волосам, просто не веря, что такое вообще можно с ними сотворить, и думая, каким же волшебником оказался Микк, раз ему удалось заплести такое чудо.

Пальцы у мужчины были ласковые, нежные, они касались её почти невесомо, оставляя после себя словно бы флёр трепета, и ей хотелось, манта всех на дно унеси, хотелось, чтобы он прикасался так к её коже, к ней самой. От этих мыслей девушка краснела тут же и благодарила провидение, что Тики не видит ее залитое краской лицо.

Когда и вторая коса аккуратно улеглась ей на грудь, мужчина предложил посмотреть в зеркало на его труды и, аккуратно положив ладони ей на плечи, мягко повернул к стене, где-то самое зеркало и находилось. Точнее, там находился странного вида столик с резной стеной, к которому оно и было прикреплено.

Алана не находила важным глядеть в него, потому что за собой особо и не следила, а вот Люсиль, известная на весь океан своей красотой, обожала красоваться перед различными стекляшками и отражающими предметами. А когда однажды Ювния притащила домой огромное целое зеркало с одного из потопленных кораблей, она сутками от него не отходила.

А Алана не считала себя красавицей, чтобы любоваться своим отражением. Да, она была симпатичной, миловидной, но не красавицей, как её сёстры – рыжие и пышущие жизнью.

Линк однажды сравнил её с ледником. Вероятно, это должно было быть комплиментом, но для девушки, выросшей среди кораллов и ярких красок, такое сравнение было чем-то унизительным.

А теперь, когда она ещё и лишилась плавников, единственной своей гордости и радости, смотреть на себя вообще не хотелось.

Но косы – серебряные косы с синими лентами – и Тики, мягко приобнимающий за плечи, не дали отвести взгляда от зеркального стекла, и Алана… такой – обнаженной и с заплетенными в прическу волосами – она показалась себе не просто симпатичной, а даже… даже красивой. Немножко похожей на куклу – из тех, что показывала ей Элайза во дворце когда-то давно, красивых и холодных, но все же.

Микк сидел за ее спиной и тоже отражался к зеркале – высокий, сильный и смуглый от загара. Он был одет, естественно, и, склонив голову чуть набок, рассматривал девушку с каким-то задумчивым прищуром. И еще – он мягко поглаживал подушечками пальцев впадинки около ее ключиц, и этот контраст – загорелые загрубевшие руки на белой коже – завораживал.

Алана окинула свое отражение – наверняка совершенно бесстыдное отражение с точки зрения имперцев, надо сказать – новым взглядом (болезненно тонкие руки, шрамы на бедрах, впалый живот, заметные половые губы и торчащие соски) и криво улыбнулась.

Она была красивой из-за Тики, да? Потому что он был с ней рядом, сидел за ее спиной, служа огромным соблазном (ужасно хотелось прижаться к его торсу) и вот так глядя на ее отражение из-под ресниц.

– Нравится? – наконец осторожно поинтересовался мужчина, и девушка усмехнулась.

– Очень… – и вдруг выдохнула, сама от себя такого не ожидая: – Скажи, Тики… я красивая? Хоть немного?..

Мужчина дёрнулся и как-то неверяще воззрился на её отражение, проводя взглядом по телу, останавливаясь на мгновение на нём и сразу же стыдливо отводя глаза в сторону.

– Ты ужасно красивая, – наконец выдохнул он и неуверенно хохотнул, в каком-то смущении сглатывая и стискивая пальцы на её плечах. – Намного красивее всех девушек, что я когда-либо видел, – тихо признался Тики, всё же посмотрев в глаза её отражению, и Алана почувствовала, как губы предательски дрожат и как нестерпимо ей хочется ощутить объятия этого человека.

Она коротко рассмеялась, ощущая себя очень странно – с этим томлением, с этим… постыдным словно бы набуханием, потому что изнутри нижнюю часть живота будто бы распирало, – и поёрзала на кровати, растерянно прикрываясь ногами, стискивая бёдра в каком-то незнакомом, но ужасно естественном жесте, и желая одновременно и прикрыться, что спрятать себя от ласкающего мягкого взгляда Тики, и прижаться к мужчине нагим телом.

И эти мысли были такими развратными, такими непередаваемо пошлыми, непривычными для Аланы, что она просто не знала, куда себя деть.

– И в меня… – она сглотнула и вскинула голову, глядя на мужчину снизу вверх и напрямую ловя его взгляд, – можно влюбиться?

Тики на секунду прикрыл глаза, почти зажмурился, словно перед нырком в воду, но тут же снова посмотрел на девушку и едва заметно кивнул. Будто бы… что? Его смущали подобные разговоры с ней? Не нравились ему?

Сама Алана ему не нравилась? Ведь он… он же посмотрел на нее – окинул взглядом вот так, долгим, почти томным, почти оценивающим – только после того, как она спросила его об этом.

Красива ли она? Можно ли влюбиться в нее?

Есть ли шанс, что когда-нибудь Тики будет в нее влюблен?..

– Не сомневайся, – наконец отозвался мужчина вслух. Он охрип слегка, но от этого его голос делался только глубже, и это совсем не мешало понимать его хорошо. И эта короткая фраза… родила в ней еще один порыв откровенности. Он накрыл ее как волна.

Алана тихо рассмеялась, не отрывая взгляда от лица мужчины и ощущая одновременно и неимоверное облегчение, и где-то… разочарование?.. оттого, что он никогда не коснется ее. Так, как касается в постели мужчина женщины.

– Однажды Линк сказал, что я похожа на ледник, – выдохнула она. – Я похожа на ледник, Тики?..

Когда Микк коротко замотал головой и прижал ее спиной к своей горячей груди, на секунду ей показалось, что она могла бы предать обычай.

Сейчас ей было плевать на этот обычай – на то, что невинность у русалки имеет право забрать только её жених или муж. Плевать на то, как кем она станет в глазах народа и собственного отца. В своих глазах – потому что жалеть не будет. Потому что, возможно, Тики был единственным, кто за эти четыре века так ласково и трепетно прикасался к ней.

Иногда это напоминало то, как Мари нежничал с Мирандой, и Алана от таких мыслей сразу же заливалась краской и просила себя не думать про это.

Но это ей сейчас было плевать. Сейчас, в этой комнате, в его руках, с этим томлением во всём теле, этим… ожиданием, жаждой.

Что же она подумает о себе потом? Когда это наваждение спадёт? Когда придёт время отдавать себя Линку?

Алана прикрыла глаза, ловя кожей тепло Тики, и выдохнула.

Наверное, она будет себя чувствовать какой-нибудь куртизанкой – Элайза рассказывала, что у людей были странные заведения для постельных утех, где девушки продавали свои тела самым разным мужчинам. Помнится, она тогда ещё с удивлением поинтересовалась, а не куртизанка ли их отец, потому что у него тоже было несколько жён, на что сестра расхохоталась так оглушительно, так весело и заразительно, что в итоге смеялись все собравшиеся.

Но сейчас русалкам запрещалось отдавать свою девственность тритонам, которые не собирались становиться их мужьями. Мариан говорил, что это ради безопасности самих жриц, их душевного спокойствия, защиты – после начала войны их осталось в несколько раз, чем меньше тритонов, отчего те морских дев лелеяли и охраняли не хуже манты, который корпел над своими сокровищами.

– Ты похожа на коралл, – вдруг выдохнул Тики, вырывая Алану из своих размышлений и воспоминаний, и девушка удивлённо подняла взгляд, натыкаясь на мягко горящие золотые глаза. – На белый коралл из восточных морей, – улыбнулся мужчина, проведя пальцами по одной из кос и ненароком касаясь покрывшейся мурашками кожи. – Но можно вплести красные ленты, – поспешно пробормотал он, на мгновение смутившись чего-то, и закусил губу, – если ты хочешь быть красным кораллом.

– А почему именно красные? – всё же полюбопытствовала Алана, любуясь его лицом – свежим, красивым, тонким и одновременно резким, каким-то хищным, с родинкой под глазом, придающем ему какую-то слишком странную черту, отчего внутри у девушки всё трепетало при одном только взгляде на неё, и массивной серьгой в ухе.

– В Поднебесной красный и золотой надевают незамужние девушки, – ответил Тики с улыбкой, и она удивлённо подобралась, а потом рассмеялась, замечая его непонимание, но не в силах себя остановить.

– Впервые была на суше, – чуть отсмеявшись, начала она, – когда Элайза играла свадьбу. Дориан вплёл мне красные ленты и заставил надеть жёлтый ханбок, а я постоянно путалась в нём и падала, из-за чего он потом весь вечер меня на руках носил! – задорно хохотала Алана, вспоминая те счастливые времена. – Ох, как же я любила этого человека! При любой возможности на него вешалась, хотя, манта подери, все мы, кому не было за триста, вешались на него, представляешь?

– Он был таким добрым? – хмыкнул мужчина, мягко сияя глазами – и так и не отпуская ее. Алана откинула голову ему на плечо, чувствуя, как щеку щекочет мягкий завиток черного локона, и подумала, что он, возможно, любуется на нее.

Он ведь может на нее любоваться сейчас? Разве не сказал только недавно, что она красива и достойна любви?

Если согласился – мог судить об этом на основе собственных чувств?..

Тики смотрел на нее в зеркало, и девушка на мгновение закусила изнутри щеку, разрываемая этим ярким – совсем как красные ленты, хвостик одной из которых выскользнул на стол – обжигающим противоречием.

– Добрым – и странным, – поделилась она с Микком. – Он очень любил детей – и обожал возиться с нами. Рассказывал нам сказки, заплетал косы, гулял, катал на… на такой повозке…

– В карете? – в голосе мужчины послышался смех, и Алана, покраснев, отчаянно мотнула головой.

– А Элайза – ревновала, – хохотнула она тут же. – В шутку, конечно, но вечно пеняла нам, что так он женится на кучке девчонок, а не на любимой женщине.