Текст книги "Жемчужница (СИ)"

Автор книги: Anice and Jennifer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 65 страниц)

– Извращенец! – пискнула она как можно тише, чувствуя, как мужские руки легко касаются её боков, как его пальцы медленно выводят узоры на бедрах поверх тонкого платья и как ей ужасно хочется, что мужчина прикоснулся к самой коже, к обнаженной, ничем не скрытой коже. Как на корабле, когда перевязывал каждый день, когда ласкал ей, сам того не понимая.

Тики приподнял бровь в притворном удивлении и хитро протянул:

– О, госпожа русалка знает и такие словечки.

Алана возмущённо надулась, пихая его кулаком в грудь и ловя ртом смешок, и потянулась к нему, вновь оставляя неловкий поцелуй на губах. Тот счастливо рассмеялся ей в волосы, укладываясь рядом, подминая девушку под себя, обнимая так крепко, словно боялся отпускать, и, поцеловав в ямочку под ухом и вызвав крупную дрожь по всему телу, пожелал спокойной ночи, оставляя Алану со странным чувством острой неудовлетворённости.

Но с другой стороны, ей казалось, что того, что произошло сейчас, было вполне достаточно. А потому девушка счастливо вздохнула, глупо улыбнувшись и прижав сонно простонавшего Изу к своей груди, и через несколько минут уснула, неожиданно уставшая и уморённая за день.

========== Первый прилив ==========

Мана чувствовал себя потерянным котёнком, который только-только раскрыл глаза.

Он, на самом деле, редко ощущал себя так, потому что всегда знал, чего хотел и что ему нужно, но сейчас казалось – всё, что когда-либо было известно ему, вдруг всполошилось и перевернулось с ног на голову. И это даже не наконец принявшие свои чувства друг к другу Алана с Тики, и даже не внезапно образовавшийся русалочий древний храм на тропе, которая была исследована вдоль и поперёк, и даже, будь всё не ладно, не осознание, что Неа его любит, как должен был бы любить жену.

Виной этому ужасному ощущению потерянности было то, что брат его игнорировал.

Впервые. Впервые за всю их жизнь близнец ничего не говорил, не обращал на него внимания, не был рядом. Не было его тёплого дыхания, мимолётных ласковых касаний и добродушных улыбок. Не было самого его рядом.

И Мана умом понимал, что это хорошо. Неа наконец понял, что его чувства неправильны, что они были настоящей болезнью, что от них нужно было избавиться, но сердце ныло, болело, обливалось кровью.

Мана же тоже был болен. Тем же самым болен – оттого, наверное, что они были близнецами.

Неужели брат теперь даже не посмотрит в его сторону? Неужели больше не будет его тёплых объятий и ехидных подкалываний? Не будет его опеки и приятной заботы, которая когда-то казалось удушающей?

Мана горестно вздохнул, закусывая губу, стараясь избавиться от мыслей, и взглянул на шатёр, куда с несколько минут назад ушёл Тики со своим маленьким дружным семейством.

Ему самому предстояло ночевать в одном шатре с Неа, и если честно, мужчина даже успел подумать о том, чтобы малодушно попроситься к Книгочею и Дику (Лави, Лави, запомни уже). И – успел передумать, потому что тогда точно поведет себя как самый обычный трус. А трусом быть не хотелось. Пусть слабый, пусть болезненный – но он сможет это перенести.

Или нет, кто знает.

Неа широко зевнул в сложенные ковшиком ладони и смачно захрустел затекшими суставами, выгибая спину так соблазнительно, что не смотреть было нельзя.

Мана закусил губу.

Это походило бы на заговор, если честно, не знай мужчина своего близнеца как облупленного. Но проблема как раз состояла в том, что он знал, и сам Неа до такого вряд ли додумался бы. Ему бы элементарно не хватило выдержки.

Может, все это был действительно пьяный треп, и к утру Неа просто недостаточно протрезвел? Но даже если так, его нынешнего молчания это не объясняет. Да и потом… Неа ведь говорил с ним. Желал доброго утра и приятного аппетита, изредка перекидывался какими-то фразами и… и все.

Он не позволял себе прикасаться – даже просто хлопать по плечу или поддерживать под локоть в случае чего. Он не позволял себе сидеть слишком близко – как было раньше, когда они притирались друг к другу, и Мана млел от его тепла, сам себе боясь в этом признаться.

Неа просто в одночасье перестал быть с ним. Перестал принадлежать ему.

Потому что… если смотреть правде в глаза – Неа отдавал себя Мане полностью и целиком. Со всеми своими вспышками гнева, хитрющими взглядами, похабными шутками, насмешливыми улыбками и теплыми руками. И это было куда тяжелее пережить, чем Мана себе представлял раньше.

Он бы даже подумал, что это Тики подговорил близнеца, но тот совершенно не выказывал никаких признаков неприязни. Он, казалось, был полностью поглощен Аланой.

На самом деле, Мана был рад, что брат наконец разобрался в своих отношениях с русалкой, потому что до сегодняшнего утра он ходил как в воду опущенный и напоминающий этим побитого пса, который видел перед собой кусок мяса, но никак не мог его схватить и утащить к себе в конуру.

Но эта радость меркла на фоне той всеобъемлющей тревоги, того волнения, что буквально потопили в себе мужчину – Неа в мгновение ока превратился из самого родного, самого близкого в кого-то далёкого, кого-то, кто даже не обращал на него внимания.

И это убивало.

Мана, поджав губы, проследил, как близнец, безразлично обведя пространство взглядом и доброжелательно пожелав спокойной ночи всем, кто был рядом с костром, медленно зашёл в шатёр, и подавил в себе желание броситься за ним следом.

Он не понимал своего состояния. Он же всё сделал правильно! То, что Мана назвал чувства близнеца болезнью, было правильно! То, что он заперся от него, спрятался, чтобы не провоцировать, тоже было правильно! И то, что отказался от собственных чувств, тем более!

…только вот вопрос: а отказался ли?

Мужчина мотнул головой, со злой досадой пытаясь избавиться от мыслей, и через несколько минут бездумного глядения в костёр, чьи жаркие языки полыхали словно в неудержимом танце, с тяжелым вздохом направился в шатёр, всей душой надеясь, что Неа уже спит.

Но Неа не спал. Он стелил лежаки – как и обычно, вплотную друг к другу, только молча и совершенно не обращая внимания на шорох ткани шатра у входа. Мана потоптался на месте, чувствуя себя до ужаса неловко, но в итоге все же вошел и принялся помогать близнецу. Тот только одобрительно кивнул, когда мужчина подал ему подушку, и вскоре, застелив постель, угнездился на своем месте, едва ли не с головой укрывшись покрывалом и совершенно плюя на то, что в шатре, как и за его пределами, было тепло почти до духоты даже вечером.

Мана, едва сдержав вздох, улегся рядом и закрыл глаза. На внутренней стороне век так и отпечаталась фигура Неа, повернувшегося к нему спиной.

Раньше они всегда спали лицом к лицу.

Мужчина повернулся набок, открывая глаза и впиваясь в близнеца взглядом. Тот еще наверняка не спал, но дыхание его было спокойным, ровным. Даже ветерок вокруг не приподнимал ничего и не шевелил ему волосы, как обычно. Напротив – он словно тоже засыпал вместе с Неа.

Мана, прикусив изнутри щеку, сглотнул слюну, ставшую внезапно очень вязкой, и, выпростав из-под одеяла руку, повел ладонью в воздухе. Ему контроль над стихией подчинялся совсем не так хорошо, как братьям, но кое-что все же он мог.

Например, погладить Неа, желая ему так спокойной ночи.

Волосы на голове у близнеца тут же зашевелились как кем-то взъерошенные, и Мана едва сдержал горький вздох, отворачиваясь.

Надо было спать, а не думать об этих глупостях. И почему раньше ему удавалось так хорошо себя сдерживать, сожри все дракон?

Может быть, потому, что он был уверен, что всё это пройдёт? Или потому, что Неа, ничего не понимающий, ничего не знающий, принадлежал лишь ему?

Мана был, оказывается, таким эгоистом.

И Неа любил его таким – эгоистичным, слабым, мнительным, мелочным, совершенно беспомощным и бесполезным.

Неа для него был всем. Для болезненного Маны, которому и на улицу лишний раз выйти нельзя было, он был целым миром.

И сейчас этого мира его внезапно лишили.

За спиной послышалось мерное сопение, и мужчина, сглотнув, обиженно вздохнул, всё же не справляясь с собой и вскоре вновь поворачиваясь к спине близнеца. Широкой, надёжной спине, о которую он частенько опирался, когда сильно уставал, и Неа никогда не говорил что-либо против.

К горлу подступил тугой противный комок.

Мана зажмурился, борясь с желанием прикоснуться к брату, и в итоге замотал головой, передёргивая плечами, словно это незамысловатое движение могло стряхнуть это идиотское наваждение.

Ночь обещала быть очень долгой – и очень мучительной.

Поспать так и не удалось толком. Со всеми этими мыслями (и слезами – несколько раз он буквально давил в себе слезы) задремать Мане удалось лишь к утру, и то, дрема эта была тонкой как паутинка – и такой же хрупкой. Коснись – оборвешь.

И, конечно же, паутинка разорвалась.

Под утро Неа скатился со своего лежака и, так и не просыпаясь, очень знакомым собственническим жестом перекинул руку через талию мужчины, подтаскивая того к себе и заставляя широко распахнуть глаза и чуть дернуться. И – тут же замереть, чтобы не спугнуть момент и не разбудить брата.

Так Мана потом и лежал до самого подъема – не смея двинуться, чувствуя, как затекает в неудобном положении рука, и кажась себе совершенно, абсолютно несчастным.

И было, в общем-то, почему.

Неа мирно сопел ему в самое ухо, едва касаясь мочки губами, а Мана лежал как обездвиженный. Ему одновременно хотелось и не хотелось разбудить брата, чтобы показать… показать, в каком положении они находятся. И сказать, что… что?

Что он не против? Но ведь Мана был против. Он ведь не хотел ломать близнецу жизнь, а раз тот так быстро оправился, оклемался – не хороший ли это знак?

…хотя мог ли оклематься Неа так скоро, и стал бы он, оклемавшись, себя так вести?

Ведь брат всегда так себя вёл: обнимал во сне, прижимал к себе, смотрел так, что иногда сжигал до самых костей, касался настолько нежно, что иногда мужчине казалось, что он плавится.

Он всегда любил его – даже когда совершенно не понимал этого.

А Мана – Мана понимал, а потому молчал, надеясь, что близнец никогда не уразумеет этого, и довольствуясь этими детскими ласками, которыми одаривал его Неа в силу своего незнания. В силу своей искренности.

А сейчас… что будет сейчас? Мана был болен так же, как и его близнец, а потому не мог воспринимать все эти касания как прежде. Не теперь, когда Неа признался, когда Неа целовал его, когда сам мужчина помнил его напор, его губы, и когда всё заходилось в нём при одном только воспоминании о той ночи.

…зачем брат вообще полез к нему? Зачем сам Мана позволил это?

Ответ был известен, конечно, но… Это было неправильно.

Мана закрыл глаза и постарался дышать ровнее, потому что иначе легко было сбиться на всхлип и разрыдаться – вот так просто и глупо. Настолько, что потом захочется умереть от стыда.

Когда Неа проснулся и завозился, было уже совсем светло и солнце вовсю нагревало стенки шатра, а Мана настолько устал притворяться, что даже готов был встать. Однако брат все же опередил его.

Он по своему обыкновению широко зевнул и сел, отпуская мужчину и тотчас заставляя его ощутить себя потерянным и холодным как мертвец, никому не нужный и всеми забытый. Холодно было там, где Неа его обнимал – словно ветер прошелся по согретому прежде объятьем месту.

И тут Неа вдруг… прикоснулся. Хмыкнул как-то странно, невесело – и скользнул пальцами по щеке Маны, откидывая ему со лба волосы, лезущие в нос и побуждающие чихнуть с каждой минутой только сильнее, и на секунду задерживаясь у губ. Мягко погладил уголок рта – и отдернул руку, тут же поднимаясь, роясь в своей сумке и уходя.

Сердце, казалось, замершее на то прекрасное мгновение, пустилось вскачь, норовя пробить рёбра и броситься вслед за братом, чтобы оказаться в его ласковых нежных руках.

Мана со свистом втянул воздух, чувствуя себя таким непонимающим, таким трепетным, таким дрожащим, словно был древесным листиком на штормовом ветру, и крепко зажмурился, пытаясь отогнать это наваждение, это желание вновь ощутить невесомые прикосновения близнеца.

Это неправильно! Мана, это совершенно неправильно, а потому просто перестань думать о том, как тебе хочется не отдавать собственного брата кому бы то ни было!

Потому что Неа – тот, кто сядет на престол, тот, кто будет управлять их Империей, тот, кому необходима жена, чтобы родить наследников.

А Мана… а Мана при всём своём желании не способен дать ему этого.

А потому и грезить о том, что они – братья, близнецы, две стороны одной монеты – когда-либо смогут быть вместе именно так, как хотелось мужчине, следовало перестать.

Эта влюблённость, эти чувства – это всё болезнь. А от всякой болезни всегда есть лекарство.

Мана верил в это с того самого момента, как понял, что не желает отдавать брата, как увидел, что и сам Неа относится к нему намного трепетнее, чем следует. Верил – и ненавидел свою веру.

Мужчина горестно вздохнул, облизывая губы, мгновение думая, что таким образом сохраняет это мягкое касание близнеца, и, потянувшись, всё-таки встал, чувствуя себя выжатым лимоном.

Жить не хотелось от слова совсем. Солнце светило оскорбительно ярко для столь раннего утра (было явно еще не больше семи), а в соседней палатке уже копались и хихикали – кажется, Тики атаковал Изу щекоткой, а Алана решила помочь. Вот только кому именно из своих мужчин – непонятно.

Мана выдавил из себя жалкое подобие улыбки, когда шторка шатра брата распахнулась, и покачал головой – русалка и мальчик с хохотом валялись на лежаках, а Микк возвышался над ними с улыбкой победителя и сиял, сиял, сиял. И это было единственным, пожалуй, что могло сейчас порадовать младшего Уолкера.

Потому что Неа с ухарским криком, слышным даже на поляне, нырнул в протекающую неподалёку речушку и теперь явно наслаждался той жизнью, которой так не хотелось жить самому Мане.

Мужчина сознавал, что это справедливо, вообще-то, но ведь Неа… неужели он совсем не…

Или нет. Он же сегодня утром его коснулся.

И – тут же ушел.

Значит ли это, что Неа делает правильно, держась от него подальше?

От горечи снова противно перехватило горло, и Мана принялся поспешно дышать на счет, силясь прогнать душащий его плач, так и не выпущенный в итоге наружу.

Все правильно. Так должно быть.

Но им с Неа все же стоило бы поговорить. Просто спокойно поговорить и выяснить все.

Чтобы все между ними было совсем как раньше.

Или – не совсем.

Или – не было.

Мана не мог понять, чему его хочется больше: чтобы Неа всё же целовал его, обдавая своим жаром, или же чтобы он был лишь просто братом-близнецом.

…интересно, а отец испытывал хоть что-нибудь в этом роде к Майтре? Они же тоже близнецы, но почему-то только Мана с Неа оказались такими странными. Такими неправильными. Такими больными.

Мужчина качнул головой, в который раз уже за эту длинную ночь и короткое утро пытаясь избавиться от противных мыслей, и тяжело вздохнул, всматриваясь в недавно разведённый костёр, на котором уже варилась жиденькая похлёбка.

Может быть, поговорить с Неа сейчас?

Но о чём? Об этой болезни? Об этих чувствах? Что Мана должен сказать брату?

Пожалуйста, не игнорируй меня. Мне так одиноко и плохо без тебя.

Но что тогда ответит сам Неа? А вдруг тот поцелуй был лишь пьяным бредом? Лишь какой-то галлюцинацией, и близнецу виделась прекрасная девушка, а не болезненный дурак-Мана?

Сердце кольнуло, и к горлу подкатил кислый комок.

Но если все это было ошибкой, то почему Неа игнорирует его?

Не по той ли простой причине, что любит именно что Ману? Что болеет Маной?

…как бы стыдно не было признаться себе в этом, а мужчина был рад, если бы все именно так и произошло.

Но эта радость не отменяет того, что чувства к близнецу были неправильными.

А потому Мана встряхнул головой, глубоко вздохнув, и направился к реке, пока его минутная решимость поговорить с братом вновь не превратилась в панику и страх.

Неа сидел на берегу, когда мужчина его нашел. Он выбрал себе укромное местечко, скрытое зарослями, из которого можно было видеть всех и оставаться незамеченным самому, и против воли, подумав об этом, Мана ощутил к близнецу прилив нежности. Неа есть Неа – вояка до мозга костей даже в миру.

В одних штанах и в небрежно накинутой на плечи рубахе, он сидел и смотрел перед собой, подтянув колено к груди и чуть сутулясь.

Мана подошел к нему почти вплотную, стараясь ступать как можно бесшумнее, и в итоге опустился рядом.

Неа казался каким-то как замороженным. Не меньше минуты они провели в напряженном молчании, потому что он совершенно никак не шевелился, и только когда Мана уже забеспокоился, чувствуя, как до предела натягиваются струны его нервов, близнец повернул к нему голову.

– Ты что-то хотел? – тон у него был спокойно-дружелюбный, а глаза – холодные. Настолько, что Мана даже поежился – это в такой-то жаре. Однако он все же кивнул и непроизвольно облизнулся, на секунду задержав взгляд на губах брата.

– Да, я хотел…

– Смотри, – перебил его Неа тут же, даже не дослушав, и указал на речную гладь, – тут щука водится. Я все сидел слушал, слушал, как вода шуршит, искал ее – и так увлекся, что даже тебя не заметил.

На его губах появилась улыбка. Картонно-широкая – какой близнец обычно надоедливым дуракам улыбался. И Мана тут же почувствовал себя одним из таких дураков.

– Прости меня, – вырвалось у него быстрее, чем мужчина мог хоть вообще подумать о том, что хочет сказать.

Неа вздрогнул так, словно ему дали смачную пощёчину, и Мане стало ещё паршивей – он судорожно вздохнул, смотря брату в лицо, в бледное, искривлённое в обиде лицо, и поджал задрожавшие губы, чувствуя себя настолько разбитым, настолько сломанным, настолько разорванным, что хотелось тут же раствориться.

Или – броситься близнецу на шею и впитать его ласковое тепло.

– За что? – всё же выдохнул Неа с такой мукой в глазах, с такой болью в улыбке, что казалось, будто ему тяжело даже что-либо сказать. Особенно – сказать Мане. – За что? – глухо повторил он, сжимая кулаки так сильно, что побелели костяшки.

Вокруг закружил ветер.

– За то, что болен, – шепнул мужчина, вновь ощущая себя листочком, противящимся шторму. Он прекрасно понимал, что это будет тяжело. Что это будет больно. Потому что и сам Мана был болен. Но уж лучше сейчас прекратить все это. – За то, что мы… я…

– Хватит.

Голос Неа был полон едва сдерживаемого гнева. Мужчина резко поднялся и, метнув в брата короткий уничтожающий взгляд, сжал губы.

Мана вскочил вслед за ним, чувствуя, как его начинает заметно кружить, но даже не подумал сдаваться. Он должен… должен…

– Неа, постой, я…

– Я сказал, хватит, – старший Уолкер опасно наклонил голову, совсем как готовый к драке молодой бычок, и младший тут же, слушаясь его, примолк, потому что говорить дальше было… было явно совершенно непозволительно. Если бы Мана сказал что-то еще, он бы явно окончательно все разрушил.

Хотя было ли между ними что рушить?

Неа тихо выругался себе под нос, бормоча что-то про то, какое хорошее у него было настроение и как легко оказалось его испортить, и ушел прочь, намереваясь, как видно, вернуться в лагерь. А Мана… Мана так и остался стоять на месте, огорошенный и убитый, чувствующий себя еще более больным, чем обычно. Чем мог бы предположить.

Потому что это ощущение потерянного котёнка усиливалось с каждой новой фразой, которой Неа буквально одаривал его.

Неужели Мана был настолько противен ему? Неужели он и правда сделал что-то настолько ужасное? Что-то, что так сильно оскорбило брата?

Мужчина не понимал. Ему казалось, что вокруг – темень, сквозь которую он пытается пройти, но рука, что всё это время незримо и как-то даже привычно вела его, внезапно исчезла.

…не зря говорят, что только потеряв, понимаешь всю важность того, что потерял. Всю ценность.

А Мана – не ценил.

Родного брата, который вечно присматривал, всегда был рядом, оберегал – не ценил. Принимал все эти сокровища, всю его любовь и ласку как данное.

Мана глухо рассмеялся, спрятав лицо в ладонях и ощущая себя таким дрожащим, таким рассыпающимся, что стоило лишь подуть ветру на его песочную хрупкую фигурку – развеет над рекой.

Что он должен сделать? Как он должен помириться? Когда он должен извиниться?

– Неа, постой! – он бросился за удаляющимся братом не помня себя от страха потерять его, навсегда лишиться его чувств и его тепла – и схватил его за рукав уже буквально через минуту, параллельно чувствуя, как от неожиданного и хоть короткого, но быстрого бега подкашиваются ноги и спирает дыхание.

Близнец дернулся, обернулся, рванулся к нему, поддерживая – потому что знал о его слабости, о его немощности – и тут же застыл каменным истуканом, скорбно поджимая губы и щурясь.

– Что-то еще? – коротко осведомился он, крепко держа Ману под локоть и не давая упасть. Даже сейчас.

– Я хотел… – Мана задохнулся своими словами тотчас же, стоило ему только увидеть, как брат на него смотрит – устало, разочарованно и потухше. Однако это не помешало ему договорить. Он должен был это сделать. – Я хотел поговорить. О нас.

Глаза близнеца загорелись на какую-то секунду, но тут же потухли снова, и он только сухо усмехнулся в ответ.

– Поговорить о нас, ты только себя послушай! – его голос был немного хриплым – как будто всю ночь он сдерживал стихию в себе, чтобы ничем не выдавать своего присутствия в палатке, и теперь слегка простудился из-за этого холода внутри. – Ты сказал, я болен, – мягко, как блаженному, пояснил мужчина. – Я понял бы, скажи ты, что меня не любишь, но ты… сделал из меня кого-то неправильного. Потому что я люблю тебя.

Это было как обухом. Как громом среди ясного неба. Как…

Неа сказал об этом на трезвую голову в первый раз. Впрочем, и на пьяную он говорил всего лишь однажды. И все же сейчас это было… так иначе. Так… горячо. Так…

– Неа, послушай, я просто… – Мана рванулся к нему, ближе и теплее – всего на мгновенье, но…

– Ты любишь меня? – в лоб поинтересовался у него близнец, и мужчина сглотнул. Он ведь хотел поговорить о другом! Хотя вообще-то об этом, но все же… не время сейчас для этого! Им обоим нужно лечиться от этого, потому что это…

– Неа, сейчас не…

Неа покачал головой, криво улыбаясь, и отпустил его.

– Я понял.

И, не дав Мане и слова вставить или хотя бы заглянуть в его лицо, развернулся и ушёл, растворяясь среди зарослей.

Оставив его одного среди утренних трелей птиц, шуршащего леса, журчания реки и собственных жужжащих роем пчёл в голове мыслей.

Что он вновь наделал?! О духи, почему Мана вновь всё испортил? Неужели он всегда был таким идиотом или эта дурацкая черта появилась совсем недавно?

Мужчина судорожно вздохнул, обнимая себя руками, пытаясь удержаться на дрожащих ногах, но всё равно оседая на землю, и еле сглотнул тугой огромный комок, давясь пытавшимся вырваться наружу рыданиями.

В глазах у Неа, обычно золотых и солнечных, было столько боли, столько разочарования и обиды, что Мана просто не знал, что делать.

Потому что этот букет эмоций брат испытывал по отношению к нему. Впервые, наверное, за всю их жизнь.

Мужчина сделал несколько глубоких вздохов, заставляя себя успокоиться, заставляя дыхание выровняться, а сердце – вновь забиться (потому что, кажется, оно остановилось-остановилось-остановилось без Неа), и медленно встал на ноги, опираясь плечом о дерево.

Нужно было выйти на поляну, к костру, забыться в круговороте рутины и общения с другими людьми. Нужно обучить Алану с Изу грамоте, нужно помочь с танцами, нужно много всего сделать.

А потому предаваться собственной боли и опустошенности, совершенно разъедающей тело истерике было нельзя.

Мана кивнул сам себе и, прикрыв на мгновение веки, шагнул по направлению к шатрам, ощущая себя выброшенной на берег рыбой – такой же безмолвной и отчаянно просящей о помощи.

========== Пятнадцатая волна ==========

Привал устроили часов в восемь. Изу раззевался и явно запарился, потому что-то и дело трещал о речке или озерце, где можно было бы искупаться, чем ужасно веселил Неа. И это было удивительно и приятно, потому что обычно замкнутый и зашуганный, сейчас малыш казался совсем обычным ребенком. Алана, в свою очередь, откинулась Тики на грудь спиной и, пользуясь тем, что лошадь замедлила ход, мягко поглаживала его, млеющего, по бедру кончиками пальцев. Именно поэтому, в общем, сам Микк никак против отдыха не возражал.

Впрочем, дело было не только в этом. Еще одним приятным моментом в копилку был разговор с братом.

– Ты знаешь, я ужасно соскучился по дураку, – признался Неа ему, когда они уже разводили костер. – Мы играли в последний раз еще на корабле, помнишь? Когда только плыли в бухту. Потом стало не до этого и…

Тики даже отрицать ничего не стал. Воровато оглянулся на Алану, о чем-то беседующую по душам с Маной и легко улыбающуюся, и почесал в затылке, подбросив в разгорающийся огонек еще парочку сухих веток.

– Колода-то у тебя с собой? – поинтересовался он без лишних слов. Сам ведь уже не играл давно, так можно было и все свои замашки шулерские забыть, а такого допустить нельзя.

Неа просиял и в этот же момент зашарил по карманам.

– Ох, братец! – выдохнул он восторженным шепотом. – Радость ты моя! Всегда знаешь, что мне сказать!

Микк махнул рукой, веля брату прекратить ерничать. Из них двоих старшим был именно Неа, но именно Неа же и слушался Тики как младший брат. Не лишним будет сказать, что как старшего брата Тики слушались все, кроме Шерила, который был его тоже старше, и Вайзли, который был просто раздражающий клоп, слишком рациональный для дальних дорог.

Однако речь не об этом. Неа ерничал и устраивал представления специально, а на самом деле ему было нужно просто отвлечься, поэтому Тики не мог отказать ему в этой возможности.

Тем более, их отношения с Маной, как мог увидеть мужчина, стали ещё более натянутыми. Что же такого мог ляпнуть Мана, что его близнец целый день ходил так, словно у него почву из-под ног внезапно выбили? Однозначно что-то невероятно глупое и оскорбительное. Однако Микк не собирался вмешиваться в их конфликт без приглашения – пусть сами разбираются. А вот помочь отвлечься и просто развлечься – всегда пожалуйста.

А потому и сейчас он с удовольствием следил за тем, как Неа вытаскивает из кармана колоду и ловко раздаёт карты, едва заметно проводя по уже кое-где потрёпанным (ох, чего только им не довелось увидеть) рубашкам. Играли в обычного дурака – без различнейших нововведений, которыми грешили глупенькие мальчишки, в самого старомодного и, так сказать, настоящего: лишь козырная масть и счёт от шестёрок (играть в эту игру с набором для покера Тики вообще считал полнейшим извращением).

Через несколько минут к ним подошла Алана, заинтересованно рассматривая разложенные комбинации с таким сосредоточенным видом, что Микк не удержался от лёгкого прикосновения самыми кончиками пальцев к её колену, тут же заполучив спрятанную в уголках губ довольную, почти блаженную улыбку.

Вечер был замечательный, одним словом. Но тут Алана, незаметно перехватив его руку, прижала ее раскрытой ладонью к своему бедру и озорно сверкнула глазами. И – на-гора выдала, обращаясь к уже успевшему уйти в свои мысли Неа:

– Тики мухлюет, а ты в проигрыше, если хочешь знать. Кончай на волнах качаться, если не хочешь ему продуть!

Тики тут же вскинул голову, чувствуя, как глаза у него ошеломленно округляются. Она что… что, и в карты играть умела?! Да это же просто немыслимо! Откуда русалке знать про карточные игры!

– Ты что?! Откуда ты?.. – язык на секунду как будто отнялся, и все хваленое красноречие куда-то делось. Тики всегда ощущался себя совершенным мальчишкой рядом с Аланой. А если еще и учесть, что сейчас она…

Девушка хитро подмигнула ему – и тут же показала недовольно надувшему губы Неа язык.

– Сестра меня не только языку учила, но не хочу вам мешать, – заметила она как бы вскользь, и Микк вскинул тут же брови, на какой-то момент всерьез озадачиваясь, какая, во имя всех лесных духов, именно это была сестра. Однако явно оскорбленный поучением до глубины души Уолкер его опередил.

– Но это же игра кто лучше сжульничает! – воскликнул он обиженно. – Иди отсюда хвост мочить! Кем вообще была твоя сестра…

На это Алана хохотнула и, протянув свободную от ладони Тики руку, игриво щелкнула мужчину по носу.

– Твоей прабабушкой, между прочим.

Неа замер, уставившись на неё во все глаза, как, впрочем, и сам Микк, а русалка заливисто рассмеялась, вновь заглядывая в карты так, словно знала, чем уже кончится их игра, и мягко прикрыла глаза, ласково улыбнувшись.

В такие моменты она была стократ прекрасней, чем обычно, и хотелось расцеловать её до зуда в губах, но сейчас Тики мог думать лишь о том, что девушка, оказывается, могла играть в карты. И мало того, что играть, – мухлевать!

– Схитрить она любила: постоянно моряков обыгрывала и за победу забирала какие-нибудь интересные вещи, – хохотнула Алана, радостная и сверкающая, и Неа хмыкнул, мотнув головой.

– Тогда неудивительно, откуда во всех нас эта черта, – с иронией улыбнулся он, хитро стрельнув глазами.

– Во всех? – любопытно приподняла брови девушка, и Тики выругался себе под нос. Вот всем им хотелось как можно скорее раскрыть эту тайну! Предатели!

– В её потомках, – терпеливо пояснил Микк, стараясь быть как можно более спокойным, чтобы не выдать своего волнения или раздражения.

Алана задумчиво опустила голову к плечу и тут же фыркнула, словно вспомнила о чём-то.

– Кстати про хвост мочить… – заискивающе начала она, миловидно улыбнувшись, но Тики сразу же почуял что-то неладное в её мягкой интонации. – Тут есть озерцо неподалёку, в десятке метров буквально. Я сбегаю туда вместе с Изу, вы же не против?

– Ты с ума сошла?! – это вырвалось у Тики куда быстрее, чем ожидал, и теперь слов было не вернуть – только ощущать, как медленно, но верно его накрывает испуг. – К озеру? Одна?

Алана разулыбалась и взъерошила ему волосы, ласково улыбаясь и явно стремясь успокоить.

– Ну оно же недалеко, и мы ненадолго, – просительно выдала она, зарываясь ему в кудри пальцами. – Пожалуйста. Я очень хочу искупаться.

Тики отложил карты и потер руками лицо, мгновенно вспоминая, как Алана отошла от него всего на пару метров там, в порту, и как ее украли. Как она просто исчезла, а он и не заметил даже, дурак слепой.

А это же ведь совсем недавно было. И последствия этого Алана переживает до сих пор. Она же… А если что-то снова случится?

Неа щелкнул его по лбу, заставляя поднять глаза, и ободряюще улыбнулся.

– Да ладно тебе, ну что тут может случиться, а? – заметил он спокойно. – Мы же все рядом, ну.

Микк вздохнул и перевел взгляд на умоляюще гипнотизирующую его девушку.

– Может, хоть Ману с собой возьмешь? – заранее зная, что это предложение обречено на отказ, поинтересовался он. И действительно – Алана засмеялась и снова взъерошила ему волосы.